Учитывая ваши предыдущие подвиги, меня бросает в дрожь мысль о
том, что вы можете придумать, - и он положил трубку.
Я зашел в ближайший хозяйственный магазин и купил моток
шнура и самый большой гаечный ключ, какой у них нашелся. А пару
минут спустя остановил машину в неполных ста ярдах от магазина,
но на параллельной улице. Переулок, соединявший эти две улицы,
был очень узок и почти не освещен. С крыши первого же дома по
левую руку спускалась разболтанная деревянная пожарная
лестница, которая в случае пожара несомненно сгорела бы в
первую очередь, но ничего лучшего в моем распоряжении не
оказалось, хотя исследовал я все здания, крыши которых могли бы
привести меня к цели. Отсутствие аварийных лестниц
свидетельствовало о том, что в этом квартале Амстердама
связанные узлами простыни должны быть в большой цене. Пришлось
вернуться к этой единственной пожарной лестнице и карабкаться
по ней на крышу. Эта крыша вызвала во мне резкую неприязнь,
впрочем, как и все остальные, которые предстояло миновать,
чтобы добраться до той, которая меня интересовала. Все скаты
были почти вертикальны и предательски скользки от дождя, к тому
же архитекторы былых времен, руководимые желанием разнообразить
силуэты домов, что опрометчиво считали похвальным, додумались
сделать так, чтобы все крыши были разной высоты и формы.
Поначалу я продвигался осторожно, но осторожность ничего не
давала, так что вскоре пришлось удовольствоваться единственным
практичным способом преодоления расстояния от одного гребня до
другого: сбегать по крутому скату и взбираться с разгона как
можно выше на следующий, чтобы там принять горизонтальное
положение и последние несколько футов карабкаться на
четвереньках. Наконец, я достиг крыши, которая, как мне
представлялось, была нужна, подполз к краю, обрывающемуся в
улицу, перегнулся через карниз и глянул вниз.
Впервые я не ошибся, и это показалось добрым
предзнаменованием. Примерно в двадцати футах прямо подо мной
знакомый охранник в рубашке по-прежнему нес свою вахту. Я
продернул конец шнура через отверстие в рукояти гаечного ключа,
крепко затянул узел, лег на живот - так, чтобы рука со шнуром
доставала до подъемной балки, опустил ключ футов на пятнадцать
и осторожно начал описывать им дугу маятника, которая
увеличивалась с каждым движением руки. Делать это приходилось
не без опаски, потому что в нескольких футах подо мной сквозь
щель в двухстворчатом грузовом люке верхнего этажа пробивался
яркий свет и невозможно было предсказать, как долго эти двери
останутся закрытыми.
Тяжелый ключ, весивший, вероятно, около четырех фунтов,
описывал теперь дугу радиусом почти в девятнадцать футов. Я
опустил его еще ниже, гадая, скоро ли привлечет внимание
часового тихий свист, с каким ключ рассекает воздух, но, к
счастью, в этот момент внимание часового сосредоточилось на
чем-то ином. На улице появился голубой пикап, прибытие которого
помогло мне вдвойне: наблюдатель наклонился, сильнее
высунувшись из окна, чтобы присмотреться к машине, а шум мотора
заглушил все звуки, способные предупредить его об опасности со
стороны раскачивающегося над ним ключа.
Пикап остановился в тридцати ярдах от дома и мотор
заглох. Ключ был как раз в верхней точке своей дуги. Когда он
пошел вниз, я выпустил между пальцами еще два фута шнура.
Охранник, с безнадежным опозданием спохватившийся было, что не
все в порядке, повернул голову, аккурат в самый миг, чтобы
получить всей тяжестью ключа в лоб. Он рухнул, словно на него
обвалился, железнодорожный мост, медленно сполз назад и пропал
из виду.
