это и в голову не приходило! Я был слишком молод в то время, чтобы те-
шить себя такими выдумками. К тому же я находился в самом плачевном по-
ложении. Оставшись с пятью долларами в кармане, я чувствовал себя очень
неважно. Мог ли я воображать, что такая блестящая красавица, звезда пер-
вой величины, богатая владелица плантации, управляющего и толпы рабов,
снизойдет до меня и станет заглядываться на такого бесприютного бродягу,
как я?
Говорю истинную правду: я не обольщал себя подобными надеждами. Я ре-
шил, что с ее стороны это простое любопытство и больше ничего.
Она заметила, что я иностранец. Моя наружность, светлые глаза, покрой
одежды, быть может, какая-то неловкость в моих манерах подсказали ей,
что я чужой в этой стране, и возбудили в ней минутный интерес, самый не-
винный интерес к иностранцу, вот и все.
Однако ее взгляд еще больше разжег мое любопытство, и мне захотелось
узнать хотя бы имя этого необыкновенного создания.
"Разузнаю у ее управляющего", - подумал я и направился к нему.
Это был высокий, худощавый седой француз, хорошо одетый и такой поч-
тенный с виду, что его можно было принять за отца молодой дамы. Он дер-
жался с большим достоинством, что свидетельствовало о его долгой службе
в знатной семье. Подойдя к нему, я понял, что у меня очень мало надежды
на успех. Он был непроницаем, как рак-отшельник. Наш разговор был очень
короток, его ответы односложны.
- Мсье, разрешите спросить, кто ваша хозяйка?
- Дама.
- Совершенно верно. Это сказал бы всякий, кто имел удовольствие ви-
деть ее. Но я спрашиваю, как ее имя.
- Вам незачем знать его.
- Конечно, если у вас есть причина держать его в тайне.
- Черт возьми!
Этими словами, которые он пробормотал про себя, закончился наш разго-
вор, и старый слуга отвернулся, наверно называя меня в душе назойливым
янки.
Затем я обратился к черному кучеру, но и тут потерпел неудачу. Он
вводил своих лошадей на пароход и, не желая мне отвечать, ловко уверты-
вался от моих вопросов, бегая вокруг лошадей и притворяясь, что поглощен
своим делом. Я не сумел выведать у него даже имя его госпожи и отошел
совсем обескураженный.
Однако скоро случай помог мне узнать ее имя. Я вернулся на пароход и,
снова усевшись под тентом, принялся наблюдать за матросами, которые, за-
сучив рукава своих красных рубах и обнажив мускулистые руки, перетаски-
вали груз на судно. Это был тот самый груз, который только что прибыл на
подводах, принадлежащих незнакомой даме. Он состоял главным образом из
бочек со свининой и мукой, большого количества копченых окороков и кулей
с кофе.
"Припасы для ее большого поместья", - подумал я.
В это время на сходни стали вносить груз совсем иного рода: кожаные
чемоданы, портпледы, шкатулки из розового дерева, шляпные картонки и т.
д.
"Ага, вот ее личный багаж", - решил я, продолжая дымить сигарой. Сле-
дя за погрузкой этих вещей, я случайно заметил какую-то надпись на
большом кожаном саквояже. Я вскочил с кресла и подошел поближе. Взглянув
на надпись, я прочел:
"Мадемуазель Эжени Безансон".
Глава VII. ОТПЛЫТИЕ
Последний удар колокола... Члены клуба "Не можем уехать"5 устремляют-
ся с парохода на берег, сходни втаскивают, кому-то из зазевавшихся про-
вожающих приходится прыгать на берег, чалы втягивают на борт и свертыва-
ют в бухты, в машинном отделении дребезжит звонок, громадные колеса кру-
тятся, сбивая в пену бурую воду, пар свистит и клокочет в котлах и рав-
номерно пыхтит, вырываясь из трубы для выпускания пара, соседние суда
покачиваются, стукаются друг о друга, ломая кранцы, их сходни трещат и
скрипят, а матросы громко переругиваются. Несколько минут продолжается
это столпотворение, и наконец могучee судно выходит на широкий простор
реки.
