лы становится как бы источником света, явленное величие собирает его на
себе и отбрасывает лишь разрозненные отсветы. Если оно и слепит, то бо-
лее всех ослеплено само величество. Тщетно вздергивает оно брови и раск-
рывает глаза. Вне его собственного сияния различные степени тьмы остают-
ся непроницаемыми. Оно пронизывает их лучами, но не видит их. Мягкий шо-
рох в глубине темного провала позволяет его величеству угадывать коле-
нопреклоненный народ. В мозгу Генриха, за наболевшими глазами, мелькает
мысль: "Что за безумие! Разве этого я желал?"
Настало время для его величества отрешиться от неподвижности и сде-
лать положенный жест. Старик канцлер протягивает к нему наверх пергамент
с привязанной печатью. Генрих берет его; при этом он успевает приказать,
чтобы волшебство прекратилось.
- Притушить! - шепчет он.
Хитроумно расположенные стекла отодвигаются, занавеси опускаются, жи-
вая действительность снова становится видна. Внимание! Первый взгляд ко-
роля отыскивает посредине длинной стены нишу, а за ее балюстрадой -
мольберт, скрывающий художника. Оттуда выглядывает его юное лицо, он ки-
вает. Его величество может не тревожиться. Его образ запечатлен опытным
глазом, уверенная, быстрая рука не упустила тех минут, когда король, ко-
торый во всем мире зовется великим, отделился от мира и был воплощенным
величием. Художник улыбается, благо станок скрывает его.
Теперь король говорит. Он свернул пергамент и упирается им в свое се-
ребряное бедро. Другая рука указывает на самых дальних его слушателей,
которые до сих пор стояли на коленях. По знаку короля они поднимаются с
земли, и шум, который производят их подошвы, еще тише недавнего шороха
скользящих колен. Они слушают. Король говорит с трона.
- Здесь есть люди, которые не находят себе дела и не едят досыта, -
это уволенные солдаты и безработные ремесленники. А в Новой Франции люди
не знают никаких ремесел, почти не обрабатывают землю и не ведают спасе-
ния души. Ради этих и ради тех людей нам следует пуститься в море.
Теперь король обращает свою речь к невзрачным фигурам, которые стоят
необычайно близко к трону. Надо иметь в виду, что до него то же самое
говорил в харчевне один примечательный гость. Именно этого гостя мы
вновь находим сегодня у самых ступеней трона в числе прочих невзрачных
фигур, из которых первая - пожилой адмирал. Отнюдь не расфранченный
морской герой, а обветренный непогодой адмирал, снаряженный так, чтобы
осуществлять королевские начинания, крепкий духом и телом. Вскоре эти
качества понадобятся и ему, и его спутникам. И Марк Лескарбо, чья одежда
потрепана, а лицо сурово, и кучка остальных мореплавателей-все они гото-
вы и снаряжены, чтобы тотчас же вступить на корабль для неверного плава-
ния сквозь туманы и бури. Кто не погибнет, тот увидит Новую Францию.
- Смеем ли мы заполонить те страны, что именуются
Новой Францией, и отнять их у исконных обитателей?
Нет. Напротив, мы должны заслужить дружбу этих людей, чтобы они стали
подобны нам. Мы и в мыслях не имеем истреблять отдаленные народы. Я ус-
покою вас, сказал господь. Он не сказал: я истреблю вас; а его воля так-
же и воля вашего короля.
Слова стары, смысл их свят, чего никто не отрицает, и они подобают
королю. Однако колонии по-прежнему остаются опасной затеей: может,
удастся, а может, нет. Каков, по всей вероятности, будет исход? Обломки
многих кораблей и пустынный остров, а на нем несколько спасшихся от кру-
шения. "Галиматья", - думает господин де Рони-Сюлли, он смотрит в прост-
ранство поверх тех, кто никогда не вернется с золотом.
Как раз напротив него Марк Лескарбо вспоминает старых мореплавате-
лей-гугенотов и одного канцлера былой Наварры. Тот первый - считал коло-
низацию долгом гуманизма. Ему принадлежат слова, которые мы бережно хра-
нили оба, и теперь каждый из нас извлекает эти слова из своего верного
сердца. Я вновь несу их людям, он же произносит их с высоты трона. За
это время мы успели поседеть. Долог путь до Новой Франции - так сказал
бы человек, который пал бы духом. Когда посмотришь назад, еще длиннее
кажется расстояние, которое предстоит пройти.
