открытую систему земледелия, как ненавидел свечи и алтарь в церкви, как
тяжело он работал и как хорошо мог бы возделывать землю, если бы имел свой
собственный надел. Я увлекся и вздрогнул от неожиданности, внезапно
услышав голос моего слушателя.
- Филипп - ведь так тебя зовут? Филипп Оленшоу, ты сказал мне, что я
показал тебе невиданные тобой дотоле земли, теперь позволь мне отплатить
тебе тем же комплиментом. Ты нарисовал мне этого Эли Мейкерса, пахаря,
делящего мир между двумя суровыми богами ветхозаветным Иеговой и матерью
землей. И я не знаю человека, который мог бы сделать это лучше тебя. Может
я ошибаюсь, но мне кажется, что твое будущее - это перо, мальчик мой.
Я улыбнулся довольно смущенно и поспешил перейти к другому
интересовавшему вопросу.
- Кто эти люди, которые будут жить в доме Мэдж?
- Это пожилой человек, который провел свою жизнь в разного рода
исследованиях на благо своих соотечественников. Но он опередил свое время
и наталкивался только на критику и вражду, что ожесточило его характер.
Женился он слишком поздно на молоденькой девушке, которая вызвала его
сострадание. Она воспользовалась его добротой, а потом оставила его с
малюткой-дочерью на руках. Этот удар отдалил его и без того мятущийся
разум от большой науки и обширных контактов с людьми. В Лондоне, где
предрассудки и истерия способны в настоящее время преследовать любую
жертву, на него нападали на улице, а теперь, когда поднялась эта волна
противособственнических настроений, он больше не может считать себя в
безопасности среди своих соседей. Твой отец был настолько добр, что
предложил ему укрыться здесь. В моменты просветления он может оказаться
очень приятным собеседником, если пробить его отчужденность. Я надеюсь,
что ты отнесешься к нему доброжелательно.
Я хотел было сказать ему, что Маршалси не место для юной
привлекательной девушки с престарелым слабым отцом, но слова почему-то
застряли у меня в горле. Не столько из сыновних чувств, сколько из участия
к этому маленькому человеку, который был так восхищен поступком моего
отца. Его полная уверенность в безопасности деревенской жизни показалась
мне несколько наивной для человека, который столь много путешествовал и
так хорошо во всем разбирался. Предрассудки и истерия были так же опасны в
Маршалси, как и в Лондоне, а при невежестве деревенских жителей они могли
принять даже еще более страшную форму, так мне казалось.
Однако передо мной сидел светский человек, путешественник и писатель,
очень довольный результатами своей поездки сюда, и я чувствовал, что с
моей стороны будет невежливо подвергать сомнению его мудрость и опыт. Мои
возражения замерли у меня на устах. Будь у меня побольше храбрости,
побольше убежденности в своем мнении, может быть, мне удалось бы указать
ему на один несомненный недостаток его плана, и Сибрук никогда не приехал
бы в Хантер Вуд. Но я так и не решился спорить с ним.
Мы поговорили еще немного, и Натаниэль Горе спросил меня, бывал ли я
в театре. Я ответил, что не бывал.
- Ты должен, - сказал он. - Ты должен приехать в Лондон и походить по
театрам. Кто знает, может в тебе дремлет драматург. Ты так живописно
нарисовал мне Эли Мейкерса. Я никогда не забуду его. В любом случае, ты
должен погостить в городе, там происходят великие вещи, там работают
величайшие умы. И я всегда буду очень рад принять тебя в своем доме, он
называется Дом Мошенников, это прямо рядом с Ессекс Хауз на Стрэнде.
Запомнил?
- Спасибо, - сердечно поблагодарил я. - Я не забуду. А почему такое
странное название?
- Когда-то при Елизавете дом служил штаб-квартирой и укрытием для
контрабандистов. Окна выходят прямо на реку.
