уст:
- Отказаться от такого слуги ради вас? Мадам, этого вы не можете же-
лать, если любите меня. - Это было сказано неласковым тоном.
Лишь после того как они были произнесены, он понял, что это не его
слова, но иначе он поступить не мог. Повернулся и вышел вон.
Господин де Рони еще с минуту наслаждался поражением женщины, ее тело
вздрагивало, а побелевшее лицо с трудом терпело свидетеля. К нему же
вернулись цветущие краски, которые не пристали мужчине его возраста, и
он без поклона покинул свою жертву.
Когда позднее у Рони возникали колебания, он знал, чем отразить их.
Служение королю превыше всего. Король сам сказал: "Такой слуга мне доро-
же десяти любовниц!" Ибо так именно прозвучали его слова для Рони, или
же он сам переиначил их мысленно. Такое толкование опрометчивых слов он
стал распространять повсюду, и вскоре весь двор знал их, а послы приво-
дили в своих донесениях, что тем более оправдывало автора такого толко-
вания. По чистой совести мог он утверждать:
На бесценную повелительницу, которая вдруг оказалась первой встречной
любовницей, одной из десяти, совершенно ни к чему расходовать время и
деньги. Теперь король сам признал: его любви не хватит на то, чтобы же-
ниться на ней. Я был прав и оказал ему истинную услугу, когда наконец
раскрыл ему глаза. Так рассуждал Рони и сообщил сделанные им выводы сво-
ей супруге, стареющей вдове, которая осталась ими весьма довольна.
Как человек совестливый, Рони считал нужным примирить служение королю
с долгом человечности в отношении несчастной женщины. Он успокаивал свою
совесть тем, что выполнил долг, если вспомнить, чего могла ждать эта
женщина, не вмешайся он. Между короной и смертью - та и другая были
близко, но совершенно ясно, которая раньше осенила бы ее - между ними
двумя мы нашли лазейку: немилость короля. Для нее это тяжко - спору нет.
Пока что она будет называть нас жестокими, вероломными и неблагодарными.
Но позднее, когда она станет владелицей замка Монсо и будет жить там в
безопасности на ренту, назначенную королем, тогда она поймет, кто спас
ее. "Благодарить не за что. Того требовал долг человечности. Вы, мадам,
иногда способствовали моему преуспеянию, я же за то спасаю вам жизнь. Мы
квиты, только не начинайте сызнова".
Совесть успокоилась - до некоторой степени. Однако перед своей остро-
носой супругой Рони отнюдь не похвалялся добрым поступком в отношении
Габриели д'Эстре. Нос был достаточно острый и длинный, чтобы добраться
до оборотной стороны доброго поступка. Пожилая вдова ждала слишком дол-
го; и теперь торжествует победу всецело, без излишней щепетильности.
Герцогиня де Бофор поехала к мадам де Сюлли, та не приняла ее. По
этому поводу герцогиня обратилась с вежливой жалобой к господину де Сюл-
ли, тот не ответил ей. Король возмутился бы поведением обоих, если бы
узнал о нем. Он, без сомнения, принял бы обиду на свой счет. Однако Габ-
риель не стала говорить с ним. У нее на руках было довольно улик, чтобы
одним ударом поразить верного слугу. Но она боялась ответного удара - не
от Рони, а скорее от перемены в душе ее возлюбленного повелителя; она
была научена горьким опытом.
Самым сокровенным чувством ее был страх, который никогда не покидал
ее вполне. Король казался прежним, он был бы преданней прежнего, если бы
она проявила больше настойчивости. Он клял свой двор и остальные дворы,
сеть хитросплетений, которой его опутали, свою неволю, всеобщий заговор,
имевший целью умалить его победу над Испанией и обезвредить его самого.
Габриель понимала и слышала то, о чем он умалчивал: "Прости мне, мое
бесценное сокровище". Потому-то она никогда не переводила разговор на
себя. Она не решилась бы на это без дрожи, ибо после сцены с Рони тело
ее не могло отвыкнуть от дрожи, несмотря на все усилия воли. Только бы
не обнаружить свой страх - вот чего она теперь страшилась сильнее всего.
