немецкой фирмы. Пригласите его пообедать, закажите вино и все, что там
найдется самого лучшего, и не позволяйте ему платить - счет пришлите мне.
Жена и дети Лайта живут в Гонолулу, и я знаю, что заработок его нужен для
них. Он отсылает им большую часть этого заработка, а сам живет
отшельником...
И поговорите с ним о Коне. Здесь он оставил свое сердце. Расскажите
ему о Коне побольше - все, что знаете.
ШУТНИКИ С НЬЮ-ГИБСОНА
1
- Сказать по правде, я даже боюсь везти вас на Нью-Гиббон, - сказал
Дэвид Гриф. - Ведь пока вы и англичане не уехали с острова и не развязали
мне рук, я ничего не мог добиться и топтался на месте.
Валленштейн, германский резидент из Бугенвиля, налил себе щедрую
порцию шотландского виски с содовой и улыбнулся.
- Мистер Гриф, мы преклоняемся перед вами, - сказал он на отличном
английском языке. - Вы совершили чудо на этом проклятом острове. И мы
больше не станем вмешиваться в ваши дела. Это действительно остров
дьяволов, а старый Кохо - самый главный дьявол. Сколько мы ни пытались
договориться с ним, все напрасно. Он страшный лжец и далеко не дурак.
Прямо-таки чернокожий Наполеон или Талейран, но только Талейран - людоед,
охотник за головами. Помнится, лет шесть тому назад я прибыл сюда с
английским крейсером. Негры тут же попрятались в зарослях, но некоторым не
удалось скрыться. Среди них была последняя жена Кохо. Ее подвесили за
руку, и она двое суток коптилась на солнце. Мы сняли ее, но она все равно
умерла. А потом в реке нашли еще трех женщин, погруженных по самую шею в
холодную проточную воду. У них были перебиты все кости. Очевидно, при
таком способе приготовления они должны стать вкуснее. Когда мы вытащили
этих несчастных, они еще дышали. Удивительно живучий народ! Самая старшая
из них протянула потом, кажется, дней десять... Да, вот вам примерное
"меню" Кохо. Настоящий дикий зверь. И как вам удалось усмирить его,
остается для нас загадкой.
- Я бы не сказал, что мы его усмирили, - ответил Гриф, - хоть иногда
он приходит на плантацию и чуть ли не ест из рук.
- Да, но все-таки вы добились куда большего, чем мы со всеми нашими
крейсерами. Ни немцы, ни англичане его в глаза не видели. Вы были
первый...
- Нет, не я, - возразил Гриф, - первым был Мак-Тэвиш.
- Ах да, я помню его. Такой маленький, сухощавый шотландец. Его еще
называли "Миротворец".
Гриф кивнул.
- Я слышал, что жалованье, которое он получает у вас, больше, чем мое
или английского резидента?
- Боюсь, что так. И поверьте - только не обижайтесь, пожалуйста, - он
стоит этих денег. Мак-Тэвиш всегда там, где пахнет резней. Он просто маг и
волшебник. Без него мне никогда бы не обосноваться на Нью-Гиббоне. Сейчас
он на Малаите расчищает плантацию.
- Первую?
- Да. На всей Малаите нет даже фактории. До сих пор вербовщики
обтягивают свои лодки колючей проволокой. И вот теперь там разбита
плантация. Ну что же, через полчаса мы будем на месте. - Гриф протянул
гостю бинокль. - Вон там, слева от бунгало, вы видите навесы для лодок.
Сзади - бараки. А справа - навесы для копры. Мы уже высушиваем немало
копры. Старый Кохо настолько цивилизовался, что заставляет своих людей
собирать для нас кокосовые орехи. А вон и устье реки, в которой вы нашли
трех искалеченных женщин.
"Уондер" под всеми парусами шел прямо к месту якорной стоянки. Судно,
подгоняемое легким бризом, лениво покачивалось на стеклянной поверхности
моря, подернутого легкой рябью. Заканчивался сезон дождей, воздух был
тяжелый и насыщенный влагой, по небу неслись бесформенные массы
причудливых облаков. Они заволакивали остров серой пеленой, сквозь которую
мрачно проступали извилистые очертания берегов и горные вершины. Один мыс
обжигали горячие лучи солнца, а другой, в какой-нибудь миле поодаль,
заливали потоки дождя.
