пот. Вдруг он увидел на полу тень Кохо, а потом и самого вождя. - Хэлло!
Это кто такой?
- Здравствуй, Кохо! - сердечно приветствовал его Гриф, но здороваться
за руку не стал.
Когда Кохо родился, колдуны запретили ему прикасаться к белому
человеку, и это стало табу.
Уорс и капитан "Уондера" Уорд тоже поздоровались с Кохо, но Уорс
нахмурился, когда увидел в руках Кохо снайдер, ибо строго-настрого
запретил бушменам приносить на плантацию огнестрельное оружие. Это тоже
было табу. Управляющий хлопнул в ладоши, и тотчас же прибежал
мальчик-слуга, завербованный в Сан-Кристобале. По знаку Уорса он отобрал у
Кохо винтовку и унес ее внутрь бунгало.
- Кохо, - сказал Гриф, представляя немецкого резидента, - это большой
хозяин из Бугенвиля, да-да, очень большой хозяин.
Кохо, очевидно, припомнил визиты немецких крейсеров и усмехнулся, а в
глазах у него вспыхнул недобрый огонек.
- Не здоровайтесь с ним за руку, Валленштейн, - предупредил Гриф. -
Это табу, понимаете? - Потом он сказал Кохо: - Честное слово, ты стал
очень уж жирный. Не хочешь ли жениться на новой Марии? А?
- Мой очень старый, - ответил Кохо, устало качая головой. - Мой не
любит Мария. Мой не любит кай-кай (пищу). Скоро мой совсем умрет. - Он
выразительно посмотрел на Уорса, который допивал стакан, запрокинув
голову. - Мой любит ром.
Гриф покачал головой.
- Для черных парней это табу.
- Тот черный парень - это не табу, - возразил Кохо, кивая на
рабочего, который все еще стонал.
- Он больной, - объяснил Гриф.
- Мой тоже больной.
- Ты большой врун, - рассмеялся Гриф. - Ром - табу. Всегда - табу.
Кохо, у нас будет большой разговор с этим большим хозяином из Бугенвиля.
Гриф, Валленштейн и старый вождь уселись на веранде и заговорили о
государственных делах. Старого вождя хвалили за то, что он ведет себя
спокойно, а Кохо жаловался на свою дряхлость и немощь и клялся, что теперь
между ними будет вечный мир. Потом обсуждался вопрос о создании немецкой
плантации в двадцати милях отсюда по побережью. Землю под плантацию,
разумеется, нужно было купить у Кохо, заплатив ему табаком, ножами,
бусами, трубками, топорами, зубами морской свинки и раковинами, которые
заменяют туземцам деньги. Платить можно было чем угодно, но только не
ромом. Пока они совещались, Кохо то и дело поглядывал в окно и видел, как
Уорс приготовлял какие-то лекарства, а бутылки ставил в аптечный шкаф.
Закончив работу, Уорс налил себе стакан шотландского виски. Кохо прекрасно
запомнил бутылку. Когда совещание кончилось, он битый час проторчал в
комнате, но ему так и не представился подходящий момент: его ни на минуту
не оставляли одного. Когда Гриф и Уорс снова заговорили о делах, Кохо
понял, что сегодня у него ничего не выйдет.
- Мой пойдет на шхуна, - объявил он и, прихрамывая, вышел из бунгало.
- Как низко пали великие мира сего! - засмеялся Гриф. - Даже не
верится, что когда-то этот Кохо был самым страшным и кровожадным дикарем
на Соломоновых островах и открыто выступал против двух самых сильных
держав в мире. А теперь он идет на шхуну, чтобы выклянчить у Дэнби немного
виски.
3
Дэнби ведал приемом и выдачей грузов на шхуне "Уондер". Он сыграл
очень злую шутку над туземцем, но шутка эта оказалась последней в его
жизни.
Он сидел в кают-компании и проверял список товаров, которые вельботы
уже выгрузили на берег. В это время по трапу поднялся Кохо, вошел в
кают-компанию и уселся за стол прямо напротив Дэнби.
- Мой скоро совсем умрет, - пожаловался старый вождь. Земные радости
больше не волновали его. - Мой не любит никакие Мэри, не любит кай-кай.
