тех пор, как мы ступили на него. Это страна, где берега тянутся на тыся-
чи миль, за ними материк, и мы обследовали его. В беглом наброске, кото-
рый я сделал при скудном свете, обозначены богатства недр, рыбная ловля,
охота на пушного зверя и плодоносные земли, наряду с климатом различных
времен года. Немного осталось белых пятен на моей карте. Я даю ее тем,
кому она незнакома и кто никогда не предпринимал путешествия в холодную
Индию, хотя она вовсе не холодна.
Человек, назвавшийся Лескарбо, положил бумагу на стол, а сам не спус-
кал глаз с придворного. Пока посетители перешептывались над картой, Бас-
сомпьер тихонько попросил:
- Не ставьте меня в неловкое положение за то, что я солгал. Я хотел
лишь допытаться, что думают люди, и сообщить королю, ибо ему надо это
знать.
- Однако, - возразил Лескарбо, - важнее было бы людям знать, что ду-
мает король.
Придворный держался почтительно, даже смиренно.
- Этим никто не может похвалиться. Великий король лучше постигает все
"за" и "против", чем это доступно нашему пониманию. Его величество выс-
лушал вас. Не отрицайте, - сказал он, когда собеседник сделал уклончивый
жест, - Иначе я вас уличу во лжи, как вы меня. Его величество выслушал
вас, а затем благосклонно внял и своему министру.
- Прославленному господину де Сюлли. - Это имя
Марк Лескарбо произнес иначе, чем все другие слова.
В тоне слышались горечь, ненависть, духовная рознь, которая глубже
всякой личной. "Отчего он далее не думает притворяться?" - спрашивал се-
бя Бассомпьер. Его чувства к Рони обнаруживаются во всей наготе, и лицо
ученого разом становится лицом каннибала.
- Прославлен, влиятелен, без него не обойтись, - беспечно бросил Бас-
сомпьер. Старик, много повидавший на своем веку, оставил придворного и
обратился к посетителям харчевни, изучавшим его карту. Им он принялся
описывать Северную Америку с таким жаром, с таким необузданным рвением,
что им казалось, будто они на ярмарке и, раскрыв рты, слушают, как ле-
карь-шарлатан выхваляет свои чудодейственные снадобья.
- Во что это обойдется? - спрашивали многие. -
Снарядить корабли и отправиться за золотом? А если флот погибнет?
- Не погибнет, - решил незнакомец, который побледнел от воодушевления
и оттого стал еще подозрительнее. - А главное, выкиньте вы из головы зо-
лото. Вы рассуждаете как тупоумный министр, его трогают только бо-
гатства, которые блестят. Но благословенны лишь те богатства, какими
природа награждает наши труды. Я признаю лишь те золотые россыпи, что
зовутся хлеб, вино и корм для скота. Если у меня будут они, то будут и
деньги.
Слушатели призадумались. Одежда на нем поношенная. Значит, он не при-
вез еще корма для скота из холодной Индии. Тем не менее один из сидевших
за столом откашлялся, это был дубильщик, он сказал:
- Король Генрих не станет посылать проходимцев в дальние страны, я
знаю его, он помогал мне в моей собственной мастерской, как всем извест-
но. Если вы ему докажете, что работа там - дело стоящее, тогда он на все
пойдет.
- Стакан вина! - крикнул Лескарбо, мореплаватель из времен адмирала.
- Я еще трезв. Мне нужно чокнуться с дубильщиком.
Он залпом выпил стакан. Потом сел и заговорил, доверчиво заглядывая в
лица гостям.
- Король желает этого, - сказал он. - Тут, как и во многих других де-
лах, он кладет начало тому, что наметил себе в юности. Никакой министр
не отпугнет его, сколько бы ни толковал ему, что выше сорокового градуса
ничего не родится и не созревает. Король знает одно: там родятся люди.
Они дикари и не ведают христианского учения, тем нужнее нам поехать туда
и спасти их - под угрозой погибнуть самим. Ибо и там, и здесь живут лю-
ди, и они заслуживают того, чтобы мы даже погибли за них. Вы слышите ме-
ня?
Чем сосредоточенней они внимали ему, тем настойчивее спрашивал он.
