надеясь, что когда-нибудь за эти упражнения буду вознагражден плечами
такими же мощными, как у Шеда. Конечно, такими они так и не стали, но
все-таки они развивались. И я вместе с ними.
Шед научил меня читать. Он просто ужаснулся, узнав, что я был такой
же безграмотный, как любой деревенский мальчишка. Я помню, как однажды мы
сидели у ворот кузницы, жевали наш нехитрый обед, прислонившись спинами к
разогретой солнцем стене, и вдруг Шед прекратил жевать, взял палочку и на
пыльной земле начертил буквы алфавита. Он назвал их, медленно повторил еще
раз и заставил меня произнести их вслед за ним. Затем он разровнял пыль и
нацарапал буквы снова, но на этот раз вразброс. И я обнаружил - к его
удивлению, равно как и к своему собственному, - что отлично запомнил их.
- Да ты смышлен, - сказал он, проводя рукой по пыльной дорожке. - Не
помню, сколько мне потребовалось времени, чтобы вот так знать их.
Он снова взял палочку и написал большими наклонными буквами: ШАДРАХ
ВУДИ, КУЗНЕЦ.
- Вот, это мое имя и ремесло. А твое?
- Филипп Джон Александр Оленшоу.
Шед написал все это и добавил "джентльмен".
- Что это? - спросил я, насчитав пять слов, где я ожидал увидеть
всего четыре.
Он прочитал. Я поставил на это слово свою железную ногу.
- Напиши мне тоже "КУЗНЕЦ", - попросил я его. - Я больше хочу быть
похожим на тебя, чем на своего отца.
- Ты тот, кем ты родился, - убежденно ответил Шед. - И однажды ты
станешь сэром Филиппом и будешь владеть всем этим. - И он взмахом руки
очертил все вокруг.
- Нет, - проговорил я. - Чарльз будет владеть этим. Об этом уж отец
позаботится.
- Ничего не поможет. Ты его старший сын.
- Тогда ты будешь жить со мной в поместье и каждый день на обед нам
будут подавать толстый говяжий филей и красное вино, да еще фиги и изюм, и
апельсины и сладости. И я надеюсь, - сказал я, повышая голос, - что все
слуги доживут до этого времени. И тогда я покажу им. Тогда они у меня
попляшут.
- А ты уже знаешь, как пишется твое имя? - мягко перебил Шед.
На мгновение я опустил глаза на расчерченную дорожку, затем
повернулся к Шеду и закрыл их. "Ф-и-л-и-п-п Д-ж-о-н О-л-е-н-ш-о-у
к-у-з-н-е-ц." Открыв глаза, я с радостью увидел выражение удивления и
восхищения на лице Шеда.
- Тебе легко дается учение, как кузнечное дело мне, наверное. Я не
смог бы произнести по буквам с закрытыми глазами. Даже когда я читаю, я
руками вроде как бы пишу в воздухе. Очень медленно я читаю. Но мне
кажется, что ты станешь ученым и... это может возместить тебе... многое.
- Может, - согласился я. - Научи меня читать, Шед, пожалуйста.
- Похоже, что ты сам скоро будешь учить меня.
И это оказалось правдой. Мой разум до тех пор пустой и скованный моим
уродством, жадно поглощал все, что не было связано с ненавистью, болезнью
или презрением. Задолго до наступления зимы я читал быстрее Шеда. Мне уже
не нужно было складывать слова из отдельных звуков. И вскоре я начал
читать запоем. Дома было много книг, хранящихся под покрытыми плесенью
кожаными переплетами в сырой комнате, в которую никто никогда не заходил.
И когда наступили холодные ветреные погоды, и прогулки в Маршалси уже
нельзя было совершать ежедневно, я, бывало, сворачивался клубочком на
широком подоконнике, завернувшись от холода в тяжелую портьеру, и
проскальзывал в заветную дверь, ключом к которой служили буквы, дверь,
ведущую в разные страны, в разные времена, к разным людям, которые мне
никогда и не снились.
Стоит ли удивляться, что я любил Шеда Вуди, простого кузнеца,
освободившего мое тело, а вместе с ним и душу.
