пристает, чтобы отдохнуть. Вздумается ей -- она от нее отцепится, поохотится
за добычей и опять вернется или к другому чему пристанет.
-- А что это у нее за странная штука на голове? Это благодаря ей она
присасывается?
-- Правильно, Вильм: с помощью этого щитка она и присасывается. И
заметь, малыш: если захочешь снять ее, потянув вверх или назад, ты ни за что
не оторвешь, сколько ни старайся. Даже я не мог бы этого сделать. Чтобы
сорвать с места, надо двинуть рыбу немножно вперед, как я сейчас сделал, или
оторвать по кускам, иначе ее не снимешь... Однако мы с тобой заболтались.
Давай-ка примемся опять за дело. А после, как опять проголодаемся,
полакомимся прилипалой. Вкуснее еды во всем свете не сыщешь. Я ее не раз
едал, когда бывал на островах Южных морей. Местные жители ловят ее удочкой.
Только тамошняя прилипала не чета этой--она фута три длиной, а то и
побольше,-- заключил матрос и принялся опять резать мясо акулы на широкие,
тонкие пласты.
Глава XIII. ПРИЛИПАЛА
Прилипала, или, как ее называют ученые, "эхенеис ремора",--одно из
самых своеобразных существ, населяющих океан. Но она своеобразна не так по
внешности, как по своим повадкам. Однако и внешность у нее тоже
довольно-таки странная. При виде ее невольно возникает мысль: вот самый
подходящий компаньон акуле, этому свирепому тирану океанских глубин. И
действительно, эта рыба -- ее постоянный спутник.
У прилипалы черное гладкое туловище с короткими, широко раздвинутыми
плавниками. Уродливой формы голова, громадный рот, причем нижняя челюсть
выдается вперед, далеко заходя за верхнюю, что придает особенное безобразие
ее физиономии, если можно назвать рыбью морду физиономией. Губы и челюсти
густо усеяны зубами, а глотка, небо и язык сплошь в коротких шипах. Глаза
темные, высоко поставленные. Присоска, находящаяся на голове, так называемый
щиток, состоит из нескольких поперечных складок, овалом установленных в ряд.
Все, что рассказывал Брас об этой рыбе, было совершенно правильно, но
он не упомянул о многих не менее интересных ее особенностях.
У прилипалы нет плавательного пузыря и очень слабо развиты плавники.
Поэтому, вероятно, она одарена, как бы в вознаграждение за то, что природа
ее так обделила, способностью прилипать к плавающим в океане существам или
предметам. Белая акула с ее медленными, крадущимися движениями хищника очень
подходит для этой цели. Она является для прилипалы одновременно и средством
передвижения и местом отдыха -- вот почему белая акула всегда плавает,
окруженная этими странными спутниками.
Прилипала присасывается и к другим предметам, плавающим на поверхности
воды: к бревну или к днищу корабля. Как утверждал матрос, случается ей
отдыхать и на подводной скале. Присасывается она и к черепахам, к китам,
даже к альбакорам размером покрупнее.
Питается прилипала главным образом креветками, моллюсками и тому
подобной океанской мелюзгой. Но через аппарат для присасывания никакой пищи
к ней не поступает, и, прилипнув к какому-нибудь животному, прилипала
совершенно не причиняет ему вреда. Этим аппаратом она пользуется лишь
иногда. А остальное время плавает вокруг--если можно так выразиться--"места
своего жительства", одновременно выслеживая себе добычу. Плавает она с
помощью поперечных движений хвоста, быстрых, но очень неровных и неуклюжих.
В свою очередь, прилипала является добычей для других рыб, вроде,
например, двузуба или альбакора. Зато акула щадит ее, как щадит она и
лоцман-рыбу, никогда не преследуя ни одной из них.
Прилипала бывает как совсем белого, так и черного цвета.
Часто они обе совместно сопровождают акулу. Белая прилипала, вероятно,
разновидность черной, так называемый альбинос.
