знакомства с Джошуа.
- Это проклятие, посланное нашей семье, - торжественно заявил он. - У
моего прапрадеда бегали глазки, и однажды они забегали с удвоенной
частотой. Пожилая дама, дочь которой оказалась объектом этого довольно
похотливого глаза, - и не только его - ха-ха-ха! - однажды сказала: "Вам,
сэр Челистонн Талбот, гораздо больше повезло бы в день Страшного Суда,
если бы ваше зрение не было столь острым". И хотите верьте - хотите нет, с
тех пор нас не покидает эта беда. Я никогда не мог распознать, хороша
молодушка или нет. Но это вовсе не плохо, это великое благо. Для меня они
все выглядели одинаково. Ха-ха-ха! Но старый Сибрук изготовил какое-то
зелье из дикого растения, которое действительно помогло мне. Передайте ему
от меня привет, молодой человек. Ведь вы молоды, не так ли? У вас молодой
голос.
- Джошуа Сибрук и сам не очень здоров, - подхватил я, стараясь
воспользоваться случаем, чтобы начать разговор.
И, не упоминая моего отца или чего-либо, относящегося к настоящему
бедственному положению, в котором оказался Сибрук, я начал расспрашивать
его, не знает ли он кого-либо, кто мог бы предоставить им надежное
убежище.
Да, у него был друг в Букингемшире, который мог бы, по его
предположению, оказать ему эту услугу. Он распорядится, чтобы ему написали
письмо. Но всякое одолжение, сделанное Сибруку, подразумевало, что при
этом последний непрерывно и постоянно будет снабжать своего благодетеля
лекарством. Я пообещал это от имени Джошуа.
Покинув дом, настойчиво борясь с неприятными последствиями пищи,
проглоченной без всякого аппетита, я думал, что за смысл в этом всем? Ведь
это опять может оказаться кто-то типа моего отца, только теперь уже в
Букингемшире. Нет, - этого я уже не потерплю. Я предложу ей руку и сердце,
и как старший сын своего отца потребую от него подобающих условий и жилища
для моей невесты. Но эта мысль заставила меня вообразить, в какую ярость
придет мой отец. Если я отберу у него Линду, ему будет совершенно
наплевать, даже если мы оба умрем на помойке. Куда ни глянь, со всех
сторон я был связан и беспомощен. Может, Натаниэль найдет мне работу? Я
мог бы стать служащим на складе. Я представил себе, как весь день провожу
за каким-то скромным, но приличным занятием, а вечером возвращаюсь в милый
домик, где меня ждет Линда.
Такого рода грезы занимали мой ум всю дорогу к дому миссис Краске. Но
даже это не могло отвлечь меня от ощущения какого-то нездоровья. Я
приписывал это слишком обильной пище, которую я поглощал из вежливости, в
то время как маячившие передо мной отвратительные веки совсем не
способствовали хорошему аппетиту. Или, может, причина в чем-то, съеденном
мною еще до визита в заведение неподалеку от Нью Кат? Меня тошнило, голова
кружилась. Несколько раз по пути домой я останавливался в темных
подворотнях, пытаясь избавиться от содержимого своего организма.
Прийдя к себе в комнату, я опустившийся вглубь моего организма.
Прийдя к себе в комнату, я обнаружил, что в моем кувшине нет воды, и
мне пришлось спускаться на два пролета крутой лестничной площадки, чтобы
наполнить его из колодца, который служил источником воды для миссис Краске
и еще для двух соседних домов. Возвращаясь, я вынужден был останавливаться
через каждые шесть ступенек, причем сердце мое колотилось с такой бешеной
силой, что я едва дышал. Я тащил свое тело вверх, цепляясь за перила, и
попав наконец в свою комнату, я выпил почти полкувшина воды и свалился на
кровать. Было очень жарко, и я сбрасывал с себя все, пока не остался
лежать в одной рубашке на голой кровати. И даже теперь мои конечности,
казалось, находились под тяжестью неимоверного веса, а голова была такой
тяжелой, что я не мог повернуть ее на засаленной подушке. И вдруг я
почувствовал, что нужно идти, потому что Линда была в опасности. Что это
было, я не видел, но я отчетливо слышал ее крики и мольбы о помощи. Это
был пожар, это, наверняка, пожар, потому что я чувствовал обжигающие языки
пламени на своем теле. Я сделал еще одну отчаянную попытку рывком встать с
постели, скинуть тяжесть, придавившую меня, и тут голос Линды и жар огня
угасли.