Пароход берет курс на север; несколько ударов вращающихся плиц - и
течение побеждено: гордый корабль, подчиняясь силе машин, быстро рассе-
кает волны и движется вперед, словно живое существо.
Бывает иногда, что пушечный выстрел возвещает о его отплытии; порой
его провожают в дорогу звуки духового оркестра; но чаще всего с парохода
раздается живая мелодия старой матросской песни, исполняемой хором гру-
бых, но стройных голосов его команды.
Лафанет и Карролтон скоро остаются позади; крыши невысоких домов и
складов скрываются за горизонтом, и только купол храма Святого Карла,
церковные шпили да башни большого собора еще долго виднеются вдалеке. Но
и они постепенно исчезают, а плавучий дворец плавно и величаво движется
меж живописных берегов Миссисипи. Я сказал - живописных, но этот эпитет
меня не удовлетворяет, хоть я и не могу подобрать другого, чтобы пере-
дать мое впечатление. Мне следовало бы сказать "величественных и прек-
расных", чтобы выразить свое восхищение этими берегами. Я смело могу
назвать их самыми красивыми на свете.
Я не смотрел на них холодным взором равнодушного наблюдателя. Я не
умею отделять пейзаж от жизни людей - не только далекой жизни прошлых
поколений, но и наших современников. Я смотрел на развалины замков на
Рейие, и их история вызывала во мне отвращение к прошлому. Я смотрел на
построенные там новые дома и их жителей и снова чувствовал oтвращение,
теперь уже к настоящему. В Неаполитанском заливе я испытал то же
чувство, а когда бродил за оградой парков, принадлежащих английским лор-
дам, я видел вокруг лишь нищету и горе, и красота их казалась мне обма-
ном.
Только здесь, на берегах этой величественной реки, я увидел изобилие,
широко распространенное образование и всеобщий достаток. Здесь почти в
каждом доме я встречал тонкий вкус, присущий цивилизованным людям, и
щедрое гостеприимство. Здесь я мог беседовать с сотнями людей независи-
мых взглядов, людей, свободных не только в политическом смысле, но и не
знающих мещанских предрассудков и грубых суеверий. Короче говоря, я мог
здесь наблюдать если и не совершенную форму общества - ибо такой она бу-
дет лишь в далеком будущем, - то наиболее передовую форму цивилизации,
которая в наши дни существует на земле.
Но вот на эту светлую картину ложится густая тень, и сердце мое сжи-
мается oт боли. Это тень человека, имевшего несчастье родиться с черной
кожей. Он раб!
На минуту все вокруг словно тускнеет. Чем мы можем восхищаться здесь,
на этих полях, покрытых золотистым сахарным тростником, султанами куку-
рузы и белоснежным хлопком? Чем восторгаться в этих прекрасных домах,
окруженных оранжереями, среди цветущих садов, тенистых деревьев и тихих
беседок? Все это создано потом и кровью рабов!
Теперь я больше не восхищаюсь. Картина утратила свои яркие краски.
Передо мной лишь мрачная пустыня. Я задумываюсь. Но вот постепенно тучи
рассеиваются, кругом становится светлей. Я размышляю и сравниваю. Прав-
да, здесь люди с черной кожей - рабы; по они не добровольные рабы, и
это, во всяком случае, говорит в их пользу.
В других странах, в том числе и моей, я вижу вокруг таких же рабов,
причем их гораздо больше. Рабов не одного человека, но множества людей,
целого класса, олигархии. Они не холопы, не крепостные феодала, но жерт-
вы заменивших его в наше время налогов, действие которых столь же пагуб-
но.
Честное слово, я считаю, что рабство луизианских негров менее унизи-
тельно, чем положение белых невольников в Англии. Несчастный чернокожий
раб был побежден в бою, oн заслуживает уважения и может считать, что
принадлежит к почетной категории военнопленных. Его сделали рабом на-
сильно. Тогда как ты, бакалейщик, мясник и булочник, - да, пожалуй, и
ты, мой чванливый торговец, считающий себя свободным человеком! - -все
вы стали рабами по доброй воле. Вы поддерживаете политические махинации,
которые каждый год отнимают у вас половину дохода, которые каждый год
изгоняют из страны сотни тысяч ваших братьев, иначе ваше государство по-
гибнет от застоя крови. И все это вы принимаете безропотно и покорно.
