Мышечная ткань тела заменяется раз в несколько лет. Скелет тоже не
тот, каким был пять лет назад, а вот нервная ДНК - исключение: она
всегда на месте. С ней вы появляетесь на свет. Она - записывающее
устройство и антенна вашей памяти. И не только нашей личной памяти,
а памяти любого существа или организма, имеющего ДНК. И с ними можно
установить связь. Именно таким образом мы и открываем путь к
Божественному Воображению, именно так Уильям Блейк понимал Спасение.
И теперь оно становится доступным.
Вот как это делается. Вы встраиваете в ДНК радио, и
ЭПР-колебания начинают заполнять ваш организм, потому что связь
становится постоянной, нарушить ее невозможно. И они расскажут вам
обо всем - обо всем, что можно познать в мире пространства и
времени, ибо они содержат все, что хранится в вашей собственной
памяти и в памяти всех остальных. Всех нас связывает эта волшебная
субстанция, и именно она делает возможной саму жизнь и заставляет ее
принимать бесконечное множество форм. Все ДНК одинаковы, разнятся
только личины. И в зависимости от них мы получаем бабочек,
мастодонтов или людей.
- Это по-твоему, - уклончиво заметил я. Тем не менее, у меня
создалось отчетливое впечатление, что я уловил то, что именно он
хотел сказать. Организмы - это сложные структуры, внешний вид
которых создавался и приобретал устойчивость на протяжении миллионов
лет. Можно сказать, что их формы буквально отлиты течением времени,
причем происходил этот процесс в гораздо более внушительном
промежутке времени, чем тот, в который укладывается любая отдельно
взятая жизнь, или тот, с которым ее можно соотнести. И в своей
эмбриологии, и в своей морфологии эти организмы таят сведения о
строении более грандиозной вселенной. Мистики всегда отстаивали эту
мысль. А молекулярная биология, ставшая наследницей теории эволюции,
судя по всему, ее подтверждает. Возможно, жизнь - это стратегия для
расширения квантово-механической неопределенности до такого уровня,
где макрофизическая химическая система (чем по сути и является
человек) может пережить и понять ее. Если бы кому-то из нас удалось
фармакологически воспроизвести химию наших нервных клеток, то перед
этим счастливчиком открылось бы широкое поле для исследований -
новые неведомые сферы восприятия и понимания, прекрасные новые миры
воображения, основанные на новых соотношениях нейропередатчиков в
продолжающем развиваться мозгу людей. - "Мне ли судить?" - подумал
я.
Меня заинтриговало то, как подробно Деннис изложил свои идеи,
но тогда я просто не знал, что и сказать. Он уставился на меня, явно
ожидая большего. Я верю в бесконечную, самопреобразующую силу
человеческого разума и вида; я мог предположить, что существуют
параллельные миры и альтернативные измерения. Я мог представить себе
сколько угодно научно-фантастических гипотез, но при одном условии:
пусть меня не просят поверить, что мне лично предстоит
присутствовать на их открытии или превращении в реальность. Но
именно об этом и говорил Деннис:
- Каким-то образом мы столкнулись или же нас подвели к встрече
с событием, критическим для всего человечества: оно настолько
преобразит онтологическую основу реальности, что разум и материя
повсеместно превратятся в одно и то же и обретут способность в
совершенстве отражать человеческую волю.
Ну как, спрашивается, можно такое переварить? Мы явились в Ла
Чорреру с уверенностью: если Жизнь и Ум возможны, то вполне может
статься, что загадки Вселенной неисчерпаемы. И все же что-то очень
пассивное, но постоянно присутствующее неуклонно развивало эти идеи
в наших умах - что-то, о чем мы вот уже несколько дней думали: "Уж,
не гриб ли это?"
Мы больше часа проговорили об этих идеях и в конце концов
пришли к выводу, что их необходимо проверить. По крайней мере,
Деннис утверждал, что можно провести частичную проверку его
гипотезы, чтобы убедить меня и наших товарищей. Он считал, что при
стабилизации сверхпроводящего состояния в ближайших окрестностях
должно наблюдаться заметное понижение температуры. Разговаривая, мы
отошли от хижины и теперь брели по лесной тропинке.