Если акулу, подцепив на крюк, втащить на борт судна, то сопровождающие
ее прилипалы несколько дней будут, не отставая, плыть за судном. Тогда их
можно ловить удочкой, наживленной кусочком мяса: они клюют даже в самой
тихой воде. Но как только прилипала схватит приманку, надо немедленно
вытаскивать удочку, не то она тотчас же подплывет к борту корабля и так
крепко присосется к нему, что никакими усилиями ее не оторвешь.
Хорошо известны два вида прилипал. Один, о котором мы сейчас говорили,
самый распространенный. А другой, более крупного размера и реже
встречающийся, водится в Тихом океане и называется "эхенеис аустралис".
Последнего вида прилипала благообразнее своего сородича, быстрее плавает и
вообще более подвижна и активна.
Пожалуй, самой интересной подробностью в истории этой рыбы является
следующая. Оказывается, это та самая рыба, которую ранние испанские
мореплаватели знали под названием "ремора". Колумб видел ее на Кубе и
Ямайке, где туземцы с их помощью ловят черепах.
Делалось это так. Привязав пальмовую плетеную веревку к кольцу, которое
предварительно надевали на хвост реморы в самой узкой его части, между
брюшными и хвостовыми плавниками, они пускали рыбу обратно в воду. Другой
конец веревки привязывали к дереву или обматывали вокруг скалы на берегу.
Затем рыбе, закинутой на манер удочки, предоставлялась полная свобода делать
все, что ей нравится. Конечно, она первым делом присасывалась к одной из тех
крупных морских черепах, которые испокон веков славились своим нежным мясом
и подавались на пирах у знати и современными чревоугодниками ценятся так же,
как некогда ценились древними кациками[9] на острове Куба.
Время от времени охотник за черепахами посматривает за своей "удочкой".
Если веревка чрезмерно натянулась, значит, ремора уже прилипла к черепахе, и
тогда охотник вытягивает веревку с ее двойным грузом. Хороший удар дубинкой
по черепахе -- и добыча поймана.
Таким способом вылавливают черепах колоссального веса. Вытаскивая
ремору на веревке вместе с черепахой, ее тянут за хвост, то есть в таком
направлении, что она никак не может -- разве что рывок будет уж очень силен
-- оторваться от черепахи.
Самое удивительное, что так ловят черепах и в наше время на берегу
Мозамбика, и делают это люди, которые никогда не общались со старожилами
Вест-Индских островов и потому не могли научиться у них этому любопытному
способу использовать рыбу как удочку.
Более мелкие экземпляры этого вида рыб встречаются и в Средиземном
море. Эта рыба была хорошо известна еще в древние времена, и о ней много
рассказывают тогдашние писатели. Впрочем, как и большая часть таких существ,
наделенных какими-нибудь необычайными свойствами, она являлась скорее
предметом всяких фантастических небылиц, нежели реальной истории
естествознания. О ней, например, рассказывали, что она пристает к килю и
тянет корабль в противоположную сторону, пока тот не остановится. Ей
приписывали еще более удивительное свойство, уверяя, что если преступник,
убоявшись правосудия, хитростью сумеет накормить судью мясом этой рыбы, то
он надолго избавится от преследования закона, так как судья не скоро вынесет
ему обвинительный приговор.
Глава XIV. УДИВИТЕЛЬНЫЙ ПАРУС
Солнце уже садилось, когда матрос и юнга кончили разделывать акулу.
Плот теперь выглядел совсем по-иному. На веревках, протянутых в несколько
рядов между веслами-мачтами, были развешены широкие, тонкие пласты мяса
акулы. Издали все это множество висевших вплотную друг к другу беловатых
лоскутов можно было принять за парус.
Они и действовали наподобие паруса, подставляя поднявшемуся к вечеру
ветру довольно широкую поверхность и помогая таким образом плоту быстрее
двигаться.
Править плотом не было смысла; на это и сил не стоило тратить: наши
скитальцы понимали, что все равно на таком плотишке до земли им не
добраться. Единственным средством спасения мог оказаться какой-нибудь
проходящий мимо корабль, который подберет их. А так как нельзя было
отгадать, с какой стороны он может появиться, то не все ли равно, к какому
из тридцати двух румбов компаса их несет волной или ветром!
