безумия; он плотно зажмурил глаза, а Рената сжала его затылок. Тут до
Михаила дошло, что руками он ухватился за ее шею. По помещению эхом
разносился вой от сраданий.
И тут он перешел в скуление, как будто машина теряла мощность и
затихала. Еще немного последних приступов хрипящего дыхания, и насту-
пила тишина.
Рената опустила Михаила на пол. Он держал лицо отвернутым, когда
она шла в сторону трупа и опустилась около него на колени. Никита,
монгол с миндалевидными глазами и черными волосами, вошел в помеще-
ние, коротко глянул на Михаила, а затем на женщину.
- Андрей умер,- сказал он, констатируя факт.
Рената кивнула.
- Где Виктор?
- Ушел охотиться. Для него.- Она большим пальцем показала на Ми-
хаила.
- Все понятно.
Рената протянула руку, набрала пригоршню кровяных червей и под-
бросила их в огонь. Они извивались.
- Виктор не хотел видеть, как он умирает.
Никита прошел вперед и встал рядом с Ренатой, и пока они говори-
ли - что-то о саде,- любопытство заставило Михаила пройти по помеще-
нию. Он встал между Ренатой и Никитой и стал разглядывать труп Анд-
рея.
Это было волчье тело с коричневым мехом и темными незрячими гла-
зами. С его языка натекла лужица крови. Правая нога у него была чело-
веческой, узловатые предплечья оканчивались человеческими кистями,
пальцами вцепившиеся в каменные плиты пола, как будто пытаясь вырвать
их. Вместо страха Михаил ощутил в своем сердце щемящую боль. Пальцы
были бледные и сморщенные, и это были те же самые пальцы, которые
всего лишь немного времени назад цеплялись за его руку. Неотвратимая
сила смерти ударила его в полную мощь, куда-то между подбородком и
макушкой. Но этот удар очистил его внутреннее зрение, и в это мгнове-
ние он отчетливо увидел, что его мать, отец и сестра, а также те дни,
когда он мог грезить с кончиком нити от змея, ушли навсегда.
Рената глянула на него и огрызнулась: - Уйди отсюда!
Михаил повиновался, и только тут до него дошло, что он стоял на
червях.
Никита и Рената завернули тело в оленьи шкуры, подняли его за
концы и понесли прочь, в ту часть белого дворца, где царствовал мрак.
Михаил сел на корточки у огня, через его вены текла кровь, как вода
по весенним забитым льдом речкам. Он загляделся на темную кровь Анд-
рея на камне, задрожал и протянул ладони к огню.
~ Ты скоро заболеешь~,- вспомнил он, что говорил Виктор.- ~Очень ско-
ро~.
Ему никак не удавалось согреться. Он сел поближе к огню, но даже
жар на лице не отогрел его костей. В груди у него защекотало, и он
зашелся в кашле, звуки которого раздавались между сырыми каменными
стенами как револьверные выстрелы.
Глава 2
Дни слились один с другим, в помещении не было ни солнечного, ни
лунного света, только свет костра и искры, когда кто-нибудь - Рената,
Никита, Поля, Белый или Олеся - подпитывал костер сосновыми ветками.
Виктор никогда не занимался с огнем, как будто считалось, что такое
прислуживание было недостойно его. Михаил ощущал тяжесть и большую
часть времени спал, но когда он просыпался, его обычно ждал кусок ед-
ва обжаренного мяса, ягоды и немного воды, налитой в полый камень. Он
ел без каких-либо колебаний, но камень был слишком тяжел, чтобы под-
нимать его, поэтому ему приходилось наклоняться над ним и лакать во-
ду. Он заметил еще одно: тот, кто готовил мясо, постепенно оставлял
его все более кровавым. Хотя это и не было совсем сырое мясо. Оно все
время было из чего-то красного и розоватого, как будто вырвано из жи-
вых внутренностей. Михаил сначала с недоверием относился к этим ужас-
ным кускам, но кроме них ему ничего не клали, пока он не съедал того,
что там было, и вскоре он научился не давать ничему - невзирая на то,
каким бы сырым или ужасным оно ни было - лежать подолгу, не то нале-
тали мухи. Он также понял, что выбрасывать тоже бесполезно - за ним
никто ничего не убирал.