Мой очень болен. Мой скоро конец. - Кохо сокрушенно умолк. Лицо его
выражало крайнюю тревогу. Он осторожно похлопал себя по животу, давая
понять, что испытывает острую боль. - Живот совсем плохо. - Он снова
замолчал, как бы ожидая, что Дэнби посочувствует ему. Наконец последовал
долгий тягостный вздох: - Мой любит ром.
Дэнби безжалостно рассмеялся. Старый вождь не раз пытался выпросить у
него хоть немного виски, но Гриф и Мак-Тэвиш наложили строжайшее табу на
алкоголь и не разрешали туземцам ни капли спиртного.
Вся беда в том, что Кохо уже отведал возбуждающих напитков. В юности,
когда он вырезал экипаж шхуны "Дорсет", ему довелось вкусить всю сладость
опьянения; к сожалению, он пил не один, и корабельные запасы скоро
иссякли. В следующий раз Кохо оказался предусмотрительней: когда он
уничтожил со своими нагими воинами немецкую плантацию, то сразу же забрал
все спиртное себе. Получилась великолепная смесь, состоящая из множества
возбуждающих компонентов, начиная от хинного пива и кончая абсентом и
абрикосовым бренди. Эту смесь он пил много месяцев, выпил всю, но жажда
осталась, осталась на всю жизнь. Как и все дикари, он был предрасположен к
алкоголю, и его организм настойчиво требовал выпивки. Когда он выпивал, в
горле появлялось восхитительное жжение и по всем жилам разливалось тепло;
его обволакивала какая-то блаженная греза, а сердце наполнялось радостью и
ликованием. Он был уже стар и немощен, женщины и пиршества больше не
доставляли ему удовольствия, остыла былая ненависть к врагам, сжигавшая
его сердце, и теперь ему все больше и больше был нужен всемогущий огонь из
бутылки, из всевозможных бутылок, - он хорошо их запомнил. Бывало, он
часами сидел на солнце, грустно вспоминая ту великую оргию, которую он
устроил после уничтожения немецкой плантации.
Дэнби посочувствовал старому вождю, расспросил о симптомах его
болезни, а потом предложил слабительное, какие-то пилюли, капсулы и прочие
совершенно безвредные лекарства из аптечного шкафа. Однако Кохо решительно
отказался от них. Вырезав экипаж шхуны "Дорсет", он по неосторожности
разжевал капсулу с хиной, а двое его воинов проглотили какой-то белый
порошок и вскоре умерли в страшных мучениях. Нет, Кохо не доверял
лекарствам. Зато он любил жидкости в бутылках: их пламенно-холодная струя
возвращала молодость, согревала душу и навевала сладкие мечты. Не
удивительно, что белые ценили эти напитки и не хотели продавать их.
- Ром очень хорошо, - повторял он монотонно, жалобно и по-старчески
терпеливо.
Вот тогда-то Дэнби и совершил роковую ошибку, зло подшутив над Кохо.
Он подошел к аптечке, которая была у Кохо за спиной, отпер ее и достал
четырехунциевую бутылку с этикеткой "горчичная эссенция". Он сделал вид,
что вынул пробку и хлебнул из бутылки. В зеркале, висящем на переборке, он
видел Кохо, который сидел вполоборота и явно наблюдал за ним. Дэнби
причмокнул губами и, выразительно крякнув, поставил бутылку на место. Он
не стал запирать аптечку и вернулся на свое место; посидев немного, он
встал, вышел на палубу, остановился возле трапа и прислушался. Через
несколько секунд тишину розорвал хриплый надрывный кашель. Дэнби
усмехнулся и вернулся в каюту. Бутылка стояла на прежнем месте, а старый
вождь сидел в прежней позе. Дэнби поразился его железному самообладанию.
Его рот, язык и горло жгло, конечно, огнем, он задыхался и едва подавлял
кашель, а из глаз невольно текли слезы и крупными каплями катились по
щекам. Любой другой на его месте давился бы от кашля целых полчаса.
Но лицо старого Кохо было мрачно и непроницаемо. Он понял, что над
ним сыграли злую шутку, и глаза его вспыхнули такой неистовой ненавистью и
злобой, что у Дэнби мороз пробежал по коже. Кохо поднялся и гордо сказал:
- Мой пойдет домой. Пусть мой дадут лодку.