- Можно попробовать получить эффект охлаждения прямо здесь, на
этом самом месте, - вдруг предложил он.
Мы сели на песчаную тропу лицом друг к другу под лучами
послеполуденного солнца. Для начала издав пару раз тихое
механическое жужжание, Деннис изобразил звук, очень похожий на тот,
который получился у него в "доме на пригорке" три дня назад. Звук
этот невозможно было спутать ни с чем, он становился все громче и
громче. Я взглянул на свои руки - они покрылись гусиной кожей,
волоски встали дыбом. Меня затрясло как в лихорадке. Я крикнул
Деннису, чтобы он перестал. Он сразу же послушался, вид у него был
совершенно обессиленный. Я был в полной растерянности и совершенно
искренне не мог сказать, обдало ли меня волной очень холодного
воздуха, или же этот странный звук каким-то образом вызвал у меня
такую реакцию - будто вокруг резко похолодало. Попутно я не забывал
о том, что если этот аффект действительно создал порыв холодного
воздуха, то он заодно нарушил все известные законы физики. Но дальше
экспериментировать я не собирался: во всем этом было что-то
зловещее, и, окажись эффект реальным, кто знает, к чему могут
привести наши дальнейшие игры с ним? Мой непредсказуемый братец и
его буйные идеи и способности больше чем когда-либо поставили меня в
тупик. Все произошедшее казалось абсурдным и в то же время
чрезвычайно притягательным - вроде гипнотической забавы, в которую
втягиваешься помимо своей воли.
- Ну что, можно созывать пресс-конференцию? - настойчиво
спрашивал меня Деннис, когда мы шли по тропе обратно. Но я едва
слышал его, погрузившись в приятные мечты о еще недавно
невообразимом будущем.
Вернувшись в лагерь, мы сообщили всем присутствующим, что
Деннис создал волну холодного воздуха, возможность получения которой
вывел из своей теории. Но все это звучало настолько неубедительно,
что ни у кого не возникло желания пускаться в расспросы. После обеда
Ванесса с Дейвом вернулись в свой "речной дом", а Ив, Деннис и я
стали устраиваться на ночлег в лесу - первый со времени прибытия в
Ла Чорреру.
Деннис пребывал в состоянии бурной деятельности: он продолжал
генерировать идеи и проверять на нас новые наметки. В тот вечер и
весь следующий день он с головой ушел в напряженную работу: делал
все новые и новые записи своих идей, стадий их осуществления и
теорий, объясняющих, почему они должны подтвердиться. Он долго писал
в одиночестве, потом выходил и делился с нами своими мыслями.
Похоже, он был на подступах к чему-то очень странному: его словесные
образы заставляли реальность содрогаться, трещать по швам. Он и
вправду прикоснулся к той кипящей стеклянистой жидкости из
четвертого измерения, которую мы собирались превратить в полезный
инструмент, и на этом закончить нашу историю. И полететь к звездам.
Мое отношение ко всему можно выразить так: "Отлично, давайте
попробуем". Атмосфера была полна присутствием сверхъестественного.
Теперь, когда мы находились в самом центре бассейна Амазонки, нас
преследовало чувство, будто с небес за нами кто-то наблюдает.
Поначалу мы ощущали себя этакими счастливчиками, которым выпала
задача развенчать последнюю волшебную сказку, чтобы уже навсегда
стать рационалистами. И вот взамен мы столкнулись с чем-то огромным,
с чем-то живым, очень старым и очень чуждым. С чем-то до крайности
необычным.
В это время я начисто забросил все дела, принимал гриб и
пребывал в постоянном экстазе. Это был единственный раз в жизни,
когда мне доставляло истинное удовольствие просто быть. У меня
как-то сама собой возникла мысль, которую, по-моему, разделяли все
остальные: мы навсегда останемся в Ла Чоррере. Разлуку с ней было
невозможно представить - здесь было абсолютно все, о чем только
можно мечтать. Ощущение, что ты вернулся домой, что ты наконец там,
где тебе предназначено быть, временами становилось просто
ошеломляющим. Что до будущего, то я воображал, что так и буду
слушать разглагольствования Денниса. Картины, которые он рисовал и в
которые я доверчиво погружался, выходили за рамки всего, о чем могли
мечтать все известные мне люди.
