и смотрела на меня со смешанным выражением тревоги и облегчения. Я уви-
дел у нее в руке тяжелую охотничью дубинку. Заметив мой взгляд. Мод вы-
ронила дубинку, словно она жгла ей руку, у меня же сердце исполнилось
ликованием. Вот она - моя подруга, готовая биться вместе со мной и за
меня, как бились бок о бок со своими мужчинами женщины каменного века!
Условности, которым она подчинялась всю жизнь, были забыты, и голос инс-
тинкта, не заглушенный до конца изнеживающим влиянием цивилизации,
властно заговорил в ней.
- Родная моя! - воскликнул я, с трудом поднимаясь на ноги.
В следующую секунду она была в моих объятиях и судорожно всхлипывала,
припав к моему плечу. Прижимая ее к себе, я смотрел на ее пышные кашта-
новые волосы; они сверкали на солнце, словно драгоценные камни, и затме-
вали в моих глазах все сокровища земных царей. Я нагнулся и нежно поце-
ловал их, так нежно, что она и не заметила.
Но я тут же заставил себя трезво взглянуть на вещи.
Естественно, что Мод, как истая женщина, после пережитой опасности
проливала слезы облегчения в объятиях своего защитника, чья жизнь, в
свою очередь, была под угрозой. Будь я ей отцом или братом, положение
ничуть бы не изменилось. К тому же сейчас было не время и не место для
любовных признаний, и я хотел прежде заслужить право говорить ей о своей
любви. Поэтому я только нежно поцеловал еще раз ее волосы, чувствуя, что
она высвобождается из моих объятий.
- Вот теперь припадок непритворный, - сказал я. - После одного из та-
ких припадков он и потерял зрение. Сегодня он сперва притворялся и, быть
может, этим и вызвал приступ.
Мод уже начала поправлять ему подушку.
- Постойте, - сказал я. - Сейчас он беспомощен - и таким должен оста-
ваться и впредь. Теперь мы займем кают-компанию, а Волка Ларсена помес-
тим в кубрике охотников.
Я взял его под мышки и потащил к трапу, а Мод по моей просьбе принес-
ла веревку. Обвязав его веревкой под мышками, я спустил его по сту-
пенькам в кубрик. У меня не хватало сил положить его на койку, но с по-
мощью Мод мне удалось сперва приподнять верхнюю часть его туловища, а
потом я закинул на койку и его ноги.
Но этим нельзя было ограничиться. Я вспомнил, что у Волка Ларсена в
каюте хранятся наручники, которыми он пользовался вместо старинных тяже-
лых судовых кандалов, когда ему нужно было заковать провинившегося мат-
роса. Мы разыскали эти наручники и сковали Ларсена по рукам и ногам.
После этого, впервые за много дней, я вздохнул свободно. Выйдя на палу-
бу, я испытал чувство необычайного облегчения - у меня словно гора с
плеч свалилась. Я чувствовал также, что все пережитое нами нынче еще
больше сблизило меня с Мод, и, направляясь вместе с ней к стреле, на ко-
торой теперь уже висела фок-мачта, мысленно спрашивал себя, ощущает ли
Мод эту близость так, как я.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Мы тут же перебрались на шхуну и заняли свои прежние каюты. Пищу мы
теперь готовили себе в камбузе. Волк Ларсен попал в заточение как нельзя
более вовремя. Последние дни в этих широтах стояло, как видно, бабье ле-
то, и теперь оно внезапно пришло к концу, сменившись дождливой и бурной
погодой. Но мы на шхуне чувствовали себя вполне уютно, а стрела с подве-
шенной к ней фок-мачтой придавала всему деловой вид и окрыляла нас на-
деждой на отплытие.
Теперь, когда нам удалось заковать Волка Ларсена в наручники, это
оказалось уже ненужным. Второй припадок, подобно первому, вызвал серьез-
ное нарушение жизненных функций. Мод обратила на это внимание, когда
пошла под вечер накормить нашего пленника. Он был в сознании, и она за-
говорила с ним, но не добилась ответа. Он лежал на левом боку и, каза-
лось, очень страдал от боли. Левое ухо его было прижато к подушке. Потом
беспокойным движением он повернул голову вправо, и левое ухо его откры-
лось. Только тут он услышал слова Мод, что-то ответил ей, а она броси-
лась ко мне рассказать о своем наблюдении.
