хем натолкнулся на Паолу, грациозно склонившуюся над листом плотной бу-
маги, прикрепленным кнопками к столу; вокруг были разложены огромные
папки, набитые архитектурными проектами: она чертила план деревянного
бунгало для мудрецов из "Мадроньевой рощи".
- Очень трудно, - вздохнула она. - Дик уверяет, что если уж строить,
так надо строить на семерых. Пока у нас четверо, но ему хочется, чтобы
непременно было семь. Он говорит, что нечего заботиться о душах, ваннах
и других удобствах, - разве философы купаются? И он пресерьезно настаи-
вает на том, чтобы поставить семь плит и сделать семь кухонь: будто бы
именно из-за столь низменных предметов они вечно ссорятся.
- Кажется, Вольтер ссорился с королем из-за свечных огарков? - спро-
сил Грэхем, любуясь ее грациозной и непринужденной позой. Тридцать во-
семь лет? Невероятно! Она казалась просто школьницей, раскрасневшейся
над трудной задачей. Затем ему вспомнилось замечание миссис Тюлли о том,
что Паола - взрослое дитя.
И он изумлялся: неужели это она тогда, у коновязи под дубами, показа-
ла двумя фразами, что отлично понимает; насколько грозно создавшееся по-
ложение? "Я понимаю", - сказала она. Что она понимала? Может быть, она
сказала это случайно, не придавая своим словам особого значения? Но ведь
она же вся трепетала и тянулась к нему, когда они пели вместе цыганскую
песню. Уж это-то он знал наверняка. А с другой стороны, разве он не ви-
дел, с каким увлечением она слушала игру Доналда Уэйра? Однако сердце
тут же подсказало ему, что со скрипачом было совсем другое. При этой
мысли он невольно улыбнулся.
- Чему вы смеетесь? - спросила Паола. - Конечно, я знаю, что я не ар-
хитектор! Но хотела бы я видеть, как вы построите дом для семи философов
и выполните все нелепые требования Дика!
Вернувшись в свою башню и положив перед собой, не раскрывая их, книги
об Андах, Грэхем, покусывая губы, предался размышлениям. Нет, это не
женщина, это все-таки дитя... Или... она притворяется наивной? Понимает
ли она действительно, в чем дело? Должна бы понимать. Как же иначе? Ведь
она знает людей, знает жизнь. И она очень мудра. Каждый взгляд ее серых
глаз говорит о самообладании и силе. Вот именно - о внутренней силе! Он
вспомнил первый вечер, когда в ней время от времени словно вспыхивали
отблески стали, драгоценной, чудесной стали. И он вспомнил, как сравни-
вал тогда ее силу со слоновой костью, резной перламутровой раковиной, с
плетеной сеткой из девичьих волос...
А теперь, после короткого разговора у коновязи и цыганской песни,
всякий раз, как их взоры встречаются, оба они читают в глазах друг друга
невысказанную тайну.
Тщетно перелистывал он лежавшие перед ним книги в поисках нужных ему
сведений, потом сделал попытку продолжать без них, но не мог написать ни
слова... Нестерпимое беспокойство овладело им. Грэхем схватил расписа-
ние, ища подходящий поезд, отшвырнул его, схватил трубку внутреннего -
телефона и позвонил в конюшни, прося оседлать Альтадену.
Стояло чудесное утро; калифорнийское лето только начиналось. Над
дремлющими полями не проносилось ни дуновения; раздавались лишь крики
перепелов и звонкие трели жаворонков. Воздух был напоен благоуханием си-
рени, и, когда Грэхем проезжал сквозь ее душистые заросли, он услышал
гортанный призыв Горца и ответное серебристое ржание Принцессы Фозринг-
тонской.
Почему он здесь и под ним лошадь Дика Форреста, спрашивал себя Грэ-
хем, почему он все еще не едет на станцию, чтобы сесть в первый же по-
езд, найденный им сегодня в расписании? И он ответил себе с горечью, что
эти колебания, эта странная нерешительность в мыслях и поступках - для
него новость. А впрочем, - и тут он весь как бы загорелся, - ему дана
одна только жизнь, и есть одна только такая женщина на свете!
