намеревается сообщить гусеница, не слышимо, но видимо, оно парит в
воздухе; это зримая речь, средой для которой служит имеющийся под
рукой дым, а его у гусеницы хоть отбавляй. (То, что фильм Диснея
может служить иллюстрацией для данного понятия, не так уж и
удивительно, как это может показаться на первый взгляд. Стоит только
припомнить тщательно поставленные танцы восточных грибов в
^Фантазии", чтобы задать себе вопрос: уж не вдохновлялись ли
некоторые члены диснеевской съемочной группы шаманскими снадобьями?
В конечном счете "Фантазия" была очень серьезной и изысканной
попыткой сделать синестезию темой развлечения для зрителей. Ходят
упорные слухи о том, что многие европейские мультипликаторы, которых
Дисней привлекал к своим экстравагантным проектам, были знакомы с
психоделическими переживаниями. Среди чешских мультипликаторов,
присоединившихся к группе Диснея как раз в то время, возможно, были
люди, знавшие о способности кактуса пейота и его химического
составляющего, мескалина, вызывать видения.)
Однако из этого не следует, что ДМТ можно считать всего лишь
стимулом для возникновения внутренних мультиков. Ощущение от встречи
с ДМТ бывает до того странным, что волосы встают дыбом, и настолько
сильным, что его с трудом можно перенести, не подвергая категории
сознания постоянной переоценке. Иногда меня спрашивают, опасен ли
ДМТ. Правильный ответ таков: он опасен только в том случае, если вы
боитесь умереть от удивления. Волна изумления, сопровождающая
исчезновение границы между нашим миром и другой средой, о которой мы
и не подозреваем, бывает настолько огромной, что, надвигаясь на нас,
она сама по себе становится экстазом.
Ощущение, вызванное этими странными опытами с ДМТ (будто ты и
вправду попадаешь в иное измерение), стало главным фактором
повлиявшим на наше решение сосредоточить внимание на триптаминовых
галлюциногенах. Прочитав все, что удалось достать по психоактивным
триптаминам, мы наконец наткнулись на исследование
ботаника-первопроходца Ричарда Эванса Шульца. Должность профессора
ботаники в Гарварде, которую занимал Шульц, позволила ему посвятить
жизнь сбору и каталогизации всевозможных психоактивных растений. Его
статья "Вирола - галлюциноген перорального применения" стала
поворотным пунктом в наших поисках. Нас восхитило его описание
использования смолы деревьев Virola theiodora в качестве
перорального активного ДМТ-содержащего снадобья, а также тот факт,
что использование галлюциногенов, судя по всему, было ограничено
очень малым географическим районом. Шульц вдохновенно описывал
галлюциноген у-ку-хе:
Потребуется дальнейшая полевая работа в местах коренного
обитания индейцев, чтобы достичь полного понимания столь
любопытного галлюциногена,,. Интерес к этому недавно открытому
галлюциногену выходит за рамки исключительно антропологии и
этноботаники. Он имеет прямое отношение к некоторым
фармакологическим вопросам, и, если рассматривать его в
совокупности с другими растениями с психомиметическими
свойствами, обусловленными присутствием триптаминов, этот новый
галлюциноген перорального применения ставит проблемы, на которые
необходимо обратить внимание и которым нужно, по возможности,
дать объяснение с позиций токсикологии,
Взяв за основу статью Шульца (R. Е. Schultes, "Virola as an
Orally Adnlinistered Hallucinogen", in the Botanical Leaflets of
Harvard University, vol.22, No.6, pp.229-40), мы решили забросить
свои занятия и карьеру и на свой страх и риск отправиться на
Амазонку, в окрестности Ла Чорреры, на поиски у-ку-хе. Нам хотелось
выяснить, не станут ли те, в высшей степени странные измерения,
которые открывались нам в ДМТ-трансе, еще более доступными, если
использовать сочетания ДМТ-содержащих растений, изобретенные
шаманами Амазонки. Именно об этих шаманских таинствах я и размышлял,
когда расставался с мыслью о грибе строфария, найденном на пастбище
близ Флоренсии. Я был преисполнен решимости ринуться на поиски
экзотического, так мало известного витотского у-ку-хе. Разве мог я
тогда вообразить, что вскоре после прибытия в Ла Чорреру мы и думать
забудем о поисках у-ку-хе?
