звуки и видения другого мира тревожили его так, что шерсть у него вста-
вала дыбом и он начинал тихо повизгивать или глухо ворчать. Тогда по-
вар-метис кричал: "Эй, Бэк, проснись!" - и видения куда-то исчезали, пе-
ред глазами снова вставал реальный мир, и Бэк поднимался, зевая и потя-
гиваясь, словно он на самом деле только что проснулся.
Дорога была трудная, груз тяжелый, работа изматывала собак. Они ото-
щали и были в самом жалком состоянии, когда добрались наконец до Доусо-
на. Им следовало бы отдохнуть дней десять или хотя бы неделю. Но два дня
спустя они уже спускались от Казарм вниз, на лед Юкона, с грузом писем.
Собаки были утомлены, погонщики ворчали, и в довершение всего каждый бо-
жий день шел снег. По этому мягкому, неутоптанному настилу идти было
трудно, больше терлись полозья и тяжелее было собакам тащить нарты. Но
люди хорошо справлялись со всеми трудностями и усердно заботились о со-
баках.
Каждый вечер, разбив лагерь, погонщики первым делом занимались соба-
ками. Собаки получали ужин раньше, чем люди, и никто из погонщиков не
залезал в спальный мешок, пока не осмотрит лапы своих собак. Все-таки
силы собак таяли. За эту зиму они уже прошли тысячу восемьсот миль, весь
утомительный путь таща за собой тяжело нагруженные нарты. А тысяча во-
семьсот миль подкосят и самую крепкую, выносливую собаку. Бэк пока не
сдавался, заставлял работать других и поддерживал дисциплину в своей уп-
ряжке, но и он тоже был сильно переутомлен. Билли все ночи напролет ску-
лил и стонал во сне, Джо был мрачнее мрачного, а к Соллексу просто опас-
но было подходить не только со стороны слепого, но и со стороны зрячего
глаза.
Но больше всех измучился Дэйв. С ним творилось что-то неладное. Он
стал раздражителен и угрюм; как только располагались на ночлег, он сразу
отрывал себе ямку и забирался в нее - туда погонщик и приносил ему еду.
С той минуты, как его распрягали, и до утра, когда опять нужно было
впрягаться, Дэйв лежал пластом. Иногда в пути, дернувшись от сильного
толчка внезапно остановившихся нарт или напрягаясь, чтобы сдвинуть их с
места, он жалобно стонал.
Погонщик не раз осматривал его, но не мог понять, что с ним. Наконец
этим заинтересовались все остальные погонщики. Они обсуждали вопрос и за
едой и перед сном, выкуривая последнюю трубку, а однажды вечером устрои-
ли настоящий консилиум. Дэйва привели к костру и ощупывали и мяли так
усердно, что он несколько раз взвыл от боли. Сломанных костей не обнару-
жили и так ничего не выяснили. Должно быть, у него что-то болело внутри.
К тому времени, как они добрались до Кассьярской отмели, Дэйв уже так
ослабел, что то и дело падал. Шотландец дал сигнал остановиться и выпряг
его, а на место коренника поставил ближайшую собаку, Соллекса. Он хотел
дать Дэйву роздых, позволить ему бежать на свободе, без упряжки, за нар-
тами. Но Дэйв, как ни был он болен и слаб, не хотел мириться с тем, что
его отстранили от работы. Когда снимали с него постромки, он ворчал и
рычал, а увидев Соллекса на своем месте, которое он занимал так долго,
горестно завыл. Гордость его возмутилась, и смертельно больной Дэйв вся-
чески протестовал против того, что его заменили другим.
Когда нарты тронулись, он побежал сбоку, ныряя в рыхлом снегу, и все
время старался цапнуть Соллекса или бросался на него и пробовал повалить
в снег по другую сторону тропы; он делал попытки втиснуться в упряжку
между Соллексом и нартами и все время скулил, визжал и лаял от боли и
досады. Шотландец пробовал отгонять его бичом, но Дэйв не обращал внима-
ния на обжигавшие кожу удары, а у погонщика совести не хватило хлестать
его сильнее. Пес не желал спокойно бежать за нартами по наезженной доро-
ге, где бежать было легко, и продолжал упорно нырять в мягком снегу.
Скоро он совсем выбился из сил и упал. Лежа там, где свалился, он тоск-
ливым воем провожал длинную вереницу нарт, мчавшихся мимо него.
