ву, которая была ему угодна, к широкому новому въезду в Луврский дворец.
Господин де Фронтенак вложил шпагу в ножны, ибо слышал совсем иные
голоса и смотрел в глаза ближайшим. Глаза влажно блестели, вначале в них
отражались лишь рыцарские чувства народа. Чем длиннее дорога, тем ярче
будет в них вспыхивать возмущение. Король сам поощрял его.
- Дети! К дому герцогини! - приказал он.
Снова он поехал обходным путем. Из дверей мастерских выбегали ремес-
ленники, сначала они топтались в нерешительности: не ввязаться бы в не-
подходящее дело. Меж тем гнев короля, разорванное платье его дамы были
достаточно красноречивы. Тут-то прозвучали первые проклятия против убийц
Габриели. Она как услышала-зашаталась в седле. Генрих снял ее с лошади и
повел в дом.
Под ее окнами раздавались невнятные возгласы, она заткнула уши
пальцами. Раз проклинают ее убийц, значит, то действительно были ее
убийцы. Невежественный народ больше занят ею, чем ее повелителем. Это
предрекает развязку, и среди всех тайных хитросплетений это первое отк-
рытое признание, что она должна умереть.
Генрих сказал:
- Что они толкуют о ваших убийцах, мадам? Ведь убийца был мой, а я к
ним привык.
Он послал людей очистить двор. Когда он вернулся, Габриель уже поки-
нула комнату. Он стал искать, подошел к ее запертой спальне, которая
обычно была их общей спальней; теперь дверь оказалась заперта и не отк-
рылась.
- Отвечайте!
Придушенные звуки в платок. Она смеется? Он предпочел бы, чтобы она
плакала. Такого смеха он у нее не слыхал, этот смех звучал бы жестоко,
если бы не был придушен.
- Я хочу знать только одно, - крикнул он. - Кто сообщил вам о прибы-
тии фламандца?
- Угадайте, - произнес изнутри ледяной голос, и она хлопнула какой-то
дверью.
Сделала она это нарочно, чтобы он ушел. Когда его шаги удалились, она
хотела его вернуть, но упала на постель, зарылась лицом в подушки, где
обычно покоилась его голова, и это создало такую иллюзию близости возлю-
бленного, что она заговорила с ним.
- Сир! Мой высокий повелитель, как печально все обернулось.
И тут наконец хлынули слезы. Очнувшись от долгого плача, она увидела,
что она одна на мокрой подушке. Она подумала, что и он, конечно, запер
за собой дверь, отмахнулся от всех пожеланий и приветствий, - и, быть
может, лежал, как она, поддавшись слабости тела, а затем мерил комнату
крупными шагами, останавливался, прислушивался, уловил звук колокольчи-
ка. Он звонит упорнее, чем всякий другой. Любимый! Он призывает нас обо-
их.
Она вспомнила, что он в своем воображении не мог слышать звон похо-
ронного колокольчика. Конечно же, ведь у него не побывала госпожа Са-
гонн. Да и легат, - кого предостерегал легат? Не его, и не в тот час,
когда Мальвецци снаряжал в Брюсселе фламандца. Как понять, что папский
легат, вопреки всякой логике, хочет сохранить жизнь королю Франции?
- Я этого не знаю, - сказала Габриель, поднялась с постели и стала
напряженно размышлять.
"Что-то связывает легата и короля, чего сам Генрих даже не знает. Ибо
легат предостерегал не его, а меня и приказал мне не говорить об этом
моему повелителю. Догадайся сам, бесценный повелитель. Подложное письмо.
Сир! Вы извлекаете его из-за пазухи убийцы, обнаруживаете подделку и
после этого читаете его с еще большей для себя пользой. Вы поймете из
него, как затруднительно и опасно оказалось на этот раз спасение вашей
жизни. Вы больше не спросите: что они толкуют о ваших убийцах, мадам?
Вы больше не станете задавать глупые вопросы. Любимый, как ослепляет
тебя твой сан! Ты стоишь на возвышении, у трона, и ничего не видишь в
лучах своего собственного величия. Я спасаю твою жизнь от тех, кто пося-
гает на мою собственную; они покушаются на мою жизнь из-за тебя и из-за
меня - на твою. Мы должны умереть вместе или я одна. Но только не ты без
меня, это не предусмотрено. Мы хотели, чтобы у нас навеки, нерасторжимо
была одна жизнь - но у нас оказалось две смерти, и они бегут наперегон-
ки, какая скорей достигнет цели".