"Нет, не все равно! -- подумал вдруг Брас. -- Беда, если плот отнесет
на запад. Где-то там дрейфует большой плот с этой шайкой негодяев и пьяниц,
чуть не ставших людоедами. Они тоже, должно быть, по прихоти ветра или
течения носятся по океану из стороны в сторону. Может, они еще больше нашего
страдают от страшной жажды и голода. А может быть, кому-нибудь из них
пришлось покориться той жуткой судьбе, которую они готовили юнге Вильму,--
ведь не миновать бы ему ее, если бы я не вмешался... Хорошо, что он спасся
от них. Но попади он второй раз к ним в лапы, ему уже не вырваться".
Озверелая банда не пощадила бы и самого Бена Браса, мстя за нанесенный
им "ущерб".
Вот почему Бен, как только подул ветер, тотчас же повернулся к солнцу,
чтобы определить, в каком направлении движется их плот. И неудивительно, что
его тревога сразу прошла: их относило на восток.
-- А ведь действительно на восток! -- сказал он -- Вот странно! В этих
местах, как я замечал, ветер почти всегда дует с востока на запад, а теперь
наоборот. Но ветерок этот недолго продлится. Это опять всего-навсего
"кошачья лапка". Как только он стихнет, сразу же начнется штиль. Ну да
ладно, только бы не подул ветер, который отнесет нас к большому плоту!
Его явное нежелание, чтобы ветер отнес их назад, было вполне понятно
Вильяму. Страшная картина вчерашнего дня была еще свежа в его памяти. Он не
забыл, как десяток озверевших негодяев угрожали ему смертью и только один
мужесгвенный человек не побоялся вступиться за него, рискуя собственной
жизнью. Слишком страшная картина, чтобы ее можно было так скоро забыть!
И он не забывал ее, не забывал ни на минуту. Правда, когда на них
напали акулы, непосредственная опасность вытеснила у него из памяти страшные
воспоминания. Но как только опасность миновала, они вернулись вновь. Хотя
весь день он был занят работой, но нет-нет, да и вставала перед ним эта
картина, словно жуткий кошмар наяву. Чуть не каждые несколько минут он
бессознательно поворачивался к западу, тревожно вглядываясь, не виднеется ли
вдали страшный плот вместо ожидаемого ими корабля.
Но вот работа окончена. Даже матрос, а не только его более слабый
товарищ, почувствовал сильную усталость. Не присев ни на минуту, Бен Брас
стал опять внимательно вглядываться в горизонт; мальчик же улегся на голые
доски плота.
-- Устал, малыш? -- мягко спросил матрос. -- Постелил бы остаток
парусины, да и заснул бы как следует. Зачем же обоим мучиться и не спать. Я
отстою свою вахту до самых потемок и тоже улягусь. Ложись, выспись
хорошенько.
Вильям слишком устал, чтобы возражать. Подложив под себя парусину, он
лег и, уютно свернувшись клубком, тут же заснул.
А матрос все стоял и тщательно оглядывал горизонт, то беспокойно
всматривался в поверхность воды, слабо журчавшей у края плота, то опять
устремлял взор в темнеющие дали океана. Но все его старания разглядеть
что-нибудь были тщетны.
Так стоял он до тех пор, пока вечерние сумерки -- очень короткие в этих
широтах -- не сменились полной тьмой.
Все предвещало безлунную ночь. Только несколько слабо мерцающих звезд,
скупо рассеянных по небосводу, помогали ему отличить небо от воды. Пройди
сейчас на расстоянии кабельтова от плота судно под всеми парусами, и то его
не заметишь. Продолжать бодрствование в такой темноте было не к чему. Придя
к такому заключению, матрос тоже улегся возле спящего дружка и скоро, так же
как он, забылся сладким сном, в котором растворились все их бесконечные беды