Однажды он проснулся, дрожа от холода снаружи и горя в жару под
шкурой, от хора волков, вывших где-то в отдалении. Сначала они испу-
гали его. Несколько секунд он был в панике, ему хотелось вскочить и
проложить дорогу из помещения, бежать через лес назад, туда, где ле-
жали его мертвые родители, так, чтобы можно было найти наган и выши-
бить себе мозг, но паника ушла как тень, и он сидел, слушая эти зву-
ки, как музыку, мелодии, воспаряющие в небо и сплетавшихся друг с
другом, как лозы в летнем дурмане. Ему даже показалось, что через не-
которое время он смог понять язык этого воя - странное ощущение, как
будто он неожиданно научился думать по-китайски со всеми нюансами.
Это был язык радости, смешанной с тоской, как вздох кого-то, стоящего
на поляне с желтыми цветами под бескрайним голубым небом, простирав-
шимся на все четыре стороны, и держащего порвавшуюся нитку, на кото-
рой прежде летел змей. Это был язык желания жить вечно и знания того,
что жизнь - жестокая красавица. Вой вызвал слезы на глазах Михаила и
заставил его почувствовать себя маленьким, пылинкой в потоке воздуха
над землей, над скалами и безднами.
Однажды он проснулся и увидел над своей головой морду светлого
волка, льдисто-голубые глаза которого были неподвижны и пронзительны,
когда смотрели на него. Он лежал очень тихо, сердце у него колоти-
лось, когда волк стал его обнюхивать. Он тоже принюхивался к волку;
мускусный приятный запах промытой дождем шерсти и дыхания, сохранив-
шего воспоминание о светлой крови. Он дрожал, лежа как будто связан-
ный, пока светлый волк медленно обнюхивал ему грудь и горло. Потом,
тряхнув головой, волк открыл пасть и выронил одиннадцать нераздавлен-
ных ягод на камень у головы Михаила. Волк отступил к краю костра, сел
по-собачьи и смотрел, как Михаил ел ягоды и лакал воду из полого кам-
ня.
Неясная пульсирующая боль возникла и пронзила его суставы. Дви-
гаться - даже дышать - стало болезненным ощущением. И боль продолжала
расти, час за часом, день за днем, и кто-то обмывал его, когда он
опорожнялся, и кто-то подтыкал ему под бока оленью шкуру, как ребен-
ку. Он дрожал от холода, и от дрожи боль воспламенялась, она проходи-
ла по каждому нерву, заставляя его стонать и плакать. Сквозь неясный
сумрак он слышал голоса. Франко: "Слишком мал, говорю тебе. Малыши не
выживают. Рената, неужели ты так сильно хотела ребенка?" И Ренаты,
разозленный: "Я не спрашиваю совета у дураков. Держи их при себе и
оставь нас в покое". Потом голос Виктора, медленный и четкий: "У него
плохой цвет лица. Думаешь, у него есть черви? Дай ему что-нибудь по-
есть и посмотри, есть ли они?" Кусок окровавленного мяса прижался к
губам Михаила. Михаил, погруженный в море боли, подумал: "Не ешь. Я
приказываю тебе, не ешь", и почувствовал, как вопреки этому, механизм
его челюстей сработал на открывание. Его опалила новая боль, вызывая
слезы, потекшие по щекам, но он принял пищу, вцепился в нее зубами,
как бы не позволяя ей ускользнуть. До него дошел голос Никиты, в ко-
тором был оттенок восхищения: "Он крепче, чем выглядит. Посматривай,
как бы он не откусил тебе пальцы!"
Михаил ел все, что бы ему ни давали. Его язык стал жаждать крови
и соков мяса, ему стало безразлично, что именно он ест, зайца, оленя,
кабана или белку, иногда даже мясистые пахучие кусочки крысы, и даже
было ли это только что убито или же пролежало несколько часов. Созна-
ние его перестало прислушиваться к мыслям о том, что поедает он исте-
кающее кровью мясо; он ел, потому что был голоден и потому что ничего
другого не было. Иногда ему доставались только ягоды или какая-то
грубая трава, но все это поглощалось без жалоб.
Зрение его замутилось, у краев все становилось серым. В глазных
яблоках разливалась пульсирующая боль, даже слабый свет терзал их.
Потом, он не знал точно, когда, потому что время перепуталось, мрак
сомкнулся, и он совсем ослеп.
