больше у него их быть не может.
Первый камердинер отошел в сторону. Ему господин его об этом не сооб-
щит, ибо это сама судьба и она не нуждается в доводах "за" или "против".
Если бы у него спросили совета, д'Арманьяк осторожно намекнул бы, что,
может быть, господин Ла Ривьер находится в сговоре с герцогиней де Бо-
фор. А если не в сговоре, то по собственному почину захотел угодить ей.
Впрочем, он считает, что служит этим королю. И плохо служит, подумал д'-
Арманьяк. Ла Ривьер лжет, король, конечно, может иметь детей, да и ложь
его запоздала. Король уже принял решение. Но по той же причине, что и
он, враги герцогини не станут мешкать.
Старик, сразу постаревший на несколько лет, с трудом поставил на мес-
то тяжелые кувшины. Король верит врачам. Астрологам он не верит, но тем
крепче верит врачам. А они уже не в силах помочь. Габриель обречена.
О СОВЕСТИ
Дом финансиста Цамета стоял уединенно, хотя и на шумной улице, кото-
рая начинается у Сент-Антуанских ворот. Эта улица триумфальных въездов
расширялась вправо к Королевской площади короля Генриха, которая все еще
не была закончена. Дом напротив повернулся тылом к прекрасной улице и
был к тому же отгорожен высокой стеной; чтобы попасть в это обособленное
владение, приходилось завернуть за угол в узкую уличку, оттуда - в не-
большой тупик. Иногда случалось, что железная дверца не была заперта.
Для посетителя, явившегося в этот ранний час, она отворилась.
Он попал на широкий двор и, как человек бывалый, не слишком подивился
обширным строениям итальянской виллы. Все здания низкие, а крытые гале-
реи и террасы легкие, изящные и поднятые над землей. Любитель красоты
мог прогуливаться по ним, когда день был ясен и сад благоухал. Жилой
дом, купальни, конюшни, службы и помещения для челяди были устроены на
широкую ногу, однако без излишеств, - "ибо, в противоположность варва-
рам, мы никогда не стараемся казаться выше, чем нам приличествует", -
подумал посетитель.
Он спросил привратника, встал ли уже господин. Неизвестно, гласил от-
вет. Этот ранний час, после того как удалились последние гости и он поз-
волил себе краткий отдых, господин проводит в своей спальне у секретера,
но мешать ему не дозволено. Конечно, не считая особых случаев, - добавил
слуга с непонятной учтивостью - посетитель не похож был на богатого че-
ловека. И все же его тотчас же проводили в дом, ступая при этом на цы-
почках. В доме его с поклоном встретил дворецкий и, приложив палец к гу-
бам в знак молчания, прошел впереди таинственного гостя и тихонько пос-
тучал в стену, а затем нажал невидимую пружину.
Себастьян Цамет не сидел за расчетами, как предполагалось. Таинствен-
ный посетитель проник в комнату несколько преждевременно и застал финан-
систа за молитвой. По крайней мере так могло показаться, ибо он, запахи-
вая шелковый халат, поспешно поднялся с пола. Свет занимающегося зимнего
дня боролся с мерцанием свеч.
- Вы давно уже встали. У вас утомленный вид, - заметил мессер Фран-
ческо Бончани, агент великого герцога Тосканского.
- Я ждал вас, - сказал сапожник Цамет, кланяясь совсем так же, как
дворецкий. Он не ложился вовсе, его душа была полна тревоги, и он изо
всех сил старался не обнаружить ее. Но политический агент уже отвел от
него взор и оглядывал богато убранную спальню. У этого человека было
больше вкуса к красивым вещам, чем охоты наблюдать за людьми. Их он знал
и так, и, кроме того, естественно, чтобы богач низкого происхождения мо-
лился. Кому же быть религиозным, если не таким людям?
Взгляд посетителя блуждал по изящным колонкам кровати из розового де-
рева и по узорчатому шелку на стенах.
- Что-то у вас тут изменилось, - заметил он.
- Не угодно ли вам позавтракать? - поспешно сказал Цамет. - Я сейчас
отдам приказание, - Но, прежде чем подойти к воронке рупора, он прибли-
зил лицо к свечам и задул их. Благодаря этому в углу стало темно, тем
легче Бончани обнаружил картину. - Так я и знал, - сказал он.
