обернулась и улыбнулась:
- Я тоже тебя знаю. Добрый день, Труди.
- А это Герта, - Труди повернулась к Герте, которая
очевидно не одобряла происходящего.- Герта, это моя подружка
Мэгги.
Герта приняла это к сведению, ничем не выразив своих
чувств. А Труди продолжала:
- Майор Шерман - мой друг.
- Я знаю, - улыбнулась Мэгги.
- А ты моя подружка, Мэгги?
- Конечно, Труди.
- У меня очень много подружек, - Труди была в восторге. -
Хочешь их увидеть? - она чуть ли не потащила Мэгги к выходу и
показала рукой. Показывала на север, так что речь могла идти
только о женщинах, работавших на другом конце поля. Смотри. Вот
они.
- Наверно, они очень милые, - любезно заметила Мэгги.
Какой-то любитель открыток придвинулся ко мне, давая понять,
что не мешало бы уступить ему место у вертушки. Не знаю, какой
взгляд я ему послал, наверняка достаточно решительный, потому
что удалился он весьма поспешно.
- Да, они очень, очень милые, - прощебетала Труди и
кивнула на Герту и ее сумку. - Когда мы с Гертой приезжаем сюда
утром, всегда привозим им кофе и еду, - и вдруг предложила:-
Пойдем я вас познакомлю, - и, видя, что Мэгги колеблется,
тревожно спросила: - Ведь ты моя подружка, правда?
- Конечно, но...
- Они такие хорошие, - тон Труди стал умоляющим. -Такие
веселые. И так хорошо играют. Если мы им понравимся, может, они
станцуют для нас танец сена.
- Танец сена?
- Да, Мэгги. Танец сена. Я тебя очень прошу. Вы все-мои
подружки. Пойдем со мной. Ты ведь сделаешь это для меня, а,
Мэгги?
- Ну, хорошо, - Мэгги произнесла это с улыбкой, но без
энтузиазма. - Только для тебя. Но я не смогу оставаться долго.
- Я тебя люблю, Мэгги! - Труди сжала ей руку. - Я тебя
очень люблю!
Они ушли. Некоторое время я выжидал, потом выглянул из
магазина. Они уже миновали здание, за которым Мэгги должна
была, по моей просьбе, наблюдать, и шли через луг. От
работавших женщин их отделяло по меньшей мере шестьсот ярдов, а
те укладывали первую копну сена близ чего-то, в чем даже с
такого расстояния можно было признать старую и ветхую ригу. До
меня, доносился щебет, который могла издавать только Труди, она
снова, по обыкновению, проказничала, как овечка весной.
Труди, наверно, не умела ходить спокойно-только вприпрыжку.
Я последовал за ними, но без всяких прыжков. По краю поля
тянулась живая изгородь, прячась за которой можно было
держаться в тридцати-сорока ярдах от них. Думаю, мой способ
передвижения выглядел не менее странным, чем тот, каким
пользовалась Труди: высота изгороди не достигала и пяти футов,
так что большую часть тех шестисот ярдов я ковылял скрючившись,
совсем как семидесятилетний старец, мучающийся прострелом.
Неторопливо достигли они старой риги и устроились под
западной ее стеной, прячась в тени от все более распалявшегося
солнца. Когда рига оказалась между мной и ними, а также
убиравшими сено женщинами, я бегом пересек оставшееся
пространство и через боковую дверку проник внутрь.
Первое впечатление не обмануло. Это строение насчитывало
самое меньшее-сто лет и было ужасно дряхлым. Пол кое-где
провалился, деревянные стены выщерблены чуть ли не всюду, где
только возможно, доски, разделенные щелями для воздуха,
перекосились, и щели превратились и дыры, сквозь которые можно
было просунуть голову.
Почти под крышей риги был деревянный ярус, настил
которого грозил рухнуть в любую секунду - настолько он прогнил,
растрескался и был источен короедом. Вообще-то даже английскому
посреднику в торговле недвижимостью нелегко было бы сбыть это
строение, ссылаясь на его античность. Сомнительно, чтобы настил
мог выдержать тяжесть мыши средней величины, не то что мою, но,
во-первых, нынешний мой наблюдательный пункт мало
соответствовал даже минимальным требованиям, а во-вторых, мне
вовсе не улыбалось выглядывать через одну из щелей затем, чтобы
убедиться, что в двух дюймах от меня кто-то заглядывает внутрь-
через соседнюю. Так что я ступил, пусть и неохотно, на ведшие
наверх расшатанные деревянные ступеньки.