Король поднимает пергамент с привешенной печатью и протягивает адми-
ралу, но держит его недостаточно низко, чтобы тот мог дотянуться до не-
го. Король возвещает во всеуслышание:
- Я назначаю маркиза де ла Роша моим генеральным наместником в стра-
нах Канада, Ньюфаундленд, Лабрадор...
Он перечисляет еще много названий. Мореплавателям они привычны, да и
на площадях за последнее время молено было их слышать и читать на глобу-
сах. Глобусы разукрашены картинками, морскими чудовищами, божествами,
нимфами, каннибалами и невиданными животными, иногда страшными и всегда
диковинными. Поддавшись обаянию, каким обладают сказки, кое-кто из наро-
да решает поверить королю и отправиться в неведомые страны с его намест-
ником. Они здесь, они проталкиваются вперед. Пустите! Нам нужно к коро-
лю. Правда, душа у них уходит в пятки, но не из-за нимф или людоедов, а
скорее оттого, что с каждым шагом трон становится к ним ближе.
И король сам спускается к ним. Адмиралу он попросту сует торжествен-
ное назначение за пазуху и целует его в обе щеки. Затем он подходит к
добровольным колонистам, которые верят ему, но, может статься, умрут от
цинги или будут выброшены кораблекрушением на пустынные острова. Он пре-
достерегает их громким голосом - еще есть время разойтись по домам. Но
никто не поворачивает назад, во всяком случае, сейчас, когда говорит ко-
роль и кладет руку на плечо тебе и мне.
Сперва за пределами толпы, которой он окружен, еще слышны его уговоры
и добрые пожелания. Затем он понижает голос, после чего следует взрыв
веселья среди окружающих. Придворные переглядываются. Всякий знает его
ухватки. Должно быть, какой-нибудь юнец поведал ему, что едет из-за
нимф, а король способен заранее так расписать их, что у того глаза раз-
горятся. Веселье охватывает всех. Многие расхрабрились до того, что при-
касаются к трону, они хотят на счастье дотронуться хоть пальцами, если
не седалищем, до последней его ступени. Король тем временем куда-то
скрылся.
Где он? Его ищут, расставленный в строгом порядке двор приходит в за-
мешательство. Кроме него, исчезла и герцогиня де Бофор вместе с мадам
Екатериной Бурбонской, сестрой короля. Ступенькой ниже покинутого ею
места находят лишь пажа, который в непоколебимом сознании долга держит
на весу тяжелый шлем короля, разверстую львиную пасть. Его допрашивают,
он молчит. Самый любопытный из кавалеров говорит ему на ухо:
- Дружок Сабле, ответь же. Он наверху у художника? Даже я недосмот-
рел, ты один все видел. Немой Гийом! Что ж ты молчишь?
Паж нахлобучивает на любопытного шлем, у того мутится в голове.
В тот миг, когда Генрих вошел в верхнюю комнату, Петер Пауль Рубенс
торопливо накладывал краски на свои наброски углем. Это были беспорядоч-
ные пятна, какие бросало солнце на картину в натуре, когда разрезало
своими лучами фигуры и стирало четкие очертания, пока они не становились
игрой света. Живописец запечатлел на бумаге все подробности происходив-
шего: короля на троне, короля, который говорит, который сзывает свой на-
род и спускается в толпу. У себя, в расположенной высоко нише, художник
видел то, что ускользнуло от всех: короля в толпе его мореплавателей и
будущих колонистов, когда он стоял среди них, положив руку на плечо юно-
ши, который в самозабвении закрыл глаза. Художник позволил себе позабыть
о хохоте, хотя он и был достаточно громким. Просто люди вокруг короля
так дивились, что у многих сам собой раскрывался рот.
Король действительно заслуживал удивления, видно было, что он уверен
в себе, как может быть уверен лишь мореплаватель, который знать не жела-
ет о крушениях; но губа искривлена, вследствие удара ножом, и брови му-
чительно вздернуты, над правой вьется морщинка.
