с дом. Миссия прилепилась на вершине этого базальтового холма и
является самой высокой точкой ближайших окрестностей.
Мы идем по берегу реки, потом пробираемся вдоль спускающегося к
чорро обрыва, пока на расстоянии ста футов до чорро он не становится
таким крутым, что дальше нам не пройти. Но и здесь земля сотрясается
от дрожащего рокота миллионов тонн воды, низвергающейся по каменному
руслу чорро. Странные растения, стелющиеся по земле, кажется,
сроднились с этой бурной атмосферой подернутого туманом песка и
гулкого грохота. Ощущение собственной ничтожности рядом с острыми
каменными глыбами и близость к мощи стремительно несущейся воды
рождали гнетущее и какое-то тревожное чувство. Мне стало намного
легче, когда мы друг за другом вскарабкались на крутизну и
отправились в обратный путь через луга и пастбища, которые миссия за
годы отвоевала у джунглей бесплатным трудом своих прихожан-витото.
Выбравшись на ровную поверхность, но все еще находясь в зоне
влияния чорро, мы передохнули. Здесь, на небольшом плато,
возвышающемся над всей округой, издавна находилось маленькое
кладбище миссии. На шестиугольном клочке земли, обнесенном грубой
изгородью, постепенно сравнивались с землей десятка два могил -
многие из них, судя по всему, были детскими. Пугающая краснота
латеритной почвы представала здесь во всей своей наготе. Даже в
такой дивный солнечный день на этом месте лежала печать тоскливого
одиночества. Передохнув, мы поспешили прочь от этого странного
сочетания пустоты, заброшенности и отдаленного гула падающей воды.
После прогулки и чрезмерного обилия солнца и камня нас невольно
потянуло к сплошной стене джунглей, что высилась за выгоном позади
миссии. Широкие песчаные дороги вели к россыпи селений индейцев
племен витото, бора и муинейн, которые представляют "туземный
компонент" комиссарии Амазонас; остальные - это несколько миссий,
полиция и неклассифицируемые суобъекты, главным образом торговцы, а
также мы.
Мы спустились по тропе к нашему дому и обнаружили, что он все
еще занят. Возвращаясь через пастбище, над которым пламенел
живописный закат, мы снова набрали грибов - столько, чтобы нам с
Деннисом и Ив досталось больше, чем во все прошлые дни, - пожалуй,
штук по двадцать на брата.
Именно когда мы шли через пастбище, я впервые заметил или, во
всяком случае, впервые упомянул, что все вокруг необычайно красиво и
что я чувствую себя настолько хорошо, что возникает странное
ощущение, будто все происходит в кино или в каком-то большем, чем
обычный, масштабе. Даже небо напоминало кадр, сделанный объективом
"рыбий глаз", - все казалось кинематографически преувеличенным. Что
это было? Может быть, легкое искажение пространства, навеянное
растущим содержанием псилоцибина? Псилоцибин может вызывать такие
нарушения восприятия. Я ощущал, что стал трехметрового роста, почти
великаном -совсем как Алиса, когда она ела гриб и становилась то
большой, то маленькой. Странное это было чувство, но на редкость
приятное.
Вернувшись в "дом на пригорке", мы разожгли огонь и сварили
рис, чтобы перекусить. Время от времени шел дождь. После обеда мы
долго курили, ожидая, не зайдут ли Ванесса с Дейвом. Дождь все
усиливался, и наконец мы укрылись в доме и каждый съел порядочную
кучку грибов. Строфария подействовала быстро, и галлюцинации
получились очень яркие, но, несмотря на увеличенную дозу, примерно
через час переживания не особо отличались от прежних наших полетов.
Мы вышли из транса и стали негромко обмениваться впечатлениями.
Деннис пожаловался, что ему мешали проникнуть глубже мысли об
отце (он жил в Колорадо), о том, получил ли он наше последнее
письмо, отправленное перед началом спуска по Рио-Путумайо. Вид у
брата был печальный - будто под влиянием галлюциногена усилилась его
тоска по дому. По крайней мере, мне так показалось. Я постарался его
успокоить, и несколько минут мы тихо разговаривали в темноте. Он
рассказал, что в его кайфе присутствовали разнообразные переживания:
поднимающийся изнутри жар и странное неслышное жужжание, которое, по
его словам, помогло ему проникнуть в загадку похожего на глоссолалию
(Глоссолалия - особый вид расстройства речи: произнесение
бессмысленных сочетаний звуков, сохраняющих некоторые признаки
связной речи (темп, ритм, структуру слога и т.п.). - Прим. перев.)