То и дело что-то прорывалось сквозь темноту, но это было так
мимолетно, что не давало мне возможности понять, что же происходило со
мной. То острый луч света больно ударял в глаза, то резкий голос оглушал
меня, но разум мой был подобен крошечной щепке, несомой мощным течением.
На мгновение он показывался на поверхности, чтобы сразу же погрузиться
обратно в пучину.
И нескоро появился свет, который не исчезал, как только я открывал
глаза, и я услышал звук шагов, который не угасал, когда я начал
прислушиваться. И я начал смотреть и слушать, и обнаружил, что свет лился
из фонаря, который приближался ко мне, а звук порождался движение ног
человека, несущего фонарь. Я распростер руки и начал искать свою кровать,
но матрас мой лежал на полу, каменном, сыром и холодном. И как только я
выяснил это, я сразу же почувствовал страшную вонь, которой было пропитано
помещение, где я находился, и мне начала мучить нестерпимая жажда.
Фонарь приблизился, и я прищурившись от того, что ему непривычному
глазу казалось нестерпимым потоком света, разглядел длинную седую бороду и
сутулую фигуру старика, который, склонясь, глядел на меня.
- Где я?
- В доме прокаженных, - лаконично ответил он.
- Почему?
- Принесли тебя сюда умирать, так что, молодой человек, поторопись и
не причиняй никому беспокойства.
- Но я не собираюсь умирать. Мне уже лучше. Дайте мне, пожалуйста,
воды.
- Я же сказал, не причиняй хлопот. Я здесь не для того, чтобы
нянчиться с тобой. Я здесь, чтобы убедиться, что ты совершенно мертв,
прежде чем положить тебя в яму, которую для тебя приготовили. Так что лежи
спокойно.
Он пошел дальше, и по мере того, как двигалась полоса света, я видел,
как он склонился над полом в футе или двух от меня. Я вытянул руку и
нащупал еще одну подстилку.
- Этот уже окоченел, Том. Помоги поднять его, - сказал древний дед, и
из темноты появился еще один человек.
Тот, что с фонарем, повесил его себе на запястье и, с трудом
согнувшись, взял труп за ноги, в то время как второй поднимал его за
голову. Они медленно прошли мимо меня, и я видел мертвеца с неестественно
расставленными ногами и волочащимися по полу руками.
Скорбная процессия дважды проходила мимо меня, останавливаясь у моих
ног.
- Закроем и этого и покончим уже, давай? - предложил старый.
- Ага, - произнес его напарник.
Я с трудом привел себя в сидячее положение, а затем встал на
четвереньки. Я все еще был в своей рубашке, которая стала жесткой от
засохшего гноя. У ног моих ничего не было. Башмаки остались в Нью Кат, где
я сбрасывал с себя одежду в ту ночь, когда болезнь настигла меня. Было ли
это прошлой ночью? Как давно это произошло? Не было никакой возможности
узнать это. Без своего башмака я едва мог ходить, не говоря уже о том,
чтобы бежать.
Я смотрел на могильщиков с отчаянием загнанного в угол животного.
- Вы не можете живьем похоронить меня, - воскликнул я, стараясь
придать своему голосу как можно больше силы. - Мне лучше, уверяю вас. Я
хочу выбраться отсюда, принесите мне какую-то одежду - я заплачу вам.
- Мы принесем, - произнес старикан с какой-то ядовитой
неторопливостью в голосе. - Нам платят по шиллингу за каждые похороны. И
ни пени за тех, кто уходит отсюда. Правда, Том?
- Ага, - подтвердил Том.
Старик повернулся и что-то прошептал своему товарищу, после долгой
тишины, в которую я был все это время погружен, мой слух стал необычайно
острым, и я услышал каждое его слово.