Дверца пикапа отворилась, из него вылез де Граф и помахал
мне рукой. Я ответил приветственным жестом, проверил,
по-прежнему ли прочно маленький револьверчик сидит в моем
носке, держась за карниз, опустился животом на подъемную балку,
потом изменил позицию, перенес вес на левую руку, и правой
достал пистолет из подмышечной кобуры, взял его в зубы, повис,
вцепившись и балку, откачнулся всем телом назад, потом- вперед,
левой ногой дотянулся до парапета, а правой резко ударил в
грузовые двери, одновременно спрыгивая с балки и хватаясь
руками за створки. И едва коснувшись ногами пола, уже сжимал
пистолет в правой руке.
Внутри было четверо: Белинда, Гудбоди и оба компаньона.
Белинда, белая, как стена, беззвучно сопротивлялась, но
уже была обряжена в длинную юбку с Хейлера и вышитый лиф, а за
руки ее держали румяные, жизнерадостные, добродушные
Моргенштерн и Муггенталер, ясные, отеческие улыбки которых тут
же застыли, словно в стоп-кадре. Гудбоди, стоявший ко мне
спиной, как раз поправлял, приводя в соответствие со своими
эстетическими требованиями, чепец на голове Белинды. Он
медленно обернулся. Щеки его обвисли, глаза расширились, а
кровь отхлынула от лица, которое почти сравнялось по цвету с
его снежными волосами..
Сделав два шага, я протянул Белинде руку. Несколько
секунд она смотрела на меня, не веря собственным глазам, потом
стряхнула с себя обессилевшие вдруг руки Моргенштерна и
Муггенталера и подбежала ко мне. Сердце ее стучало, как у
пойманной птицы, но только это и выдавало, что она здесь
испытала.
Улыбнувшись троим мужчинам так широко, как только
позволяла боль в лице, я поинтересовался:
- Теперь вы знаете, как выглядит смерть?
Они знали. И с помертвевшими лицами вытянули руки вверх.
Так мы все и стояли, не обменявшись ни словом, пока де Граф и
ван Гельдер не взбежали с топотом по лестнице. Ровным счетом
ничего не происходило. Готов присягнуть, что ни один из них
даже не моргнул. Белинду начала бить неудержимая крупная дрожь-
естественная реакция, но все же она сумела бледно улыбнуться
мне, и я знал, что более тяжелых последствий не будет:
парижский Интерпол недаром выбрал именно ее.
Некоторое время де Граф и ван Гельдер, оба с револьверами
в руках, молча разглядывали эту сцену. Наконец де Граф спросил:
- Что вы делаете, ради всего святого? Почему эти три
господина...
- Объяснить?
- Действительно, необходимо какое-то объяснение, -
серьезно откликнулся ван Гельдер. - Трое известных и уважаемых
граждан Амстердама...
- Не смешите, - прервал я его, - у меня от этого лицо
болит.
- А собственно, - вмешался де Граф, - где вас так
угораздило?
- Порезался при бритье. - Насколько я помню, это было
высказывание Астрид, услышанное мной на аэродроме, но развивать
тему у меня не было ни малейшего желания. - Ну что, можно
рассказывать?
Де Граф вздохнул и кивнул головой.
- Так, как я считаю нужным?
Снова кивок. Я перевел взгляд на Белинду:
- Ты знаешь, что Мэгги умерла?
- Знаю, - она отвечала дрожащим шепотом, еще не успев,
как мне показалось, прийти в себя. - Он мне об этом рассказал.
Говорил и улыбался.
- Проблеск христианского милосердия, не может атому
противиться... Итак, господа, - я повернулся к полицейским, -
присмотритесь хорошенько к этому Гудбоди. Наиболее садистский и
психоптатичный убийца, какого я встречал и даже о каком
когда-либо слышал. Человек, который повесил Астрид Лимэй на
крюке. Человек, который приказал заколоть Мэгги вилами на лугу
в Хейлере. Человек, который...
- Вы сказали: заколоть вилами? - спросил де Граф. Было
видно, что это - не умещается у него в голове.
- Минуточку. Человек, который довел Георга Лимэй до
безумия, оказавшегося смертельным. Человек, который пытался и
меня убить тем же способом, человек, который сегодня трижды
пытался меня убить. Человек, который сует бутылку джина в руку
полубеспамятного наркомана, отлично зная, что это - смерть.
