- А меня? - ревниво спросил Грэхем.
- Конечно, - улыбнулась она. - Вы единственный, кроме Дика, кто меня
так... целовал и кого я так целовала. Но я ни на что не могу решиться.
Треугольник, как вы называете наши отношения, должен быть разрешен не
мной. Сама я не в силах. Я все сравниваю вас обоих, оцениваю, взвешиваю.
Мне представляются все годы, прожитые с Диком. И потом я спрашиваю свое
сердце... И я не знаю. Не знаю... Вы большой человек и любите меня
большой любовью. Но Дик больше вас. Вы ближе к земле, вы... - как бы это
выразиться? - вы человечнее, что ли. И вот почему я люблю вас сильнее -
или по крайней мере мне кажется, что сильнее.
Подождите, - продолжала она, удерживая его жадно тянувшиеся к ней ру-
ки, - я еще не все сказала. Я вспоминаю все наше прошлое с Диком, предс-
тавляю себе, какой он сегодня и какой будет завтра... И я не могу вынес-
ти мысли, что кто-то пожалеет моего мужа... что вы пожалеете его, - а вы
не можете не жалеть его, когда я говорю вам, что люблю вас больше. Вот
почему я ни в чем не уверена, вот почему я так быстро беру назад все,
что скажу... и ничего не знаю...
Я бы умерла со стыда, если бы из-за меня кто-нибудь стал жалеть Дика!
Честное слово! Я не могу представить себе ничего ужаснее! Это унизит
его. Никто никогда не жалел его. Он всегда был наверху, веселый, радост-
ный, уверенный, непобедимый. Больше того: он и не заслуживал, чтобы его
жалели. И вот по моей и... вашей вине, Ивэн...
Она резко оттолкнула руку Ивэна.
- ...Все, что мы делаем, каждое ваше прикосновение - уже повод для
жалости. Неужели вы не понимаете, насколько я во всем этом запуталась? А
потом... ведь у меня есть гордость. Вы видите, что я поступаю нечестно
по отношению к нему... даже в таких мелочах, - она опять поймала его ру-
ку и стала ласкать ее легкими касаниями пальцев, - и это оскорбляет мою
любовь к вам, унижает, не может не унижать меня в ваших глазах. Я содро-
гаюсь при мысли, что вот хотя бы это, - она приложила его руку к своей
щеке, - дает вам право жалеть его, а меня осуждать.
Она сдерживала нетерпение этой лежавшей на ее щеке руки, потом почти
машинально перевернула ее, долго разглядывала и медленно целовала в ла-
донь. Через мгновение он рванул ее к себе, и она была в его объятиях.
- Ну, вот... - укоризненно сказала она, высвобождаясь.
- Почему вы мне все это про Дика рассказываете? - спросил ее Грэхем в
другой раз, во время прогулки, когда их лошади шли рядом. - Чтобы дер-
жать меня на расстоянии? Чтобы защититься от меня?
Паола кивнула, потом сказала:
- Нет, не совсем так. Вы же знаете, что я не хочу держать вас на
расстоянии... слишком далеком. Я говорю об этом потому, что Дик постоян-
но занимает мои мысли. Ведь двенадцать лет он один занимал их. А еще по-
тому, вероятно, что я думаю о нем. Вы поймите, какое создалось положе-
ние! Вы разрушили идеальное супружество!
- Знаю, - отозвался он. - Моя роль разрушителя мне совсем не по душе.
Это вы заставляете меня играть ее, вместо того чтобы со мной уйти. Что
же мне делать? Я всячески стараюсь забыться, не думать о вас. Сегодня
утром я написал полглавы, но знаю, что ничего не вышло, придется все пе-
ределывать, - потому что я не могу не думать о вас. Что такое Южная Аме-
рика и ее этнография в сравнении с вами? А когда я подле вас - мои руки
обнимают вас, прежде чем я успеваю отдать себе отчет в том, что делаю.
И, видит бог, вы хотите этого, вы тоже хотите этого, не отрицайте!
Паола собрала поводья, намереваясь пустить лошадь галопом, но прежде
с лукавой улыбкой произнесла:
- Да, я хочу этого, милый разрушитель.
Она и сдавалась и боролась.
- Я люблю мужа, не забывайте этого, - предупреждала она Грэхема, а
через минуту он уже сжимал ее в объятиях.
