разбойников.
Милорд Сесиль, принц Нассауский говорят вместе:
- Решено! Вы будете действовать. Вы наш великий предводитель. Пусть
же распадется их Священная Римская империя, пусть рухнет их святая цер-
ковь.
Король Генрих:
- Точь-в-точь это же говорил легат, только добавил еще, что я тем са-
мым стану повелителем мира.
Милорд Сесиль отстраняется от принца Нассауского, отступает на шаг:
- Это, должно быть, шутка. Ее британское величество и в мыслях не
имеет вести войну с такой целью.
Король Генрих:
- Я тоже - и вообще не намерен вести ее.
Принц Нассауский - с трудом сдерживая слезы:
- Сир! Неужто у вас нет жалости к этому злосчастному миру?
Король Генрих:
- Есть! И прежде всего я жалею мой народ и мое королевство. Ибо у них
за плечами двадцать лет войны, и теперешнее поколение будет помнить ее
до конца дней. Я не считаю себя господином судьбы и взял бы на себя
слишком много, если бы попытался уберечь другие страны от великой рели-
гиозной войны, которую вынесла моя страна и все же уцелела. Из долгих
смут мое королевство вышло с новым тяготением к разуму, и это тяготение
я буду поддерживать, а не пресекать. Границы моего королевства открыты,
крепости полуразрушены, флот в плохом состоянии, многие провинции прев-
ращены войной в пустыню. Дабы народ мой мог есть досыта и рожать детей,
я должен вложить меч в ножны.
Принц Нассауский:
- Ради того, чтобы ваши французы жили в достатке и довольстве, вы об-
рекаете большую часть Европы на величайшие ужасы. Ваше разоружение окон-
чательно развязывает разбойникам руки.
Милорд Сесиль:
- Однако же здесь в стране благополучие крестьян и ремесленников за-
метно возрастает.
Король Генрих:
- А люди созданы для того, чтобы жить в благополучии. Кстати, они бы
прогнали меня, если бы я думал иначе. Мое собственное благополучие и мое
государство зависят от одной или двух проигранных битв. Знайте же, гос-
пода, волей или неволей, но я распускаю свои войска.
ОНИ ГОВОРЯТ: ВЕЛИК
Испанские послы въехали в Париж. Они прибыли торжественно, как того
требовал с трудом достигнутый, заключенный на веки вечные мир. Тем более
удивила их непринужденность двора и короля, который считался великим.
Они не заметили в нем величия. Король Франции прежде всего повел их в
залу для игры в мяч, там высочайшая особа стала ожесточенно состязаться
в игре со своим маршалом Бироном-младшим и принцем де Жуэнвилем. Дамы в
масках следили из галереи за прыжками и ухватками неутомимого величест-
ва. Дон Луис де Веласко, адмирал Арагонский, граф Аренберг и вся испанс-
кая делегация искали среди масок герцогиню де Бофор и без труда нашли
ее. Все внимание было обращено на нее. Невзирая на духоту июньского дня
и переполненной залы, король играл лишь для нее, как заметили испанцы.
Кстати, он, должно быть, не прочь был показать и им, что он гибок,
силен и достаточно молод, дабы внушать страх. Об этом послы подумали
позднее, когда писали отчет. Теперь же в них преобладало удивление при
виде того, как христианнейший король роняет перед ними свое достоинство
и приносит его в дар женщине. По окончании игры в мяч он попросил свою
возлюбленную открыть лицо, чтобы послы его католического величества мог-
ли вволю налюбоваться ею.
Нечто еще более возмутительное ожидало их впереди. Через два дня был
парадный обед, а вечером бал. Во главе стола, под балдахином, вместе с
королем сидела герцогиня де Бофор, ей же прислуживали знатные дамы, и
первой по рангу была мадемуазель де Гиз, отпрыск Лотарингского дома,
дружественного Испании и до недавних пор бывшего угрозой королю Франции.
А тут вдруг дочь этого дома, которому по воле Испании надлежало царство-
вать, принуждена подносить блюда - и кому?
Позднее король сказал испанцам:
- При Амьене вы могли бы победить. Мое самое слабое место было там,
где стояла палатка герцогини.