- Я знал, что с этим будет трудно, Том, дружище, - говорил он. - Все
время орал что-то. Кто-то спрашивал его?
- Нет, - ответил Том.
- Откуда его принесли? Ты знаешь?
- Нью Кат. Вот так и принесли.
- Тогда лучше получим шиллинг. Утром никто ничего не узнает.
- Вот здесь вы ошибаетесь, - сказал я. - Может, я и с Нью Кат, и
выгляжу нищим, но я не бедняк, меня все знают, если один из вас сходит к
сэру Джону Талботу и скажет, что Филипп Оленшоу находится здесь, он
пришлет мне одежду и карету.
- Опять бредит, - сказал старик, многозначительно покрутив у виска
грязным пальцем.
- Да и не можем мы его отпустить. Он разболтает по всему Лондону про
шиллинг. Нет, придется ему отправляться вниз.
- Ага, - сказал Том.
Я был очень слаб, но намеревался любой ценой оставаться живым. Я
поставил свою больную ногу на подушку и, приобретя эту, пусть шаткую, но
все же опору, приготовился защищать свою жизнь. К счастью, старик был
полоумным, а Том был начисто лишен всякой сообразительности и смекалки. Я
слабым кулаком ударил по бородатому лицу, а другой рукой сорвал фонарь с
его запястья. Я начал размахивать им и железным прутом угодил Тому по
переносице, и когда он схватился рукой за рану, свеча упала на пол и
погасла на влажном камне. Я видел, как старик, оправившись от удара,
направился ко мне. Так как в помещении было темно, я стал на колени и
начал незаметно ползти вдоль стены. Я передвигался бесшумно, а они
громыхали сапогами, и это давало мне какое-то преимущество. Но я полз по
комнате, которую никогда в жизни не видел, в то время как они были на
своей территории. Я слышал, как старик сказал:
- Зажги свет, Том. Где спички?
Через секунду послышался щелчок и ругань.
- Это моя голова, проклятый идиот. Куда я шел?
Пока они разбирались, я, как кошка, переползал с подстилки на
подстилку, руками ощупывая стену. Наконец, я наткнулся на открытое
пространство и почувствовал острый край ступеньки. Это была самая нижняя
ступенька крутой лестницы. Я преодолел два винтовых оборота, прежде чем
добрался до верхней ступеньки, позади не было никаких признаков
преследования. Действуя вслепую, я головой наткнулся на дверь, в которую
упиралась лестница, и она загромыхала железными засовами. Там, внизу,
послышались крики старика, и я понял, что через минуту-другую они будут
здесь. Я поднялся, стал на свою здоровую ногу, бешено шаря в темноте в
поисках задвижки, и отодвинул ее с резким скрежетом ржавого железа. Дверь
открылась довольно легко, и я выбрался в летнюю ночь, которая казалась
просто серой по сравнению с адской темнотой погреба. Перед дверью, через
которую я вышел, было крыльцо, как в церкви, и я обошел его и становился
на темном пятачке, в том месте, где лесенки примыкали к строению. Только
бы появился сторож с фонарем и палкой! Хотя он наверняка поддержит
служителей этого заведения, а не меня. Мне трудно было бы объяснить
что-либо сторожу, или даже прохожему. Я был грязным, от меня нестерпимо
воняло. И кроме того, я был почти нагой. Послышался стук ног по каменным
ступенькам, а затем с крыльца донеслись голоса.
- Ты иди налево, я пойду направо, - командовал старик. - Мы должны
поймать его, пока он не встретил кого. Не мог он уйти далеко. Мне
показалось, что он хромой.
- Ага! - ответил Том.
Я увидел, как свет озарил что-то желтое перед крыльцом, и снова
раздался стук.
- Проклятье, Том, - снова заскрежетал старческий голос. - Я же велел
тебе идти налево. Ты что, не знаеш, где у тебя левая рука, ты неуклюжий
болван?
Выйдя, я инстинктивно направился направо, как, говорят, делает всякий
человек, передвигающийся вслепую, так что мне придется иметь дело со
стариком. Я услышал шаги Тома, удалившегося налево, и увидел, как старик
