прямым, открытым взглядом.
"Понимает?" - подумал он; и эта мысль обожгла его огнем. Он не нашел-
ся, что ответить, и не смог предотвратить холодный, вызывающий смешок, с
которым она отвернулась и ушла в дом.
Большой дом продолжал пустеть. Тетка Паолы, миссис Тюлли, к досаде
Грэхема (он надеялся узнать от нее многое о Паоле), уехала, погостив
всего несколько дней. Говорили, что она, может быть, приедет опять, на
более продолжительное время. Но она только что вернулась из Европы, и
ей, по ее словам, необходимо было сделать сначала множество обязательных
визитов, а затем уже думать о собственных удовольствиях.
Критик О'Хэй намеревался пробыть еще с неделю, чтобы оправиться от
поражения, нанесенного ему во время атаки философов. Вся эта история бы-
ла задумана и подстроена Диком. Битва началась ранним вечером: как будто
случайное замечание Эрнестины дало повод Аарону Хэнкоку бросить первую
бомбу в чащу глубочайших убеждений О'Хэя. Дар-Хиал, его горячий и нетер-
пеливый союзник, обошел его с фланга своей цинической теорией музыки и
открыл по критику огонь с тыла. Бой продолжался до тех пор, пока
вспыльчивый ирландец, вне себя от наносимых ему искусными спорщиками
словесных ударов, не принял, облегченно вздохнув, предложение Терренса
Мак-Фейна отдохнуть и спуститься с ним в бильярдную - тихий приют, где
они были бы вдали от этих варваров подкрепить себя смесью соответствую-
щих напитков и в самом деле поговорить по душам о музыке. В два часа ут-
ра неуязвимый для вина и все еще шествующий твердой поступью Терренс
уложил совершенно пьяного и осоловевшего О'Хэя в постель.
- Ничего, - сказала на другой день Эрнестина О'Хэю с задорным блеском
в глазах, выдававшим ее участие в заговоре. - Этого следовало ожидать:
от наших горе-философов и святой запьет!
- Я думал, что с Терренсом вы в полной безопасности, - насмешливо до-
бавил Дик. - Вы же оба ирландцы. Я и забыл, что Терренса ничем не прой-
мешь. Знаете, простившись с вами, он еще забрел ко мне поболтать. И - ни
в одном глазу. Так, мимоходом, он упомянул о том, что вы оба опрокинули
по стаканчику. И я... мне в голову не могло прийти... что он... так вас
подвел...
Когда Льют и Эрнестина уехали в Санта-Барбара, Берт и Рита тоже
вспомнили свой давно забытый очаг в Сакраменто. Правда, в тот же день
прибыло несколько художников, которым покровительствовала Паола. Но их
почти не было видно, ибо они проводили целые дни в горах, разъезжая в
маленьком экипаже с кучером, или курили длинные трубки в бильярдной.
Жизнь в Большом доме, чуждая условностям, текла своим чередом. Дик
работал. Грэхем работал. Паола продолжала уединяться в своем флигеле.
Мудрецы из "Мадроньевой рощи" приходили пообедать и поговорить и, если
Паола не играла, порой разглагольствовали целый вечер. По-прежнему сва-
ливались как снег на голову гости из Сакраменто, Уикенберга и других го-
родов, расположенных в долине, но О-Чай и остальные слуги не терялись, и
Грэхем был не раз свидетелем того, как целую толпу нежданных гостей че-
рез двадцать минут после их приезда уже угощали превосходным обедом. Все
же случалось - правда, редко, - что за стол садились только Дик с Паолой
и Грэхем; и когда после обеда мужчины болтали часок перед ранним отходом
ко сну, она играла для себя мягкую и тихую музыку и исчезала раньше, чем
они.
Но однажды в лунный вечер неожиданно нагрянули и Уатсоны, и Мэзоны, и
Уомболды, и составилось несколько партий в бридж. Грэхем как-то не попал
ни в одну. Пасла сидела у рояля. Когда он приблизился к ней, то уловил в
ее глазах мгновенно вспыхнувшее выражение радости, но оно так же быстро
исчезло. Она сделала легкое движение, точно желая встать ему навстречу,
- это так же не ускользнуло от него, как и мгновенное усилие воли, кото-
рым она заставила себя спокойно остаться на месте.