лингвистического феномена, который я пережил под действием ДМТ и
который описывал ему раньше. Я попросил его воспроизвести звуки,
которые он слышал, но Деннис, похоже, считал, что это невозможно.
Пока мы разговаривали, дождь понемногу утих, и мы услышали слабый
звук переносного транзисторного приемника: кто-то воспользовался
передышкой в ливне, чтобы подняться на холм по тропинке, проходившей
чуть пониже нашей хижины. Беседа наша прервалась, мы вслушивались в
тихий звук приемника - он приближался, но потом стал затихать.
И тут последовал поворот событий, едва не отправивший нас в мир
иной: как только радио замолкло, Деннис издал громкое, скрежещущее
жужжание, которое продолжалось несколько секунд, при этом тело его
словно окаменело. После минутного затишья он разразился залпом
взволнованных, испуганных вопросов. "Что случилось?" - твердил он и
- это особенно врезалось мне в память - "Я не хочу превращаться в
огромное насекомое!"
Было видно, что Деннис сам перепуган случившимся, и мы с Ив
постарались его успокоить. То, что для нас показалось не больше чем
странным звуком, совершенно очевидно произвело совсем другое
впечатление на того, кто его издавал. Я понимал его состояние:
мне оно было знакомо по опытам с ДМТ, где что-то вроде
мысленной глоссолалии, которая мне самому казалось исполненной
глубочайшего смысла, превращалось в сущую белиберду, когда я
пробовал облечь ее в слова и передать другим.
Деннис сказал, что в звуке была заключена колоссальная энергия,
а сам он ощущал себя некой физической силой. Мы несколько минут
поговорили об этом, после чего Деннис решил повторить попытку. И
повторил, но на этот раз все закончилось гораздо быстрее. Он снова
сказал, что ощущал высвобождение огромного количества энергии. Он
чувствовал, что если направит голос вниз, то сможет оторваться от
земли. Тогда нам пришла в голову мысль, что можно издавать звуки,
усиливающие метаболизм психоделиков, а Деннис предположил, что пение
может ускорять метаболизм некоторых из них. По словам брата, у него
возникло внутреннее ощущение, будто он приобрел какую-то шаманскую
силу.
Деннис стал расхаживать взад-вперед, громко произнося: "Нет,
чтобы прямо сейчас из тьмы возникла Ванесса вместе со своим
скептицизмом!" Он чувствовал, что ее скептицизм непременно рухнул
бы, не выдержав его демонстрации реальности столь странного
феномена. Я возразил, что она сочла бы это лишь странным звуком в
сочетании с галлюциногеном, в действии которого все больше
сомневалась.
В какой-то момент брат так разволновался, что мы все втроем
вышли из хижины и остановились, глядя в кромешную тьму. Деннис
размышлял о том, стоит ли сейчас отправиться на поиски Ванессы и
Дейва, чтобы обсудить с ними произошедшее. Наконец мне и насмерть
перепуганной Ив с трудом удалось уговорить его вернуться в хижину и
отложить все до утра.
Снова оказавшись в хижине, мы еще раз попытались разобраться в
том, что произошло. Я вполне понимал изумление Денниса: ведь именно
знакомство со зрительными и речевыми особенностями ДМТ когда-то,
впервые заставило меня заняться проблемой психоделиков и их места в
природе. Кажется невероятным, когда под влиянием этих растительных
метаболитов меняется все то, что ты считал незыблемой реальностью, и
волнение - вполне объяснимая реакция на столь поучительный, более
того, пугающий опыт.
