Всю ночь гребли они против ветра. И только когда настало утро и на
океане опять начался штиль, они решили передохнуть, зная, что недавние
спутники теперь их не видят, потому что они опередили большой плот на добрый
десяток миль.
После такой утомительной гребли, да еще пережив до этого столько часов
напряженной тревоги, юнга так изнемог, что, едва растянувшись на парусине,
уже крепко спал. Но Бен, опасаясь погони, и не подумал ложиться. Он так и
простоял все утро на вахте, прикрыв глаза от солнца ладонью и тревожно
вглядываясь в сверкающую на солнце поверхность океана.
Глава III. МОЛИТВА
Тщательно осмотрев океанскую гладь со всех сторон горизонта и особенно
с запада, Бен Брас повернулся наконец к Вильяму, за все утро так ни разу и
не проснувшемуся.
-- До чего устал, бедняга! -- пробормотал, глядя на него, матрос.--И не
диво, ведь какую неделю мы пережили! Подумать только, как близко он был от
смерти! Не мудрено и обессилеть! Но думаю, что не избавился он от этой беды.
Как только мальчуган отдохнет, надо снова взяться за веела, а то как бы нас
опять не отнесло назад к ним. Конец тогда нам обоим! Не только мальчика, они
и меня сожрут за то, что я увез его. Провалиться мне на месте, если это не
так!
Матрос помолчал минуту, размышляя, пустятся за ними в погоню или нет.
-- Конечно,--забормотал он опять,-- против ветра им наш плот не
догнать. Только не взялись бы они теперь за весла... Вот и ветер
унялся--океан ровно стеклышко. Гребцов там много, да и весел достаточно,--
чего доброго, они нас в самом деле нагонят.
-- Ой, Бен, милый Бен, спаси меня! Спаси от этих
разбойников!--испуганно, должно быть во сне, забормотал юнга.
-- Разрази меня гром, если ему не привиделась какая-нибудь дрянь! --
сказал матрос, уловив слова юнги.-- Уже и во сне разговаривает. Ему, верно,
чудится, будто на него собираются наброситься, как той ночью. Не разбудить
ли его? Лучше пускай проснется, раз ему такие страхи снятся. А жалко будить,
хорошо бы ему еще немного поспать.
-- А-а-а! Они хотят меня убить и съесть!--застонал опять во сне
мальчик.
-- Разрази меня гром, если им это удастся! Вильм, малыш, проснись,
проснись! Слышишь? -- И, наклонившись над спящим, Бен растолкал его.
-- Ах, Бен, это ты? А где же они? Где эти разбойники?
-- За тридевять земель от нас. Они тебе только снялись. Вот я и
разбудил тебя.
-- Как хорошо ты сделал! О, какой страшный сон! Мне снилось, будто они
меня съели.
-- Полно, Вильм, не съели они тебя и не съедят; вот только если сперва
меня прикончат.
-- Бен, дорогой, какой же ты хороший!--вскричал юноша.-- Ты даже своей
жизнью рискнул, чтобы спасти меня. Ах, смогу ли я доказать тебе
когда-нибудь, как ценю твою доброту!
-- Не стоит об этом и толковать, малыш. Боюсь только, что мало будет
проку от того, что мы удрали. Но уж если нам суждено помереть, то какой
угодно смертью, лишь бы не такой. По мне, пускай лучше акулы нас сожрут,
только не свой брат, не люди. Тьфу! Даже подумать тошно! Ну, а теперь,
малыш, не вешай нос! Правда, положение наше с тобой незавидное! Но кто
знает, как еще может повернуться дело. Бог не оставит нас. Мы с тобой не
видим, а он, может, в эту минуту смотрит на нас. Жалко, не умею я молиться,
не обучали меня этому делу. А ты умеешь?
-- Умею. Я знаю молитву "Отче наш". Она нам подойдет?
-- Конечно! Лучшей молитвы я и не слыхал. Становись-ка, дружок, на
колени и читай ее, а я буду повторять за тобой. Совестно сказать, но я,
кажется, забыл ее.
Юнга послушно опустился на колени и начал читать молитву. Бесхитростный
душой матрос в такой же позе, молитвенно сложив руки на груди,
сосредоточенно слушал, вставляя временами слово, два, всплывавшие у него в
памяти.