И тогда, когда я принял из его богатырских рук Библию и прочел ему
быстро и свободно псалм, который он старательно читал по слогам, Шед
перестал относиться ко мне как к ребенку, и мне вскоре даже было позволено
оставаться в кузнице после захода солнца, а до этого с первыми признаками
заката меня отправляли домой. И именно в ночной темноте в кузнице Шеда я
повстречал тех людей, которые мне стали так близки, и услышал обсуждение
тех вопросов, которым суждено было сыграть такую большую роль в наших
жизнях.
Мы в Маршалси были довольно отсталыми, и мне никогда не приходило в
голову считать устаревшим и непрактичным то, что крестьянские наделы были
разделены на участки с давно сложившимися границами и что люди испытывают
свою судьбу в ежегодных жеребьевках, примиряются со своей участью и
начинают возделывать свой участок. Земли моего отца простирались во все
стороны вокруг поместья, а кроме того, существовали четыре-пять мелких
ферм, которые существовали самостоятельно и являлись общей собственностью
тех, кто на них работал. С незапамятных времен на ферме Хантов жили Ханты,
а в Тен Акр - Чиснелы.
Я никогда не знал слова "огораживание", пока не услышал как после
заката в кузнице Шеда люди произносили его таким тоном, как можно говорить
лишь о рае.
Я совсем мало внимания уделял религии. Каким-то непонятным образом
она была связана с политикой. Именно поэтому мой отец, для которого имя
Господа было лишь бранным словом, с неизменной регулярностью являлся на
свое место в церкви каждым воскресным утром. Его появление в церкви было
столь же мало связано с религиозностью, сколь и его приказание мадам Луиз
не выносить за пределы ее комнаты распятие, свечи, четки и фигурку деды
Марии. Сам я редко ходил в церковь, потому что это было очередным
публичным явлением эсквайра с его богом обиженным ребенком. И с великим
удивлением мне довелось узнать, какую огромную роль играл Бог в жизни
некоторых людей и какие серьезные формы принимало поклонение ему.
И по поводу огораживания, и на тему религии особенно распространялся
Эли Мейкерс, тихий неприметный человек, а я сидел в уголке кузницы, часами
слушая его речи. Он был не старым еще человеком, и все же в обществе, где
возраст был предметом уважения сам по себе, его слушали и с ним считались.
Даже теперь, очень далеко продвинувшись по пути, на который наставил нас
он, как не кто другой, я не могу отрицать, что была в нем мощь, сила и
определенная целостность. Внешне он был хорош: высокий, прямой с широкими
плечами и мускулистыми руками. Он гордился своей силой, и тогда, в период
своей молодости, не упускал случая продемонстрировать ее. В деревне
говорили, что он может взобраться по лестнице на амбар с мешком зерна в
зубах. Мне самому довелось наблюдать однажды, как он бросил наземь,
ухватив его за рога. Это произошло в Маршалси, но и позже я был свидетелем
того, как этот человек мог вынести такое, что заставляло поверить, будто
он по меньшей мере одержим дьяволом или же находится под защитой
Всевышнего. У него было суровое красивое лицо с копной золотых волос и
огромной желтой бородой. Когда я вырос и узнал из книг, что Маршалси
пережила когда-то ужас набегов скандинавов, я подумал, что эти
завоеватели, уносившие с собой все что можно было унести, оставили на
английской земле такую вечную силу, как люди типа Мейкерса.
Его первые слова в мой адрес были вовсе не дружелюбными. Я отчетливо
помню тот вечер. Было лето, прошло около получаса после захода солнца,
дверь в кузницу была открыта, и аромат сирени, растущей на больших кустах
в саду Шеда, проникал вовнутрь и причудливо перемешивался с запахами
паленых лошадиных копыт и раскаленного железа, опущенного в воду. Чуть
пораньше тем же вечером я развлекал Шеда, устанавливавшего железный обод
на колесо телеги, пересказом истории Отелло, прочитанной мною при тусклом
мерцании свечи предыдущей ночью. Когда история закончилась, и железный
обод был надет на деревянное колесо, я ушел в сад, начал объедаться
маленькими зелеными ягодами крыжовника, которые годились разве что для
приготовления пирога, да и то вряд ли. Вернувшись назад, я услышал голоса
в кузнице, и так как я привык к тому, что дома все разговоры замирали,
стоило мне появиться на пороге комнаты, я задержался во дворе и
прислушался. К тому времени я приобрел дурную привычку подслушивать под
дверьми и на лестницах. До меня донесся сильный голос, с нотками горечи:
- В прошлом году участок был моим, и быть мне повешенным, если там
было более дюжины сорняков. В этом году земля просто кишит ими. И это все
несется ко мне с каждым порывом ветра. Просто отчаяние берет.
