раны спали на скамьях, но среди них, выпрямившись и скрестив руки на
груди, стоял капитан, и неожиданно, появившийся король перехватил его
чересчур сосредоточенный взгляд. Такой взгляд бывает только у заговорщи-
ков. Заметив, что его накрыли с поличным, этот негодяй напустил на себя
скучающий вид; но подозрения короля становились все мучительнее. Карл
так и остался на пороге комнаты; сначала он оглянулся, как будто за ним
шли следом его защитники, потом, сложив руки рупором, зашептал:
- Амори, я только на тебя надеюсь, ты мне друг.
Но когда свет твоего факела упал на лейтенанта, я понял, что он пре-
датель. Затей с ним ссору, и чтобы я его больше не видел! Иди во двор. Я
сейчас пришлю его.
Капитан повиновался, а Карл начал шептаться с проснувшимся лейтенан-
том. Он советовал ему не ждать драки. - Бей - и делу конец! А потом кри-
чи, как будто он напал на тебя!
'Затем король проскользнул обратно в свою спальню и появился снова,
лишь когда услышал, что солдаты подняли шум. - Что тут происходит? Доро-
гу! - приказал он необыкновенно властным тоном. Люди позади него смолк-
ли, Карл, вздрагивая от утреннего ветра и бушевавших в нем чувств, пе-
регнулся через перила винтовой лестницы. В сером утреннем свете глубоко
внизу лежало неподвижное тело. А рядом кто-то размахивал руками и звал
на помощь. За спиною Карла прозвучал спокойный голос матери: - Прикажи
ему замолчать и пусть поднимется сюда. - Только сейчас Карл заметил, что
она выслала солдат из прихожей. Он сделал знак стоявшему внизу убийце.
Тем временем мадам Екатерина, задав несколько коротких вопросов, уже ус-
пела узнать, что натворил ее неповоротливый, но своенравный сын.
- Линьероль, - обратилась она к лейтенанту, когда его голова появи-
лась над ступеньками лестницы. - Вы оказали королю важную услугу.
- Не стоит благодарности, мадам, - беззаботно отозвался молодой чело-
век. И тут же все выложил: - Да ведь капитан Амори был тайный гугенот,
разве вы не знали, мадам? Он разгадал ваши планы относительно его пар-
тии, и нынче очень был взволнован. Этой ночью я от него и узнал, какие
дела предстоят. Что ж, я готов участвовать! С радостью! Превеселенькая
будет резня!
Карл Девятый, который был в одной сорочке, слыша эти слова, затрясся
от холода и страха. Ноги не держали его, и он прислонился к стене. Хоро-
шо еще, что юный Линьероль стоит, вытянувшись перед ним, а мадам Екате-
рина с обоих глаз не спускает. Своим жирным И благодушным голосом она
заявила: - Вы сегодня показали себя, молодой человек, и заслужили ста-
канчик. Идемте! - Переваливаясь, повела она лейтенанта в свою опочи-
вальню, открыла низенький, приземистый шкафчик, украшенный деревянными
резными конусами, и налила ему вина.
- А теперь отправляйтесь-ка спать, - сказала она, когда лейтенант до-
пил стакан и как-то вдруг весь ослабел. - Можете сегодня быть свободным,
- ласково добавила Екатерина. Но он, видно, уже не понял ее, он вышел,
пошатываясь. Королева проводила его взглядом до лестницы, а он, внезапно
выпрямившись, как палка, грохнулся вниз головой. Тогда Екатерина Медичи
с довольным видом закрыла дверь.
- Шею он себе сломал, - добродушно заметила она. - Это нужно было,
сын мой, для того, чтобы у тебя опять появился румянец на щеках. Все
кончилось благополучно. И мы с тобой такие бледные, наверно, только
из-за тусклого рассвета.
В ТОТ ЖЕ УТРЕННИЙ ЧАС
В Нераке тот же утренний час розовел на цветах апельсиновых деревьев
в саду, где он застиг Генриха Наваррского, который все не мог оторваться
от Флеретты, семнадцатилетней дочки садовника.
- Пора, иди, мой любимый. Сейчас встанет отец - вдруг он увидит тебя
здесь, что он подумает?
- Ничего плохого, сердце мое. Верный слуга моги матери не может ду-
мать, что я хочу его оскорбить.