Он отъехал в сторону, чтобы пропустить стадо ангорских коз. Здесь бы-
ли самки, несколько сот; пастухи-баски медленно гнали их перед собой и
часто давали им отдыхать, ибо рядом с каждой самкой бежал козленок. За
оградой загона он увидел маток с новорожденными жеребятами, а услышав
предостерегающий возглас, мгновенно свернул на боковую дорожку, чтобы не
столкнуться с табуном из тридцати годовалых жеребят, которых куда-то пе-
регоняли. Их возбуждением заразились все обитатели этой части имения,
воздух наполнился пронзительным ржанием, призывным и ответным. Взбешен-
ный присутствием и голосами стольких соперников, Горец носился взад и
вперед по загону и все вновь издавал свой трубный призыв, словно желая
всех убедить, что он самый сильный и замечательный жеребец, когда-либо
существовавший на земле.
К Грэхему неожиданно подъехал Дик Форрест на
Капризнице. Он сиял от восторга, что среди подвластных ему созданий
разыгралась такая буря.
- Природа зовет! Природа, - проговорил он нараспев, здороваясь с Грэ-
хемом, и остановил свою лошадь, хотя это едва ли можно было назвать ос-
тановкой: золотисто-рыжая красавица кобыла, не переставая, плясала под
ним, тянулась зубами то к его ноге, то к ноге Грэхема и, разгневанная
неудачей, бешено рыла копытом землю и брыкалась - раз, два раза, десять
раз.
- Эта молодежь, конечно, ужасно злит Горца, - сказал Дик, смеясь. -
Вы знаете его песню? "Внемлите мне! Я - Эрос. Я попираю холмы. Моим зо-
вом полны широкие долины. Кобылицы слышат меня на мирных пастбищах и
вздрагивают, ибо они знают меня. Земля жирна, и соков полны деревья. Это
весна. Весна - моя. Я царь в моем царстве весны. Кобылицы помнят мой го-
лос, - он жил в крови их матерей. Внемлите! Я - Эрос. Я попираю холмы,
и, словно герольды, долины разносят мой голос, возвещая о моем приближе-
нии".
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
После отъезда тетки Паола исполнила свою угрозу, и дом наводнили гос-
ти. Казалось, она вспомнила обо всех, кто давно ожидал приглашения, и
лимузин, встречавший гостей на станции за восемь миль от усадьбы, редко
возвращался пустым. Среди приехавших были певцы, музыканты и всякая ар-
тистическая публика, а также стайка молодых девушек с неизбежной свитой
молодых людей; все комнаты и коридоры Большого дома были набиты мамаша-
ми, тетками и пожилыми трезвенниками, а на прогулках они занимали нес-
колько машин.
Грэхем спрашивал себя: не нарочно ли Паола окружает себя всей этой
толпой? Сам он окончательно забросил свою книгу, купался с самыми рети-
выми купальщиками перед завтраком, принимал участие в прогулках верхом
по окрестностям и во всех прочих развлечениях, которые затевались и в
доме и вне Лома.
Вставали рано и ложились поздно. Дик, который обычно не изменял свое-
му правилу появляться среди гостей не раньше полудня, просидел однажды
целую ночь напролет за покером в бильярдной. Грэхем тоже участвовал в
игре и был вознагражден за бессонную ночь, когда на рассвете к ним нео-
жиданно вошла Паола - тоже после "белой ночи", как она выразилась, хотя
бессонница ничуть не повлияла ни на ее цвет лица, и на самочувствие. И
Грэхему приходилось держать себя в руках, чтобы не смотреть на нее слиш-
ком часто, когда она составляла золотистые шипучие смеси для подкрепле-
ния усталых игроков с ввалившимися, посоловелыми глазами. Она заставляла
их бросать карты и посылала выкупаться перед работой или новыми развле-
чениями.
Никогда теперь Паола не бывала одна, и Грэхему оставалось только
примкнуть к окружавшей ее компании. Хотя в Большом доме беспрестанно
танцевали танго и фокстрот, она танцевала редко и всегда с молодежью.
Впрочем, один раз она пригласила Грэхема на старомодный вальс, причем
насмешливо объявила расступившимся перед ними молодым людям:
- Смотрите, вот ваши предки исполняют допотопный танец.
