всем своим поместьем он завещал Доминику Гайару вместе с управляющим Ан-
туаном. Обоих назначили опекунами молодой девушки. Гайар был адвокатом
Безансона, а Антуан - его старым слугой. Антуан всегда пользовался иск-
лючительным доверием своего хозяина, а в последние годы стал скорее его
другом и компаньоном, чем слугой.
Через несколько месяцев Эжени Безансон достигнет совершеннолетия, но
велико ли будет ее наследство, этого Сципион не знал. Он знал только,
что после смерти ее отца Гайар, главный распорядитель всего имущества,
давал ей очень много денег, сколько бы она ни пожелала, и ни в чем ее не
ограничивал; что она была очень щедра и даже расточительна и, как выра-
зился Сципион, "швырялась золотыми долларами, словно это простые камеш-
ки".
И Сципион принялся рассказывать мне о блестящих балах, которые она
давала на своей плантации, а также о том, как дорого обходилась жизнь
"молодой мисса" в городе, где она проводила большую часть зимы. Всему
этому можно было легко поверить. Судя по тому, что мне пришлось наблю-
дать на пароходе, у меня создалось впечатление, что Сципион совершенно
правильно описал свою госпожу. Натура пылкая и увлекающаяся, великодуш-
ная и несдержанная, легкомысленная в своих тратах, живущая только насто-
ящим, не думая о будущем, - такая наследница была находкой для недобро-
совестного опекуна.
Я видел, что бедный Сципион очень привязан к своей хозяйке: при всем
своем невежестве он подозревал, что все это расточительство не доведет
ее до добра.
- Я очень боюсь, масса, - сказал он, качая головой, - что так не мо-
жет продолжаться всегда, всегда. Даже сам Колониальный банк и тот лоп-
нет, если вечно швырять деньги на ветер.
Когда Сципион дошел в своем рассказе до Гайара, он закачал головой
еще выразительней. У него были, очевидно, какие-то подозрения насчет
этого человека, но он не хотел их высказывать. Я узнал достаточно, чтобы
убедиться, что этот Доминик Гайар и есть тот самый адвокат, который жил
в Новом Орлеане на *** улице. У меня не осталось никаких сомнений, что
это он. Юрист по профессии, но на самом деле биржевой спекулянт, дающий
деньги в кредит, то есть попросту ростовщик, он был, кроме того, богатым
плантатором, чье большое поместье граничило с поместьем Безансонов, и
имел более сотни рабов, с которыми обращался крайне жестоко. Все это
совпадало с тем, что я слышал о положении и характере известного мне До-
миника Гайара. Несомненно, это он.
Сципиoн рассказал мне о нем еще кое-какие подробности. Он был совет-
чиком и товарищем старика Безансона "на его беду", как выразился Сципи-
он: верный негр думал, что Безансон сильно пострадал от этого зна-
комства.
- Масса Гайар не раз обманывал старого хозяина. Он надувал его мно-
го-много раз, можете поверить Зипу, - сказал он.
Еще я узнал от него, что Гайар проводит летние месяцы в своем по-
местье, что он каждый день бывает в "большом доме", где живет мадемуа-
зель Безансон и где он чувствует себя как дома, а ведет себя так, "будто
все принадлежит ему и он хозяин всей плантации".
Мне показалось, что Сципион еще что-то знает об этом человеке, что-то
определенное, но не хочет мне говорить. Ну что ж, вполне понятно - мы
были слишком мало знакомы. Я видел, что он терпеть не может Гайара, но
мне трудно было решить, потому ли, что он хорошо его знает, или в нем
говорит инстинктивное чувство, очень сильно развитое у несчастных рабов,
которым запрещено рассуждать.
Однако в его рассказе было слишком много фактов, чтобы считать это
чувство инстинктивным. Он, видимо, действительно многое знал. Кто-то
должен был сообщить ему эти сведения. От кого он их получил?
- Кто рассказал тебе все это, Сципион?
- Аврора, масса.
- Аврора?!