Нью-Гиббон - сырой, богатый и дикий остров - расположен в пятидесяти
милях от Шуазеля. Географически он входит в группу Соломоновых островов, а
политически лежит как раз на границе между английской и немецкой сферами
влияния и поэтому находится под объединенным контролем резидентов Англии и
Германии. Однако контроль этот существовал только на бумаге, в решениях,
вынесенных колониальными ведомствами обеих стран. Фактически никакого
контроля не было и в помине. Ловцы трепангов и близко не подходили к
Нью-Гиббону. Торговцы сандаловым деревом, умудренные горьким опытом, тоже
перестали навещать его. Вербовщикам не удалось завербовать здесь ни одного
туземца для работы на плантациях, а после того, как на шхуне "Дорсет" был
вырезан весь экипаж, они вообще не наезжали сюда.
Позднее одна немецкая компания попыталась разбить на Нью-Гиббоне
плантацию кокосовых пальм; но когда несколько управляющих и много рабочих
сложили здесь свои головы, плантация была заброшена. Немецким и английским
крейсерам так и не удалось заставить чернокожих обитателей Нью-Гиббона
внять голосу рассудка. Четырежды миссионеры начинали свое мирное
наступление на остров и каждый раз спасались бегством, бросив тех, кто
погиб от ножа и болезней.
Снова прибывали крейсеры, снова туземцев усмиряли, но усмирить никак
не могли. Они прятались в зарослях кустарника и дружно смеялись под вой
снарядов. Когда военные корабли уходили, они снова строили свои травяные
хижины, сожженные белыми, и снова складывали печи стародедовским способом.
Нью-Гиббон - большой остров: миль полтораста в длину и семьдесят пять
в ширину. Наветренный скалистый берег почти недоступен для судов: ни
бухты, ни удобной якорной стоянки. Населяли его десять племен, которые
постоянно враждовали между собой, по крайней мере до тех пор, пока не
появился Кохо. Силой оружия и хитрой политикой он, подобно Камехамеха,
объединил большинство племен в этакую конфедерацию. Кохо запрещал своим
подданым устанавливать какие бы то ни было связи с белыми и был совершенно
прав, поскольку европейская цивилизация не сулила для его народа ничего
хорошего. После последнего крейсера он был безраздельным хозяином острова,
но вот сюда прибыли Дэвид Гриф и Мак-Тэвиш-Миротворец; они высадились на
пустынном берегу, где когда-то стояли немецкое бунгало, бараки и дома
английских миссионеров.
Война следовала за войной, короткое перемирие - и снова война.
Маленький, сухощавый шотландец умел не только устанавливать мир, но и
учинить резню. Ему мало было одного побережья; он привез с Малаиты
бушменов и прошел по кабаньим тропам в глубину джунглей. Он сжигал деревни
до тех пор, пока Кохо не надоело отстраивать их заново, а когда Мак-Тэвиш
захватил в плен старшего сына Кохо, вождю ничего не оставалось, как начать
переговоры. Во время этих переговоров Мак-Тэвиш установил весьма
своеобразный обменный курс на головы: за одного белого он обещал убивать
десять соплеменников Кохо. После того как Кохо убедился, что шотландец -
человек слова, на острове впервые воцарился прочный мир.
А Мак-Тэвиш тем временем выстроил бунгало и бараки, расчистил по
побережью джунгли и разбил плантацию. Потом он отправился на атолл
Тасмана, где бушевала чума; знахари утверждали, что зараза исходит от
плантации Грифа. Через год его снова призвали на Нью-Гиббон, чтобы
усмирить туземцев, и, уплатив штраф в размере двухсот тысяч кокосовых
орехов, старый вождь решил, что гораздо выгоднее поддерживать мир и
продавать кокосовые орехи, чем отдавать их даром. К тому времени он
утратил воинственный пыл юности, состарился и охромел на одну ногу: пуля
из винтовки Ли-Энфилда продырявила ему икру.
2
- Я знал одного малого на Гавайях, - сказал Гриф, - управляющего
сахарной плантацией; так вот он обходился в таких случаях молотком и
десятипенсовым гвоздем.