Доверчивее, чем когда-либо, рассказывал ей Генрих о своих личных пе-
реговорах с папой Климентом относительно расторжения своего брака с ко-
ролевой Наваррской. Истинное положение вещей неизвестно даже его Минист-
рам. Взамен папа требует, чтобы он вернул изгнанных иезуитов. Король от-
вечал так: будь у него две жизни, одну он отдал бы его святейшеству. Она
поняла: у него лишь одна жизнь, и у меня также. Стоит ему поступить, как
желательно нам обоим, тогда он обречен. Сделать меня своей королевой и
за то пойти на мировую с иезуитами - это все равно что решить обоим
вместе умереть на престоле. Потому он и молит: прости мне. Однако она
делала вид, будто речь идет лишь о благе королевства.
Король приказал устроить охоту в честь герцогини де Бофор - а не
прошло и четырех дней после того, как он произнес жестокие слова, в ко-
торых не переставал каяться и от которых она до сих пор дрожала. На эту
охоту он взял с собой лишь ее друзей и, главное, тех, кто стал ей дру-
гом, вроде Роклора. Все они были солдатами, а из них надежней всех - са-
мые простодушные, храбрый Крийон, одноглазый Арамбюр. Своей рукой выбили
они когда-то из седла убийцу короля, ему же самому сказали:
- Сир! Женитесь на своей возлюбленной. - С ними и осенний день станет
ясней любого другого. Скачешь на просторе, и все как будто знакомо: ко-
пыта наших коней перепахали это поле, когда мы давали здесь бой. Лес не-
обозрим, лес до самой границы Пикардии - солнце щедро озаряет его сквозь
безлиственную чащу ветвей, мы же узнали бы все пути и перепутья даже в
глубокой тьме.
- Помнишь, Блеклый Лист? - сказал Генрих своему обер-шталмейстеру
Бельгарду и склонился к своей возлюбленной, ибо ее конь шел между их ко-
нями. - Как темно было здесь, когда мы в первый раз возвращались из зам-
ка Кэвр. До того темно, что ты помышлял убить меня, Блеклый Лист. Непло-
хая затея для ревнивца. Мне самому она приходила в голову позднее, дол-
жен тебе сознаться в этом, старый друг Блеклый Лист. Мадам, взгляните на
него, теперь и он уже седеет.
Нет, она не хотела думать ни о седобородом, ни о том другом, с седею-
щими висками. Она лелеяла в душе своей радость от сознания, что ее воз-
любленный повелитель сохранил молодое чувство к ней, да, к ней, и голос
его звучал счастливо, хоть и взволнованно: былая мука оттого, что он мог
утратить или вовсе не добиться ее, миновавшая мука возвращается вновь и
трепещет в его голосе.
- О прекрасная жизнь! - сказала Габриель. - Как я люблю тебя!
Странно, но вместо ускоренной рыси, которая должна бы последовать за
этим, все трое пустили своих коней шагом. Потому сопутствующие кавалеры
приблизились, и послышались их голоса.
- Я постоянно говорил ему, - послышался голос. - Рубить сплеча. Возз-
вать к народу, как во всех его деяниях. Священника сюда и, хочешь не хо-
чешь, а у нас будет королева-француженка. Дальше же посмотрим:
Это был храбрый Крийон. Одноглазый Арамбюр заговорил гневно:
- Чего мы добились теперь? Что монахи опять громят его в проповедях.
Предрекают ему возмездие за грехи. Призывают ко всеобщему покаянию, дабы
небо не обрушилось на это королевство. Со времен мира Испании снова доз-
волено вытряхивать на нас содержимое своих монастырей. Капуцины заяви-
лись сюда с терновыми венцами на плешивых головах, а впереди - дамы се-
мейства Гиз. Могли мы еще недавно ждать чего-нибудь подобного? И от ко-
го?
- Одноглазый! - крикнул Генрих через плечо. - Они опять изгоняют бе-
сов из одержимых. Я же предпочитаю, как и раньше, посылать врача. Мой
обычай не меняется, ты не дождешься, чтобы я уступил.
- А предзнаменования, - сказал кто-то. - Ваши враги, сир, занимаются
подделкой предзнаменований. Раз уж очередь дошла до них, берегитесь!
Это Генрих оставил без ответа, ибо он знал: бывают предзнаменования,
которых не подделаешь. Наша задача избегать того, что они возвещают.