- Но любовью ко мне ты и не оскорбишь его. Только меня ты своим
отъездом очень обидишь.
- Да ведь принцу приходится разъезжать по своей стране. То он едет в
ратное поле, то...
- А еще куда?
- Для чего тебе знать, Флеретта? Узнав, ты счастливей не станешь, а
мы должны быть счастливы до тех пор, пока нам уже нельзя будет оста-
ваться вместе.
- Правда? И ты счастлив со мной?
- Счастлив! Как еще никогда! Разве я видел такой восход? Он румян и
нежен, словно твои щечки. Никогда его не забуду. И память о каждом цвет-
ке в этом саду сохранится в моей душе навеки.
- Заря коротка, а скоро отцветут и цветы. Я останусь здесь и буду
ждать тебя. Куда бы ты ни уехал, что бы с тобой ни случилось, помни обо
мне и о комнате, в которой благоухало садом, когда мы любили друг друга,
и о моих губах, которые ты...
- Флеретта!
- ...сейчас в последний раз поцеловал. Теперь иди, не то сюда за то-
бою придут, а я не хочу, чтобы другие видели твой прощальный взгляд!
- Тогда опустим наш последний взгляд в колодец. Пойдем, Флеретта. Об-
ними меня за шею! А я обниму твой стан! Теперь мы оба смотримся в зерка-
ло воды, и в нем встречаются наши глаза. Тебе семнадцать лет, Флеретта.
- А тебе восемнадцать, любимый.
- Когда мы станем совсем стариками, этот колодеи все еще будет пом-
нить нас, и даже после нашей смерти,
- Генрих, мне уже не видно твоего лица.
- И твое померкло внизу, Флеретта.
- Но я слышала, как упала капля. Это была слеза.
Твоя или моя?
- Наша, - услышала Флеретта его уже удалявшийся голос; а она еще оти-
рала слезы. - Флеретта! - донесся до нее последний зов Генриха; затем он
скрылся из глаз, и она почувствовала, что этот зов относится уже не к
ней: возлюбленный посылал имя этого миновавшего часа часу грядущему, ко-
торый ей неизвестен и в котором скоро затеряется легкий звук ее имени.
Генрих сел на коня. Майский ветер приятно обдувал его высокий прямой
лоб и слегка вдавленные виски и приподнимал пряди русых кудрей. В комна-
тушке у девушки он не успел их пригладить, и они легли мягкой волной.
Пока он не отъехал метров на сто, в его ласкающих глазах еще лежал, как
тень, след прощания, затем скачка прояснила их. Во рту он держал цветок:
это все еще была Флеретта [7]. Когда Генрих присоединился к своим спут-
никам, он выронил цветок.
А Флеретта, дочка садовника, семнадцати лет, принялась за свою обыч-
ную работу. Так она работала еще в течение двадцати лет, потом умерла; в
то время ее любимый был уже великим королем. Она его больше не видела -
только один-единственный раз, могущественным государем, когда он по воле
загадочной судьбы возвратился в свой родной Нерак, чтобы снова изведать
счастье, но уже с другими. Почему же все-таки люди утверждали, что она
умерла из-за, него? Со временем они даже отодвинули ее смерть в далекое
прошлое, на тот день, когда он покинул ее, и рассказывали, будто она
бросилась в колодец - тот самый, над которым оба однажды склонились, -
когда ей было семнадцать, а ему восемнадцать лет. Откуда пошел этот
слух? Ведь в то мгновение их же никто не видел!
ИИСУС
Генрих все еще ехал по своей стране, как и полагается князьям: они
едут либо в ратное поле, либо к невесте. Генриху Наваррскому предстояло
жениться на Маргарите Валуа, и для этого надо было совершить длинный
путь из его Гаскони в Париж. Однако бедра у него - были крепкие. Всадни-
ки по четырнадцати часов и больше не слезали с седла, но из-за лошадей
все же приходилось останавливаться на отдых, ибо у юношей не всегда во-
дились в кошельках деньги для покупки новых: пришлось бы потихоньку уво-
дить коней прямо с пастбища.