Кончив, оба торжественно сказали "аминь", и Брас, словно почувствовав
прилив новых сил, поднял весло и велел юнге взять второе.
-- Только бы нам удалось пройти на восток,-- сказал он,-- и тогда не
видать им нас, как своих ушей. Поработаем веслами часа два-три, пока солнце
не начнет припекать, и прости они, прощай тогда навеки! Ну, малыш Вильм, за
дело! Давай погребем еще немного, а там отдыхай сколько захочешь!
Усевшись на краю плота, матрос опустил весло в воду, действуя им, как
гребец, плывущий в каноэ[4]. Вильям сел с противоположного края, и плот,
несмотря на полный штиль, двинулся вперед.
Хотя юнге едва исполнилось шестнадцать лет, он мастерски управлялся с
веслом, умея грести на разные лады. Вильям овладел этим искусством еще
задолго до того, как стал мечтать о море, и теперь его умение пришлось как
нельзя более кстати. Вдобавок он был для своих лет очень силен и потому не
отставал от матроса. Правда, Бен работал не во всю силу.
Но как бы там ни было, плот под согласными ударами двух весел шел
довольно быстро--не так, конечно, быстро, как лодка, но все же делая по
два-три узла в час.
Долго грести им не пришлось. С запада подул слабый попутный ветер,
помогая им плыть в желаемом направлении. Казалось, это было им на руку. А
между тем матрос был, видимо, недоволен, заметив, что ветер дует с запада.
-- Не нравится мне этот ветер! -- крикнул он юнге.-- Дул бы себе откуда
угодно, я бы слова не сказал. А этот ветер хоть и помогает нам двигаться на
восток, да что толку? Ведь он и их туда же гонит. И с парусом они идут
быстрее, чем мы с нашими веслами.
-- А почему бы и нам не поставить парус? Как ты думаешь, Бен, смогли бы
мы? -- откликнулся юнга.
-- Об этом самом я сейчас и думаю, дружок. Надо только сообразить, из
чего бы нам его сделать. Есть у нас брезент от кливера. На нем мы с тобой
сейчас сидим. Но брезент слишком толст. А как насчет веревок? Постой, у
кливера есть кусок кливер-шкота--это то, что нам нужно. Есть гандшпуг и два
весла. Поставим-ка весла торчком и натянем между ними брезент.
Матрос так и сделал. Оторвав кусок брезента, он натянул его между
веслами и крепко привязал к ним. И вот самодельный парус, вздувшись, уже
подставлял ветру свои несколько квадратных ярдов, что для такого плота было
вполне достаточно.
Теперь оставалось только править и следить за тем, чтобы плот шел по
ветру в нужном направлении. Для этого матрос пустил в ход гандшпуг вместо
руля или рулевого весла.
Бен Брас, усевшись позади паруса с гандшпугом в руках, с
удовлетворением смотрел, как отлично он работает. И действительно, едва
только ветер надул парус, как плот поплыл по воде со скоростью не меньше
пяти узлов в час.
Едва ли большой плот с его шайкой головорезов, чуть не ставших
людоедами, двигался быстрее. Следовательно, на каком бы расстоянии он ни
находился, маловероятно, что он их нагонит.
Убедив себя в этом, матрос больше не думал о недавно угрожавшей ему и
его юному спутнику опасности. Но, чувствуя, однако, как много страшного ждет
их еще впереди, они не могли позволить себе ни обменяться хотя бы единым
словом радости, ни поздравить друг друга.
Долго молча сидели они, охваченные отчаянием. Лишь слышно было, как в
тишине журчит и плещется вода, вскипающая жемчужной пеной по обеим сторонам
плота.
Глава IV. ГОЛОД--ОТЧАЯНИЕ
Но ветер оказался слабым и дул недолго. Такой ветер моряки называют
"кошачья лапка". Силы его хватает только на то, чтобы чуть взволновать воду,
и длится он обычно не больше часа. И вот опять наступил мертвый штиль, и
поверхность океана стала ровной, как зеркало.
Маленький плот недвижимо лежал на воде: самодельный парус был бессилен
сдвинуть его с места. Все же он и теперь приносил пользу, заслоняя наших
скитальцев от солнца; только что поднявшись над горизонтом, оно тем не менее
жгло уже со всей беспощадной силой, свойственной ему в тропиках.