- Слава богу, мы сегодня только втроем! - воскликнула однажды Паола
и, схватив за руки Дика и Грэхема, потащила их к любимому дивану Дика в
большой комнате. - Давайте сядем и будем рассказывать друг другу пе-
чальные истории о смерти королей. Идите сюда, милорды и знатные
джентльмены, поговорим об Армагеддоновой битве; когда закатится солнце
последнего дня.
Она была очень весела, и Дик с изумлением увидел, что она закурила
сигарету. За все двенадцать лет их брака он мог сосчитать по пальцам,
сколько сигарет она выкурила, - и то она делала это только из вежливос-
ти, чтобы составить компанию какой-нибудь курящей гостье. Позднее, когда
Дик налил себе и Грэхему виски с содовой, она удивила его своей просьбой
дать и ей стаканчик.
- Смотри, это с шотландским виски, - предупредил он.
- Ничего, совсем малюсенький, - настаивала она, - и тогда мы будем
как три старых добрых товарища и поговорим обо всем на свете. А когда
наговоримся, я спою вам "Песнь Валькирии".
Она говорила больше, чем обычно, и всячески старалась заставить мужа
показать себя во всем блеске. Дик это заметил, но решил исполнить ее же-
лание и выступил с импровизацией на тему о белокурых солнечных героях.
"Она хочет, чтобы Дик показал себя", - подумал Грэхем.
Но едва ли Паола могла сейчас желать, чтобы они состязались, - она
просто с восхищением смотрела на этих двух представителей человеческой
породы: они были прекрасны и оба принадлежали ей.
"Они говорят об охоте на крупную дичь, - подумала она, - но разве
когда-нибудь маленькой женщине удавалось поймать такую дичь, как эти
двое?"
Паола сидела на диване, поджав ноги, и ей был виден то Грэхем, удобно
расположившийся в глубоком кресле, то Дик: опираясь на локоть, он лежал
подле нее среди подушек. Она переводила взгляд с одного на другого, и
когда мужчины заговорили о жизненных схватках и борьбе - как реалисты,
трезво и холодно, - ее мысли устремились по тому же руслу, и она уже
могла хладнокровно смотреть на Дика, без той мучительной жалости, кото-
рая все эти дни сжимала ей сердце.
Она гордилась им, - да и какая женщина не стала бы гордиться таким
статным, красивым мужчиной, - но она его уже не жалела. Они правы. Жизнь
- игра. В ней побеждают самые ловкие, самые сильные. Разве они оба много
раз не участвовали в такой борьбе, в таких состязаниях? Почему же нельзя
и ей? И по мере того как она смотрела на них и слушала их, этот вопрос
вставал перед ней все с большей настойчивостью.
Они отнюдь не были анахоретами, эти двое, и, наверное, разрешали себе
многое в том прошлом, из которого, как загадки, вошли в ее жизнь. Они
знавали такие дни и такие ночи, в которых женщинам - по крайней мере
женщинам, подобным Паоле, - отказано. Что касается Дика, то в его скита-
ниях по свету он, бесспорно, - она сама слышала всякие разговоры на этот
счет, - сближался со многими женщинами. Мужчина всегда остается мужчи-
ной, особенно такие, как эти двое! И ее обожгла ревность к их случайным,
неведомым подругам, и ее сердце ожесточилось. "Они пожили всласть и ни в
чем не знали отказа", - вспомнилась ей строчка из Киплинга.
Жалость? А почему она должна жалеть их больше, чем они жалеют ее? Все
это слишком огромно, слишком стихийно, здесь нет места жалости. Втроем
они участвуют в крупной игре, и кто-нибудь должен проиграть. Увлекшись
своими мыслями, она уже рисовала себе возможный исход игры. Обычно она
боялась таких размышлений, но стаканчик виски придал ей смелости. И
вдруг ей представилось, что конец будет страшен; она видела его как бы
сквозь мглу, но он был страшен.
Ее привел в себя Дик, он водил рукой перед ее глазами, как бы отстра-
няя какое-то видение.
- Померещилось что-нибудь? - поддразнил он ее, стараясь поймать ее
взгляд.
Его глаза смеялись, но она уловила в них что-то, заставившее ее не-
вольно опустить длинные ресницы. Он знал. В этом уже нельзя было сомне-
ваться. Он знал. Именно это она прочла в его взгляде и потому опустила
глаза.