Между тем он узнал просеку, на которую они свернули, он пожелал здесь
спешиться и закусить. Слуги устроили на пнях стол и положили вокруг спи-
ленные стволы. Только один они сделали со спинкой и устлали попонами;
туда усадил Генрих прелестную Габриель.
Платье на ней было зеленое с серебряным позументом и такая же шляпа.
Остывшее солнце не зажигало ее волос ярким блеском праздничных времен,
когда алмазы сверкали в них. Ни к чему. Тихое сияние, окутывающее су-
щество, которое еще с нами, но готово покинуть нас, медленно, но верно
проникает в сердца. Генрих поглаживал кончики ее пальцев, прислуживая
ей. Щеки ее - снег перед тем, как растаять, и розы расцветают под ним. О
прекрасная жизнь! Как я люблю тебя! Эти слова она сказала давно, только
ее возлюбленный повелитель все еще полностью не уловил их тона. Он вслу-
шивался и сидел задумчиво, к концу завтрака разговоры смолкли.
Подавая ей руку, чтобы помочь подняться, Генрих сказал Габриели:
- Открою вам тайну, мадам: с этого места мы тронулись в путь, я и
Блеклый Лист, к замку Кэвр, и там я увидел вас спускающейся по лестнице.
Герцог де Бельгард стоял всех ближе к королю и его возлюбленной; ка-
залось, будто он здесь третий.
Затем было решено всерьез поохотиться за дичью; кавалеры и их
единственная дама углубились в чащу, а тут легко потерять друг друга,
разминуться, и голос, отвечающий на оклики, слабеет, под конец он доно-
сится отовсюду и ниоткуда. Герцогиня де Бофор исчезла, хотя Генрих ста-
рался не упускать ее из виду. Обер-шталмейстер побежал куда-то будто на-
угад и тоже исчез. Король приказал своим спутникам обыскать лес. Сам он
сел на коня; как он и ожидал, двух лошадей недоставало.
Сперва он поскакал напролом, через засеки, рвы и овраги. Внезапно ему
вспомнился господин де Рони. "Тот сомневается, что Цезарь мой сын. Если
бы я допросил его, он стал бы отрицать, а может быть, и нет, он под ко-
нец всегда оказывается прав, так было всего четыре дня назад". Генрих
рванул поводья и остановился. В нем кипел гнев против Рони, который под
конец оказывается прав, - от злобы всадник готов был повернуть назад.
Ничего не желал знать, но разыгрывать глупца он тоже не желал. Так он
долго стоял на месте, конь его бил копытом и ржал; перед ним предстал
замок Кэвр, который на самом деле был еще вне поля зрения. Помимо его
воли и даже несмотря на мучительное внутреннее сопротивление, взгляд его
проник сквозь стены в знакомый покой.
Но после того как он уже заглянул туда, ему захотелось видеть все во-
очию и тем усугубить муку, он страстно пожелал присутствовать при том,
как те двое будут лежать на кровати. Сам бы он лежал под ней, как неког-
да тот, другой. "И я еще швырял ему туда конфеты. Целых семь лет не пе-
реставали они смеяться надо мной. Неужто я, я сам позволял всему миру
злословить о короле-рогоносце? Почему я прикидывался глухим?"
- Потому что это неправда! - крикнул он и поскакал вперед; ему вдруг
стало ясно, что он найдет замок пустым. "Семь лет владею я ею, как ничем
на свете. Наша плоть и кровь - дети, сотворенные из нашей плоти и крови,
и одно сердце бьется в каждом из нас. Она чувствует то, что я не выска-
зываю, я же знаю о ней все".
Он поклялся, что, если найдет замок пустым, завтра же заставит свя-
щенника обвенчать его и Габриель. Кое-кто останется ни при чем - владе-
лец замка Сюлли, мой начальник артиллерии. Не додумав этой мысли, он ис-
пугался испытания, в замке Кэвр его подстерегал рок, - кому охота добро-
вольно идти навстречу року. Он повернул назад. Тщетно. По-прежнему нес-
терпимо - не знать, и разум все равно подчинится страсти, ее самовласт-
ным заключениям, ее страхам. Тогда он повернул снова. Хотел наверстать
упущенное время, боялся наверстать его и скакал то быстрее, то медленнее
в зависимости от смены страха и желания.
Прибыв к мосту, он решил, что и без того опоздал, они уже скрылись, а
он в дураках. Это была последняя его попытка спастись бегством. Когда он
