волю и свое свободное изволение. Кто старается держаться среднего тона
между приказом и милостью, тот, прислушиваясь к собственному голосу, мо-
жет позабыть, что он на самом деле объявляет здесь, под балдахином, -
далеко не совершенный искаженный итог, с которым он медлил до последней
минуты. "Переговоры и уступки для виду; распри, раскол, новое соглашение
партий, напоказ красивые слова, на деле - злые козни, упорство, нена-
висть, неистребимая жажда наживы: сколько всего предшествовало моему
эдикту. Включая и мои двадцать лет борьбы. Маленьким королем Наваррским,
совсем не уверенным ни в сохранности своей жизни, ни во французском
престоле, как далекую цель видел я перед глазами нынешний день. Это мог-
ло быть заурядным выступлением под привычным балдахином, и эдикт ничего
бы не стоил: однако королевство - больше, чем деньги и добро, больше,
чем просто власть над вами, людьми. Наконец-то я достаточно силен, чтобы
сказать вам: впредь вы можете свободно верить и мыслить. Если бы здесь
был и слышал меня тот, чьи глаза и уши уже засыпаны землей! Господин Ми-
шель де Монтень, мы некогда беседовали с вами на берегу моря. "Что я
знаю?" - говорили вы. Мы пили вино в изрешеченном ядрами доме, мы читали
Горация, вы и ваш смиренный ученик, который сейчас стоит под балдахином
и оглашает свой эдикт. Вы порадовались бы. Я радуюсь".
Он был единственный, кто чувствовал удовлетворение и сознавал это. Ни
одна из партий не была довольна, они лишь принимали то, что он давал им,
потому что был наконец достаточно силен: свободу совести - вместе с ее
последствиями. Все глаза были устремлены на возвышение, где он стоял,
как будто одного королевского величия довольно, чтобы вносить перемены в
строй общества, и как будто не предшествовали этому дню превратности ми-
ра и войны. Генрих думает: "Труды долги, успех сомнителен, радость крат-
ка. Будем покороче и закончим, пока они не слишком поражены. Помолвку
детей, рождение моего сына - вот что мы празднуем; только лишь от избыт-
ка отцовского счастья я всех вас уравниваю и отнимаю у господ их провин-
ции, их власть. По вероисповеданиям вас больше не будут различать в го-
сударстве, а значит, и по сословиям тоже почти не будут. Не слушайте
слишком внимательно, мы постараемся говорить покороче".
- Я отвожу протестантам моего королевства десять областей, и каждая
из них будет управляться через своих представителей: два пастора, четве-
ро горожан и крестьян, четверо дворян. Их обиды и разногласия улаживаю я
сам.
Король кончил. Из рук своего канцлера, старика Шеверни, он берет пер-
гамент, подписывает его и прощается с собранием. "Это они проглотили, -
думает Генрих. - А затем побольше мягкости и миролюбия, чтобы они при-
выкли".
Большинство просто созерцало королевское величие. Некоторые из тех,
кто понял, переговаривались между собой.
- Четверо дворян против шестерых из третьего сословия. С протестантов
он только начал.
- Это господство простонародья.
- Если не полновластие короля.
Генрих был в дверях, когда раздались возгласы:
- Да здравствует великий король!
Но он вышел, как будто относилось это к кому-то другому.
VI
ВЕЛИЧИЕ И ВЛАСТЬ
РЕЧНАЯ ПРОГУЛКА
Бесценная повелительница не должна страдать от тягот пути. Король по-
вез ее на корабле от Нанта до Орлеана, прогулка вышла долгая и весьма
приятная. Река Луара ласково сияла на майском солнце, белые облака реяли
и рассеивались. Королевский корабль медленно плыл под легким ветерком
вверх по реке, а берега у нее были пологие и тихие. Цветущие луга и паш-
ни тянутся до горизонта, а там синеет лес. Впереди встают замки - гроз-
ные громады, но башни их увиты розами. Если зелень молодит хотя бы одну
из четырех башен, воды отражают уже не картину мрачного запустения, нет
- в них переливается сказочный образ.