И вот она опять такая же, какой он привык ее видеть. "Хотя, в сущнос-
ти, много ли я ее видел?" - думал Грэхем, болтая всякий вздор и роясь
вместе с ней в куче нот. Он пробовал с ней то один, то другой романс, и
его высокий баритон сливался с ее мягким сопрано, и притом так удачно,
что игравшие в бридж не раз кричали им "бис".
- Да, - сказала она в перерыве между двумя романсами, - меня прямо
тоска берет, так мне хочется опять побродить с Диком по свету. Если б
можно было уехать завтра же! Но Дику пока нельзя. Он слишком связан сво-
ими опытами и изобретениями. Как вы думаете, чем он занят теперь? Ему
мало всех этих затей. Он еще намерен совершить переворот в торговле - по
крайней мере здесь, в Калифорнии и на Тихоокеанском побережье - и заста-
вить закупщиков приезжать к нему в имение.
- Они уже и так приезжают, - сказал Грэхем. - Первый, кого я здесь
встретил, был покупатель из Айдахо.
- Да, но Дик хочет, чтобы это вошло в обычай: пусть покупатели явля-
ются сюда скопом, в определенное время, и пусть это будут не просто тор-
ги - хотя для возбуждения интереса он устроит и торги, - а настоящая
ежегодная ярмарка, которая должна продолжаться три дня и на которой бу-
дут продаваться только его товары. Он теперь чуть не все утра просижива-
ет с мистером Эгером и мистером Питтсом. Это его торговый агент и агент
по выставкам скота.
Паола вздохнула, и ее пальцы пробежали по клавишам.
- Ах, если бы только можно было уехать - в Тимбукту, Мокпхо, на край
света!
- Не уверяйте меня, что вы побывали в Мокпхо, - смеясь, заметил Грэ-
хем.
Она кивнула головой.
- Честное слово, были. Провалиться мне на этом самом месте! С Диком,
на его яхте, давным-давно. Мы, можно сказать, провели в Мокпхо наш медо-
вый месяц.
Грэхем, беседуя с нею о Мокпхо, старался отгадать: умышленно она то и
дело упоминает о муже или нет?
- Мне казалось, что вы считаете эту усадьбу прямо раем.
- Конечно, конечно! - поспешила она его заверить. - Но не знаю, что
на меня нашло за последнее время. Я чувствую, что мне почему-то непре-
менно надо уехать. Может быть, весна действует... Колдуют боги красноко-
жих... Если бы только Дик не работал до потери сознания и не связывался
с этими проектами! Знаете, за все время, что мы женаты, моей единствен-
ной серьезной соперницей была земля, сельское хозяйство. Дик очень пос-
тоянен, а имение действительно его первая любовь. Он все здесь создал и
наладил задолго до того, как мы встретились, когда он и не подозревал о
моем существовании.
- Давайте попробуем этот дуэт, - вдруг сказал Грэхем, ставя перед ней
на пюпитр какие-то ноты.
- О нет, - запротестовала она, - ведь эта песня называется "Тропою
цыган", она меня еще больше расстроит. - И Паола стала напевать первую
строфу:
За паттераном цыган плывем,
Где зори гаснут - туда...
Пусть ветер шумит, пусть джонка летит -
Не все ли равно куда?
- Кстати, что такое цыганский паттеран? - спросила она, вдруг оборвав
песню. - Я всегда думала, что это особое наречие, цыганское наречие -
ну, вроде французского patoi [12]; и мне казалось нелепым, как можно
следовать по миру за наречием, точно это филологическая экскурсия.
- В известном смысле паттеран и есть наречие, - ответил он. - Но оно
значит всегда одно и то же: "Я здесь проходил". Паттеран - это два пру-
тика, перекрещенные особым образом и оставленные на дороге; но оба пру-
тика непременно должны быть взяты у деревьев или кустарников разной по-
роды. Здесь, в имении, паттеран можно было бы сделать из веток мансаниты
и мадроньо, дуба и сосны, бука и ольхи, лавра и ели, черники и сирени.
Это знак, который цыгане оставляют друг другу: товарищ - товарищу, воз-
любленный - возлюбленной. - И он, в свою очередь, стал напевать:
И опять, опять дорогой морей,
Знакомой тропой плывем -
Тропою цыган, за тобой, паттеран,
Весь шар земной обойдем.
