компаньонов. Что до меня, они могли затопить весь мир этими
своими проклятыми наркотиками. Но я не мог позволить, чтобы
Белинда умерла.
Кое-как подтянувшись, я оперся спиной о стену. Кроме
конвульсий, еще и дрожал всем телом - не трясся, как в
лихорадке, это можно было бы довольно легко сдержать, а дрожал,
как человек, привязанный к отбойному молотку. Взгляд удалось
сконцентрировать не дольше, чем на несколько секунд, но я все
же сумел оглядеться - полубессознательно, отчаянно, - нет ли
чего-нибудь, что давало бы хоть какую-то надежду уцелеть,
Ничего. А потом, без предупреждения, грохот в голове усилился
до предельного крещендо, - наверно, какие-то большие часы
вблизи микрофона отбивали время, и я перевернулся набок, словно
от удара в висок. Голова моя, с размаху опускаясь на пол,
ударилась о какой-то выступ на плинтусе. Зрение уже почти
совсем вышло из-под контроля, туманно распознавая лишь
предметы, находящиеся не дальше, чем в нескольких дюймах, а
этот был максимум в трех. В состоянии прогрессирующего паралича
чувств мне понадобилось несколько долгих секунд, чтобы
разобраться, что это за предмет. Но как только это произошло,
я вернулся в сидячее положение. Это была розетка
электропроводки.
Невероятно много времени ушло на то, чтобы связанными за
спиной руками ухватить два свободных конца кабеля, которым Жак
привязал меня к кольцу. Я коснулся их кончиками пальцев, в
обоих концах кабеля жилка выходила на поверхность, чуть
выступая. Попробовал воткнуть их в отверстия розетки - мне даже
не пришло в голову, чго она могла быть прикрыта крышкой, хотя
подобные новшества в таком старом доме маловероятны, - но руки
так тряслись, что я не мог найти этих самых отверстий.
Измочалил контакты, все время чувствовал под пальцами розетку,
но никак не мог попасть в нее концами кабеля. Я уже ничего не
видел, пальцы переставали слушаться, сносить боль стало выше
человеческих возможностей, когда внезапно полыхнула яркая
бело-голубая вспышка. И я рухнул на пол.
Не могу сказать, как долго пролежал без сознания, но, по
меньшей мере, несколько минут. И первым, что до меня дошло,
была неправдоподобная, чудесная тишина. Правда, я по-прежнему
слышал звон часов, но приглушенный, словно издалека: очевидно
именно усилитель вышел из строя и наушники снова действовали
как изоляторы. Приняв полусидячее положение, я прислушался к
постепенно возвращающимся чувствам: по подбородку стекала
кровь, позже выяснилось, что-из прокушенной губы, лицо было
залито потом, все тело болело, словно после пытки колесом. Но
это все было неважно. Одна только вещь имела значение:
невыразимая благодать тишины. Мне впервые подумалось, что эти
типы из Общества борьбы с шумом знают, что делают.
Последствия этой чудовищной пытки минули быстрее, чем
можно было ожидать, хотя и не все: головная боль и резь в ушах,
казалось, ухом отзывавшиеся во всем теле, могли продержаться
еще довольно долго, я отдавал себе отчет в этом и почти
перестал обращать на них внимание. Зато умственные способности
восстановились чуть ли не сразу, но всяком случае
понадобилось не больше минуты, чтобы сообразить, что, если бы
Гудбоди и Жак сейчас вернулись и застали меня сидящим под
стеной с идиотски беспечным блаженством на лице, - они уже не
стали бы забавляться никакими полумерами. Я тут же глянул на
окошко в дверях, но, к счастью, за, ним еще не было удивленных
глаз и недоуменно вскинутых бровей.