Глава XVI. ДОМИНИК ГАЙАР
Я сразу почувствовал сильное, почти страстное желание узнать, кто та-
кая Аврора. Почему? Быть может, это необычное, красивое имя прозвучало
особенно приятно для моего саксонского уха? Нет. Или это благозвучное
слово вызвало у меня мифологические ассоциации, воспоминания о первых
розовых лучах восходящего солнца или о нежном сиянии северной зари? Мо-
жет быть, именно эти представления возбудили во мне такой
Однако прежде чем я успел разобраться в этом или задать Сципиону еще
вопрос, в дверях показались два человека: не говоря ни слова, они вошли
в комнату.
- Это доктор, масса, - прошептал Сципион и отошел в сторону, пропус-
кая ко мне вошедших.
Мне нетрудно было догадаться, который из них доктор. Я сразу узнал
его по внешности; я так же безошибочно определил, что высокий бледный
человек, внимательно смотревший на меня, - врач, как если бы он держал в
одной руке диплом, а в другой - дверную дощечку со своей фамилией.
Доктору было лет сорок; его приятное, спокойное лицо нельзя было наз-
вать красивым, но зато оно выражало ум и сердечную доброту. Его предки,
вероятно, прибыли сюда из Германии, но американская жизнь - вернее, по-
литический строй смягчил жесткие черты - отпечаток, наложенный веками
европейского деспотизма, - и возвратил его лицу врожденное благородство.
Позже, когда я лучше узнал американцев, я сказал бы, что он житель Пен-
сильвании, и так оно и было. Передо мной был воспитанник одной из круп-
ных медицинских школ Филадельфии - доктор Эдвард Рейгарт. Это имя подт-
вердило мое предположение о его немецком происхождении.
Как бы то ни было, мой доктор с первого же взгляда произвел на меня
приятное впечатление.
Совсем иное чувство охватило меня, когда я взглянул на его спутника.
Я сразу почувствовал к нему неприязнь, презрение, отвращение, ненависть!
У него было чисто французское лицо, но не благородная внешность старого
сурового гугенота; не был он похож и на таких наших современников, как
Роллан или Гюго, как Араго или Пиа7; у него была одна из тех физиономий,
какие сотнями встречаются возле биржи и за кулисами Оперы или злобно пя-
лятся на вас из-под тысяч солдатских киверов. Чтобы кратко определить
его внешность, я скажу, что он больше всего напоминал лисицу. Право, я
не шучу: сходство было поразительное. Те же хитрые, бегающие глазки, тот
же внезапный пронзительный взгляд, свидетельствующий о скрытом прит-
ворстве, о крайнем себялюбии и звериной жестокости.
Итак, спутник доктора был поистине лисой в человеческом образе со
всеми ее ярко выраженными чертами. Мы со Сципионом полностью сошлись в
его оценке, ибо у меня не было ни малейшего сомнения, что передо мной
Доминик Гайар. Да, это был он.
Он был небольшого роста и худощав, но, видимо, из тех, кто может хо-
рошо постоять за себя. В нем чувствовались гибкость и коварство хищника
и такие же повадки. Свои хитрые раскосые глазки он почти все время дер-
жал опущенными. Черные и блестящие, как у ласки, они были выпуклы, но не
круглы, а скорее конусообразны, и зрачок казался как бы вершиной тупого
конуса. Лицо его постоянно кривилось в усмешке, и это придавало ему ци-
ничное и презрительное выражение. Тот, кто знал за собой какую-нибудь
ошибку, слабость или вину, мог бы подумать, что она известна Доминику
Гайару и что он насмехается над ним. Когда Гайар узнавал о каком-нибудь
несчастье, случившемся с другим, его улыбка становилась еще более язви-
тельной, а маленькие выпуклые глазки блестели с явным удовольствием. Он
любил только себя и ненавидел своих ближних.
У него были жидкие прямые черные волосы и темные мохнатые брови; бо-
роды он не носил, и на его мертвенно-бледном лице выделялся огромный
нос, похожий на клюв попугая. Одежда Гайара говорила о его профессии и
состояла из темного сюртука и черного шелкового жилета, а на шее вместо
галстука у него был повязан широкий черный бант. На вид ему было лет
пятьдесят.