Явилась тетка Сурди, и Габриель охотно приняла ее, потому что она то-
милась в одиночестве и хотела убежать от него, - подумала даже об одном
доме, который манил ее. Но он был для нее запретным.
Мадам де Сурди обняла свою многообещающую племянницу, что случалось
не часто, но сейчас радость обуревала ее.
- Вы спасли королю жизнь. Теперь уж ему ничего другого не остается,
мы попадем прямехонько на престол.
Ее свежевыкрашенная куафюра пламенела, белели воздетые кверху руки.
Несмотря на всю свою проницательность, она не сразу поняла, что ее воо-
душевление не встречает отклика.
- Народ вел вашу лошадь под уздцы. Народ за нас, - восклицала госпожа
Сурди. - Двор должен пасть перед нами ниц, - резко выкрикнула она. - Во-
ля народа - воля божия.
- Тише - попросила Габриель. - Ему бы это не понравилось, если бы он
вас услышал.
- Мадам, в своем ли вы уме? - спросила тетка. - Как же ему не быть
счастливым, когда он вам обязан жизнью.
Габриель молчала. Она ничего не сказала бы и в том случае, если бы ей
самой была понятней вся цепь событий. "Я не должна его принуждать, -
чувствовала она. - У него не две жизни, хотя моя и принадлежит ему".
Так как взволнованная родственница наседала на нее, Габриель наконец
объяснила, что жизнь королю спасали очень многие и не раз, если предпо-
ложить, что он сам не умел себя уберечь. Это был второй или третий убий-
ца, которого ловил господин де Фронтенак. Спасителем короля были госпо-
дин д'Обинье и даже шут Шико.
- Но никого мой высокий повелитель не награждал так, как свою слугу,
- произнесла Габриель д'Эстре и, к величайшему изумлению госпожи Сурди,
преклонила колени. Повернулась к комнате спиной и в углу обратилась с
молитвой к святой деве.
Тетке надоело ждать, и она удалилась, внутренне негодуя. "Если бы ты,
дурища, не глупела с каждым днем, ты бы держалась своих протестантов и
заставила бы их поднять хороший бунт, чтобы добиться возведения на прес-
тол королевы из дворянства своей страны!"
- Пресвятая матерь божия, - молилась Габриель. - Тебе открыто мое
сердце, которое развращено с юных лет, и лишь ты укрощаешь его гордыню.
Мой возлюбленный повелитель показал меня народу как я была, в разорван-
ном платье, такой благодарности и награды я не заслужила. Пресвятая де-
ва, сохрани мне его жизнь!
Сюда была, включена и мольба о собственной жизни - не прямо, но Габ-
риель верила, что ее поймут, и больше не добавила ничего.
ГАБРИЕЛЬ ОБРЕЧЕНА
Генрих пропустил весь следующий день и не пришел к ней. Вечером она
получила от него письмо. "Мой прекрасный ангел, - писал он из Луврского
дворца. - Ты думаешь, быть королем хорошо, однако у меня на сердце часто
бывает куда тяжелее, чем у последнего моего подданного. Нищий под моим
окном менее достоин жалости, чем я. Одни, католики, говорят обо мне: от
него разит гугенотством. Другие, протестанты, говорят, что их предаю и
что я больший папист, чем сам папа. Могу я тебе только сказать: сердцем
я француз, и тебя я люблю".
Она все поняла из этого письма, поняла глубокие причины его грусти,
поняла, что воля его скована, по сравнению с ним даже нищий свободен. Не
суждено нам соединиться, означало все это. Она же от этого не пришла в
отчаяние. Его жалобы придавали ей упования и силы.
Неожиданно вынырнул еще один убийца. Этого никто не выследил в пути,
он беспрепятственно мог бы выполнить свое задание; король сам обнаружил
его и схватил за руку. Король был особенно настороже, ибо он один пони-
мал, почему к нему подсылают убийц и что за первым очень скоро должен
последовать второй. Кстати, первый был доминиканец из Фландрии, второй,
капуцин, явился из Лотарингии. Одного поля ягода. Испания или Рим, Лота-
рингский дом или Габсбургский - истинной дружбы между ними не существо-
вало, только в одном они были согласны: королю Французскому лучше уме-
реть.