Более того, вы всегда готовы кричать "Распни его!" при виде человека,
который пытается бороться с этим положением и прославляете того, кто хо-
чет добавить новое звено к вашим оковам.
И сейчас, когда я пишу эти строки, разве человек, который презирает
вас, который в течение сорока лет - всю свою жизнь - был вашим постоян-
ным врагом, не стал вашим самым популярным правителем? Когда я пишу эти
строки, яркие фейерверки ослепляют ваши глаза, хлопушки и шутихи услаж-
дают ваш слух, и вы вопите от радости по поводу заключения договора,
единственная цель которого - лишь крепче стянуть ваши цепи. А всего год
тому назад вы горячо приветствовали войну, которая была так же противна
вашим интересам, так же враждебна вашей свободе. Жалкое заблуждение!6
И сейчас я с еще большей уверенностью повторяю то, что говорил себе
тогда: честное слово, рабство луизианских негров менее унизительно, чем
положение белых невольников в Англии!
Правда, здесь черный человек - раб, и три миллиона людей его племени
находятся в таком положении. Мучительная мысль! Но горечь ее смягчает
сознание, что в этой обширной стране все же живет двадцать миллионов
свободных и независимых людей. Три миллиона рабов на двадцать миллионов
господ! В моей родной стране как раз обратная пропорция. Быть может, мой
вывод неясен, но я надеюсь, что кое-кто поймет его смысл.
Ах, как приятно оторваться от этих волнующих и горьких мыслей для
спокойных размышлений, навеянных природой! Как отрадно мне было отдаться
множеству новых впечатлений, наблюдая жизнь на берегах этой величавой
реки! Даже теперь я с удовольствием вспоминаю о них; и когда я думаю о
далеком прошлом, о местах, которые, быть может, мне никогда уже не при-
дется увидеть, я нахожу утешение в своей верной и ясной памяти, и ее ма-
гическая сила вызывает перед моим умственным взором прежние знакомые
картины со всеми их живыми красками, со всеми переливами изумруда и зо-
лота.
Глава VIII. БЕРЕГА МИССИСИПИ
Как только мы отчалили, я поднялся на штормовой мостик, чтобы лучше
видеть места, по которым мы проезжали. Здесь я был один, так как молча-
ливый рулевой, стоявший в своей стеклянной будке, вряд ли мог сойти за
собеседника.
Вероятно, читателю будет интересно узнать, что ширину Миссисипи часто
преувеличивают. Здесь она достигает примерно полумили, иногда и больше,
случается - и меньше. (Эту среднюю ширину она сохраняет на расстоянии
более тысячи миль от своего устья.) Скорость ее течения равна трем-четы-
рем милям в час, вода желтоватая, с чуть красноватым оттенком. Желтую
окраску дает ей Миссури, тогда как более темный оттенок появляется после
впадения в нее Ред-Ривер - -Красной реки.
Поверхность реки густо покрыта плывущим по течению лесом; тут и от-
дельные деревья и большие скопления вроде плотов. Наскочить на такой
плот довольно опасно для парохода, и рулевой старается их обойти. Иногда
плывущий под водой ствол ускользает от его взора, и тогда сильный удар в
нос судна сотрясает весь корпус, пугая неопытных пассажиров. Но опаснее
всего коряги. Это вырванные с корнем деревья, намокшие и отяжелевшие. Их
тяжелые корни опускаются на дно и застревают в иле, который крепко дер-
жит их на месте. Более легкая вершина с обломанными ветвями всплывает на
поверхность, но течение не дает дереву выпрямиться и держит его в нак-
лонном положении. Если вершина выступает из воды, опасность невелика,
разве лишь в очень темную ночь. Но если она опустилась на один-два фута
под воду, тогда коряга очень страшна. Пароход, идущий над ней против те-
чения, почти наверняка погиб. Корни дерева, прочно засевшие в тине, не
дают ему сдвинуться с места, а острые крепкие сучья пробивают обшивку
судна, и оно может затонуть буквально в несколько минут.
Есть еще так называемый "пильщик": это дерево, застрявшее на дне по-
добно коряге, но качающееся вверх и вниз по воле течения и напоминающее
