успел подумать о Белинде и Мэгги. Почему они вели себя так
странно во время нашей последней встречи? Догадывались или
женская интуиция предсказывала им, что произойдет нечто
подобное, и боялись сказать мне об этом? Я порадовался, что они
меня сейчас не видят. Потому что не только убедились бы, что
были правы, но и оказалась бы прискорбно подорванной их вера в
непогрешимость шефа. Я был в отчаянии и, вероятно, выглядел
соотвстственно: ведь ожидал наткнуться на затаившегося
человека ловко обращающегося с револьвером или - еще ловчее - с
ножом, и, наверно, сумел бы справиться с ним, а при некотором
везении - и с двумя, - но такого предвидеть не мог. Все
профессиональные премудрости, которыми я не без самодовольства
одаривал недавно своих помощниц, оказались сейчас ни к чему.
Бежать, было некуда - до конца главного пирса оставалось не
больше двадцати шагов. Омерзительно было чувствовать себя
загнанным насмерть диким зверем или бешеным псом, в то время
как сотни людей спокойно спали в ста ярдах от меня и чтобы
спастись, довольно было отвернуть глушитель и выстрелить пару
раз в воздух - весь порт тут же бросился бы мне на помощь. Но
пойти на это я не мог: то, что было задумано, надлежало сделать
в эту ночь. Я знал, что представившийся шанс - последний.
Завтра моя жизнь в Амстердаме не будет стоить ломаного
шиллинга. Я не мог на это пойти, пока имел хотя бы шанс.
Собственно, шанса уже не было, во всяком случае такого, какой
принял бы во внимание человек в здравом уме. Впрочем, ни о
каком здравом уме уже не могло быть и речи...
Часы показывали без шести два. Стало быть, и с другой
точки зрения времени у меня почти не оставалось. Я поглядел на
небо, словно теперь все зависело только от него, да, в
сущности, так оно и было. Маленькая тучка подползала к луне.
Именно этот момент преследователи выберут для следующей и почти
наверняка последней атаки. И только этим моментом я могу
воспользоваться для моей следующей и почти наверняка последней
попытки бегства. Приютившая меня напоследок баржа - была
гружена металлоломом. Я выбрал железку и снова проверил
направление спасительной тучки, которая вроде стала еще меньше.
Потом быстро засунул пистолет в непромокаемый футляр,
задернул молнию и на всякий случай сунул его не в кобуру, а в
застегивающийся на молнию карман штормовки, пробежал несколько
шагов по палубе и прыгнул на главный пирс. Едва не сорвался в
воду - и в этот момент заметил, что проклятая туча вообще не
двигалась.
Внезапно я почувствовал себя совершенно спокойным -
выхода уже не было. Ничего другого не оставалось - только
бежать, петляя, как безумный, чтобы затруднить прицел своим
убийцам. Они были уже совсем близко: за неполные три секунды я
услышал с полдюжины приглушенных ударов и дважды почувствовал,
как невидимые руки упорно хватают меня за одежду. У самого края
помоста я резко откинул голову назад, высоко выбросил обе руки,
швырнул в воду кусок металла и - еще прежде чем услышал плеск -
тяжело свалился на доски. Потом, как пьяный, вскинулся на
ноги, схватился руками за горло и навзничь упал в воду. Набрал
в грудь побольше воздуха и задержал дыхание перед ударом о
воду.
Вода была холодной, но не ледяной, мутной и не слишком
глубокой. Коснувшись ногами дна и оставаясь в таком положении,
я начал очень осторожно, очень медленно выдыхать воздух,
по-хозяйски расходуя его запас, который, вероятно, был не
слишком велик - ведь мне нечасто доводилось исполнять подобные
трюки. Если я не переоценил запала моих преследователей, а
переоценить его было невозможно, то двое на главном пирсе и эти
мгновения должны были с надеждой вглядываться в то место, где я
пропал с их глаз. И оставалось верить, что они сделают все
необходимые ошибочные выводы из медленного струения
всплывающих пузырьков, а заодно уповать, что выводы эти они
сделают быстро, потому что времени, как и воздуха, у меня было
в обрез.
