замыслы и решил, что те несколько месяцев, которые обстоятельства
позволяют мне пробыть в Непале, будут полностью посвящены освоению
тибетского языка.
Я уехал из Катманду, подальше от соблазнов, предлагаемых
курильнями гашиша, и от праздных увеселений международной компании
путешественников, контрабандистов и искателей приключений, которые
прочно обосновались в городе. Итак, я перебрался в Боднатх,
деревушку, история которой теряется в веках, расположенную в
нескольких милях к востоку от Катманду. В последнее время туда
нахлынули толпы тибетцев из Лхасы, и все они говорили на лхасском
диалекте, который понимают повсюду в Гималаях. В деревне жили
буддисты, и я договорился, что буду учиться у тамошних монахов, не
упоминая о своем интересе к бонпо. Поиски жилья привели меня в дом
Ден Ба-до, местного мельника. Он принадлежал к невари, одной из
основных этнических групп Непала. Зажиточный мельник согласился
сдать мне комнату на третьем этаже своего глинобитного дома,
выходящего окнами на грязную главную улицу Боднатха. Я сторговался с
одной местной девушкой, чтобы она каждый день приносила мне питьевую
воду, и удобно устроился в своем новом жилище. Я побелил глинобитные
стены комнаты, приобрел на рынке в Катманду огромную сетку от
москитов и разместил под ней книги и скамеечку - из тех, которые
тибетцы используют для письма. Наконец, довольный и счастливый, я
принялся старательно изображать из себя молодого путешественника и
ученого.
Учителя моего звали Таши Гьялцен Лама. Он принадлежал к школе
Гелугпа и был очень добрый и понимающий человек. Несмотря на
почтенный возраст, он каждое утро являлся ровно в семь, чтобы в
течение двух часов заниматься со мной. Я был невежественен, как
дитя. Мы начали с чистописания и алфавита. Затем после ухода ламы я
еще несколько часов занимался, а остаток дня принадлежал мне. Я
обследовал охотничий заповедник царя Непала восточнее Боднатха и
индуистские места ритуального сожжения трупов - они находились в
соседнем Пашупатинатхе. А еще я познакомился с несколькими
европейцами, которые жили в округе.
Среди них оказалась пара англичан, моих сверстников. Оба были
по-своему привлекательны. Он, худощавый блондин с орлиным носом и
ироническими манерами, характерными для образцового продукта
британской системы закрытых учебных заведений, надменный и изысканно
вежливый, отличался, тем не менее, оригинальностью и часто бывал
забавен. Она, маленькая, болезненно худая - про себя я назвал бы ее
костлявой, - рыжеволосая, сумасбродная и циничная, она, как и ее
спутник, обладала острым умом.
Родственники считали их паршивыми овцами, и они вели кочевую
жизнь хиппи, как и все мы в то время. Эту пару связывали странные
отношения: из Англии они приехали вместе, но ослабление внутреннего
напряжения, наступившее после прибытия в буколический Непал,
оказалось слишком большим испытанием для их хрупкой связи. Теперь
они жили порознь: он на одном краю Боднатха, она, в одиночестве, на
другом. Встречались они только для того, чтобы вместе "наносить
визиты" или поиграть друг у друга на нервах.
Сам не знаю почему, но в этом экзотическом окружении я был
совершенно очарован ими обоими. Когда они приходили - поодиночке или
вдвоем, - я охотно прерывал свои занятия, чтобы пообщаться с ними.
Мы быстро подружились. Говорили мы, естественно, о моей работе,
поскольку она касалась галлюциногенов:
они относились к ней с интересом, так как еще в Лондоне
попробовали ЛСД. К тому же мы выяснили, что в Индии у нас есть общие
знакомые и что все мы любим романы Томаса Харди. Наша идиллия была
на редкость приятной.
В то время для исследования шаманского измерения я использовал
очень своеобразный метод: на самом пике вызванных ЛСД переживаний
курил ДМТ. Так я поступал каждый раз, когда принимал ЛСД, а делал не
так уж редко. Это позволяло мне подольше задержаться в триптаминовом
измерении'. Приближалось летнее солнцестояние 1969 года, и. я решил
провести очередной такой эксперимент.