Генрих говорил:
- Это было совсем иначе. И все же это верно. Господин Рубенс, я спря-
чу этот лист и не позволю вам так изобразить мое лицо на настоящей кар-
тине. Европейским дворам не годится видеть его таким.
- Сир! Дворы, которые призывают меня, получают от меня то, что им
угодно видеть - один лишь внешний свой облик. Не везде полезно выворачи-
вать наружу нутро.
Так беззаботно рассуждал юный Рубенс. Светло и подкупающе глядел он
на этого великого короля, чей образ был уже запечатлен им, только он ре-
шил довести сходство до неправдоподобия.
Генрих:
- Вы собирались сделать из меня скорбного человека.
Рубенс:
- Не совсем так, сир. Любимца богов, которому они немало досаждают.
Но в его многострадальные черты они вложили свое извечное веселье.
Генрих:
- Должно быть, общение с дворами научило вас искусно говорить. Обычно
вы, фламандцы, не речисты; забавная у вас работа, господин художник.
Распоряжаетесь людьми как вам угодно, да? Изображаете по их подобию то,
чем они кажутся, но под шумок показываете в картине, каково там, под на-
ружной оболочкой. Вот у вас еще гладкий лоб и белокурая бородка, а вы
наизусть знаете строение нашего тела. И я, когда был молод, любил штуди-
ровать анатомический атлас.
Король сделал жест, означавший, что в трудах своих он руководствовал-
ся прилежным изучением человеческой природы. После этого оба умолкли.
Они стояли под окном, куда падал холодный свет. В комнате ничего не бы-
ло, кроме стола с набросками. Они не замечали ни набросков, ни друг дру-
га.
Дверь растворилась, впустив герцогиню де Бофор и мадам Екатерину Бур-
бонскую. Рубенс отвесил придворный поклон. Когда вошел король, он изба-
вил от этого и его, и себя. Генрих представил художника.
- Это господин Рубенс, он уже познал славу, она же возвышает художни-
ка над государями. Только господин Рубенс не ронял кисти, и мне нечего
было поднимать.
- Сир! - сказала сестра короля. - Мы жаждем увидеть ваш трон.
Художник сказал, почтительно склонившись:
- Мадам, вы знаете его лучше, чем я. Вы сами сидели подле короля.
Генрих ответил:
- Вот видите, господин Рубенс. Мадам поверит в свое и мое величие
лишь после того, как вы изобразите его на картине.
Габриель кончиками пальцев перебирала рисунки. От нее не ускользнуло,
что при ее появлении художник перевернул и прикрыл один из листов. Он
внимательно следил за ее пальцами, он не знал: можно ли показать ей этот
рисунок? "Благоразумнее было бы сохранить его для себя, изменить лица и
сказать, что это эпизод из античных мифов. Я напишу картину в пять футов
высотой, в четыре шириной. Это будет просто моя картина, и больше ниче-
го".
Но Габриель не натолкнулась на картину, которую художник перевернул и
запрятал, она извлекла лишь наброски отдельных фигур. И самую первую с
длинной и вогнутой спиной она узнала даже раньше, чем увидела каменный
профиль. Она испугалась, лист упал ей на ногу. Генрих оказался, провор-
ней художника - поднял его и поцеловал бесценную повелительницу, а потом
зашептал ей на ухо:
- Вы правы. Здесь он страшилище. Полюбуйтесь лучше на себя в еще бо-
лее прекрасном образе, если это возможно.
Мадам Екатерина Бурбонская сделала удачную находку и показала герцо-
гине, чтобы ее утешить, собственную ее особу, схваченную во всем велико-
лепии форм: тона тела слегка намечены, отлив шелка тоже. Вот восседает
прелестная Габриель, уже сильно располневшая, если правду сказать, но
тем более достойная престола; несколько ниже ее - Катрин. "Но паж! -
увидела Катрин и ужаснулась. - Он стоит на ступени между нами обеими,
держит на весу шлем - разверстую львиную пасть, и лицом подобен моему
брату, когда он был молод. Что это взбрело на ум художнику? Лишь бы не
заметила Габриель! Нет, она не может заметить. То время, когда мы были