Один из сидевших за столом подпер голову обеими руками и, широко раскрыв
глаза, всматривался во что-то далекое.
- Я слышу, - прошептал он, не шевеля губами. В полной тишине Лескарбо
продолжал говорить:
- Здесь есть люди, которые не находят себе дела и не едят досыта, -
это уволенные солдаты и безработные ремесленники. Даже многие из наших
прославленных на весь мир суконных фабрик еще бездействуют.
- Кому вы это говорите? - прошептал гость, подперший голову руками.
- И там живут люди, они не знают ремесел и почти не обрабатывают зем-
ли. - К тому же они язычники. И ради них нам следует пуститься в море.
Людям, которые живут там, и людям, которые живут здесь, наш король оди-
наково придет на помощь, если мы пустимся в море. В те времена, когда он
звался Наварра и был гугенотом, он вопрошал вместе со всеми нами: смеем
ли мы заполонить те страны, что стали именоваться Новой Францией после
того, как мы приплыли к ним, смеем ли мы ограбить их обитателей? Нет.
Напротив, мы должны заслужить их дружбу и постараться, чтобы они стали
подобны нам. Мы и в мыслях не имеем истреблять их, как поступают с отда-
ленными народами испанцы. Мы следуем закону жалости и милосердия, по
слову нашего спасителя: "Придите ко мне все страждущие и обремененные".
Я успокою вас, а не истреблю, - такова воля господа, и она же направляла
нашего короля.
Полная тишина и озадаченные лица - всякий раз трудно поверить, что
действовать надлежит согласно закону человечности, а именно так хочет
действовать король. У гостя, который подпер голову руками, взгляд засти-
лали слезы, тем лучше видело его внутреннее око. Перед ним встал мост
под потоками ливня, парапет, он сам наполовину уже по ту сторону, вот он
скользит и сейчас сорвется. Кто-то рванул его назад. А раньше никого
видно не было; и вместо одиночества, которое он считал бесповоротным,
кто-то возвращает его в жизнь. Прикрывает его наготу своим плащом, велит
солдату проводить его в больницу, велит лечить его, дает ему работу, и
пропащий студент богословия превращается в суконщика, сидящего здесь, в
одного из возрожденных суконщиков, их много на фабриках, которые теперь
пущены в ход.
Бывший самоубийца хочет говорить, впервые его тянет поделиться тем,
что он знает. До сих пор это казалось ему малопочетным и не особенно
примечательным. Внезапно перед ним возникает целый мир, полный сверше-
ний, и ему довелось заглянуть туда. Он запинается, преодолевает волне-
ние, он говорит. Обращается он к судейскому писцу, неизвестно почему он
выбрал его. Подкупленный и откормленный писец сам недоумевает, почему
слушает с таким благоговением. Разве это судебный процесс и дело идет о
больших деньгах?
Марк Лескарбо достиг своей цели и потихоньку удалился. За ним следом
господин де Бассомпьер, он решил ни на шаг не отставать от этого влия-
тельного человека. Теперь уже нет сомнений в том, как решил король. Ко-
ролевский наместник для Новой Франции назначен и будет торжественно вве-
ден в должность. Следующее действие на тему о колониях будет разыграно в
пышной обстановке двора, любопытный заранее представляет себе все. Пре-
дыдущее действие имело место в харчевне, среди народа, а отсюда вытекает
заключительное. Любопытному повезло, что он при сем присутствовал.
Уходящих задержали ввалившиеся в харчевню музыканты: скрипач, арфист
и певец, - здесь они нашли в сборе всех, кто имел уши: придворного, мо-
реплавателя и ученого, оседлых горожан, почтенного, менее почтенного,
совсем ненадежного, а также тех, что крали, и тех, кого спасли. И перед
всем народом прозвучало: "Прелестной Габриели".
ВЕЛИЧИЕ, КАК ОНО ЕСТЬ
Король Генрих весь с головы до пят в отливающей серебром стали. Он
стоит на возвышении подле трона, с которого свисает его пурпурная ман-
тия. Над ним, алея, парит балдахин, свободно парит посреди залы, не под-
держиваемый ничем. Белая стена воздвигнутого трона, узкая и гладкая,
устремлена ввысь, золотая лилия на верхушке ее теряется под красным не-
босводом. У белой стены этого сооружения, не то часовни, не то трона,
поверхность почти зеркальная. Она отбрасывает отражение величия. Ни ве-
личия на его уединенной возвышенности, ни его отблеска не видит челове-
ческий глаз, ибо все спины до сих пор согнуты.