После первого же тура они вполне приноровились друг к другу. Паола, с
той особой чуткостью, которая делала из нее такую исключительную акком-
паниаторшу и наездницу, подчинялась властным движениям своего кавалера,
и скоро зрителям стало казаться, что оба они только части единого сла-
женного механизма. Через несколько туров, когда Грэхем почувствовал, что
Паола вся отдается танцу и их ритмы в совершенстве согласованы, он решил
испробовать разные фигуры и ритмические паузы. Хотя их ноги не отрыва-
лись от пола, эта вальсирующая пара казалась парящей. Дик воскликнул:
- Смотрите! Плывут! Летят! Они танцевали под "Вальс Саломеи" и вместе
с медленно затихающими звуками наконец замерли.
Слова были излишни. Молча, не глядя друг на друга, вернулись они к
остальным и услышали, как Дик заявил:
- Эй, вы, желторотые юнцы, цыплята и всякая мелюзга! Видели, как мы,
старики, танцуем? Я не возражаю против новых танцев, имейте это в виду,
- они красивы и изящны; но я думаю, что вам не вредно было бы научиться
и вальсировать. А то когда вы начинаете, получается один позор. Мы, ста-
рики, тоже кое-что умеем, что и вам бы уметь не мешало.
- Например? - спросила одна из девиц.
- Хорошо, я сейчас скажу. Пусть от молодого поколения несет бензином,
это еще ничего...
Взрыв протеста на миг заглушил голос Дика.
- Я знаю, что и от меня несет, - продолжал он. - Но вы все изменили
добрым старым способам передвижения. Среди вас нет ни одной девицы, ко-
торая могла бы состязаться с Паолой в ходьбе, а мы с Грэхемом так заго-
няем любого юношу, что он без ног останется. О, я знаю, вы мастера уп-
равлять всякими машинами, но среди вас нет ни одного, кто умел бы сидеть
как следует на настоящей лошади. А править парой настоящих рысаков - ку-
да уж вам! Да и многие ли из вас, столь успешно маневрирующих на ваших
моторных лодках в укрытой бухте, сумели бы взяться за руль старомодной
шхуны или шлюпа и благополучно вывести судно в открытое море?
- А все-таки мы попадаем, куда нам надо, - возразила та же девица.
- Не отрицаю, - отвечал Дик. - Но вы не всегда делаете это красиво. А
вот вам ситуация, которая для вас совершенно недоступна: представьте се-
бе Паолу, которая правит четверкой взмыленных коней и, держа ногу на
тормозе, несется по горной дороге.
В одно жаркое утро под прохладными аркадами большого двора, возле
Грэхема, читавшего журнал, собралось несколько человек; среди них была и
Паола. Поговорив с ними, он через некоторое время снова взялся за чтение
и так увлекся, что совсем забыл об окружающих, пока у него не возникло
ощущение наступившей вокруг тишины. Он поднял глаза. Осталась только Па-
ола. Все остальные разбрелись, он слышал их смех, доносившийся с той
стороны двора. Но что с Паолой? Его поразило выражение ее лица и глаз.
Она смотрела на него не отрываясь; в ее - взгляде было сомнение, раз-
думье, почти страх; и все же в этот краткий миг он успел заметить, что
ее глубокий взор как бы вопрошал о чем-то, - так вопрошал бы взор чело-
века открывшуюся перед ним книгу судьбы. Затем ее ресницы дрогнули и
опустились, а щеки порозовели, - в этом не могло быть сомнения. Дважды
ее губы дрогнули, она как бы силилась что-то сказать, но, застигнутая
врасплох, не могла собрать свои мысли.
Грэхем вывел ее из этого тягостного состояния, спокойно заметив:
- А знаете, я только что читал де Врие, как он превозносит Лютера
Бербанка за его работы; и мне кажется, что Дик в мире домашних животных
играет такую же роль, как Бербанк в растительном мире. Вы тут прямо тво-
рите жизнь, создавая из живого вещества новые, полезные и прекрасные
формы.
Паола, успевшая тем временем овладеть собой, рассмеялась, с удо-
вольствием принимая эту похвалу.
- И когда я смотрю на все, что здесь вами достигнуто, - продолжал
Грэхем с мягкой серьезностью, - мне остается пожалеть о даром истрачен-
ной юности. Почему я так ничего и не создал в жизни? Я ужасно завидую
вам обоим.
- Мы действительно ответственны за появление на свет множества су-
ществ, - сказала Паола, - сердце замирает, когда подумаешь об этой от-