Который после бог знает каких истязаний и пыток бросает в канал
людей, обмотанных оловянными трубами. Который принес
деградацию, безумие и смерть тысячам одурманенных людей во всем
мире. Он сам назвал себя главным кукловодом, который приводит в
движение тысячи насаженных на крюки кукол на цепях и
заставляет всех их танцевать то, что он им сыграет. Танец
смерти.
- Это невозможно, - отозвался ван Гельдер. Он выглядел
ошеломленным. - Этого не может быть. Доктор Гудбоди?
Священник...
- Его зовут Игнатиуш Катанелли, и он фигурирует в наших
досье. Бывший член "Коза ностра" с Восточного побережья. Но
даже мафиози не могли его переварить. Как известно, они никогда
не убивают без цели, но только из принципиальных коммерческих,
так сказать, соображений. А Катанелли убивал, потому что
влюблен в смерть. Вероятно, когда был мальчиком, обрывал мухам
крылышки. Когда же вырос, мухи перестали его удовлетворять. Ему
пришлось покинуть Соединенные Штаты - мафия вынудила его.
- Это... это бред... - Бред или нет, но румянец так и не
возвращался на щеки Гудбоди. - Это возмутительно. Это...
- Тихо, - остановил я его. - У нас есть ваши отпечатки
пальцев и антропометрическая карта. Должен сказать, что шло у
него тут все как по маслу. Заходящие в порт пароходы оставляют
героин в герметически закупоренном и снабженном грузилом
контейнере у одного из буев при входе в порт. Потом героин
забирает баржа и перевозит на Хейлер, где передает в тамошнюю
кустарную мастерскую, выпускающую кукол, которые затем попадают
сюда, в этот оптовый магазин. Вполне безобидно, не правда ли?
Только вот одна из многих, специально помеченная кукла начинена
героином.
- Это нелепо, нелепо, - выдавил Гудбоди. - Вы же ничего
не можете доказать.
- Я и не собираюсь ничего доказывать, потому что намерен
убить вас через несколько минут. У него целая организация, у
этого нашего приятеля Катанелли. На него работали все, от
шарманщика до исполнительницы стриптиза. Шантаж, деньги,
наркотики, наконец, угроза смерти - и любой был нем, как могила.
- Работали на него? - Де Граф все еще не поспевал за
мной. - Но каким образом?
- Продавая и распространяя. Часть героина, сравнительно
небольшую, оставляли тут, в куклах. Другие куклы шли в
розничную продажу - в магазины или на лоток, с которого они
продаются в парке Вондел, а также, вероятно, на другие лотки.
Девушки Гудбоди закупали эти особо помеченные куклы в
совершенно легальных магазинах и посылали их за границу мелким
распространителям героина либо наркоманам. В парке Вондел куклы
задешево сбывали шарманщикам, которые были связующим звеном с
кончеными наркоманами, достигшими такой безнадежной стадии, что
нельзя им позволить появляться в приличных ресторанах, если,
конечно, такие паршивые притоны, как "Новый Бали", можно
назвать приличным рестораном.
- В таком случае, как же это могло произойти, что мы до
сих пор ничего об этом даже не слышали? - спросил де Граф.
- Отвечу и на это, но чуть позже. А пока - еще о
распространении. Значительно большая часть упомянутого товара
выходила отсюда в ящиках с Библиями, теми самыми, которые
присутствующий здесь святой отец так щедро раздаривал по всему
Амстердаму. Некоторые из этих Библий были внутри выдолблены.
Эти молодые души, которых Гудбоди в невыразимой доброте своего
христианского сердца пытался исправить и спасти от судьбы
худшей, чем сама смерть, приходили на его проповедь с Библиями
в своих маленьких, белых ручках - некоторые, прости господи,
ловко обряженные в монахинь. А потом они уходили, держа другие
Библии в своих маленьких белых ручках, и торговали этой
пакостью в ночных ресторанах. Остальной же товар, главная его
масть, шел в Кастель Линден. Я что-нибудь упустил, а, Гудбоди?
Судя по выражению его лица, я не упустил ничего,