Вытянуться на полу и снова начать перекатываться с боку
на бок было делом каких-нибудь пяти секунд, и, как оказалось,
всего секунд десять отделяли меня от безнадежного опоздания:
очутившись лицом к двери в третий или в четвертый раз, я
заметил за окошком головы Гудбоди и Жака. Движения мои
постепенно становились все резче и судорожней, тело то
выгибалось дугой, то бессильно ударялось об пол, и страдал я
при этом почти так же, как во время пытки, показывая им при
каждом перевороте в сторону двери перекошенное лицо, залитое
потом и кровью из прокушенной губы и нескольких, оставленных
Марселем ссадин. Оно, вероятно, являло собой впечатляющее
зрелище, потому что Гудбоди и Жак широко улыбались, и улыбка
делала их странно похожими друг на друга.
Один раз я вскинулся особенно эффектно, так что все тело
оторвалось от пола, но при этом, падая, чуть не вывихнул плечо
и пришел к выводу, что хорошего понемножку, вряд ли даже
Гудбоди точно знает, сколько надо ждать. Мои корчи и
конвульсии постепенно становились все слабее и наконец затихли
вовсе. Почти тут же оба вошли в комнату. Гудбоди направился к
усилителю и выключил его, но, словно спохватившись, включил
снова, - видимо, вспомнил, что намеревался лишить меня не
только сознания, но и рассудка. Однако Жак что-то ему сказал, и
он нехотя кивнул и опять повернул выключатель. Разумеется,
Жаком руководило не сочувствие, а простая мысль о трудностях,
которые у них возникнут, если я умру прежде, чем мне введут
наркотики. Сам же он принялся останавливать маятники самых
больших часов. Потом оба подошли полюбоваться плодами своей
изобретательности. Жак - для пробы - ударил меня ногой в ребра,
но, по сравнению со всем пройденным, это был такой пустяк,
который не вызвал у меня ровным счетом никакой реакции.
- Ну-ну, мой дорогой, - послышался как бы издалека полный
упрека голос Гудбоди, - твои чувства похвальны, но никаких
следов, никаких следов. Полиции это не понравится.
- Но ведь она все равно увидит его лицо,- запротестовал
Жак.
- Действительно, - согласился Гудбоди. - Однако
растяни-ка узлы на запястьях. Не дай бог, там обнаружатся
синяки, когда спасатели выловят его из канала. А заодно сними
наушники и спрячь их. Жак сделал то и другое молниеносно. Когда
он снимал наушники, мне почудилось будто вместе с ними он
стягивает мое лицо, - с клейкой лентой он обращался без
малейшей бережливости, видимо, у них был неограниченный запас.
- Что же до этого, - Гудбоди кивнул на Георга Лимэй, - то
его убери. Знаешь как. Я пришлю Манера, чтобы помог тебе
вынести Шермана.
Пауза. Я чувствовал, что Гудбоди смотрит на меня. Потом
он вздохнул:
- Ах, боже, жизнь - только блуждающая тень... Он вышел,
что-то мурлыча под нос, и если можно мурлыкать одухотворенно,
то его исполнение псалма "Не оставь меня, Господи!" было самым
одухотворенным, какое я когда-либо слышал. Преподобный Гудбоди
не выпадал из им же создаваемых ситуаций...
Жак подошел к ящику в углу, достал оттуда несколько гирек
для больших часов, пропустил резиновый кабель через их ушки и
обвязал Георга в талии, не оставляя сомнений в своих
намерениях. Затем он выволок Георга из комнаты и с грохотом
потащил, по коридору. Я встал, несколько раз согнул и разогнул
руки, разгоняя кровь, и пошел за ним. Приблизившись к двери, я
услышал шум трогающегося с места "Мерседеса" и осторожно
выглянул из-за косяка. Жак, рядом с которым на полу лежал
Георг, стоял у открытого окна и махал рукой, видимо,
отъезжающему Гудбоди.