Прижав, подушку к левому уху Ларсена, я спросил его, слышит ли он ме-
ня, но ответа не получил. Убрав подушку, я повторил свой вопрос, и он
тотчас ответил.
- А вы знаете, что вы оглохли на правое ухо? - спросил я.
- Да, - отвечал он тихо, но твердо. - Хуже того, у меня поражена вся
правая сторона тела. Она словно уснула. Не могу пошевелить ни рукой, ни
ногой.
- Опять притворяетесь? - сердито спросил я.
Он отрицательно покачал головой, и странная, кривая усмешка перекоси-
ла его рот. Усмешка была кривой потому, что двигалась только левая сто-
рона рта, - правая оставалась совершенно неподвижной.
- Это был последний выход Волка на охоту, - сказав он. - У меня пара-
лич, я больше не встану на ноги... О, поражена только та нога, не обе, -
добавил он, словно догадавшись, что я бросил подозрительный взгляд на
его левую ногу, которую он в эту минуту согнул в колене, приподняв одея-
ло.
- Да, не повезло мне! - продолжал он. - Я хотел сперва разделаться с
вами, Хэмп. Думал, что на это у меня еще хватит пороху.
- Но почему? - спросил я, охваченный ужасом и любопытством.
Его жесткий рот опять покривился в усмешке, и он сказал:
- Да просто, чтобы чувствовать, что я живу и действую, чтобы до конца
быть самым большим куском закваски и сожрать вас!.. Но умереть так...
Он пожал плечами, вернее хотел это сделать, - и двинул одним только
левым плечом. Как и его усмешка, это движение получилось странно однобо-
ким.
- Но чем же вы сами объясняете то, что случилось с вами? Где гнездит-
ся болезнь?
- В мозгу, - тотчас ответил он. - Это все от моих проклятых головных
болей.
- Они были только симптомом болезни, - сказал я.
Он кивнул.
- Все это непонятно. Я ни разу в жизни не болел. Но вот какая-то
дрянь завелась в мозгу. Рак или другая какая-нибудь опухоль, но она по-
жирает и разрушает все, поражает нервные центры и поедает их - клетку за
клеткой... судя по боли, которую я терплю.
- И двигательные центры поражены тоже, - заметил я.
- По-видимому. И все проклятье в том, что я обречен лежать вот так, в
полном сознании, с неповрежденным умом, и отдавать концы один за другим,
постепенно порывая всякую связь с миром. Я уже потерял зрение; слух и
осязание покидают меня, и если так пойдет дальше, скоро я лишусь речи. И
все равно буду пребывать здесь, на этой земле, живой, полный жажды
действия, но бессильный.
- Когда вы говорите, что будете пребывать здесь, то подразумеваете,
надо полагать, вашу душу, - сказал я.
- Чушь! - возмутился он. - Я подразумеваю только, что высшие нервные
центры еще не поражены болезнью. У меня сохранилась память, я могу мыс-
лить и рассуждать. Когда это исчезнет, исчезну и я. Меня не будет. Душа?
Он насмешливо рассмеялся и лег левым ухом на подушку, давая понять,
что не желает продолжать разговор.
Мы с Мод принялись за работу, подавленные страшной судьбой, постигшей
этого человека. Насколько тяжкой была его участь, нам еще предстояло
вскоре убедиться. Казалось, это было грозным возмездием за его дела. Мы
были настроены торжественно и серьезно и переговаривались друг с другом
вполголоса.
- Можете снять наручники, - сказал нам Волк Ларсен вечером, когда мы
стояли у его койки, обсуждая, как нам с ним быть. - Это совершенно безо-
пасно - я ведь паралитик. Теперь остается только ждать пролежней.
Он опять криво усмехнулся, и глаза Мод расширились от ужаса; она не-
вольно отвернулась.
- А вы знаете, что улыбка у вас кривая? - спросил я его, думая о том,
что ей придется ухаживать за ним, и желая избавить ее от этого неприят-
ного зрелища.
- В таком случае я перестану улыбаться, - хладнокровно заявил он. - Я
и сам думал сегодня, что не все ладно. Правая щека словно окаменела. Да,
уже три дня, как начали появляться эти признаки, - правая сторона време-
нами как бы засыпала - то нога, то рука.