Натаниэль Горе уехал на следующее утро, и в тот же день управляющий
направился в коттедж Мэдж в сопровождении работников с соломой для
покрытия крыши, а также выдержанным дубом для новой двери. Отец постарался
изо всех сил, и ко времени прибытия Сибрука в Колчестер сарай был забит
дровами, кладовые наполнены припасами соленого мяса и селедки, сыра и
муки, там же была помещена и огромная бочка эля. Все эти приготовления
вызывали во мне отвращение, так как я знаю, что приедь Сибрук сам или с
какой-нибудь простушкой, его сарай и кладовые были бы так же пусты, как
дом старой Мэдж. Все эти приготовления происходили на моих глазах, но я не
проявлял никакого интереса к приезду гостей и, хотя я был в Еочестере
(меняя соленое мясо и колбасу на том Брауна) в тот знаменательный день,
когда грум отправился с двумя лошадьми на встречу Сибруку, я не удосужился
занять место в толпе, собравшейся поглазеть на прибытие экипажа.
Увидеть новых обитателей дома Мэдж мне довелось несколькими месяцами
позже, когда дни стали немного длиннее, а лес заполнился цветами анемона и
примулы. Я направился в Хантер Вуд в поисках потерявшейся собаки. Вокруг
имения всегда бегали по крайней мере с дюжину собак, но Квинс считался
моей собакой, так как он совсем еще щенком лишился матери, и я выкормил
его из тряпки, пропитанной козьим молоком. Он был довольно уродливым
щенком, что в дальнейшем определило нашу привязанность друг к другу, кроме
того, у него был непредсказуемый характер, хотя со мной он был всегда
ласков и игрив. Щенок вырос в длинноногое, с кривой походкой существо,
склонное к воровству и агрессии, но мне оно было очень дорого. Я не видел
Квинса три дня, и, обыскав всю ближайшую округу, я направился в более
отдаленные окрестности. Одним из таких мест был Хантер Вуд, где я в то
солнечное утро, продирался через кустарник, выкрикивая имя своего пса и
свистя в два пальца. Я полагал, что он мог попасть в ловушку, тогда он
хотя бы отозвался на мой зов.
Внезапно, выбравшись из чащи на открытую дорогу я наткнулся на
женщину, шедшую мне навстречу с огромной корзиной, из которой свисали
корни и листва. Я видел ее впервые, и, хотя она могла с большой
вероятностью оказаться миссис Хан или одной из дочек Чиснела, которых я
знал только по наслышке, я сразу догадался, что это Линда Сибрук. Было уже
поздно нырять в заросли леса, и, кроме того, меня удерживало на месте
какое-то странное любопытство.
На ней было славное платье из темно-красного шелка, и при каждом ее
шаге, оно переливалось маленькими волнами там, где тугой рукав обтягивал
ее локоть и где шею облегала точно скроенная ткань. Из-под широкой
шелестящей юбки по очереди поблескивали серебрянные пряжки башмаков, а в
ушах рдели камушки сережек. Ни одна из местных жительниц не стала бы
разгуливать по лесу в таком наряде.
Я отпрянул, так что всем телом прижался к кустарнику, неожиданность
встречи придала мне, наверное, довольно жалкий вид, но она продолжала
идти, не ускоряя и не замедляя шага, и поравнявшись со мной, остановилась
и посмотрела мне прямо в лицо.
- Я слышала, как вы кричали, - сказала девушка. - Наверное, вы
потеряли собаку?
- А что - вы видели ее?
- Отец видел. Кажется, вы звали ее Квинс? Так ее зовут?
- Если это та собака, которую я ищу, то да.
Она коротко засмеялась.
- Забавно. Мы думали, что ее могут звать Бобик. Боюсь, с ним не все в
порядке. Мальчишки покалечили его. Но отец взялся за дело, и он
выздоровеет.
Она сделала шаг по покрытой листвой тропинке, платье зашелестело и
блеснула пряжка туфли. И внезапно я почувствовал, как плохо и небрежно я
одет; мало того, я знал, что как только выйду из кустарника, железо на
моем башмаке окажется на виду. Поэтому я не сдвинулся с места. Она сделала
еще один шаг, повернулась и вопросительно взглянула а меня.
- Вы пойдете со мной, не так ли? Его, конечно, нельзя еще беспокоить,
но, я думаю, он будет рад увидеть вас. Он не слишком дружелюбен к нам.