Бен больше не предлагал грести, несмотря на то что угроза погони не
миновала. Правда, они подвинулись на пять-шесть узлов к востоку. Но ведь и
враги сделали, должно быть, столько же; следовательно, расстояние между ними
не увеличилось.
Но оттого ли, что усталость и сознание безнадежности их положения
подавили энергию Браса, или, может, матрос, поразмыслив хорошенько,
действительно стал меньше бояться погони, только он не проявлял прежнего
беспокойства из-за того, что они стоят на месте. Еще раз поднявшись, Бен
внимательно, со всех сторон осмотрел горизонт, после чего растянулся в тени
паруса, посоветовав юнге сделать то же. Вильям не заставил себя упрашивать
и, как только улегся, сразу заснул.
"Хорошо, что он может спать! -- подумал Брас.-- Малый тоже ведь зверски
голоден, вроде меня, ну, а пока спит, меньше мучится. Говорят, кто спит,
может дольше продержаться. Не уверен я--так оно или не так. Одно знаю, что
сколько раз, бывало, наемся я до отвала перед сном, а утром, смотрю,
просыпаюсь такой голодный, будто лег, не взяв в рот и кусочка. Ох-хо-хо!
Нечего и пробовать заснуть. Кишки в животе такой марш играют, что не только
мне--самому старику Морфею[5] вздремнуть не дадут. Хоть бы крошка
чего-нибудь съестного на плоту! Последнюю четвертушку сухаря я проглотил
больше полутора суток назад. Ох, чего бы такого съесть?.. Ничего не
придумаешь. Башмаки, что ли, пожевать? Да нет, они так просолены морской
водой, что от них только пуще пить захочется, а мне и без того больше
невмоготу терпеть жажду. Вот беда! Ни еды, ни питья! Что ж это будет?
Господи, услышь ты хотя бы молитву малыша Вильма! Моей молитвы ты, конечно,
не станешь слушать -- слишком большой я нечестивец. Ох-хо-хо! Еще день, два
такой голодухи, и мы с Вильямом, пожалуй, оба заснем так, что больше уже и
не проснемся".
Всю эту речь, произнесенную им про себя, отчаявшийся матрос закончил
таким жалобным стоном, что Вильям сразу очнулся от своего беспокойного,
чуткого сна.
-- Что случилось, Бен? -- спросил он, приподнявшись на локте и тревожно
всматриваясь в лицо своего покровителя.
-- Ничего особенного,-- ответил матрос. Ему не хотелось пугать юношу
своими мрачными мыслями.
-- Ты стонал или это мне только показалось? Я испугался -- думал, они
нас догоняют.
-- Нет, малыш, этого я не боюсь. Они, должно быть, от нас здорово
отстали. При этаком штиле им лень будет и пальцем шевельнуть, не то что
грести -- по крайней мере, пока у них в бочонке остается хоть капля рома.
Ну, а когда они весь его выдуют, то и вовсе не поймут, двигаются они или это
их так спьяну качает. Нет, Вильм, не их нам сейчас надо бояться...
-- Ох, Бен, я так голоден!.. Я бы что угодно сейчас съел!
-- Знаю, малыш, анаю. Мне тоже до смерти есть хочется.
-- Тебе-то, должно быть, еще больше моего, Бен. Ведь из двух твоих
сухарей ты больше половины отдал мне. Ах, зачем я только взял! Теперь ты,
наверно, ужасно мучишься от голода.
-- Верно, Вильм, страх как хочется есть. А съел ли я сухаря кусочком
больше или меньше, от этого дело не меняется. Все равно придется нам...
-- Что "придется нам", Бен? -- спросил юнга, заметив, какая тень легла
на лицо его друга: таким мрачным и печальным он никогда еще его не видел.
Матрос промолчал. Он ничего не сумел выдумать, а сказать правду не
захотел, жалея мальчика, и, отвернувшись, так ничего и не ответил.
-- Я знаю, что ты хотел сказать, Бен. Ты думаешь, что нам придется
умереть.
-- Что ты, что ты, Вильм! Еще есть надежда. Кто знает, как еще дело
обернется. Может, мы на нашу молитву получим ответ? Вот что, малыш: давай-ка
снова ее всю прочитаем. На этот раз я больше смогу тебе помочь. Когда-то и я