Боль ни на минуту его не отпускала. Она перешла на новый, более
высокий уровень, и кости у него тянуло, и они трещали как доски дома,
готовые вот-вот лопнуть от внутреннего напряжения. Он не мог открыть
рот достаточно широко, чтобы есть мясо, и вскоре стал чувствовать,
что мясо, предварительно разжеванное, ему засовывают в рот пальцами.
Ледяная рука касалась иногда его лба, и даже от малейшего прикоснове-
ния к себе ему приходилось кривиться от боли. "Я хочу, чтобы ты жил".
Это был голос Ренаты, шептавшей ему на ухо. "Я хочу, чтобы ты поборол
смерть, ты меня слышишь? Я хочу, чтобы ты боролся, чтобы ты выстоял.
Если ты перенесешь все это, малыш, то познаешь чудо".
"Как он?" Это голос Франко, и в нем явное беспокойство. "Он ху-
деет".
"Еще не скелет",- убежденно ответила она, и тут Михаил услышал,
как ее голос смягчился. "Он выживет. Я знаю это. Он борец, Франко:
погляди, как он сжимает зубы. Да. Он выживет".
"Ему предстоят тяжелые испытания",- сказал Франко. "Худшее еще
впереди".
"Я знаю". Она долго молчала, и Михаил чувствовал, как ее пальцы
нежно перебирают его мокрые от пота волосы. "Сколько было здесь та-
ких, которые не могли выжить так долго, как он? Мне было понадобилось
десять рук, чтобы всех их пересчитать. А посмотри, Франко, на него!
Посмотри, как он переносит и борется!"
"Это не борьба",- оценил Франко. "Думаю, он вот-вот обгадится".
"Ну, значит внутри у него еще все действует! Это - хороший при-
знак! Вот когда все прекращается и внутри все вспухает, тогда, как
тебе известно, дело идет к смерти! Нет, у этого стальная душа, Фран-
ко, я точно знаю".
"Надеюсь, что это так",- сказал он. "И надеюсь, что ты насчет
него права". Он сделал несколько шагов, потом заговорил опять. "Если
он умрет, то в этом твоей вины не будет. Это просто... природа. Тебе
это понятно?"
Рената издала приглушенный соглашающийся звук. Потом, немного
погодя, когда она гладила его по волосам и нежно водила пальцами по
лбу, Михаил услышал, как она шепотом пела песню, русскую колыбельную,
про синицу, искавшую дом, нашедшую покой лишь тогда, когда весеннее
солнце растопило зимние льды. Она напевала мелодию приятным и плавным
голосом, шепотом, предназначенным только для него. Он вспомнил, что
кто-то другой пел ему такую же песню, но то казалось таким далеким.
Его мама. Мама, которая лежала спящей на поляне. Рената продолжала
напевать, и на несколько мгновений Михаил заслушался и забыл про
боль.
Пропуск во времени, дни мрака. Боль. Боль. Михаил никогда не
знал такой боли, и если бы когда-нибудь в детстве подумал, что позна-
ет такие муки, то забился бы в угол и с воем просил бы Господа за-
брать его к себе. Ему казалось, что он чувствует, как зубы ходят у
него в челюстях, разламывая друг друга и шатаясь в разбитых кровото-
чащих гнездах. Он ощущал болезненную ломоту в суставах, как живая
тряпичная кукла, протыкаемая иглами. Его пульс колотился как обезу-
мевшая барабанная дробь, и Михаил пытался открыть рот, чтобы кричать,
но ему сводило мышцы челюстей, их царапало, как колючей проволокой.
Боль нарастала, ослаблялась, вырастала до нового уровня. Только что
он горел, как печь, и тут же его кидало в холод. До его сознания
иногда доходило, что его тело содрогается, корчится, переплавляется в
новый образ. Кости его изгибались и перекручивались, как будто были
содержимым сладких конфет-тянучек. Он ни в какой степени не влиял на
эти изменения, тело его стало странной машиной, настроенной, казалось
бы, на саморазрушение. Ослепший, неспособный говорить или кричать,
едва способный втягивать воздух из-за мучительных болей в легких и
тяжести в сердце, Михаил чувствовал, как его позвоночник начинает ис-
кривляться. Его мускулы обезумели, они выгибали его торс круто вверх,
выворачивали назад руки, сгибали и разгибали шею и сдавили его лицо,