Мы с братом всегда были близки, и эта близость особенно
усилилась с тех пор, как умерла наша мать, но, путешествуя по Азии,
я испытал такие переживания, которые ему были пока неведомы. Чтобы
помочь всем успокоиться, а заодно и доказать, что то, что сейчас
пришлось испытать Деннису, может случиться с каждым, мне пришло в
голову рассказать одну историю.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. КАТМАНДУ: ИНТЕРЛЮДИЯ
В которой взгляд в прошлое, на некоторые излишества в тантрическом
стиле, произошедшие когда-то в главном оплоте хиппи в Азии, помогает
пролить свет на странный эпизод с грибами в Ла Чоррере.
Два года тому назад, весной и летом 1969-го, я жил в Непале,
где изучал тибетский язык. Волна интереса к буддизму еще только
начиналась, поэтому те из нас, кто оказался в Непале из любви к
тибетскому языку, объединились в сплоченную группу. Цель, которую я
преследовал, изучая язык, отличала меня от большинства европейцев и
американцев, которых привели в Непал проблемы лингвистики. Почти
всех их интересовали те или иные аспекты философии буддизма махаяны,
меня же влекла религиозная традиция, существовавшая еще до VII века
и проникновения буддизма в Тибет.
Эта местная добуддийская религия тибетцев представляла собой
разновидность шаманизма и была тесно связана с мотивами и
космологией классического сибирского шаманизма. Тибетский народный
шаманизм, носящий название бон, и сейчас практикуют в горных районах
Непала, пограничных с Тибетом. Буддисты обычно презирают таких
практиков, считая их еретиками и вообще недостойными людьми.
Мой интерес к религии бон и тем, кто ее практикует (их называют
бонпо), вырос из страстного увлечения тибетской живописью. В ее
произведениях самые фантастические, причудливые и свирепые образы
обычно родом из добуддийской части народного пантеона- Дхармапалы,
устрашающие хранители буддийского учения, многорукие и многоголовые,
окруженные ореолом пламени и света, - это исконные бонские божества,
чья верность появившейся позже буддийской религии поддерживается
только благодаря могущественным ритуалам и обетам, которыми связаны
эти всесильные демоны.
Мне казалось, что шаманской традиции, породившей столь
диковинные фантастические образы, в свое время было известно
какое-то галлюциногенное растение. Известно, что сибирские шаманы
достигали экстатического состояния, используя гриб Amanita muscaria,
и Гордон Уоссон провел исследование, подтверждающее, что в Индии в
ведический период использовали тот же гриб. Поскольку Тибет лежит,
грубо говоря, между двумя этими территориями, то вполне возможно,
что до появления буддизма галлюциногены являлись частью местной
шаманской традиции.
Amanita muscaria - только один из возможных кандидатов, которые
могли применяться в древнем Тибете в качестве галлюциногена. Другим
подозреваемым является Pegamum harmala из семейства Zygophallaceae.
Он, как и Banisteriopsis caapi, содержит значительное количество
галлюциногенного бета-карболинового алкалоида гармалина и, возможно,
сам является галлюциногеном. Разумеется, его сочетание с
каким-нибудь ДМТ-содержащим растением - а флора Индии может
похвалиться не одним таким - должно давать сильный галлюциноген, по
своему составу близкий к настоям амазонской аяхуаски.
Так что в Непал меня привел интерес к тибетской живописи и
шаманским галлюциногенам. Я узнал, что в Непале и в Индии, близ
Симлы, есть лагеря беженцев, население которых почти полностью
состоит из отверженных бонпо, поскольку в лагеря, где живут
беженцы-буддисты, их пускают неохотно. Мне хотелось перенять у бонпо
сохранившиеся знания о галлюциногенах, которые когда-то, возможно,
были широко известны и использовались в шаманской практике. По
наивности своей, я жаждал подтвердить возникшую у меня гипотезу о
влиянии растительных галлюциногенов на тибетскую живопись, а потом
написать об этом монографию.
Но вскоре после прибытия в Азию огромность задачи и усилия,
которых потребовало бы ее осуществление, предстали передо мной в
своих истинных размерах. Предполагаемый план был всего лишь
наброском, тогда как такому исследованию нужно было посвятить жизнь!
И разумеется, я обнаружил, что ничего не удастся сделать до тех пор,
пока я не выучу тибетский. Поэтому я на время отложил свои научные
