ществуют благодаря наличию той породы людей, которой не полагается знать
нравственные препоны, хотя бы какой-нибудь из финансистов по слабодушию
стоял на коленях и молился. Однако же Цаметы необходимы, дабы могли су-
ществовать Бончани.
В то время как мыслитель без долгих проволочек шел прямо к делу, Ца-
мет, в свою очередь, напрягал все силы ради безнадежной попытки, - а мо-
жет быть, и не вполне безнадежной. В конце концов, перед ним ведь всего
лишь жалкий тунеядец, брюзга и шпион, и никакими злодеяниями ему никогда
не попасть в сильные мира сего. И какая польза ему от его бахвальства.
- Почтеннейший! - попытался заговорить Цамет. - Я, подобно вам, ценю
красоту формы. Ваша речь доставляет мне несравненное наслаждение. Из-
бавьте мой менее утонченный ум от словесного ответа. Разрешите мне луч-
ше, так как я богат, показать вам скрытые сокровища моего дома. Это нас-
тоящие чудеса ювелирного искусства! Толпы блюдолизов, которые дни и ночи
тунеядствуют и шпионят в моих залах, даже не подозревают о них. Вам же
будет предоставлено самое ценное, и не только чтобы полюбоваться, а и
унести с собой что понравится!
После такого предложения, которым его рассчитывали подкупить, тайный
агент вперил взгляд в хозяина. Гладкое лицо гостя, такое гладкое, как
будто мысль пощадила его, покрылось морщинами и перекосилось, - но не
сразу, а настолько медленно, что Цамет некоторое время был в недоумении,
чего ждать дальше. Наконец его взорам предстало воплощенное презрение;
такого совершенного презрения он не видел никогда, как ни часто сталки-
вался с ним в жизни. Несмотря на сильнейший испуг, он сохранил еще неко-
торую способность иронизировать над собой и подумал: "Себастьян, ты раз-
давлен". После этого он перестал сопротивляться и жестом показал, что
готов теперь выслушать главное.
Тогда Бончани стал выказывать своей жертве чрезвычайное почтение, ко-
торого до сих пор не было заметно, но, по сути, расстояние между ними
осталось прежним. Он заговорил:
- Весьма важное государственное дело должно благополучно завершиться
через посредство кухни. Выбор пал на вас и на вашу кухню. Поздравляю вас
с такой честью.
- Незаслуженная милость, - пробормотал несчастный Цамет.
- Особа, - сказал Бончани, отчеканивая каждый слог, - которая здесь
часто и охотно кушала, должна вкусить в этом доме также и последнюю тра-
пезу.
- Я повинуюсь. Прошу вас не думать, что я хочу ослушаться высочайшего
приказания, но по моему скромному разумению, которое совсем не идет в
счет, и человек вашего веса, конечно, не обратит на него внимания, - так
вот, по моему разумению, известная особа и без того не достигнет своей
цели. К чему же еще...
Цамет проглотил слово, он продолжал:
- К чему подносить ей плохое блюдо?
- Очень хорошее. Чрезвычайно полезное. Оно пойдет впрок, если не той
особе, которая его вкусит, то его высочеству великому герцогу. Затем ко-
ролю Французскому. А в дальнейшем и всему христианскому миру. Картина,
которую я у вас покупаю, обойдет скоро всю Европу. Зрелище этой плоти,
нагло распростертой подле королевского величия, убедит дворы и народы,
что спасения можно ждать лишь от пресвятой руки божией.
"Неужто рука моего повара столь свята? - мысленно спросил себя Цамет,
серьезно призадумавшись. - Неужто это и вправду будет доброе дело? Но
возможность угодить потом на колесо или на виселицу тоже мало заманчива.
Все равно уже поздно, страха мы больше не обнаружим. Страшнее всего -
человек, что сидит сейчас у нас в комнате. Он или я. Разве позвать лю-
дей, чтобы они избавили меня от него", - думал Цамет. Но думал нереши-
тельно; от одного острого взгляда гостя весь пыл его погас.
- Я повинуюсь, - лепетал он. - Мне очень лестно, что выбор пал на ме-
ня. К сожалению, я не вижу подходящего способа, если можно так выра-
зиться, залучить сюда известную особу.