- Что вы знали? - спросил Цамет, жестоко сожалея, что позабыл спря-
тать картину. Неудобный гость сказал:
- Вы правильно сделали, потушив свет. Такие краски сверкают сами по
себе, точно алмазы.
Он прекрасно знал, что ни камни, ни смеси из масла и разноцветной пы-
ли сами по себе не имеют блеска. Зато им обладает богатство. А не благо-
говеть перед богатством, хотя бы это было недостойно человека просвещен-
ного ума, Бончани не мог. Он презирал богатых и преклонялся лишь перед
идеей богатства; в этом было его оправдание.
Цамет настойчиво предлагал ему кресло. Он клал на него одну подушку
за другой, но Бончани нельзя было оторвать от картины. Он угадал худож-
ника по особенностям его письма, понял также, что это был первый набро-
сок, позднее дописанный на потребу зрителю.
- Раньше это, несомненно, было лучше. Готов биться об заклад, что
осуществление в большом масштабе, которое непременно должно было соблаз-
нить этого варвара, много отняло от первоначального вдохновенного замыс-
ла. Такой гений, несомненно, изучал наших итальянских мастеров, однако
не уразумел главного. Ему даже при большом старании почти не удается
выйти за пределы чувственного восприятия. Яркие краски и изобилие плоти;
но совершенство недоступно ему, ибо оно находится в области духа.
- Пожалуйте, - сказал Цамет у накрытого стола, который бесшумно под-
нялся снизу. Бончани продолжал говорить:
- Все равно, вначале замысел был вдохновенный. Король недвижим на
своем троне, как идея величия, а подле распростерта голая возлюбленная.
Плакать хочется, что это не удалось. Что с этим сделал бы любой из на-
ших!
- Ничего не сделал бы, - отвечал Цамет, ибо богач не любил, чтобы ху-
лили его собственность. - Далеко не у всех художников есть способность к
смелым выдумкам. А чего стоило добиться, чтобы он продал большое полотно
королю, а набросок мне. Конечно, предложенная мною сумма была настолько
высока, что никто в Европе не мог бы ее превысить.
Бончани оглянулся на него.
- Я уплачу вам вдвое за счет герцога.
- Из достодолжного почтения я охотно предоставил бы его высочеству
столь ничтожную вещь безвозмездно. - Цамет прижал руки к груди, где ис-
пуганно билось сердце. - Но король никогда бы мне этого не простил, -
робко закончил он.
Политический агент всем корпусом повернулся к нему. Опасений этой
твари он не принял во внимание; небрежно окинул он взглядом фигуру са-
пожника, опущенные плечи, женские бедра, лицо, которое порой, в жажде
наживы, становилось волевым и тем не менее оставалось плоским, как у ра-
бов. Зрелище малоинтересное. Бончани отвернулся - меж тем как Цамет не
мог отвести круглых глаз от тягостного гостя. Он чувствовал, что этот
сухопарый, но благообразный человек в поношенной одежде принес с собой
большие осложнения. Какая польза, что он с недавних пор предвидел их.
Цамет внезапно заахал, что печеные устрицы остынут.
- Я велю подать другие.
- Нет, - сказал Бончани. - Я не ем устриц. А если съем, то лишь из
уважения к вашей знаменитой кухне.
Он сел за стол и сделал вид, будто ест. Глядя на его запавший рот,
нельзя было поверить, что он действительно поглощает пищу. Над вваливши-
мися щеками возвышался выпуклый лоб и сильно развитые надбровья. Трудно
было решить: череп ли оголен спереди, или лоб слишком высок. Бончани не
опирался на спинку кресла, ни разу не опустил головы, и когда Цамет си-
дел, наклонясь над тарелкой, на нем неотвратимо покоился холодный взор.
Гость молчал и не мешал ему жевать - это была отсрочка, как понимал са-
пожник. Набив рот, он, чтобы выиграть время, принялся извиняться, что
сегодня пятница и у него имеются лишь рыбные блюда, запеканка из камбалы
с устрицами в лакомом соусе, приготовление которого хранится в секрете.