Габриель д'Эстре склоняется в долгом и низком поклоне. Из тех, кто
воздает почести королевскому величию, она ближе всего к трону. Впереди и
позади него, посреди галереи, которой нет конца, трону поклоняется не-
большое скопище смиренных плеч и лиц. Трон посредине, она же ближе всех
к нему. Пока она еще падает ниц перед королевским величием, но вскоре
сама поднимется по ступеням трона, коннетабль и начальник артиллерии по-
ведут ее. Они потом вернутся и останутся внизу со всеми прочими. А Габ-
риель д'Эстре беспримерно возвысится и над собой будет иметь одно лишь
королевское величие. У ног его величества, на краю воздвигнутого трона
будет она сидеть, но край ее платья должен свешиваться со ступеней в
знак того, что она королева и все же не вполне королева. Склоненное чело
ее вопрошает: "Когда?" Она думает: "Скоро, в следующий раз или же сегод-
ня, сейчас, ах, нет, никогда!"
Ее платье из белого шелка отливает серебром, как панцирь короля.
Платье королевы будет из алого бархата, светло-алого, цвета сырого мяса.
Габриель решает сшить его на всякий случай. Ее возлюбленный повелитель -
она чувствует это - протягивает ей сейчас руку, чтобы привлечь ее к се-
бе. Она поднимает глаза: нет, его величество даже пальцем, даже суставом
пальца не шевелит, чтобы позвать ее. Его взгляд обращен вдаль, за преде-
лы этой залы, поверх скопища придворных и народа, который вливается в
залу.
Во все двери вливается народ, ибо они отворены для него. Падает на
колени, на коленях ползет к алтарю величия, которое высится над согбен-
ными спинами, храня свой облик. Габриель думает: "Храни свой облик, воз-
любленный, под панцирем я знаю твое тело, крепкое тело, покрытое рубца-
ми, сохранившее молодость, но подверженное болезням. Я много холила его,
много любила".
Она едва не забыла свою роль. Коннетабль и начальник артиллерии берут
ее за обе руки и ведут вверх по ступеням к предназначенному ей креслу у
края трона. Она садится, ее платье свешивается на две ступеньки. Его ве-
личество меняет положение ног, судорожно раскрывает глаза и хранит свой
облик.
Коннетабль и начальник артиллерии вернулись на свои места. Это знак
для всех прочих выпрямиться и разбиться на заранее намеченные группы.
Ступенькой ниже Габриели садится мадам Екатерина Бурбонская, сестра ко-
роля. Это самая широкая из ступеней, ее платье не свешивается совсем.
Еще ниже, так, чтобы не заслонить высокопоставленных дам, стоят канцлер,
коннетабль и начальник артиллерии. Слева от королевского величества, ко-
торое отделено от всех пустыми ступенями трона, такими пустыми и недося-
гаемыми, что пробирает дрожь, решительно становятся какие-то невзрачные
фигуры. Почему-то им отпущено слишком много места.
Двор располагается, как установлено, - тут дамы, там кавалеры, те и
другие, в зависимости от ранга и заслуг, ближе к трону или дальше от не-
го. Принцессы, маршалы и судьи, королевские принцы вместе с маленьким
Вандомом - все они стоят впереди, куда падает свет. Занавеси улавливают
его. Хитроумно расположенные стекла усиливают его. А самый лик бога
солнца обращен к трону. Там, куда не достигают его лучи, направленные на
одно лишь величество, расплываются человеческие силуэты заднего плана. У
самой отдаленной фигуры выступает белым пятном плечо, а от другой, цели-
ком расплывшейся, уцелел только горбатый нос. Чем дальше в глубину, тем
краски и очертания бледнее и, наконец, совсем стираются. Но и передние
фигуры подернуты серой дымкой, если только на их лица или контуры не па-
дает отблеск королевского величия. Лик бога солнца обращен к одному лишь
трону.
Вследствие божественного и человеческого предопределения середина за-