- Она придет сама в надлежащий час, - гласил ответ.
С этими словами посланец судьбы достал листок бумаги и прочел вслух
новости, которые услышал от королевского духовника Бенуа. Раньше чем
лист был сложен вновь, Цамет привычными зоркими глазами разглядел, что
он совсем чист. А если бы он и был исписан, все равно то, что Бончани
прочел, никак не могло быть запечатлено на бумаге. Такое не удостоверя-
ется подписью и печатью, и эти двое просто столковались без свидетелей и
документов. Да, чистый лист бумаги убедил Цамета, он отбил у него всякую
охоту отрекаться от навязанного ему решения.
Когда Бончани несколько раз обернул вокруг себя большое полотнище,
служившее ему плащом, и собрался уходить, Цамет все еще продолжал бормо-
тать торжественные клятвы. Непрошеный гость наконец-то удалился, и тут
Цамет оцепенел. Он поднял было кверху обе руки, громко застонал, попро-
бовал встать на колени, но отбросил эти попытки и застыл в неподвижнос-
ти, ощущая лишь сразивший его удар. Его совесть говорила: "Я, Себастьян
Цамет, сапожник Цамет, должен отравить возлюбленную короля. И сделаю
это, ибо я труслив, как сапожник, а не то яд достанется мне самому".
Из боязни, что его уединение может броситься в глаза, он покинул
спальню и занялся обычными делами. В глубине души он продолжал неутомимо
считать, но только не деньги. Он мысленно клал на одну чашу весов вели-
кого герцога Фердинанда и его страшного ученого, а на другую короля Ген-
риха и его бесценное сокровище. Как бы он ни поступил, в обоих случаях
ему грозит гибель. Только от бога можно ждать спасения; если бы он прос-
тер свою святую длань, он, наверно, оградил бы бедного Цамета. Сапожник
испугался оттого, что внутренний голос назвал его бедным. Он давно отвык
быть бедняком.
Тут финансист возмутился. Хотя робко и тихо, но он воззвал к всемогу-
щему, прося пощадить его. Святая рука божья легко может обойтись без
ростовщика при французском дворе, где он составил свое счастье и хочет
его сохранить милостью короля Франции. И с помощью благосклонности гер-
цогини де Бофор, присовокупил он. "Ей постоянно нужны деньги, я сейчас
сосчитаю, сколько она мне должна, и могу ли я решиться собственными ру-
ками лишить ее возможности когда-либо заплатить мне. Наоборот, она долж-
на стать королевой, чтобы погасить счета!"
Цамет предавался этим размышлениям, сидя в своей конторе, между его
пальцами скользили деньги, кругом скрипели перья писцов, то и дело вхо-
дили и выходили клиенты. Цамет наклонился над мешками с золотом, дабы
никто не заметил, что глаза у него влажны. Он печалился о Габриели.
В его памяти над ним снова склонялись все ее божественные прелести,
как в ту ночь, когда она потребовала шесть мешков золота для военного
похода короля. "Прекраснейшая женщина разрешает сапожнику Цамету созер-
цать свою красоту только за большие деньги, иначе и быть не может. Одна-
ко же я поступил тогда как благородный человек, она сама это сказала. К
чему было становиться благородным по ее милости, если я должен воздать
ей теперь за это таким супом. Дабы она почувствовала, что съела, а я бы
стоял подле, и ее последнее слово ко мне было: негодяй? Нет, я не хочу
этого. Этого я не сделаю".
Вечером, в переполненном доме, под музыку и крики игроков настроение
Цамета изменилось, теперь важны были лишь Тоскана и Габсбург, всемогущие
властители, верное обеспечение для делового человека. Здешние дворяне -
все бедняки, клянчат, чтобы он отсрочил им карточные долги, да и короле-
ва не уплатит никогда. А при этом позволяет себе презирать его, как
только он почтительнейше обращается к ней со счетами, будь то лишь про-
центы на проценты. И все-таки на следующий день Себастьян Цамет отпра-
вился в арсенал к господину де Сюлли.
Кареты у финансиста были роскошней, чем у короля.
