латах: это был он сам. Он тотчас же отошел от портрета, только глаза ры-
царя следовали за ним и глядели на него, где бы он ни находился. Это бы-
ла знакомая особенность портрета, но сегодня краска залила лицо пресле-
дуемого и жгла его.
"Не приказать ли воротить сапожника? Да, я его верну. Долг требует,
чтобы я его выслушал. Как я предстану перед королем, если он будет
знать, что я уклонился: как я предстану перед ним - потом! А если ничего
не случится? Не в моих привычках тратить время на болтовню. Недоказанную
болтовню, ибо, кто занимается предприятиями такого рода, не оставляет
никаких следов, это предусмотрено. Следовало бы совсем не знаться с ним
и ему подобными. Против разбойников я могу выслать солдат - этому же я
все равно не воспрепятствую. Я стану соучастником, если призову к себе
доносчика. Соучастником я быть не хочу.
Я ничего не сделаю, я умываю руки. Разве не предупреждал я, когда еще
было время, не советовал им обоим отказаться от своей прихоти, раз она
неугодна богу. Богу неугодно все, что противно порядку и высшему служе-
нию. Королевское служение превыше всего. Я призван радеть о его служении
больше, чем он сам. Ей я уже однажды спас жизнь. Мне она обязана спаси-
тельной немилостью короля. Тем хуже для нее, раз она не внемлет разуму и
не устраняется, а, наоборот, добровольно стремится к погибели, хотя и
знает, что ей суждено.
Поздно, я не могу ей помочь. Она сама затянула веревку, и оборвется
веревка лишь с ее жизнью. Без моего участия. Отец небесный видит мое
сердце. Я по долгу соглашаюсь на тот конец, который предначертал ты,
господь Саваоф!"
Сказав это, Рони почувствовал, как совесть его словно чудом успокои-
лась. Он уселся за свой гигантский загроможденный письменный стол, и на
взгляд рыцаря, который последовал за ним и сюда, он ответил твердым
взглядом.
ПРОЩАНИЕ
Габриель узнала великую новость из письма от двадцать четвертого фев-
раля 1599 года, в котором Генрих назвал ее своей государыней. Много пре-
восходных имен давал он ей и не раз заимствовал хвалы своей любимой из
сфер могущества и величия. Но только не эту хвалу, не это имя.
Она была счастлива. От избытка счастья она стала молчалива. Она ему
не ответила, не чувствовала никакого нетерпения, наоборот, неделя каза-
лась слишком коротка, чтобы из многочисленных слов королевского письма
разглядеть каждое в отдельности и продумать его смысл. "Мой прекрасный
ангел". Еще недавно я далека была от небесного бесстрастия. И прекрасна
- разве могу я быть прекрасна, нося под сердцем наше четвертое дитя? Но
ты говоришь это, мой бесценный повелитель. "Такой верности, как моя, еще
не знал мир". Это истинная правда, и не по принуждению он на восьмом го-
ду более верен мне, чем в первый год. Долгие годы, они-то и связали нас.
Тут ей вспомнились былые времена, ее собственное превращение, как она
постепенно сделалась вполне его собственностью, а ведь была жестокосерд-
на и горда, когда была еще ничем. Здесь же, на вершине счастья, создан-
ного только из любви, ее и его, у нее явилось желание склониться перед
обездоленными и немощными.
Семь дней протекли для нее сладостно, под сердцем она чувствовала ре-
бенка, а мыслями витала в грезах, это были счастливейшие дни в ее жизни.
Второго марта ее возлюбленный возвестил своему двору, что он решил же-
ниться на ней в фомино воскресенье. Так как день был наконец назначен,
папе Клименту тоже был положен предел для колебаний и оттяжек. Несколько
дней провел он в молитве и приказал поститься всему Риму в самый разгар
карнавала, ибо он вскоре должен был расторгнуть брак короля Французского
и разрешить ему возвести на престол дочь своего народа.