Дон Франсиско де Мендоса отвечал с подобающей важностью:
- Даже ради победы мы не стали бы штурмовать бордель.
Чем напыщеннее было последовавшее за этим молчание испанцев, тем иск-
реннее расхохотался король. Тогда они увидели, что его не унизишь ничем.
Хозяйкой бала считалась мадам Екатерина Бурбонская, сестра короля, но
рядом с ней была герцогиня де Бофор в изумрудном шелку, волосы ее искри-
лись алмазными звездами, и прекрасна она была свыше меры: наконец-то это
признали даже испанские послы.
Однако они продолжали возмущаться, ибо при французском дворе на пе-
реднем плане всегда были женщины. Танцы на время прекратились, и роскош-
ные, пышные робы женщин образовали круг, а в середину круга вступил юно-
ша, на левой щеке у него было родимое пятно; под аккомпанемент музыки он
пропел песню. "Прелестной Габриели" - начиналась она.
До своего отъезда испанцы слышали ее часто и повсюду, под конец они
ловили себя на том, что сами напевают ее. После того как они отбыли и
Париж собственными глазами увидел побежденных врагов короля, сам король
совершил торжественный въезд. Обставлено это было со всей возможной пыш-
ностью. Один только король Генрих восседал на коне, весь в коже и черной
стали, на шлеме белый султан, как при Иври. Таким знал его мир и хотел,
чтобы он был таким. В угоду миру он и поддерживал представление о вели-
ком короле и являлся перед ним великим королем.
Чужеземцы всех стран первыми приветствовали его. А затем неожиданно,
после некоторой заминки, восторженное ликование охватило жителей его
столицы. Поблизости от Луврского дворца он остановился: вдоль улицы, из
домов и с крыш гремела хвала, какой никогда не выпадало на его долю,
второй раз ему уже не услышать ничего подобного. Он вытянул руку. Под
его рукой, у его ног, стояли носилки, слуги опустили их там. Генрих
крикнул:
- Вот вам мой мир и ваше благо, оно и мое благо!
Он поскакал в свой дворец, они же верно поняли его, все знали, какая
особа находилась в носилках и была возведена королем в символ лучших
времен. "Прелестной Габриели" пели улицы, дома и крыши.
Генриху не удалось побыть одному после триумфа, хотя ему казалось,
будто он что-то упустил, о чем-то позабыл. Слишком велик был наплыв лю-
дей, воздать почести королю явились двор и парламент, городские общины,
его маршалы, его финансовый совет, а вооруженные герольды в кольчугах и
золотых лилиях прокладывали чужеземным послам путь сквозь толпу.
Сюда прибыли, торопясь своим присутствием подтвердить торжество коро-
ля Франции, все послы, постоянные и чрезвычайные, - не только те, кого
он знал, но и совсем неожиданные и отнюдь не одни дружественные. Напро-
тив, враги особенно поспешили, и не открытые враги, не испанцы, не импе-
ратор, чьи представители еще не показывались и вряд ли вообще явятся.
Больше всех усердствовали тайные ненавистники. Соседняя Савойя вероломно
держит сторону врага, а так как герцог одной ногой стоит во Французском
королевстве, то спор неизбежен. В лице итальянских князей Габсбург имеет
послушных пособников; их агенты тут на месте, сейчас они воздают хвалу,
а потом будут докладывать, как король Франции воспринимает свое счастье.
И рейнские князья, духовные и светские, устами своих наблюдателей славо-
словят великого короля.
Славословие удается этим чужестранцам, оно даже звучало бы правдопо-
добно, если бы всякому не было понятно, что источник их чувств - страх.
В них говорит недавнее потрясение, ибо победа короля оказалась настолько
решительной, что князьям не осталось места между ним и императором. На
западе Германии их страшит императорское владычество, которое обычно ос-
тается незримым и заявляет о себе только бесчинством безнадзорных шаек
поджигателей. Их зовут испанскими до тех пор, пока никто не желает приз-
навать их своими. Но превыше всего страшит этих князьков король Франции
со своим войском, победившим Испанию; оно вплотную подступает к Рейну,
кому под силу его задержать? Глава вселенской монархии, одетый в черное,
сидит взаперти в своем уединенном венском дворце; здесь же, на виду у
всех и повсюду памятный своими деяниями, - единственный из королей, кто
держит меч.