Наконец он отвернулся от окна, чтобы отдать Георгу
последние почести. И замер как вкопанный, с лицом, окаменевшим
от шока. Я был не более чем в пяти футах от него и, видя это
начисто лишенное выражения лицо, почувствовал, что, узрев мое
явление, Жак достиг конца своего жизненного пути
профессионального убийцы. - Он отчаянно дернулся за пистолетом,
покоившимся в подмышечной кобуре, но вероятно, в первый и
наверняка в последний раз в жизни оказался слишком
медлительным: мгновение, когда он не поверил собственным
глазам, стало его гибелью. Я ударил его ногой в живот. Почти
переломившись пополам, он все же по инерции достал пистолет,
вырвать который из почти не сопротивлявшейся руки не составляло
труда, затем, вложив в это движение всю накопившуюся во мне
ненависть, я рубанул его рукоятью в висок. Уже без сознания,
непроизвольно Жак отступил на шаг, споткнулся о низкий
подоконник и, как в замедленной киносъемке, начал
опрокидываться навзничь. Я стоял и смотрел, как он выпадал из
окна. И только услышав всплеск, подошел и выглянул.
Мутная вода во рву расходилась кругами, ударяя в берег и
стены замка, а в центре этих концентрических кругов светлела
тянущаяся со дна струйка вноздушных пузырьков. Переведя взгляд
влево, я успел заметить "Мерседес" Гудбоди, выезжающий из ворот
замка, и подумал мельком, что водитель, вероятно, достиг уже
четвертого стиха "Не оставь меня, Господи!". Выходя, я оставил
двери открытыми. На лестнице, переброшенной через ров,
приостановился и посмотрел вниз: пузырьки, идущие со дна,
становились все реже и мельче, пока, наконец, не пропали
совсем.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Я сидел в "Опеле", держа в руке собственный пистолет,
отобранный у Жака, и размышлял. За последнее время в этом
пистолете обнаружилась одна странная особенность: его удавалось
отнимать у меня всем желающим и столько раз, сколько они
считали нужным. Это соображение отрезвляло и одновременно
наталкивало на единственный вывод: мне необходимо другое
оружие, второе оружие. Вытащив из - под сиденья сумочку Астрид,
я достал револьверчик, который подарил ей. Потом немного
приподнял левую штанину, заткнул "лилипут" дулом вниз за
резинку носка и опустил штанину. Уже собирался закрыть сумочку,
когда заметил две пары наручников, захваченных из полицейского
такси. Признаться, на миг мною овладели сомнения: ведь если
судить по тому, что происходило до сих пор, представлялось
наиболее правдоподобным, что, взяв их с собой, кончу тем, что
увижу их защелкнувшимися на моих же запястьях. Однако поздно
уже было отказываться от риска, на который пошел, а вернее
сказать - полез с момента прибытия в Амстердам. Так что обе
пары, в конце концов, устроились в левом кармане моего пиджака,
а ключики-в правом.
Когда я добрался до нужного мне старого - квартала
Амстердама, оставляя за спиной ставший уже привычным шлейф из
грозящих кулаками и звонящих в полицию шоферов, улицы уже
начинали окутываться сумерками. Дождь почти стих, но
по-прежнему морщил и мутил воду каналов.
Улочка была, можно сказать, традиционно пуста - ни
автомобилей, ни пешеходов. Исключение составляли окна, вернее-
одно из них: на третьем этаже дома Моргенштерна и Муггенталера
какой-то массивный тип без пиджака выглядывал на улицу,
опершись локтями о подоконник, медленно вертя головой то
вправо, то влево, из чего следовало, что наслаждение вечерним
амстердамским воздухом - отнюдь не главная его цель. Миновав
магазин и доехав почти до Дам, я позвонил де Графу из
уличного-автомата.
- Куда вы подевались? - спросил он вместо приветствия. -
Что вы делали?
- Ничего такого, что могло бы вас заинтересовать. -
Пожалуй, менее правдоподобного ответа мне при всем желании не
удалось бы придумать. - Нам надо поговорить.
- Прошу.
- Нет, не сейчас. И не по телефону. Не можете ли вы с ван
Гельдером приехать в магазин Моргенштерна и Муггенталера?
- И там все расскажете?
- Клянусь.
- Мы выезжаем. - Особой радости в его голосе не было.
- Минуточку. Вы приедете обычной машиной и оставите ее
подальше от дома. У них в окне охранник.
- У них?
- Именно об этом мне и хотелось поговорить.
- А охранник?
- Попробую отвлечь его внимание. В общем, что-нибудь
придумаю...
- Понимаю. - Де Граф помолчал и добавил мрачно: -