То кольцо, которое однажды упало на землю, король теперь открыто на-
дел на палец своей королеве. Он прибавил к нему драгоценные свадебные
подарки, впрочем, стоили они ему не больше, чем кольцо, потому что он
сам получил их в дар от городов Лиона и Бордо. Двор не отказывал себе в
удовольствии подчеркнуть это и еще многое другое, что могло умалить зна-
чение происходящего. Меж тем настал карнавал, всеобщее веселье смягчало
злобу, ранее она была более настойчива: даже слухи и предзнаменования,
вместе с проклятиями, исходившими из уст проповедников, замолкли на это
время.
Сама Габриель вначале не могла прийти в себя, столько приготовлений
предстояло ей к великому дню. Она заказала себе подвенечное платье из
алого бархата, цвета королев. Оно было заткано золотом и тонкими сереб-
ряными нитями, на нем были шелковые полосы, стоило оно тысячу восемьсот
экю; мастер, который его шил, держал его у себя, пока оно не будет опла-
чено. У нее дома ее личный портной работал над вторым праздничным одея-
нием, которое обошлось не дешевле и особенно нравилось ей тем, что на
пышных испанских рукавах переплетались буквы Н и G. Пятьдесят восемь ал-
мазов ценой в одиннадцать тысяч экю должны были украшать круглое золотое
солнце в волосах королевы.
К этому надо еще добавить такое трудное дело, как выбор мебели для
покоя королев Франции в Луврском дворце. Для мебели были сделаны рисун-
ки, отвергнуты, сделаны снова; в результате получились обыкновенные
кресла, только обитые пунцовым шелком. Но это были кресла королевы и по-
тому казались достойными удивления, и хранились они у мадам де Сурди,
пока ее племянница не вступит во владение покоем королев. Габриель между
тем жила уже в Лувре, но едва Генрих оттуда отлучался, она немедленно
покидала дворец через свой потайной ход.
Ход этот отныне охранялся ее пажами, среди них был юный Гийом. Когда
она однажды вечером проходила мимо него, он остановил ее странным пре-
достережением.
- Мадам, - сказал господин де Сабле, - вы можете, как вам привычно,
бродить по всему своему дворцу, но избегайте, бога ради, маленькой ле-
сенки в северном крыле, ведущей в чердачные помещения. Там вы, чего доб-
рого, наткнетесь на ядовитого паука.
На следующий же день она случайно оказалась одна и, сама не зная как,
очутилась у запретной лесенки. Биение собственного сердца предостерегало
ее. Однако она поднялась по сломанным ступенькам, покрытым густой пылью.
Чердачная комната была отперта, у подслеповатого слухового окошечка си-
дел дряхлый старик, склонясь над большими фолиантами, над теми самыми
таинственными книгами, по которым посвященные читают судьбу. Габриель,
пригнувшись, стояла на пороге, не делала дальше ни шага, хотела, должно
быть, уйти от судьбы, но не поворачивала обратно. Ей был виден только
профиль древнего старца, и профиль был черен от морщин. Старик бормотал
что-то, перелистывал фолианты, царапал знаки на стене. В конце концов он
связал воедино все, что прочитал. И вдруг заговорил громовым голосом:
- Не говори этого никому, Бицакассер. Ты один на свете обладаешь вер-
ным знанием того, к чему она придет. Мало того, что она никогда не вый-
дет замуж за короля Франции. Ее глаза не узрят свет пасхального воскре-
сенья. Но тише, Бицакассер, флорентийские мудрецы умеют хранить свою
тайну.
Габриель с трудом добралась до людных покоев дворца. Она поспешила
принять тех лиц, которые дослали ее видеть и не ожидали таких милостей,
которые посыпались на них. Она же думала про себя: "Слышал он меня? Я
спотыкалась на каждой ступеньке, когда спускалась с лестницы. Но она бы-
ла густо покрыта пылью".
Она силилась побороть свой страх и не верить обманщикам. Свет пас-
хального воскресенья брезжит ей уже сейчас, и ее великая пора более не
зависит от расположения звезд: эта пора наступила. Когда она утром про-
сыпается, знатные дамы подают ей рубашку, скоро это право будет предос-
тавлено только герцогиням. Лотарингские принцессы присутствуют при ее
одевании. Самая преданная из всех, мадемуазель де Гиз, причесывает ее.