Города Анжер, Тур и Блуа один за другим погружают в поток свои мирные
отражения; между ними на просторе раскинулись села, деревни, хижины. И
когда приближался этот корабль, игравшие на берегу дети сразу замечали,
что он не походе на другие корабли. Точно вкопанные, опустив руки, выпя-
тив животики, ждали они его, взгляд у них становился сосредоточенным и
очень внимательным.
У этого корабля навесы из тканей, с них до самой воды свисают гирлян-
ды, так что цветы сопутствуют кораблю. А он плавно изогнут, раскрашен, и
паруса его раздуваются под ветром. Позолоченная фигура на носу трубит в
фанфару, то же делает, надо думать, богиня славы и, во всяком случае,
молва. В нижней части корабля находятся спальни для кавалеров и дам:
лишь король и герцогиня де Бофор живут на палубе. Обедают и ужинают все
под шатрами, которые похожи на беседки. Здесь, на счастливой реке, ко-
роль уже не вкушает трапезы один за столом, на возвышении. Он занимает
место среди остальных, все рассаживаются по собственному усмотрению, ве-
селый подле угрюмого, горделивая женщина против смиренной.
Все они в добром согласии друг с другом, ибо они совершают радостную
прогулку и понимают, что для радостной прогулки и самим им надлежит быть
радостными. Бесценную повелительницу короля носят на руках; обращаются к
ней только лишь благоговейным тоном. На это оказался способен и маршал
Бирон, как ни был груб. Даже Рони, человек из камня, смягчился заметно
для слуха и глаза. Супруга Рони превзошла мужа; сделав над собой усилие,
она принудила себя к любезности. Мадам де Рони естественным образом не-
навидела Габриель больше, чем ее муж, ибо это была его ненависть, кото-
рую она раздувала в себе. Но его тайное снисхождение к Габриели было ей
чуждо, она не ведала заслуг противницы, муж не сообщал ей о них. Слепая
ненависть жены подстрекала его ненависть, вполне зрячую.
Это была его вторая жена, богатая вдова с длинным носом, подслепова-
тыми глазами, белесыми бровями, огромным лбом и такими бледными губами,
словно их не было вовсе. Когда эта уже стареющая женщина пыталась улыб-
нуться, она казалась беспомощной; вот чем она тронула Габриель. Герцоги-
ня попросила своего дорогого друга, мадам Екатерину Бурбонскую, посадить
мадам де Рони между ними. В тот день туча, проплывая мимо, брызнула дож-
дем на крышу шатра. Крестьянки на прибрежных полях, не оставляя работы,
накинули юбки на плечи, мужчины покрыли головы мешками, потом все броси-
лись искать прибежища от ливня.
Мадам де Рони сюсюкала:
- Герцогиня, я так рада. Все мы радуемся вашей радости. Поглядите са-
ми, как селяне спешат сюда приветствовать вас, ибо слава о вашей красо-
те, доброте и рассудительности достигла и здешних берегов.
- Мадам, неужто вы не видите, что народ бежит лишь из-за дождя? -
спросила Габриель. Но тщетно, красноречие мадам де Рони не знало удержу.
Близорукие глаза ее видели лишь то, что она хотела видеть, и ничего
больше.
- Вот вам пастухи и пастушки из вашего парка Монсо, тут они в нату-
ральном виде. И все такие опрятные и приветливые, как вы желали. Это ва-
ша заслуга, - сказала лицемерка.
Габриель отвечала просто:
- Мадам, я рада, что ваши впечатления благоприятны. Вы говорите от
чистого сердца. Однако король находит, что по сравнению с бедностью
здешних жителей пастбища слишком тучны, пашни слишком плодоносны, леса
слишком густы, а замки слишком горделивы. Он надеется, что его крестьяне
уже не так часто постятся, как до него. Но он не успокоится, пока у каж-
дого по воскресеньям не будет курицы в горшке.
"Ах ты, мудрая змея, все на него сваливаешь", - подумала лицемерка.