Через минуту, которая длилась, как мне показалось, минут
пять, а вернее всего была не дольше тридцати секунд, я перестал
выдыхать воздух и высылать ею пузырьки на поверхность - по той
простой причине, что в моих легких его уже не осталось. Легкие
начинали болеть, и я почти слышал - и несомненно чувствовал -
сердце, бьющееся у меня в пустой груди, к тому же разболелись
уши. Оттолкнувшись от дна, я поплыл вправо, уповая на бога, что
двигаюсь в правильном направлении. По счастью, так и было. Рука
- моя наткнулась на киль баржи, пользуясь этим упором, я пролез
под килем и вынырнул на поверхность.
Пожалуй, мне не хватило всего несколько секунд, чтобы
захлебнуться. Когда же вынырнул, понадобилось все мое
самообладание, чтобы не набрать воздуха глубоко в легкие с
хрипом, который был бы слышен чуть ли не на весь порт, но в
некоторых обстоятельствах, например, когда от этого зависит
жизнь, человек обнаруживает поистине неисчерпаемую силу воли.
Так что я удовольствовался несколькими большими, но бесшумными
глотками воздуха.
Поначалу ничего не было видно - из-за разлитого на
поверхности воды слоя масла, которое на миг залепило мне веки.
Я стер его, но по-прежнему немногое мог разглядеть: темный
корпус баржи, за которой укрылся, кусок главного пирса да еще
другую баржу, стоящую параллельно в каких-нибудь десяти футах.
Потом послышались голоса, вернее приглушенный шепот. Я тихо
доплыл до кормы, ухватился за руль и осторожно выглянул. Двое
мужчин, один из них с фонарем, стояли на краю помоста,
вглядываясь в то место, где я недавно исчез, и с
удовлетворением убеждались, что вода там темна и неподвижна.
Наконец, они выпрямились. Один из них пожал плечами и
сделал выразительный жест поднятыми руками, другой кивнул и
осторожно растер ногу. Тогда первый вскинул руки над головой и
дважды скрестил их - сначала влево, потом вправо. И в этот же
самый миг послышалось рваное пыхтение и кашель где-то очень
близко заводимого дизеля. Видимо, эти новые звуки не вызвали
радости, потому что тот, кто дал сигнал, тут же схватил другого
за руку и повел его, тяжело ковыляющего, так быстро, как только
мог.
Кажется, чего уж сложного в том, чтобы взобраться на
баржу, но когда край борта высится в четырех футах над водой,
это простое дело может оказаться почти нереальным и оказалось
бы таким для меня, но выручил кормовой линь - с его помощью
удалось перевалиться через фальшборт. На большее сил не
осталось.
И с полминуты я пролежал, дыша, как вытащенный на берег
кит, пока новый прилив энергии, вызванный тем, что надо
торопиться, не поднял меня на ноги и не направил к носу баржи,
то бишь - к главному пирсу.
Двое, которые так недавно силились меня уничтожить, а
сейчас несомненно наслаждались той оправданной радостью, какую
приносит хорошо выполненное важное задание, были теперь только
туманными тенями, исчезающими в еще более глубокой тени
береговых строений. Взобравшись на помост, я приостановился,
чтобы определить, откуда доносится рокот дизеля, после чего,
пригибаясь, бросился к месту, где та баржа была пришвартована к
боковому причалу. А там сперва опустился на четвереньки, потом
пополз - и выглянул на край помоста.
Баржа выглядела ординарно и была примерно семидесяти
футов длины и соответствующей ширины. Три четверти ее палубы
целиком предназначались под груз, а дальше высилась рулевая
рубка, к которой, со стороны кормы, прилегала надстройка для
команды, окна которой светились желтыми огнями. Выглядывавший
из окна рубки массивный мужчина в фуражке давал указания
матросу, который как раз взбирался на боковой причал, чтобы
отшвартоваться.