На следующий день, четвертого марта, мы назначили полную
проверку теории связи между гармином и ДНК. Я с особым удовольствием
отметил, что этот день упоминался в идиотском каламбуре, который
сидел у меня в памяти с раннего детства: "Какой день в году подает
команду?" Ответ: "Четвертое марта". (В английском языке слова
"четвертое марта" созвучны команде "Вперед шагом марш!")
"До чего же знаменательно, - радовался и веселился я, - до чего
же знаменательно, что мы предпримем попытку материализовать душу
именно в этот день!" Как это ни абсурдно, совпадение даты с днем из
каламбура казалось мне частью тайного вселенского замысла, который
постепенно развертывался, чтобы в конце концов привести нас к
высочайшему моменту истории, когда человечество бодрым маршем
двинется в новое, высшее измерение. Собственные измышления казались
мне ничуть не похожими на сверхнаучные теоретизирования, в которые
был погружен мой братец. Меня ставило в тупик многое из
происходящего. В тот день, третьего марта, я развлекался тем, что
сооружал кальян из странных сердцевидных плодов макобии, которые все
объявили несъедобными. Из одного такого плода, полого стебля
тростника и пригоршни речной глины я изготовил сей курительный
прибор - предмет моей несказанной гордости.
Под раздававшуюся вокруг трескотню биофизических терминов я
размышлял о том, чего достиг, использовав два растения и немножко
грязи. Мое творение казалось мне чудом изобретательности, а из-за
необычной формы плода в нем было что-то чуть-чуть неземное, Этот
кальян мог быть сделан из одного из тех плодов, которые в романе
Уэллса нежная Вина поднесла покорителю времени. Кальян мой выглядел
диковинно и таинственно, а когда его начинали курить, бульканье воды
под плотной кожурой напоминало биение сердца какого-то огромного
зверя. Даже Деннис остановился полюбоваться кальяном, и мы решили,
что используем его в завтрашнем эксперименте, когда подойдет время
покурить кору аяхуаски, чтобы повысить содержание гармина в крови.
Мы жили в мире, где научный метод, ритуал и мистический компонент
оказались неразрывно переплетены. Нашим собственным телам предстояло
стать ретортами, вместилищем психо-алхимического преображения, с
которым мы экспериментировали.
Днем мы сообща выдирали корни и раскладывали их на солнце.
Казалось, невозможно себе представить занятие более приятное, более
уместное. В тот вечер мы записали на пленку план эксперимента, но, к
сожалению, магнитофон барахлил и оказалось, что восстановить запись
невозможно. Я очень жалею об этой неудаче:
эмоциональная составляющая того, что мы тогда ощущали, могла
быть ясно прослежена по нашим собственным словам. Запись касалась
нескольких тем:
Гиперкарболяция - так мы назвали процесс изменения нервной ДНК
и превращения человека в вечное гипермерное существо. Этот процесс
представлялся нам очень схожим с процессом размножения у человека.
Мы называли его "рождением идеи", .вкладывая в это выражение смысл,
буквальное значение которого трудно уловить уму, не тронутому
шизофренией. Мы надеялись, что разум, побуждаемый стремлением к
добру, сможет контролировать процесс рождения и направлять его на
создание Тела Воскресения - продукта воображения, столь любезного
сердцу отцов Церкви, алхимиков XVI века и нынешних энтузиастов НЛО.
В этом мы следовали за Юнгом, который раньше других понял: летающая
тарелка - это образ нашего "я", подавленный психический комплекс,
скрытый за внешним дуализмом природы и разума. Мы думали, что
область разума и его стремление к добру можно наложить на
генетические движители жизни. Эта надежда была обязана своим
появлением биологии, тантра могла подтвердить реальность живого