- "Цинтия, Цинтия, мне показалось!.." - весело стала она напевать; и
когда он опять заговорил, она потянулась к его недопитому стакану и сде-
лала глоток.
Пусть будет что будет, сказала она себе, а игру она доиграет. Хоть
это и безумие, но это жизнь, она живет. Так полно она еще никогда не жи-
ла. И эта игра стоила свеч, какова бы ни была потом расплата. Любовь?
Разве она когда-нибудь по-настоящему любила Дика той любовью, на какую
была способна теперь? Не принимала ли она все эти годы нежность и при-
вычку за любовь? Ее взор потеплел, когда она взглянула на Грэхема: да,
вот Грэхем захватил ее, как никогда не захватывал Дик.
Она не привыкла к столь крепким напиткам, ее сердце учащенно билось,
и Дик, как бы случайно на нее посматривая, отлично понимал, почему так
ярко блестят ее глаза и пылают щеки и губы.
Он говорил все меньше, и беседа, точно по общему уговору, затихла.
Наконец он взглянул на часы, встал, зевнул, потянулся и заявил:
- Пора и на боковую. Белому человеку осталось мало спать. Выпьем, что
ли, на ночь, Иван?
Грэхем кивнул; оба чувствовали потребность подкрепиться.
- А ты? - спросил Дик жену.
Но Паола покачала головой, подошла к роялю и принялась убирать ноты;
мужчины приготовили себе напитки.
Грэхем опустил крышку рояля, а Дик ждал уже в дверях, и когда все они
вышли из комнаты, он оказался на несколько шагов впереди. Паола попроси-
ла Грэхема тушить свет во всех комнатах, через которые они проходили.
В том месте, где Грэхему надо было сворачивать к себе в башню. Дик
остановился.
Грэхем погасил последнюю лампочку.
- Да не эту... глупый, - услышал Дик голос Паолы. - Эта горит всю
ночь.
Дик не слышал больше ничего, но кровь бросилась ему в голову. Он
проклинал себя, он вспомнил, что когда-то сам целовался, пользуясь тем-
нотой. И теперь он совершенно точно представлял себе, что произошло в
этой темноте, длившейся мгновение, пока лампочка не вспыхнула снова.
У него не хватило духа взглянуть им в лицо, когда они нагнали его. Не
желал он также видеть, как честные глаза Паолы спрячутся за опущенными
ресницами; он медлил и мял сигару, тщетно подыскивая слова для непринуж-
денного прощания.
- Как идет ваша книга? Какую главу вы пишете? - наконец крикнул он
вслед удалявшемуся Грэхему и почувствовал, что Паола коснулась его руки.
Держась за его руку, она раскачивала ее и шла рядом с ним, болтая и
подпрыгивая, словно расшалившаяся девочка. Он же печально размышлял о
том, какую еще она изобретет хитрость, чтобы сегодня уклониться от обыч-
ного поцелуя на ночь, от которого уже так давно уклонялась.
Видимо, она так и не успела ничего придумать; а они уже дошли до того
места, где им надо было разойтись в разные стороны. Поэтому, все еще
раскачивая его руку и оживленно болтая всякий вздор, она проводила Дика
до его рабочего кабинета. И тут он сдался. У него не хватило ни сил, ни
упорства, чтобы ждать новой уловки. Сделав вид, будто вспомнил что-то,
он довел ее до своего письменного стола и взял с него случайно попавшее
под руку письмо.
- Я дал себе слово отправить завтра утром ответ с первой же машиной,
- сказал он, нажимая кнопку диктофона, и принялся диктовать.
Она еще с минуту не выпускала его руки. Затем он почувствовал про-
щальное пожатие ее пальцев, и она прошептала:
- Спокойной ночи!
- Спокойной ночи, детка, - ответил он машинально, продолжая диктовать
и как бы не замечая ее ухода.
И продолжал до тех пор, пока ее шаги не стихли в отдалении.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
На следующее утро Дик, диктуя Блэйку ответы на письма, не раз готов
был все это бросить.
- Позвоните Хеннесси и Менденхоллу, - сказал он, когда Блэйк собрал
свои бумаги и поднялся, чтобы уйти. - Поймайте их в конюшнях для молод-
няка и скажите: пусть сегодня не приходят, лучше завтра утром.
Но тут появился Бонбрайт и приготовился, как обычно, стенографировать
в течение часа разговоры Дика с его управляющими.