Наша новая находка - произрастающие там в изобилии
псилоцибиновые грибы и та странная сила, которая, казалось, клубится
вокруг окутанных туманами изумрудных пастбищ, где мы их обнаружили,
- полностью затмила галлюциноген индейцев витото.
Первое предчувствие, подсказывающее, что Ла Чоррера - место, не
похожее на другие, появилось у меня по прибытии в Пуэрто-Легисамо,
откуда нам предстояло отправиться на Рио-Путумайо. Добраться до него
можно было только самолетом, поскольку через джунгли туда не вела ни
одна дорога. Это южноамериканский прибрежный городишко, именно такой
гнетущий и тоскливый, какой рисовался нам в воображении. Уильям
Берроуз, который в поисках аяхуаски оказался в этих краях в
пятидесятые годы, описывал Пуэрто-Легисамо как "местечко,
выглядевшее так, будто оно пережило потоп". К началу семидесятых оно
мало изменилось.
Едва мы успели разместиться в гостинице и вернуться после
ритуальной регистрации иностранцев, проводящейся в пограничных
районах Колумбии, как хозяйка гостиницы доложила, что поблизости
живет наш соотечественник. Казалось невероятным, что американец
может жить в столь захолустном городишке, затерянном в джунглях
Колумбии. Когда сеньора заметила, что эль сеньор Браун совсем старик
и к тому же чернокожий, мы ощутили еще большее замешательство. Это
возбудило мое любопытство, и я немедленно отправился к нему с
визитом в сопровождении одного из сыновей хозяйки. Не успели мы
выйти за дверь, как мой провожатый сообщил мне, что человек, к
которому мы собираемся зайти, "mal у bizarre" (Дурной и странный
(исп.)).
"El Senor Brown es un sanguinero" (Сеньор Браун - убийца
(исп,)), - добавил он. Убийца? Что же это получается - я собрался в
гости к убийце? Это казалось не слишком правдоподобным. Я ни на
минуту не поверил. "Un sanguinero, dice?( Неужто убийца? (исп,))"
Страху что каучуковый бум, обрушившийся на индейцев Амазонки в
начале века, может вернуться, воспоминания стариков и страшная
легенда для молодых индейцев. В округе Ла Чорреры численность
индейцев витото неуклонно снижалась - с сорока тысяч в 1905 году до
приблизительно пяти тысяч в 1970-м. Я и представить себе не мог, что
человек, с которым мне предстояло встретиться, имел реальное
отношение к тем далеким событиям, и предположил, что сказанное
означает, что вот-вот я увижу местное пугало, человека, обросшего
нелепыми россказнями.
Вскоре мы добрались до ветхого, ничем не примечательного
домишки с маленьким двориком, прячущегося за высоким дощатым
забором. Мой спутник постучался и что-то прокричал. Вскоре появился
молодой человек, похожий на моего провожатого ., и открыл калитку.
Мой эскорт испарился, и калитка закрылась за моей спиной. В самом
сыром и низком углу двора возлежала большая свинья. На веранде,
улыбаясь и жестами приглашая меня подойти, сидел очень тощий и очень
старый сморщенный негр; это и был Джон Браун. Не часто доводится
встретить живую легенду, и, знай я тогда больше о человеке, лицом к
лицу с которым меня свела судьба, я проявил бы к нему больше
почтения и испытал бы большее изумление.
"Да, - сказал он, - я американец". И еще: "Да, черт побери, я
старик, мне стукнуло девяносто три. Моя история, сынок, длинная, ох,
какая длинная". - Он надтреснуто рассмеялся - так шелестит тростник
на крыше, когда пошевелится тарантул.
Джон Браун, сын раба, покинул Америку в 1885 году, чтобы больше
никогда туда не вернуться. Он отправился на Барбадос, потом во
Францию, был матросом торгового флота, видел Аден и Бомбей. Где-то в
1910 году прибыл в Перу, в Икитос. Там стал десятником в печально
известном Доме Арана - силе, стоявшей за безжалостной эксплуатацией
и массовым истреблением индейцев Амазонки во время каучукового бума.