Корма баржи почти прижималась к главному пирсу - там, где
я лежал. И дождавшись, пока матрос взберется на помост и
отойдет, чтобы отдать конец на носу, я бесшумно соскользнул на
корму и скорчился за надстройкой, слушая шуршание брошенных на
борт линей и глухой удар по доскам, когда матрос спрыгнул
обратно на палубу. Потом я тихонько двинулся к носу, добрался
до железной лесенки, приваренной к передней части кубрика,
взобрался по ней и растянулся на крыше рубки. Едва я успел это
сделать, как зажглись навигационные огни, но теперь они уже не
могли мне помешать, даже более того - закрепленные по обе
стороны рубки, они создавали еще более глубокую тень там, где я
расположился.
Рокот двигателя усилился, и причал начал медленно
отдаляться от кормы. И мне мрачно подумалось, не угодил ли я из
огня да в полымя.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
У меня почти не было сомнений, что этой ночью я все-таки
выйду в море. Принимая но внимание условия, при которых это
могло произойти и которые нетрудно было предвидеть, не стоило
забывать о возможности промокнуть перед этим до нитки. Любой
нормальный человек, не чуждый предусмотрительности, выбрался бы
на подобную прогулку в непромокаемом гидрокостюме, но мысль об
этом так и нс пришла мне в голову. И теперь выбора не было -
оставалось лежать там, где лежал, и расплачииаться за свое
легкомыслие.
Самочувствие подсказывало, что мне предстоит замерзнуть
насмерть и ждать этого, недолго. Ночной ветер с Зейдер-Зее был
достаточно пронзительным, чтобы пробрать до костей даже тепло
одетого человека, если тот вынужден лежать без движения, а я
был одет отнюдь не тепло. После купания в морской воде этот
морозный ветер, казалось, превратил меня в глыбу льда, с той
лишь разницей, что глыба неподвижна, а я трясся, словно в
приступе малярии. Несколько утешало разве лишь то, что
совершенно безразлично-пойдет дождь или нет, промокнуть сильнее
я все равно уже не мог.
Одеревеневшими пальцами я с нескольких попыток расстегнул
молнии обоих карманов штормовки, вытащил пистолет и, запасной
магазин из водонепроницаемых футляров, зарядил оружие и сунул
его за пазуху. Мелькнула беспомощная мысль, что палец может и
не послушаться, когда придется нажимать на спуск, и я спрятал
было руку под промокший брезент куртки, но там ей стало еще
холоднее, и пришлось отказаться от безнадежной попытки ее
согреть.
Мы уже вошли в воды Зейдер-Зее, и огни Амстердама
остались далеко позади. Я обратил внимание, что баржа движется
по тому же самому широкому полукругу, что и "Марианна", когда
входила в порт вчерашним полднем. Мы прошли совсем близко от
двух буев, и когда я глянул вперед, показалось, что баржа явно
намеревается столкнуться с третьим буем, находившимся примерно
в четырехстах ярдах прямо перед нами. Однако шкипер, конечно,
знал, что делает, и сомневаться в этом не приходилось.
Обороты двигателя уменьшились, ворчание его притихло, и
из кабины на палубу вышли двое - первые члены команды, какие
показались с тех пор, как мы покинули порт. Я попытался
буквально втиснуться в крышу рубки, но они спокойно прошли
мимо - на корму. Я повернулся головой к корме, чтобы удобнее
было наблюдать за ними.
Один из них нес металлический брус с веревками-линьками
на концах. Оба, встав по углам кормы, потихоньку стравливали
эти линьки, так что брус должен был опуститься совсем близко к
уровню воды. Я посмотрел в сторону носа. Баржа двигалась теперь
очень медленно и находилась ярдах в двадцати от блестящего буя,
продолжая идти по курсу, который должен был провести ее на
расстояние двадцати футов от него. - Из рубки послышались
резкие слова команды, и мужчины на корме начали пропускать
линьки между пальцев, причем один из них что-то отсчитывал. На
линьках очевидно были равномерно завязанные узелки, чтобы
матросы могли удерживать брус перпендикулярно курсу баржи.