Восточная часть этой, с позволения сказать, антресоли
была до половины заполнена прошлогодним сеном, а пол ее
оказался именно таким опасным, каким выглядел, но я ступал
осторожно и без приключений добрался до западной стены,
которая предлагала еще больший выбор щелей, чем внизу. Одна из
них - шестифутовой ширины - обеспечивала идеальную видимость и
вполне меня устроила. Прямо подо мной виднелись головы Мэгги,
Труди и Герты, а чуть поодаль - несколько женщин быстро и ловко
укладывали копну, сверкая на солнце длинными трезубцами своих
вил, видна была даже часть городка, включая почти всю
автомобильную стоянку. Я испытывал тревогу и не мог понять ее
причины. Сцена уборки сена, разыгравшаяся на лугу, была так
идиллична, что даже наиболее буколически настроенный зритель не
пожелал бы лучшей. Думается, это странное чувство тревоги
происходило из самого неожиданного источника, а именно - из
самих этих женщин, работавших на лугу: здесь, в естественном
окружении, эти стелющиеся по земле полосатые юбки, эти пышно
вышитые блузки и снежно-белые чепцы казались, как бы это
сказать, слегка бутафорскими. Да, во всем этом было нечто
театральное, какая-то атмосфера нереальности. И возникало
ощущение, что я созерцаю представление, специально для меня
предназначенное, а вовсе не подглядываю за ничего не
подозревающими людьми.
Прошло с полчаса. Женщины работали непрерывно, а троица,
сидящая подо мной, лишь изредка обменивалась репликами - в
такой теплый и тихий день всякий разговор кажется излишним.
Блаженную тишину почти не нарушали ни шелест сена, ни
отдаленное жужжание... Поколебавшись, я решился на сигарету:
достал из кармана пачку и спички, положил пиджак на пол, сверху
- пистолет с глушителем и закурил, следя, чтобы дым не выползал
в щели между досками.
Некоторое время спустя Герта взглянула на свои наручные
часы размером примерно с кухонный будильник и что-то сказала
Труди, та встала и дала Мэгги руку, чтобы помочь подняться.
Вдвоем они направились к работавшим женщинам, вероятно, чтобы
уговорить их сделать перерыв на завтрак. Герта тем временем
расстелила на земле яркую салфетку, достала чашки и развернула
еду.
Голос за моей спиной произнес:
- Не пытайтесь хвататься за пистолет. Вы умрете прежде,
чем его коснетесь.
Я верил этому голосу. И не пытался даже взглянуть на
пистолет.
- Повернитесь. Только помедленней. Я повернулся так
медленно, как только мог. Уж такой это был голос.
- Три шага от пистолета. Влево.
Никого не было видно, но слышно прекрасно. Я сделал три
шага. Влево.
Сено у противоположной стены зашевелилось и из него
вынырнули две фигуры: преподобный Таддеуш Гудбоди и Марсель,
тот самый ужеподобный денди, которого я вчера избил и засадил в
сейф в "Новом Бали". В руках у Гудбоди не было оружия, впрочем,
оно ему и не требовалось - пушка, которую сжимал Марсель, была
размерами в два обычных пистолета, и, судя по блеску в его
узких черных немигающих глазах, он настойчиво искал хотя бы
тени ослушания, чтобы ею воспользоваться. Не добавило мне
оптимизма и то, что на ствол этого огнестрельного чудовища
навинчен глушитель, делавший для них безразличным, сколько раз
в меня стрелять, все равно никто ничего не услышит.
- Тут дьявольски душно, - пожаловался Гудбоди. - И
щекотно, - он улыбнулся улыбкой, из-за которой малые дети,
верно, потянулись бы к нему ручонками. - Надо сказать, дорогой
майор, профессия приводит вас в самые неожиданные места.
- Профессия?