После чего сослалась на свою неопытность в хозяйственных вопросах, хотя
на деле была до крайности скаредной хозяйкой, и слугам ее приходилось
туго. Габриель знала об этом и потому в особенно ярком свете выставила
господина де Рони и его труды. Процветание народа, а главное, сельского
хозяйства, без него немыслимо. Король никогда не расстанется с ним, -
заверила она, во вред себе. Мадам де Рони испугалась последних слов, она
истолковала их в том смысле, что возлюбленная короля при первой возмож-
ности намерена отстранить его министра. Она решила сообщить об этом му-
жу; несколько торопливых любезностей, и она поспешила улизнуть. Свою не-
нависть к Габриели, которая, собственно, была его ненавистью, она нара-
щивала, как могла, и теперь возвращала ему проценты.
Но как была ошеломлена почтенная дама, когда Рони, устремив на нее
суровый взгляд, произнес:
- У нас великий король. У нас король, чье счастье не закатится никог-
да.
Господин де Рони хорошо знал, что подразумевал под этим. Немного
спустя отряд всадников подскакал к реке, на берегу они остановились,
размахивая шляпами. Король приказал причалить.
- Маршал де Матиньон! - крикнул он на берег. - Вы привезли добрые
вести?
Голос его был тверд, но затаенное нетерпение столь велико, что каза-
лось, он упадет мертвым, не дождавшись вести.
Матиньон описал шляпой полукруг и звонко возвестил:
- Сир! В Вервене заключен мир. Испанские послы на все согласились.
Они едут в Париж воздать почести вашему величеству. Королевству обеспе-
чен вечный мир, ибо великий король оказался победителем.
Последние слова Матиньон выкрикнул, обернувшись к селениям, там они
были услышаны. Люди, еще не понимая, что происходит, тем не менее оста-
вили свои пашни и хижины. Да, в самом деле все сбегались сюда. Сутолока
у причала была очень велика, а позади люди становились на повозки, дети
взбирались на плодовые деревья, маленьких отцы сажали на плечи. Все при-
тихли в ожидании, смотрели, как шевелятся губы короля, но самого слова
не слышали. Наконец он громко, по-солдатски выкрикнул:
- Мир! Мир!
А тише добавил:
- Дети, вам дарован мир.
Одни после первого возгласа короля любовались его осанкой, а другие
после второго - тихого - заглядывали ему в глаза. Они помедлили, внима-
тельно присмотрелись к нему и лишь затем преклонили колени - сперва нем-
ногие. Когда все опустились на колени, посредине во весь рост встал мо-
лодой, дюжий крестьянин; он произнес:
- Государь! Вы наш король. Когда вам будет грозить беда, позовите
нас!
Король и беда: те, что на корабле, снисходительно улыбнулись. Габри-
ель д'Эстре испуганно схватила его за руку. Она чуть не упала, его рука
поддержала ее. Дюжий крестьянин крикнул с берега, и многим слова его
прозвучали угрозой:
- Государь! Вашу королеву мы будем оберегать, как вас.
Тут все на корабле стали сразу очень серьезны, смутились и застыли
без движения. Хорошо, что тем временем подоспел белый хлеб и красное ви-
но. Дети протянули дары королю, он же разделил их с крестьянином, кото-
рый держал речь. Они разломили хлеб пополам, а вино пили из одного куб-
ка.
Корабль поплыл дальше, но добрая весть о мире опережала его. К каким
бы селеньям он теперь ни приближался, всюду наготове были руки, которые
бросали ему канат, чтобы он причалил. Многие руки богомольно складыва-
лись и сложенными поднимались вверх. Когда же корабль скользил мимо,
многие руки целыми охапками бросали цветы. Кавалеры ловили их на лету и
клали на колени дамам. Собирая приветы и цветы, корабль плыл, приближа-
ясь то к одному, то к другому берегу; часто деревья склонялись над ним и
осыпали палубу снегом лепестков.
Под городом Туром ждали чужеземные послы; они скорее добрались от
Нанта в своих каретах, нежели корабль, который, казалось, легко скользит
по реке Луаре, на деле же принужден пролагать себе путь сквозь избыток
чувств. Послы дружественных держав докладывали, что при их дворах, в их
странах гремит слава короля. Он осмелился даровать своим протестантам
эдикт, и, несмотря на это, его католическое величество, король Испании,
принял такой мир, какого пожелал он. И принял именно потому, что король
Генрих сперва проявил свою волю и утвердил свободу совести. Раз он ока-