Король любит его из-за травы эстрагон, которая напоминает ему его родину
Беарн.
Цамет поспешил налить гостю второй стакан; первый тот осушил без за-
метных результатов. Светлое вино горячило кровь, но холодный взгляд ос-
тавался холоден. Цамет злился на гостя; нищий, которого великий герцог
содержит весьма скудно. Богатый вельможа знает, кому следует платить;
меньше всего тому, кто добровольно постится и кому собственный ум заме-
няет любые сокровища. Ему дают возможность применять свои способности и
втихомолку вести опасную работу, меж тем как официальный посол окружен
соответствующей пышностью, но редко посвящается в самые важные дела.
- Больше не угодно? - спросил Цамет, решив положить конец как завтра-
ку, так и раннему визиту. Однако он предчувствовал, что это не удастся.
Гость заговорил.
- Только у Цамета знают толк в еде, - сказал он.
Хозяин с облегчением вздохнул.
- Вы повторяете то, что говорят все. Господин Бончани, сравните
только, как скудно питаются при здешнем дворе.
- Я не бываю при дворе, - возразил агент и напрямик подошел к делу. -
Я упомянул о вашей кухне, ибо при известных обстоятельствах даже важные
государственные вопросы могут быть разрешены через посредство кухни.
"Разрешены - так он это называет", - подумал финансист, и ему стало
тяжело на душе, ибо теперь уже не отвратить судьбы.
Бончани начал:
- Люди, которые говорят, что для них священна жизнь других людей, бы-
вают двоякого рода. Во-первых, те, кому она действительно священна. Это
глупцы, и они становятся опасны, когда чернят перед общественным мнением
смелые и жестокие деяния или, чего доброго, осмеливаются разгласить то,
что решено и неминуемо свершится.
Слова сопровождались грозным взглядом в круглые глаза собеседника.
Затем агент продолжал свою речь невозмутимо, как книга:
- Вторые говорят, что их совесть никогда не позволила бы им убить,
хотя они часто убивали, что известно всякому. Наш монарх, великий гер-
цог, мудрый и справедливый государь...
Бончани остановился и наклонил голову в сторону двери.
- Будьте спокойны, - сказал Цамет, готовый ко всему. - Я умышленно
держу туземных слуг, они не понимают нашего языка.
Тот продолжал невозмутимо, как книга:
- Государю не надобно иметь собственной совести, ему нужна только со-
весть власти. Мой государь убил своего брата и жену брата, что знают
все, и все молчат, ибо он этим доказал свое нравственное достоинство и
силу. Это признают именно заурядные и слабые люди, которые сами никогда
не могли бы убить. Посредственность так создана, что охотно переносит
господство убийц, в чем нет никакого противоречия с ее готовностью ве-
рить убийце, когда он говорит, что уважает жизнь.
Бончани выпил второй стакан, но и после него сохранил желтоватую
бледность. Цамет не все понял из его ученой речи, но тем явственнее слы-
шал поступь судьбы.
Подняв длинный восковой палец, ученый говорил:
- Лишь очень большой и очевидной лжи верят безоговорочно. Если ты
умертвил ядом или мечом тринадцать человек, не говори: их было двенад-
цать. А скажи: ни одного. Это будет принято и станет неоспоримым при ус-
ловии, конечно, что ты обладаешь властью насильственно приучить угнетен-
ный народ к легковерию. Тогда в дальнейшем не понадобится и принуждение.
Народ верит и блаженствует.
Мыслитель превосходно сознавал, что мечет бисер перед свиньями, он ни
на минуту и не думал приобщать какого-то Цамета к своим изысканным отк-
ровениям. Он отнюдь не удостаивал этой чести ростовщика, кто бы тот ни
был; он видел перед собой богатство, как таковое, - идея, величие и сущ-
ность которой не обусловливается людьми. Невзирая на меньшую одаренность
богатых, установлено, что их орбита имеет какую-то тайную притягательную
силу для мощных и блистательных творений или деяний, которые они покупа-
ют. Если приглядеться внимательнее, то плата за прекрасные дерзновенные
создания определяется не деньгами, а скорее низостью тех, кто может за
них заплатить. Искусство не знает совести. Мысль бессовестна. Оба су-