Паола качала в такт головой, потом ее затуманенный взгляд скользнул
по комнате и задержался на играющих; но она сейчас же стряхнула с себя
мечтательную рассеянность и поспешно сказала:
- Одному богу известно, сколько в иных из нас этой цыганской стихии.
Во мне ее хоть отбавляй. Несмотря на свои буколические наклонности, Дик
- прирожденный цыган. Судя по тому, что он мне о вас рассказывал, и в
вас это сидит очень крепко.
- В сущности, - заметил Грэхем, - настоящий цыган - именно белый че-
ловек; он, так сказать, цыганский король. Он был всегда гораздо более
отважным и неугомонным кочевником, и снаряжение у него было хуже, чем у
любого цыгана. Цыгане шли по его следам, а не он по их. Давайте попробу-
ем спеть...
И в то время как они пели смелые слова беззаботновеселой песенки,
Грэхем смотрел на Паолу и дивился - дивился и ей и себе. Разве ему место
здесь, подле этой женщины, под крышей ее мужа? И все-таки он здесь, хотя
должен был бы уже давно уехать. После стольких лет он, оказывается, не
знал себя. Это какое-то наваждение, безумие. Нужно немедленно вырваться
отсюда. Он и раньше испытывал такие состояния, словно он околдован, обе-
зумел, и всегда ему удавалось вырваться на свободу. "Неужели я с годами
размяк?" - спрашивал себя Грэхем. Или это безумие сильнее и глубже все-
го, что было до сих пор? Ведь это же посягательство на его святыни,
столь дорогие ему, столь ревниво и благоговейно оберегаемые в тайниках
души: он еще ни разу не изменял им.
Однако он не вырвался из плена. Он стоял рядом с ней и смотрел на ве-
нец ее каштановых волос, где вспыхивали золотисто-бронзовые искры, на
прелестные завитки возле ушей. Пел вместе с нею песню, воспламеняющую
его и, наверное, ее, - иначе и быть не могло при ее натуре и тех проб-
лесках чувства, которое она нечаянно и невольно ему выдала.
"Она - чародейка, и голос - одно из ее очарований", - думал он, слу-
шая, как этот голос, такой женственный и выразительный и такой непохожий
на голоса всех других женщин на свете, льется ему в душу. Да, он
чувствовал, он был глубоко уверен, что частица его безумия передалась и
ей; что они оба испытывают одно и то же; что это - встреча мужчины и
женщины.
Не только он, оба они пели с тайным волнением - да, несомненно; и эта
мысль еще сильнее опьяняла его. А когда они дошли до последних строк и
их голоса, сливаясь, затрепетали, в его голосе прозвучало особое тепло и
страсть:
Дикому соколу - ветер да небо,
Чащи оленю даны,
А сердце мужчины - женскому сердцу,
Как в стародавние дни.
А сердце мужчины - женскому сердцу...
В шатрах моих свет погас, -
Но у края земли занимается утро,
И весь мир ожидает нас! [13]
Когда замер последний звук, Грэхем посмотрел на
Паолу, ища ее взгляда, но она сидела несколько мгновений неподвижно,
опустив глаза на клавиши, и когда затем повернула к нему голову, он уви-
дел обычное лицо маленькой хозяйки Большого дома, шаловливое и улыбающе-
еся, с лукавым взором. И она сказала:
- Пойдем подразним Дика, он проигрывает.
Я никогда не видела, чтобы за картами он выходил из себя, но он ужас-
но нелепо скисает, если ему долго не везет. А играть любит, - продолжала
она, идя впереди Грэхема к карточным столам. - Это один из его способов
отдыхать. И он отдыхает. Раз или два в год он садится за покер и может
играть всю ночь напролет и доиграться до чертиков.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
После того дня, когда они спели вместе цыганскую песню, Паола вышла
из своего затворничества, и Грэхему стало нелегко сидеть в башне и вы-
полнять намеченную работу. В течение всего утра до него доносились то
обрывки песен и оперных арий, которые она распевала в своем флигеле, то
ее смех и возня с собаками на большом дворе, то приглушенные звуки рояля
в музыкальной комнате, где Паола теперь проводила долгие часы. Однако
Грэхем, по примеру Дика, посвящал утренние часы работе и редко встречал-
ся с Паолой раньше второго завтрака.