4
Когда Гриф и Уорс отправились на плантацию, Валленштейн расположился
в гостиной, чтобы почистить свой автоматический пистолет. Разобрав его, он
смазывал части ружейным маслом и протирал их старыми тряпками. На столе
возле него стояла неизменная бутылка шотландского виски и множество
бутылок с содовой водой. Случайно здесь оказалась еще одна бутылка,
неполная, тоже с этикеткой шотландского виски, однако в ней была налита
жидкая мазь для лошадей; ее приготови Уорс и забыл убрать.
Валленштейн посмотрел в окно и увидел идущего по дорожке Кохо. Старик
шел очень быстро, но когда он приблизился к веранде и вошел в комнату,
походка его была медленной и величественной. Он уселся и стал наблюдать за
чисткой оружия. Хотя его рот, губы и язык были сожжены, он и виду не
подал, что ему больно. Минут через пять он сказал:
- Ром хорошо. Мой любит ром.
Валленштейн ухмыльнулся и покачал головой, а потом словно бес
надоумил его сыграть над туземцем весьма злую шутку, которая, к сожалению,
тоже оказалась последней в его жизни. На эту мысль, собственно, его
натолкнуло сходство между бутылками с этикеткой шотландского виски.
Валленштейн положил на стол части пистолета и налил себе солидную порцию
виски с содовой. Он стоял как раз между Кохо и столом и незаметно поменял
бутылки местами; потом он осушил свой стакан и, сделав вид, что ищет
что-то, вышел из комнаты. Вскоре он услышал, что старик отчаянно кашляет и
плюется; Валленштейн вернулся в комнату, но Кохо сидел на прежнем месте
как ни в чем не бывало. Правда, жидкости в бутылке поубавилось, и
поверхность ее еще слегка колебалась.
Кохо встал и хлопнул в ладоши. Появился мальчик-слуга, Кохо знаком
потребовал свою винтовку. Тот принес винтовку и, как было принято на
плантации, пошел по дорожке впереди Кохо. Он передал старику-вождю оружие
лишь после того, как они вышли за ворота. Валленштейн, посмеиваясь,
смотрел вслед Кохо, который ковылял по берегу к реке.
Едва Валленштейн успел собрать пистолет, как услышал отдаленный
выстрел. Он почему-то тотчас подумал о Кохо, но потом отогнал эту мысль.
Ведь Уорс и Гриф взяли с собой дробовики, и кто-нибудь из них, наверно,
бил диких голубей. Валленштейн удобно развалился в кресле, закрутил,
ухмыляясь, свои желтые усы и задремал. Его разбудил взволнованный крик
Уорса:
- Звоните в большой колокол! Звоните что есть силы! Звоните вовсю!
Валленштейн выбежал на веранду как раз в тот момент, когда
управляющий верхом на лошади перемахнул через низкую ограду и поскакал
вдоль берега за Грифом, который мчался, как сумасшедший, далеко впереди.
Громкий треск огня и клубы дыма, пробивающиеся сквозь чащу кокосовых
деревьев, объяснили все. Кохо поджег бараки и навесы для лодок. Когда
немецкий резидент побежал по берегу, он услышал бешеный звон большого
колокола и видел, как от шхуны быстро отваливают вельботы.
Бараки и навесы для лодок, крытые сухой травой, были охвачены ярким
пламенем. Из кухни появился Гриф: он волочил за ногу голый труп
чернокожего мальчика. Труп был без головы.
- Там кухарка! - сказал Гриф. - Тоже без головы. Но она слишком
тяжелая. А мне надо было скорее сматываться.
- Во всем виноват я, я один, - грустно повторял Валленштейн. - Это
дело рук Кохо. Я дал ему выпить лошадиной мази.
- Он, наверное, скрылся в кустах, - сказал Уорс, вскакивая на лошадь.
- Оливер сейчас на берегу реки. Надеюсь, он не попадет в лапы Кохо.
Управляющий пустил лошадь галопом и исчез за деревьями. Через
несколько минут, когда пылающие, как костер, бараки рухнули, они услышали,
что Уорс зовет их. Они нашли его на берегу. Уорс, очень бледный, все еще
сидел на лошади и пристально смотрел на что-то лежащее на земле. Это был
труп Оливера, молодого помощника управляющего; его с трудом опознали, ибо
головы у него не было. Вокруг, еле переводя дух, сгрудились сбежавшиеся со