Доктор пощупал у меня пульс, спросил, как я спал, посмотрел мой язык,
снова пощупал пульс, а затем дружески посоветовал мне лежать как можно
спокойнее. Он объяснил, что я еще очень слаб, так как потерял много кро-
ви, но он надеется, что через несколько дней я снова окрепну и буду здо-
ров. Сципиону было поручено следить за моим питанием и приготовить мне
на завтрак жареного цыпленка, чай и гренки.
Доктор не спросил меня, как я был ранен. Сначала мне это показалось
странным, но потом я решил, что он просто не хочет меня тревожить. Он,
верно, боялся, что воспоминания о событиях прошлой ночи взволнуют меня.
Но я так беспокоился за Антуана, что не хотел молчать, и спросил, есть
ли какие-нибудь известия о нем. Нет, они ничего не слыхали. Он, несом-
ненно, погиб.
Я сообщил им, при каких обстоятельствах расстался с ним, и, конечно,
рассказал о моем столкновении с наглым пассажиром, который ранил меня.
При этом от меня не ускользнуло странное выражение, с каким Гайар выслу-
шал мой рассказ. Он слушал меня чрезвычайно внимательно, а когда я упо-
мянул о плоте из стульев и заметил, что Антуан и минуты не продержался
бы на воде, мне показалось, что темные глазки адвоката сверкнули злобной
радостью. Без сомнения, лицо его выражало скрытое торжество, на которое
противно было смотреть. Быть может, я не заметил бы этого или, во всяком
случае, не разгадал, если бы не рассказ Сципиона. Но теперь я безошибоч-
но понимал Гайара, и хотя он несколько раз лицемерно воскликнул: "Бедный
Антуан!" - я прекрасно видел, как он втайне торжествует при мысли, что
старый управляющий утонул.
Когда я кончил свой рассказ, Гайар отвел доктора в сторону, и они
несколько минут разговаривали вполголоса. До меня долетали лишь от-
дельные слова. Доктору было, видимо, все равно, слышу ли я его, тогда
как его собеседник старался говорить тихо. По ответам доктора я понял,
чго Гайар хочет отправить меня в гостиницу ближайшего селения. Он ссы-
лался на "неудобное положение", в котором окажется молодая девушка -
Эжени Безансон - одна в доме с чужестранцем, молодым человеком, и так
далее и тому подобное.
Доктор считал эти соображения неосновательными и не хотел меня уво-
зить. Сама мадемуазель Безансон не хочет этого, даже и слышать не жела-
ет! Добрый доктор Рейгарт считал "неудобное положение" сущим вздором. В
гостинице нет необходимых удобств; кроме того, она переполнена другими
пострадавшими. Тут говоривший понизил голос, и я мог уловить только от-
дельные слова: ""иностранец", "не американец", "потерял все свое иму-
щество", "друзья далеко", "в гостинице не примут постояльца без денег".
На это Гайар ответил, что готов взять на себя все расходы.
Последнюю фразу он нарочно сказал громко, чтобы я ее услышал. Я был
бы благодарен ему за подобное предложение, если бы не подозревал, что
его великодушием кроется какое-то тайное намерение. Но доктор решительно
возражал против этого плана.
- Это невозможно, - сказал он. - Начнется жар... Большой риск... Не
возьму на себя такую ответственность! Скверная рана. Большая потеря кро-
ви... Должен остаться здесь, хотя бы первое время... Можно перевезти в
гостиницу дня через два, когда он окрепнет.
Обещание перевезти меня через два дня как будто удовлетворило лису
Гайара, или он убедился, что ничего другого сейчас нельзя сделать, и со-
вещание закончилось.
Гайар подошел попрощаться со мной, и я снова заметил насмешливый
блеск в его маленьких глазках, когда он сказал мне несколько притвор-
но-любезных фраз. Он не подозревал, с кем он говорит. Если бы я назвал
свое имя, его бледные щеки, быть может, окрасились бы в более яркий цвет
и он поспешил бы удалиться. Но осторожность удержала меня, и когда док-
тор спросил, кого он имеет удовольствие лечить, я прибегнул к прости-
тельной хитрости, к которой прибегали многие славные путешественники, и
назвался вымышленным именем. Я воспользовался девичьей фамилией моей ма-
тери и представился как Эдвард Рутерфорд.
Повторив, чтобы я лежал спокойно и не пытался вставать с постели,