Впереди обычно скакал Генрих, окруженный своей свитой, а за ними сле-
довали еще многие. Один он никогда не оставался. Да и никто не оставался
один в этом отряде, кругом слышался непрерывный топот копыт, стоял запах
конского и людского" пота, преющей кожи и сырого сукна. Не только белый
жеребец Генриха нес его дальше и дальше - вся сомкнувшаяся вокруг него
кучка его молодых единомышленников, тоже искавших приключений и таких же
благочестивых и дерзких, как он, увлекала его вперед с неправдоподобной
быстротой, - прямо как в сказке, мчали принца его товарищи из деревни в
деревню. Распускались на ветках деревьев белые и алые цветы, из голубой
небесной дали веяло мягким ветром, молодые удальцы шутили, спорили, пе-
ли. Иногда они делали привал, поедали груды хлеба, красное вино словно
само собой лилось в глотки, такое же родное, как здешний воздух и земля.
Девушки с золотистой кожей приходили и садились на колени к смуглым юно-
шам. А те заставляли их визжать или краснеть - одни обняв слишком смело,
другие прочитав столь же дерзкие самодельные вирши. В пути они частенько
спорили между собой о религии,
Всем, кто окружал Генриха, было не больше двадцати лет или около то-
го, все они были полны задорного упрямства, не желали признавать ни зем-
ных установлении, ни сильных мира сего. Властители, уверяли юноши, отв-
ратились от бога. А господь бог смотрит на все совсем иначе, и образ
мыслей у него примерно та" кой же, как у них, двадцатилетних юнцов. Поэ-
тому они были убеждены, что их дело правое и что им сам черт не брат, а
уж французского двора они боялись меньше всего. Пока отряд еще ехал че-
рез южные провинции, к нему навстречу выходили старики-гугеноты и, воз-
дев руки к небу, заклинали принца Наваррского остерегаться врагов и бе-
речь себя. Он знал, что долгий опыт сделал их недоверчивыми. - Но, доро-
гие друзья, теперь все пойдет по-другому. Я ведь женюсь на сестре коро-
ля. Вам будет дана свобода веры, вот вам мое слово.
- Мы восстановим свободу! - кричали всадники вокруг него.
- И власть народа!
- И право! И право!
- А я говорю: свободу!
Это слово звучало все громче. Вооруженные и воодушевленные им, поска-
кали они толпой на север. Многие, быть может, большинство, представляли
себе дело так, что вместо тех, кого они сейчас называли свободными,
власть и наслаждения будут вкушать они сами. Генрих вполне понимал этих
людей, он умел распознавать их среди прочих и, пожалуй, даже любил -
ведь с ними было легко. Однако не они были его друзьями. Друзья - народ
тяжелый, всегда чувствуешь себя с ними как-то натянуто и начеку, и всег-
да нужно быть готовым дать в чем-то ответ.
- А в целом, - говорил Агриппа д'Обинье, ехавший рядом с Генрихом в
толпе его спутников, - ты, принц, являешься только тем, чем тебя сделал
наш добрый народ, потому и можешь быть выше его, ибо творение иной раз
выше художника, но горе тебе, если ты станешь тираном! Против явного ти-
рана сам господь бог дает все права самому ничтожному чиновнику.
- Знаешь, Агриппа, - отозвался Генрих, - если это так, то я буду до-
биваться места самого ничтожного чиновника. Но только, поверь, все это
измышления пасторов, король остается королем!
- Ну, тогда радуйся, что ты всего лишь принц Наваррский.
Д'Обинье был коротышка, его голова почти не выступала над головою ло-
шади, Генрих и то был выше. Когда Агриппа говорил, то подкреплял свои
слова решительными взмахами руки; пальцы у него были длинные, а большой
палец искривлен. Рот широкий и насмешливый, глаза смотрели на все с лю-
бопытством; будучи вполне мирским юношей, он, однако, в тринадцать лет
решительно воспротивился, когда захотели сделать из него католика, а в
пятнадцать уже сражался за истинную веру под началом Конде. Восемнадца-
тилетний Генрих и двадцатилетний Агриппа были давние товарищи, они сотни
раз уже успели поспорить друг с другом, сотни раз мирились.
Он ехал справа от Генриха. Слева вдруг раздался звучный и строгий го-
лос, читавший стихи:
Всегда вы кровь готовы проливать,
Чтоб ваши приумножились владенья
Ценою этой страшной хоть на пядь.
Состроив добродетельную мину,
Торгуют судьи правдой и добром.
Едва ли впрок пойдет наследство сыну,
Коль вором был отец и подлецом [8].