- Да, я пойду, - ответил я. - Давайте я понесу вашу корзину.
Девушка освободила руку из-под ручки корзины, и я заметил красный
след на белой коже.
- Она довольно тяжелая. Земля влажная и пристает к корням, - пояснила
она, а потом, взглянув на мою ногу, вернулась взглядом к моему лицу и
произнесла:
- Так вы Филипп Оленшоу? Я могла бы давно уже догадаться. Вы так
похожи на отца.
- Ничуть, но с вашей стороны очень мило именно так объяснить свою
догадку. Наверняка, мой отец упоминал о своем сыне-калеке.
- Вовсе нет. Это мистер Горе. Он сказал, что вы единственный в
округе, кто мог бы стать моим другом. Я думала, что мы не встречались до
сих пор, потому что вы уезжали куда-то. Но все равно, вы похожи на своего
отца. И я рада этому. Он так добр к нам.
Никогда еще я не видел, такую ровную спину, такую узкую талию в
жестких объятиях корсета, никогда еще не встречал головку, так элегантно
сидящую на тонкой длиной шее. Никогда не видел таких темных волос, блеском
отливающих с самих висков и ниспадающих мягкими локонами. И мой отец был
ее добрым другом! Мой рот наполнился такой горечью, что я ощутил как
скривились мои губы, и, будь я один, я бы обязательно сплюнул.
- Отец мой так счастлив здесь, - продолжала девушка. - И теперь,
когда пришла весна, эти цветы и птички, ну просто настоящий рай. Особенно
после Лондона. Вы ведь знаете Лондон? Мы жили там на самом верхнем этаже
огромного дома, кишащего людьми. Там весной плакали младенцы, женщины
орали на лестнице, а мужчины, кажется, никогда не бывали трезвыми.
- А выглядите вы так, будто только что из дворца Уайтхол, - сказал я.
- О! - произнесла она, и прямые плечики вздернулись и опустились,
выражая крайнее удивление. - Вы это имеете в виду? - И она вытянутым
запачканным в земле пальчиком коснулась складок платья и сережки. Это
принадлежало моей матери. Я просто выросла достаточно для того, чтобы
носить это платье. До того я носила фланель, и если это сносится до того,
как я умру, мне снова придется носить фланель. Но оно красивое, не правда
ли?
Она отряхнулась, как хорошенькая птичка. И было что-то такое
бесхитростное в этом жесте удовольствия, в этих словах, предшествующих
ему, что я вдруг понял, как она молода, вовсе не старше меня на много лет,
как я это себе представлял. Это раскрепостило меня немного, и я продолжал
свой путь к дому Мэдж в более спокойном состоянии духа.
Если бы я наткнулся на этот дом внезапно, я ни за что не узнал бы
его. Он был начисто выбелен, старые балки и новая дверь промазаны так, что
отдавали богатым темным блеском. Над дыркой, из которой годами валил дым
старухи Мэдж, возвышалась труба, и маленькие стекла окон сверкали на
солнце. Бочка, распиленная на две половины, изображала клумбы по обе
стороны крыльца, в которых красовались цветы. Новая солома на крыше была
нанесена толстым ровным слоем.
- Разве не прекрасно? - спросила она на полпути по дорожке,
выложенной кирпичом под цвет трубы. - А вот это кусты роз, на них уже
появились почки, а вот эта лаванда к лету будет просто очаровательной. Все
это принесено из имения. Невозможно выразить, как ваш отец был любезен,
особенно когда узнал, что я люблю цветы. - Тут ее голос изменился. -
Подождите, пожалуйста, немного здесь, я предупрежу отца. Это не самый
лучший для него день, и он может встревожиться, увидев вас. Но я объясню,
что вы ЕГО сын, и он будет очень рад видеть вас.
Я не имею права все испортить. Я повторял себе это скороговоркой,
снова и сова. Переступить порог дома и быть принятым и обхоженным как сын
сэра Джона Оленшоу, - это потом могло испортить дружбу, готовую зародиться
в период этого знакомства.
- Послушайте, - сказал я, удивившись резкости своего голоса. - Я