Я собирался принять ЛСД в ночь солнцестояния, а потом до утра
просидеть на крыше, покуривая гашиш и любуясь звездами. О своем
плане я рассказал друзьям-англичанам, и они выразили желание
присоединиться ко мне. Я мог бы только порадоваться этому, но
существовало одно затруднение: в округе не было надежного ЛСД. Мой
собственный скудный запас прибыл в Катманду в пророческом укрытии -
керамическом грибке, отправленном из Эспена почтой.
Полушутя, я предложил им в качестве замены семя гималайского
дурмана, Datura meteL Дурман - однолетний кустарник, источник ряда
тропановых алкалоидов - скополамина, гилосциамина и других составов,
дающих псевдогаллюциногенный эффект. Они создают ощущение полета или
смутные, ускользающие видения, но все это происходит в мире, с
которым трудно совладать и припомнить который потом тоже бывает
трудно. В Непале семена дурмана применяют саддху (странствующие
отшельники, или святые), так что в этих краях об этом растении
знают. И все же я предложил его в шутку, поскольку о том, как сложно
справиться с действием дурмана, ходят легенды. К моему удивлению,
друзья мои охотно согласились, и мы договорились, что в назначенный
день они придут ко мне в шесть часов вечера, чтобы вместе провести
эксперимент.
Когда условленный день наконец настал, я перенес одеяла и
трубки на крышу дома. Оттуда открывался чарующий вид на окрестную
деревню и возвышающуюся над ней огромную ступу, с верхней части
которой глядели нарисованные глаза Будды. В to время верхние
золоченые уровни ступы стояли в лесах - шел ремонт поврежденной
части, куда несколько месяцев назад ударила молния. Увенчанная
куполом громада ступы придавала глинобитной беленой деревушке
Боднатх фантастический, какой-то нездешний вид. Еще дальше на тысячи
футов вздымались величественные отроги Аннапурны. Предгорья, как
лоскутное одеяло, пестрели изумрудными клочками рисовых полей.
Часы показывали шесть, а друзей моих еще не было. В семь они
тоже не появились, тогда я принял драгоценную таблетку Оранжевого
Сияния и сел в ожидании. Через десять минут они пришли. Я уже
чувствовал, что меня забирает, и показал им на две кучки семян
дурмана, которые приготовил для них. Они забрали семена вниз, в мою
комнату, чтобы там растолочь пестиком в ступке, прежде чем принять,
запив чаем. Когда они вернулись на крышу и удобно устроились, меня
уже носило по просторам воображения.
Мне казалось, что прошло много времени. Когда они усаживались,
я витал слишком далеко, чтобы общаться с ними. Она сидела прямо
напротив меня, он чуть подальше, сбоку, в тени. Он наигрывал на
флейте. Я передал им трубку с гашишем. В небе медленно взошла полная
луна. Я впал в навеянные галлюциногеном грезы, которые длились
минуты, а ощущались как не одна жизнь. Очнувшись после особенно
длинной череды видений, я обнаружил, что мой друг закончил игру и
удалился, оставив меня наедине со своей дамой.
Я обещал обоим, что этим вечером дам им попробовать ДМТ.
Стеклянная трубка и крошечный запас оранжево-воскового ДМТ лежали
передо мной. Медленно, плавными, как во сне, движениями я набил
трубку и передал ей. На все это с огромной высоты смотрели яркие,
мерцающие звезды. Она взяла трубку и сделала две глубокие затяжки -
вполне достаточно для такой хрупкой особы, - потом трубка снова
перешла ко мне, и я сделал четыре глубочайших затяжки, причем
четвертую задерживал до тех пор, пока хватало дыхания. Для меня это
была огромная доза ДМТ; сразу же возникло чувство, будто я попал в
полный вакуум. Я услышал пронзительный вой и звук разрываемого
целлофана, которые сопровождали мое преображение в охваченного
оргазмом ультравысокочастотного гоблина - именно таким становится
человек в угаре ДМТ. Меня окружала трескотня механических эльфов и
арочные своды - куда круче арабских, - которые посрамили бы даже
самого Биббиенну.
А вокруг бушевали проявления некой силы, одновременно
враждебной и причудливо прекрасной.