С сеньором Брауном я провел в тот день несколько часов. Это был
необычный человек - одновременно близкий и призрачно далекий, живой
осколок истории. Он был личным слугой капитана Томаса Уиффена из
Четырнадцатого гусарского полка, британского авантюриста,
исследовавшего окрестности Ла Чорреры этак году в 1912-м. Браун, чье
имя упоминается в малоизвестном сейчас труде Уиффена "Исследование
Верхней Амазонки", был последним, кто видел французского ученого
Эжена Робушона, пропавшего на Рио-Какете в 1913 году. "У него была
жена витото и большая черная собака, которая не отходила от него ни
на шаг", - вспоминал старик.
Джон Браун говорил на языке витото и в свое время прожил с
женщиной из этого племени много лет. Он отлично знал края, куда мы
направлялись. Об у-ку-хе он никогда не слышал, но в 1915 году
впервые попробовал аяхуаску - это было в Ла Чоррере. Его рассказ о
тогдашнем переживании добавил мне решимости не отступать от
намеченной цели.
Лишь вернувшись с Амазонки, я узнал, что это был тот самый Джон
Браун, который сообщил британским властям о зверствах каучуковых
магнатов на Рио-Путумайо. Он первым переговорил с Роджером
Кейзментом, в то время британским консулом в Рио-де-Жанейро, который
в июле 1910 года отправился в Перу расследовать эти преступления .
Теперь, когда у всех еще свежи в памяти ужасы истории XX века,
немногие помнят, что еще до Герники и Освенцима Верхняя Амазонка
использовалась как место для репетиции одного из эпизодов полного
механического обезличивания людей, столь характерного для нашего
столетия. Британские банки в сговоре с кланом Арана и другими
попустительствующими сторонами финансировали акции по поголовному
истреблению местного населения и насильственному принуждению, чтобы
заставить индейцев, обитателей внутренних джунглей, собирать
природный каучук. Именно Джон Браун вернулся с Кейзментом в Лондон,
чтобы дать показания Королевской Высшей следственной комиссии.
(Колумбийский историк Джон Эстасион Ривера рассказывает эту историю
по-другому и обвиняет Брауна в убийствах, создавая почву для истории
о "sanguinero")
Пока продолжались приготовления к спуску по реке, я еще дважды
заходил к нему поговорить. На меня произвели впечатление искренность
Брауна, то, как глубоко он меня видел, и то, как Роджер Ксйзмент, а
с ним и почти забытый мир, знакомый только по кратким упоминаниям на
страницах "Улисса" Джеймса Джойса, ожили и прошли передо мной на его
веранде под нескончаемое бормотанье наших бесед.
О Ла Чоррере старик рассказывал пространно и красноречиво. Сам
он не был там с 1935 года, но мне предстояло найти ее почти такой,
как он описывал. Истрепанный лихорадкой старый городок в низине за
озером не сохранился, но застенки для рабов-индейцев с изъеденными
ржавчиной стальными кольцами, глубоко вмурованными в сочащийся
влагой базальт, еще можно было разглядеть. Пользовавшегося дурной
славой Дома Арана уже не существовало, да и Перу давно оставило свои
притязания на этот район Колумбии. Но призрак старого города Ла
Чорреры уцелел, как и остатки старой каучуковой дороги - троча, - по
которой нам вскоре предстояло пройти сто десять километров,
отделяющих Ла Чорреру от Рио-Путумайо. В 1911 году почти двадцать
тысяч индейцев отдали свою жизнь, чтобы проложить эту дорогу через
джунгли. А тем, кто отказывался работать, отсекали мачете ступни ног
и ягодицы. И ради чего? Ради того, чтобы в 1915 году смог свершиться
сюрреалистический акт, торжество гордыни, типичное для
техноколониализма, - по всей длине дороги проехал автомобиль. То был
пробег из ниоткуда в никуда.
Когда я проходил этой мрачной пустынной дорогой, мне часто
казалось, что я слышу рокот голосов или шарканье ног, закованных в
кандалы. Несмотря на невнятные монологи Джона Брауна, я не был готов
к встрече со столь странным окружением. В то утро, когда корабль
отплывал, унося нас вниз по реке, мы по пути на пристань зашли к
старику. Его глаза и кожа блестели. Он был стражем инфернального