Они сидели на широкой веранде бунгало и наблюдали, как Уорс, здешний
управляющий, врачует больных. Это были рабочие из Нью-Джорджии, всего
человек двенадцать, и последним в очереди стоял парень, которому надо было
вырвать зуб. Первая попытка была неудачной. Уорс одной рукой вытирал пот
со лба, а в другой держал щипцы и помахивал ими в воздухе.
- И верно, сломал немало челюстей, - мрачно пробурчал Уорс.
Гриф покачал головой. Валленштейн улыбнулся и приподнял брови.
- Во всяком случае, он об этом не рассказывал, - ответил Гриф. -
Больше того, он уверял меня, что у него всегда получается с первого раза.
- Я видел, как это проделывают, когда плавал вторым помощником на
одном английском судне, - вставил капитан Уорд. - Наш старик пользовался
колотушкой, которой конопатят судно, и стальной свайкой. Он тоже выбивал
зуб с первого удара.
- По мне лучше щипцы, - пробурчал Уорс, засовывая их в рот
чернокожего.
Он начал тащить, но больной взвыл и едва не соскочил со стула.
- Да помогите же кто-нибудь, наконец, - взмолился управляющий, -
держите его крепче!
Гриф и Валленштейн схватили беднягу с двух сторон и прижали к спинке
стула. Однако тот яростно отбивался и все сильнее стискивал щипцы зубами.
Все четверо раскачивались из стороны в сторону. От жары и напряжения пот
лил с них градом. Пот лил и с пациента, но не от жары, а от страшной боли.
Вот опрокинулся стул, на котором он сидел. Уорс умолял своих помощников
приналечь еще немножко, приналег сам и, сдавив щипцы так, что зуб
хрустнул, изо всех сил дернул...
Из-за возни никто не заметил, как какой-то туземец небольшого роста,
прихрамывая, поднялся по ступенькам веранды, остановился на пороге и стал
с интересом смотреть на происходящее.
Кохо был очень консервативен. Его отец, дед и прадед не носили
одежды, Кохо тоже предпочитал ходить голым и обходился даже без
набедренной повязки. Многочисленные дырки в носу, губах и ушах
свидетельствовали о том, что когда-то Кохо обуревала страсть к украшениям.
Мочки его ушей были разорваны, и величину бывших отверстий можно было
легко определить по длинным полоскам иссохшего мяса, свисающим до самых
плеч. Теперь он заботился только об удобствах и одну из шести дырок в
правом ухе приспособил под короткую глиняную трубку. На нем был широкий
дешевый пояс из искусственной кожи, а за поясом блестело лезвие длинного
ножа. На поясе висела бамбуковая коробка с бетелем. В руке он держал
короткоствольную крупнокалиберную винтовку системы Снайдер. Он был
невообразимо грязен, весь в шрамах, и самый ужасный шрам оставила на левой
ноге пуля винтовки Ли-Энфилда, вырвав у него половину икры. Впалый рот
говорил о том, как мало зубов осталось у Кохо. Лицо его сморщилось, тело
высохло, и лишь маленькие черные глаза ярко блестели, и в них было столько
беспокойства и затаенной тоски, что они были больше похожи на обезьяньи
глаза, чем на человеческие.
Он смотрел и усмехался, как маленькая злая обезьянка. Нет ничего
удивительного в том, что он испытывал удовольствие при виде страданий
пациента, ибо мир, в котором он жил, был миром страданий. Ему не раз
причиняли боль, и еще чаще он причинял ее другим. Когда больной зуб был
наконец вырван и щипцы, проскрежетав по другим зубам, вытащили его наружу,
глаза старого Кохо радостно сверкнули. Он с восторгом смотрел на беднягу,
который упал на пол и отчаянно вопил, сжимая руками голову.
- Как бы он не потерял сознание, - сказал Гриф, склоняясь над негром.
- Капитан Уорд, дайте ему, пожалуйста, выпить. И вам самому надо выпить,
Уорс, вы дрожите, как осиновый лист.
- Пожалуй, и я выпью глоток, - сказал Валленштейн, вытирая со лба