К тому времени, когда в обычных условиях можно было бы ожидать
угасания видений, предварительно принятая доза ЛСД подбросила меня
еще выше. Подпрыгивающие орды механических эльфов слились в
неразличимый рев - толпа эльфов наступала. Внезапно я обнаружил, что
лечу над землей на высоте в несколько сотен миль в сопровождении
серебристых дисков. Сколько их было, сказать не могу. Я был
сосредоточен на виде простирающейся внизу земли и скоро понял, что
лечу над Сибирью, по-видимому, по полярной орбите, направляясь на
юг. Впереди виднелись величавое Шанское нагорье и массив Гималаев,
вздымающийся перед желтовато-красной пустыней Индии, Солнце должно
было взойти часа через два. Сделав несколько последовательных
рывков, я сошел с орбиты и выбрал место, откуда смог отчетливо
различить круглую впадину - долину Катманду. Еще один рывок - и
долина заполнила все поле зрения. Похоже, я снижался на огромной
скорости. Вот индуистский храм и дома Катманду к западу от города,
вот храм Сваямбхунатх, а в нескольких милях к востоку - ступа в
Боднатхе, сверкающая свежей побелкой. Потом Боднатх стал
стремительно надвигаться, превращаясь в мандалу из домов и
концентрических улиц. Среди сотен крыш я отыскал свою. И в следующий
же миг, влетев в свое тело, вновь узрел плоскость крыши и женщину
прямо перед собой.
Она явилась на эту встречу наряженная, совершенно неуместно
одетая в длинное серебристое вечернее платье из атласа, словно
извлеченное из чьего-то фамильного сундука, - такие можно встретить
в лавке старинной одежды в Ноттинг Хилл Гейт. Я упал ничком, и мне
показалось, что моя ладонь попала в какую-то прохладную белую
жидкость - то была ткань ее платья. До этого мгновения ни один из
нас не рассматривал другого в качестве потенциального любовника.
Наши взаимоотношения строились на совершенно иной основе. И вдруг
все обычные нормы отношений перестали существовать. Мы бросились
друг к другу, и у меня возникло отчетливое ощущение, что я прошел
сквозь ее тело и оказался у нее за спиной. Одним движением она
стянула платье через голову. Я сделал то же самое со своей рубашкой,
которая превратилась у меня в руках в изодранную тряпку, когда я
стаскивал ее с себя. Я слышал, как разлетелись во все стороны
пуговицы, как неудачно приземлившись, разбились мои очки.
Мы занялись любовью. Или, скорее, пережили нечто, имеющее
весьма отдаленное отношение к этому занятию, но совершенно
своеобразное. Мы оба пели и вопили, захваченные глоссолалией ДМТ,
катались по крыше, качаясь на волнах набегающих геометрических
галлюцинаций. Она преобразилась: трудно описать словами, какой она
стала, - женское начало в чистом виде, Кали, Левкотея , нечто
эротическое, но нечеловеческое, нечто обращенное к виду, но не
индивидууму, излучающее угрозу людоедства, безумие, простор и
уничтожение. Казалось, она вот-вот сожрет меня.
Реальность разбилась вдребезги. То был секс на самой границе
возможного. Все преобразилось в оргазм и зримый лепечущий океан
эльфской речи. Потом я увидел в том месте, где склеились наши тела,
из нее на меня, на крышу струится, растекаясь повсюду, какая-то
стеклянистая жидкость, что-то темное, блестящее, вспыхивающее
изнутри разноцветными лучами. После видений, вызванных ДМТ, после
приступов оргазма, после всего, что было, это новое наваждение
потрясло меня до глубины души. Что это за жидкость и что вообще
происходит? Я взглянул на нее. Я заглянул прямо в нее -- и передо
мной возникло отражение поверхности моего же собственного разума.
Что это было - транслингвистическая материя, живой, переливающийся
вырост алхимической бездны гиперпространства или порождение полового
акта, совершенного в полном безумии? Я снова заглянул в темную
глубину и на этот раз увидел ламу, который обучал меня тибетскому
языку, - в это время он, должно быть, спал на расстоянии мили
отсюда. Но в жидкости я увидел его в обществе незнакомого мне
монаха; они оба глядели в отполированную до зеркального блеска