- Значит, улыбка у меня кривая? - спросил он, помолчав. - Ну что ж,
отныне прошу считать, что я улыбаюсь внутренне, - в душе, если вам угод-
но, в душе! Учтите, что я и сейчас улыбаюсь.
И несколько минут он лежал молча, довольный своей мрачной выдумкой.
Характер его ничуть не изменился. Это был все тот же неукротимый,
страшный Волк Ларсен, заключенный, как в темнице, в своей омертвевшей
плоти, которая была когда-то такой великолепной и несокрушимой. Теперь
она превратилась в оковы и замкнула его душу в молчание и мрак, отгоро-
див его от мира, который был для него ареной столь бурной деятельности.
Никогда больше не придется ему спрягать на все лады глагол "делать".
"Быть" - вот все, что ему осталось. А ведь именно так он и определял по-
нятие "смерти" - "быть", то есть существовать, но вне движения; замыш-
лять, но не исполнять; думать, рассуждать и в этом оставаться таким же
живым, как вчера, но плотью - мертвым, безнадежно мертвым.
А мы с Мод, хоть я и снял с него наручники, никак не могли привыкнуть
к его новому состоянию. Наше сознание отказывалось принять его. Для нас
он оставался полным скрытых возможностей. Нам казалось, что в любую ми-
нуту он может вырваться из оков плоти, подняться над нею и сотворить
что-то ужасное. Столько натерпелись мы от этого человека, что даже те-
перь ни на секунду не могли избавиться от внутреннего беспокойства.
Мне удалось разрешить задачу, вставшую передо мной, когда стрела ока-
залась слишком короткой. Изготовив новые хват-тали, я перетянул нижний
конец фок-мачты через планшир, а затем опустил мачту на палубу, после
чего при помощи стрелы поднял на борт грота-гик. Он был длиной в сорок
футов, и этого оказалось достаточно, чтобы поднять и установить мачту.
При помощи вспомогательных талей, которые я прикрепил к стреле, я поднял
гик почти в вертикальное положение, а потом упер его пяткой в палубу и
закрепил толстыми колодками. Обыкновенный блок, который был у меня на
стреле, я прикрепил к ноку гика. Таким образом, взяв ходовой конец талей
на брашпиль, я мог по желанию поднимать и опускать нок гика, причем пят-
ка его оставалась неподвижной, и при помощи оттяжек придавать ему наклон
вправо или влево. К ноку гика я прикрепил также и подъемные тали, а ког-
да все приспособление было закончено, поразился сам, как много оно мне
дало.
Два дня ушло у меня на то, чтобы справиться с этим делом, и только на
третий день утром я смог приподнять фок-мачту над палубой и принялся об-
тесывать ее нижний конец, чтобы придать ему нужную форму - соответствен-
но степсу в трюме. Плотником я оказался и вовсе никудышным. Я пилил, ру-
бил и обтесывал неподатливое дерево, пока в конце концов оно не приобре-
ло такой вид, словно его обгрызла какая-то гигантская крыса. Но того,
что мне было нужно, я все же достиг.
- Годится, я уверен, что годится! - воскликнул я.
- Вы знаете, что доктор Джордан считает пробным камнем для всякой ис-
тины? - спросила Мод.
Я покачал головой и перестал извлекать залетевшие мне за ворот струж-
ки.
- Пробным камнем является вопрос: "Можем ли мы заставить эту истину
служить нам? Можем ли мы доверить ей свою жизнь?"
- Он ваш любимец, - заметил я.
- Когда я разрушила свой старый пантеон, выбросила из него Наполеона,
Цезаря и еще кое-кого и принялась создавать себе новый, - серьезно про-
молвила она, - то первое место занял в нем доктор Джордан.
- Герой вполне современный!
- То, что он принадлежит современности, только делает его более вели-
ким, - сказала она. - Разве могут герои старого мира сравниться с наши-
ми?
Я кивнул. У нас с Мод было так много общего, что между нами редко
возникали споры. Мы с ней сходились в главном - в нашем мировоззрении, в
отношении к жизни.
- Для двух критиков мы поразительно легко находим общий язык, - расс-
меялся я.
- Для корабельного мастера и подмастерья - тоже, - пошутила она.
Мы не часто шутили и смеялись в те дни - слишком были мы поглощены