- Если мне не изменяет память, когда мы виделись в
последний раз, вы выдавали себя за шофера такси.
- Ах, это... Держу пари, что несмотря на все вы не
заявили на меня в полицию.
- Раздумал, - великодушно признал Гудбоди. Он подошел к
месту, где лежал мой пистолет, поднял его и с отвращением сунул
в сено. - Примитивное, неприятное оружие.
- В сущности, да, - согласился я. - В свои убийства вы
предпочитаете вносить элемент утонченности.
- Что я и намерен вскоре продемонстрировать.
Гудбоди даже не давал себе труда понизить голос, в чем,
правда, и не было нужды, потому что женщины из Хейлера как раз
уселись за свой утренний кофе и даже с набитыми ртами
ухитрялись говорить все разом. Гудбоди вытащил из сена
брезентовый мешок и достал из него веревку.
- Будь внимателен, мой дорогой Марсель. Если господни
Шерман сделает малейшее движение, хотя бы с виду безобидное,
стреляй. Но не так, чтобы убить. В бедро.
Марсель провел кончиком языка по губам. Я от души
надеялся, что вызванное учащенным сердцебиением колыхание моей
рубашки он не сочтет чем-то таким, к чему надо отнестись
подозрительно. Гудбоди легко подошел ко мне сзади, ловко
затянул веревку на моем правом запястье, перебросил ее через
потолочную балку, потом невероятно долго что-то там
приспосабливал и наконец завязал узел на левом запястье. Мои
ладони теперь были на уровне ушей. Затем он взял в руки второй
кусок веревки.
- От присутствующего здесь моего приятеля Марселя, -
произнес он доверительно, - я узнал, что вы довольно ловко
пользуетесь руками. И, представляете, мне пришло в голову, что,
возможно, вы не менее талантливы, если говорить о ногах, - он
наклонился и связал мне щиколотки со старательностью, которая
плохо отразилась на кровообращении в моих ступнях. - Кроме
того, мне подумалось, что вы захотите вслух прокомментировать
сцену, свидетелем которой вскоре станете. Мы бы предпочли
обойтись без этих комментариев, - он затолкал мне в рот далекий
от стерильности платок и обвязал его вторым, - Марсель, ты как
считаешь, этого достаточно?
Глаза Марселя блеснули:
- У меня поручение к господину Шерману от господина
Даррела.
- Ну-ну, мои дорогой, к чему такая спешка? Успеется. Пока
мне бы хотелось, чтобы наш приятель обладал всем необходимым
для восприятия - незамутненным взором, неослабленным слухом и
острой мыслью, иначе ему трудно будет оценить все эстетические
нюансы зрелища, которое мы для него приготовили.
- Разумеется, - послушно согласился Марсель и снова
облизнул губы. -Но потом...
- Потом, - великодушно пообещал Гудбоди, - можешь
передать ему столько поручений, сколько тебе понравится. Но
помни: я хочу, чтобы он был еще жив, когда сегодня вечером рига
заполыхает. Жаль, что мы не сможем наблюдать этого вблизи,- он
и впрямь казался огорченным. - Вы и эта очаровательная молодая
дама - вон там... Когда люди обнаружат на пожарище ваши
обугленные останки, они легко сделают некоторые выводы насчет
легкомысленных любовных утех. Курить в риге, как вы это только
что делали, в высшей степени неосторожно. В высшей степени. Ну,
я прощаюсь с вами и не говорю до свиданья. Хочу подойти
поближе, чтобы лучше видеть танец сена. Это такой - красивый
старинный обычай, надеюсь, вы со мной согласитесь.
Он ушел, оставив облизывающего губы Марселя. Не скажу,
что мне было приятно оставаться с ним с глазу на глаз, но в
данный момент это не имело значения. Я повернул голову и
выглянул в щель между досок.
Женщины закончили трапезу и одна за другой поднимались на
ноги. Труди и Мэгги находились прямо подо мной.
- Правда, пирожные были вкусные, Мэгги? - спросила Труди.
- И кофе тоже.
- Все хорошо, Труди, просто прекрасно. Но я уже слишком
долго тут сижу. У меня дела. Мне пора, - Мэгги вдруг замолкла