На этот раз он воспользовался скромным экипажем, принадлежащим его
дворецкому, и поехал окольными путями, чтобы не бросаться в глаза. Он
сидел, упершись руками в колени, в уме его непрерывно мелькали слова, с
которыми он обратится к министру, за ними следовали ответы благородного
господина. Цамет намеревался называть его сегодня "благородный госпо-
дин", хотя обычно, во время их постоянных сношений, между ними был при-
нят деловой тон. Он скажет: "Благородный господин! Ваша деятельность,
равно как и моя, подвергается большой опасности. Случилось так, что мы
сейчас находимся в одинаковом положении и в смысле выгоды, и в смысле
ущерба, что не всегда имело место. События, которые надвигаются, уравни-
вают ростовщика и благородного господина".
Министр скажет: "Я знаю, то, что происходит, мне известно. Между тем
все ограничивается до сих пор одними слухами. А где факты? Как мне быть
в случае, если бы я захотел вмешаться?"
Цамет скажет: "Вы захотите, благородный господин, когда я вам расска-
жу, какого посещения я удостоился вчера ранним утром, второго такого я
себе не желаю. Если в самом деле случится несчастье, что будет с нами?
Мне не видать моих денег, а вам? Может ли кто-нибудь при таком ненадеж-
ном положении в королевстве советовать моему государю, великому герцогу,
чтобы он и дальше вкладывал сюда капитал? Вы возразите, что ведь он сам
отдал приказ совершить злодеяние. Это выдумка агента, я знаю моего госу-
даря. Если лее он обо всем осведомлен, тогда, значит, он просто хочет
удостовериться, может ли самая высокая дама в стране быть уверена в сво-
ей безопасности - и этим будет руководствоваться. Как же ему прислать
сюда свою племянницу, если ей грозит такая же участь? Благородный госпо-
дин, об этом нечего и думать. Ваш деловой ум направит вас по верному пу-
ти, если даже несчастная женщина подала вам повод для не совсем добрых
чувств".
Министр сделает протестующий жест: "Недобрые чувства здесь ни при
чем. Я лицо ответственное. В столице моего монарха подобные сомнительные
происшествия не должны иметь место, не говоря уже об их финансовых пос-
ледствиях. Господин Цамет, вы показали себя мудрым и храбрым, ибо вполне
ясно, что вы открываете мне заговор с опасностью для собственной жизни.
За этим человеком будут следить".
Цамет, растроганный до глубины души: "Благородный господин!"
Министр: "Дайте мне вашу руку и не зовите меня благородным, я не бо-
лее благороден, чем вы. Поистине достойно удивления, что человек, зани-
мающийся лишь коммерческими делами, сам собой превращается в дворянина.
Это не иначе, как предопределение. Король сделает нужный вывод и возве-
дет вас в дворянство. На вашем гербе будет ангел с распростертыми
крыльями, ибо вы спасли от беды высокопоставленную даму и все коро-
левство".
До таких высот вознеслись в уме Финансиста его слова и ответы на них,
которые он предвидел. Когда коляска подъехала, с запяток соскочил лакей
и побежал наверх доложить о своем господине, как это всегда бывало. Вер-
нулся он много медленнее: господин де Сюлли не принимает.
Разве он выехал, спросил Цамет. Нет. Значит, у него совещание? Нет,
он один. Почему же он никого не принимает? Никого - это не сказано. От-
вет относится только к господину Цамету.
Тот не понял - не сразу понял. Пылкие мечты и возвышенные чувства, с
которыми он приехал сюда, до сих пор держали его в плену. В его коляске
имелись письменные принадлежности. Цамет спешно написал, что он едино-
лично владеет государственной тайной и требует аудиенции. Лакей побежал
вторично. Вскоре сверху послышался грохот, стук, и к подножию лестницы
скатился его посланец: на сей раз головой и руками вперед. Кто это сде-
лал, спросил Цамет и услыхал: господин де Сюлли самолично. Тогда он по-
нял и повернул назад.
Рони снова принялся за работу, помехи словно не бывало. Не смело
быть. Однако взять себя в руки было нелегко. Человек с длинной вогнутой
спиной покинул свой громадный стол и очутился перед портретом рыцаря в