Во время трапез за ее стулом стоят телохранители короля. По его велению
при каждом ее выезде господин де Фронтенак берет с собой удвоенный кон-
вой. Что же может случиться с ней?
Это была самая великая пора ее жизни. Самая счастливая? Нет, та уже
миновала, самая счастливая была, когда он писал ей: "Такой верности, как
моя, еще не знал мир". Когда он обратился к ней в письме "мой прекрасный
ангел" и назвал ее своей государыней. То длилось семь дней.
А король претворял свои чувства в действительность, которые осу-
ществлял спешно и решительно. Он оградил будущее и матери и детей от
всяких возможных опасностей. Не станет его, тогда пусть другой обладает
достаточной властью, чтобы сберечь их; и пусть будет уверен, что это на
пользу ему самому. Генрих остановил выбор на своем маршале Бироне, сыне
человека, которого он любил, а в дальнейшем перенес любовь и на сына.
Ему он обещал меч коннетабля и в жены назначил ему Франциску, младшую
сестру Габриели. Она, однако же, не считалась дочерью старого господина
д'Эстре, а родилась будто бы от внебрачного союза своей матери с марки-
зом д'Алегром, что причиняло теперь много хлопот. Прежде всего воспроти-
вился Бирон. И Антуан д'Эстре грозил отречься от Франциски и поднять шум
из-за давно забытого бесчестья - если король не согласится заплатить.
Бирон получил новые чины и доходы. Брат Габриели, храбрый воин, по
имени Ганнибал, всецело ей преданный, был назначен помощником маршалу, в
случае если бы понадобилось защищать королеву и отстаивать право на
престол ее сына Цезаря. Кроме того, король задумал соединить браком Ган-
нибала с мадемуазель де Гиз, красавицей на ущербе и неприемлемой для вы-
сокопоставленных женихов по причине ее прошлого. А Габриель была бы че-
рез нее связана с Лотарингским домом. Чего же еще недоставало для ее бе-
зопасности? Королевские принцессы дали слово королю быть за нее. Ее сто-
рону принял владетельный князь, герцог Савойский, ибо он был удостоен
чести обручить свою дочь с наследником французской короны. Хотя юный Це-
зарь был уже помолвлен, но при новых обстоятельствах какая-то мадемуа-
зель де Меркер оказалась значительно ниже его по положению. Ей по спра-
ведливости был предоставлен отпрыск рода Конде одиннадцатилетний принц
из дома Бурбонов; единственный, кто, по человеческому разумению, мог
быть опасен для сына Габриели. Король подумывал даже, не сделать ли из
возможного претендента на престол священнослужителя... "Кардинал, очень
богатый - тогда всякая опасность будет устранена для Габриели и моего
рода", - думал Генрих.
Между тем и до него долетело жестокое предсказание флорентийского ма-
га, но прошло мимо его слуха, даже не задев его. Он действует; и если бы
судьбу можно было остановить, он все бы предотвратил. Спустя два года
Бирон окажется предателем, голова его падет, что будет худшим горем для
короля, чем для изменника. А где через два месяца будет Габриель?
О волшебнике Бицакассере ей рассказала мадемуазель де Гиз, в то время
как заплетала ей волосы. Габриель не испугалась, она повторила то, что
Генрих говорил о звездочетах: они до тех пор будут лгать, пока в конце
концов не скажут правды. Ее судьба ничего не имеет общего с древним
старцем, который все-таки не сумел сохранить при себе свое знание. Ее
судьба лежит открыто в сильной руке ее повелителя. Она в безопасности,
ибо она с ним и пойдет с ним, куда бы он ни шел.
Это хорошо для часов бодрствования. Если бы только не было снов! Од-
нажды ночью она лежала на большой кровати королев, ее возлюбленный рядом
с ней, и окружали их все стены Луврского дворца, как вдруг на нее надви-
нулось страшное пламя - охватило ее и чуть не пожрало. Она проснулась,
от ее стонов пробудился возлюбленный, и он тоже видел во сне огонь и ис-
пытал еще больший страх, ибо был бессилен ее спасти. Оба они поднялись и
прижались друг к другу. То, что они говорили, утешение, которого они ис-
кали, ужас, который их потрясал, - все это было чем-то второстепенным. В