Посланники немецких курфюрстов опасались со стороны скрытого протес-
танта любых крайностей. Самый капитальный вопрос они рассчитывали обой-
ти, хотя бы с помощью явной бессмыслицы. Отчаяние не выбирает, и времени
ему отпущено мало. От этого вопроса все зависит. Многим из курфюрстов
одновременно пришла мысль избрать короля Генриха римским императором -
во всяком случае, сделать ему такое предложение и выиграть время. Каждый
из посланников по очереди просил его величество о милостивейшей аудиен-
ции для весьма секретного сообщения, не терпящего отлагательства.
Обстановка не позволяла уединиться по-настоящему. Приток народа в га-
лерею Лувра принял грандиозные размеры, все выходы запружены депутация-
ми, жаждущими предстать пред очи его величества. Некоторые из незначи-
тельных иноземных посланников надеялись улучить удобную минуту; а пока
что они пытались отстоять свое место и безопасность своих особ от натис-
ка толпы. По обычаю этого короля, простолюдинам был открыт доступ во
дворец. Особых приказов он не давал, офицеры действовали согласно его
всегдашним правилам - вокруг него самого едва удалось оставить немного
свободного пространства. Некоторые дамы от тесноты лишились чувств.
Король стоял не на возвышении, а на одном уровне со всеми; те, что
увивались вокруг него, спешили изобразить на лице подобострастие и про-
износили хвалы - если долго слушать, они становятся однообразными и даже
теряют связь с действительностью. "Они говорят: велик, - думает Генрих.
- Непрестанно называют они меня великим королем, что лишено всякого
смысла, и им бы это следовало знать. Победа, чего она стоит! Я побеждал
не более, чем было нужно и допустимо для сохранения моего королевства.
Вне этих пределов находится то, от чего мне пришлось отказаться, конеч-
ная победа, освобождение Европы от такого владычества, которое все наро-
ды превращает в шайки поджигателей. Я не смею помочь. Я сделал выбор
между миром и войной. Великим я не смею быть".
Не смущаясь этим, он каждому давал величавый, обдуманный ответ, како-
го от него ждали и какой подобал великому королю. Втихомолку он размыш-
лял, что мирская слава никогда не может быть принята вполне всерьез и
вообще не выдержит испытания, если отважиться на него. "Главное, это на-
несло бы обиду людям, ибо им больше, чем мне, дороги слава и величие".
Он поворачивал голову и корпус с гибкостью игрока в мяч. Он кивал, заки-
дывал голову, переступал с ноги на ногу, и все одинаково властно и бла-
госклонно. Нет, в недостатке величия ему нечего было упрекать себя, а
другие и вовсе трепетали от благоговения. Правда, он не предвидел разме-
ров и размаха этого праздника победы, отсюда и неподобающая сутолока.
Сам он изображал и олицетворял величие. "Но я еще научусь в совершенстве
воплощать его в жизнь", - решил он.
"Они говорят: велик. Если бы они увидели меня в походном лагере, пок-
рытым грязью траншей, когда битва еще впереди, - они заговорили бы ина-
че. Они, очевидно, не верят в промысел божий, ибо мое счастье они припи-
сывают случаю и потому именно готовы пасть предо мной ниц. Еще труднее
им понять, как может разум хоть раз одержать победу здесь, на земле,
пускай даже временную. А человека, который попросту пустил в ход здравый
смысл, они встречают явной бессмыслицей: это их встречный удар. Вознаме-
рились избрать меня римским императором, словно я или сами они не в сво-
ем уме".
- Господа, я скорее угадываю, чем слышу ваше знаменательное предложе-
ние, ибо вокруг стоит шум, а вы не без причины понижаете голос. Ваши на-
дежды на то, что я не стану болтать, делают вам честь; иначе слух его
апостольского величества был бы неприятно поражен. Я делаю из всего это-