Любого подданного императора, друга ли, врага ли, независимо от его
веры, испанцы, - вернее, те, что именовали себя испанцами, - уничтожали,
резали, сажали на кол, жгли и вешали на дереве у дороги. Это была прелю-
дия широко задуманного предприятия, по сию пору еще ни к чему не обязы-
вающего, никто не зовет его войной - зачем слово, которое всех пугает?
Однако захватчик, по-прежнему без войны, завладел переправами через Рейн
по дороге на Клеве.
Немедленно же двинулись в поход полки короля Генриха. Он проложил для
них удобные дороги, и его численно сокращенное войско строго блюдет доб-
ровольную дисциплину, каждый солдат знает своего короля Генриха, а пото-
му и верит в него. Вот причина, по которой повсюду, куда вступали войска
короля, неприятель давал тягу. Солдатам не на пользу иметь над собой не-
достойных начальников, не уважать самих себя и в своем недостойном пове-
дении полагаться лишь на случайную безнаказанность.
Захватчик рассчитывал, что полки короля сдадутся, потеряв свой глав-
ный оплот; значит, важнее всего уничтожить его. Но так как убийство не
удалось, прекратилась и война, если бы слово война было произнесена. Ко-
роль Генрих не находил причин самому идти к Рейну. Хотя ему больше чем
когда-либо хотелось сражаться. Во-первых, король его толка чувствует се-
бя безопаснее среди войска, нежели за всеми караулами Луврского дворца.
Сразиться в бою и забыть, сколько позора принесли ему его убийцы, -
словно он первый встречный бунтовщик, которого надо постоянно держать
под угрозой смерти. Нет, я принц крови, так буду же вести себя на-
варрским королем.
Первого из двух убийц он хотел помиловать; только бы не раздражать
Рим! Теперь же их обоих вместе судили и предали казни. Кроме того, он
пригрозил процессом против мадам Маргариты Валуа за совершенное прелюбо-
деяние. Она тотчас, же стала сговорчивой, и Рим понял, что король Фран-
ции исцелился от своей гнетущей тоски. Ничто не остановило Генриха, ни
отлучение от церкви, ни отеческий совет, когда он вновь пожелал доказать
свою твердость. Королевский парламент усердно старался обойти Нантский
эдикт, так что он все еще не вступил в законную силу. Теперь же Генрих
говорит свое властное слово.
Он говорит его своим законоведам, которых он некогда любил, и они,
быть может, любили его.
- Ныне опять проповедуется бунт, снова маячат баррикады, вы, господа
судьи, за это время нажили состояния, вы спите на мягких перинах в
собственных домах, а не в тюрьме на соломе. Потому и позабыли, по какую
сторону баррикад вам назначено быть судьбой и долгом. Если же опять воз-
никают тревожные предзнаменования, то внемлите им. Для меня они мало
значат, зато для всякого другого - много. Когда-то, очень давно, я играл
в карты с герцогом Гизом, и из-под карт потекли капли крови, тщетно ста-
рались их стереть, дважды, трижды. К кому относилось это предостережение
- ко мне или к нему? Оказалось - не ко мне.
С этого он начал, повелев законоведам явиться к нему в кабинет, дабы
они оказались ближе к власти и устрашились бы ее.
- Войны против протестантской религии, вот чего вам захотелось? Бар-
рикады! Моя выставлена у Рейна, на нее я пошлю вас так, как вы есть, в
длиннополых одеждах, и каждому дам в руки ружье.
Они приняли это за шутку, но, кроме того, он пригрозил увеличить их
число вдвое и втрое, а это значило, что жалованье их уменьшится наполо-
вину, на две трети, такая возможность усмирила их больше, чем угроза от-
рубить головы подстрекателям.
Эдикт был утвержден парламентом. Рим не противоречил.
В порыве решимости он выдал замуж свою сестру за герцога де Бара. Ма-
дам Екатерина Бурбонская, сестра короля, - протестантка, а навязанный ей
жених-католик. Генрих вызвал архиепископа Руанского, это был его
собственный, правда, сводный брат, но не все ли равно. Не успела Катрин