Шед сидел дальше всех от дверей, и до меня донеслось только:
- ...говорил с ним?
- Говорил с ним! Я говорил с ним, как только первый репейник поднял
свою мерзкую голову. "Ты плохо думаешь обо мне, Эли, - вот что он сказал в
ответ. - Я очень стараюсь. Но я не могу просапать дорогу, как ты. Не всем
дана твоя сила."
- ...правда в этом... - долетел до меня обрывок фразы Шеда.
- Да, для труда не много силенок, но он достаточно крепок, когда
доходит до того, чтобы поваляться в кустах с Пег - той, что Шилли. Да и не
замечал я его слабости, когда речь заходит о том, чтобы опрокинуть кварту
вина. Но при одном только виде мотыги его просто потом прошибает от
слабости.
- Церковный совет может заставить его прополоть, - заметил Шед.
- Может, - насмешливо отозвался Эли. - Но станет ли? Он у них на
хорошем счету, а я нет. Может, припомнишь, что они сказали, когда его
свиньи вытоптали мою рожь? "Это случайность, которая может произойти со
всяким, Эли Мейкерс. Это не хорошо, когда соседи ссорятся из-за таких
пустяков. "Нет, Шадрах, мне не добиться толку от совета в вопросе
сорняков, во всяком случае не тогда когда это сорняки Джема Флуэрса.
Подумай-ка, кто в совете и направляет этих глупых овец, которые заседают
вместе с ним.
- Эсквайр, ты хочешь сказать?
- А кто еще? А пока Джем Флауэрс мнет его Пег, как проводит время
Элен Флауэрс?
- Шшш... - произнес Шед, затем, повысив голос, добавил: - Эй, Филипп,
парнишка, где ты?
Я поспешно отступил на три шага от двери и прикрыл рот рукой, чтобы
приглушить голос:
- Я у крыжовника. Я тебе нужен?
- Кто это? - услышал я вопрос Эли и за ним последовал ответ Шеда: -
Сын эсквайра.
- Тогда это нехорошо с твоей стороны, Шед Вуди, что ты дал мне
распустить язык в такой компании.
- Он не придаст этому значения, - с легкостью возразил Шед. - Это
всего лишь ребенок.
- Малые щенки иногда приносят крупную дичь, - резко бросил Эли, и его
массивная фигура показалась в проеме двери как раз в тот самый момент,
когда я посчитал уместным появиться на пороге.
- Убирайся домой восвояси, - грубо крикнул он. - Молод еще
околачиваться там, где собираются взрослые.
Брезгливый тон его голоса разозлил меня, настолько он был сродни
презрению, отравлявшему все мои дни.
- Это кузница Шеда, Эли Мейкерс, - яростно парировал я. - Если тебе
угодно высказываться здесь, это не мое дело. А домой я пойду тогда, когда
скажет Шед, и не раньше. Шед назвал моего отца пьянчугой и бабником в
первый же день нашего знакомства. Ничего нового о нем ты сказать не
можешь.
Эли развернулся к Шеду.
- Запомни, что я сказал про молодых щенков. Вот он и принес целого
зайца.
- Филипп прав, - произнес Шед тем же самым невозмутимым тоном. - Он
не ладит с эсквайром, и не удивительно.
В кузнице на мгновение все затихли. Эли уставился на меня, его лицо
выражало явное неодобрение. Шед смотрел на меня с любовью и верой. Он
нарушил тишину словами:
- Я никогда не говорил тебе, парнишка, что в этих стенах ты можешь
услышать то, что не говорится за их пределами. Не думал, что придется
объяснять это.
- И не надо, - вскричал я. - Кому мне рассказывать? Конюхам или