Потом, собрав остаток сил, Дэйв кое-как тащился вслед, пока обоз не
сделал остановки. Тут Дэйв добрел до своего прежнего места и стал сбоку
около Соллекса. Его погонщик отошел к другим нартам - прикурить от труб-
ки соседа. Через минуту он вернулся и дал сигнал к отправке. Собаки дви-
нулись как-то удивительно легко, без всякого усилия - и вдруг все с бес-
покойством повернули головы и остановились. Погонщик тоже удивился: нар-
ты не двигались с места. Он кликнул товарищей взглянуть на это диво.
Оказалось, что Дэйв перегрыз обе постромки Соллекса и уже стоял прямо
перед нартами, на своем старом месте.
Он молил взглядом, чтобы ею не гнали. Погонщик был озадачен. Товарищи
его стали толковать о том, как собакам обидно, когда их изгоняют из уп-
ряжки, хотя эта работа их убивает. Вспоминали всякие случаи, когда соба-
ки, которые по старости или болезни уже не могли работать, издыхали от
тоски, если их выпрягали. Общее мнение было таково, что раз уж Дэйву все
равно издыхать, надо пожалеть его и дать ему умереть со спокойной душой
на своем месте у нарт.
Дэйва снова впрягли в нарты, и он гордо потащил их, как прежде, хотя
временами невольно стонал от приступов какой-то боли внутри. Несколько
раз он падал, и другие собаки волокли его дальше в постромках. А однажды
нарты наехали на него, и после этого Дэйв хромал на заднюю ногу.
Все-таки он крепился, пока не дошли до стоянки. Погонщик отвел ему
место у костра. К утру Дэйв так ослабел, что идти дальше уже не мог.
Когда пришло время запрягать, он с трудом подполз к своему погонщику,
судорожным усилием встал на ноги, но пошатнулся и упал. Потом медленно
пополз на животе к тому месту, где на его товарищей надевали постромки.
Он вытягивал передние лапы и толчком подвигал свое тело вперед на
дюйм-два, потом опять и опять проделывал то же самое. Но силы скоро ему
изменили, и, уходя, собаки видели, как Дэйв лежал на снегу, тяжело дыша
и с тоской глядя им вслед. А его унылый вой долетал до них, пока они не
скрылись за прибрежным лесом.
За лесом обоз остановился. Щотландец медленно зашагал обратно, к
только что покинутой стоянке. Люди все примолкли. Скоро издали донесся
пистолетный выстрел. Шотландец поспешно возвратился к саням, защелкали
бичи, весело залились колокольчики, и нарты помчались дальше. Но Бэк
знал, и все собаки знали, что произошло там, за прибрежным лесом.
V
ТРУДЫ И ТЯГОТЫ ПУТИ
Через тридцать дней после отъезда из Доусона почтовый обоз во главе с
упряжкой Бэка прибыл в Скагуэй. Собаки были изнурены и измучены вконец.
Бэк весил уже не сто сорок, а сто пятнадцать фунтов. Собаки меньшего ве-
са похудели еще больше, чем он. Симулянт Пайк, всю жизнь ловко надував-
ший погонщиков, теперь хромал уже не притворно, а понастоящему. Захромал
и Соллекс, а у Даба была вывихнута лопатка, и он сильно страдал.
Лапы у всех были ужасно стерты, утратили всю свою подвижность и упру-
гость и ступали так тяжело, что тело сотрясалось и собаки уставали
вдвойне. Все дело было в этой смертельной усталости. Когда устаешь от
короткого чрезмерного усилия, утомление проходит через какиенибудь
два-три часа. Но тут была усталость от постепенного и длительного исто-
щения физической энергии в течение многих месяцев тяжкого труда. У собак
уже не осталось никакого запаса сил и никакой способности к их восста-
новлению: силы были использованы все до последней крупицы, каждый мус-
кул, каждая жилка, каждая клеточка тела смертельно утомлены. Да и как
могло быть иначе? Менее чем за пять месяцев собаки пробежали две с поло-
виной тысячи миль, а на протяжении последних тысячи восьмисот отдыхали
всего пять дней. Когда обоз пришел в Скагуэй, видно было, что они просто
валятся с ног. Они с трудом натягивали постромки, а на спусках едва мог-
ли идти так, чтобы нарты не наезжали на них.
- Ну, ну, понатужьтесь, бедные вы мои хромуши! - подбадривал их по-
гонщик, когда они плелись по главной улице Скагуэя. - Уже почти доехали,
скоро отдохнем как следует. Да, да, долго будем отдыхать!
Люди были в полной уверенности, что остановка здесь будет долгая.
Ведь и они прошли на лыжах тысячу двести миль, отдыхали за все время пу-
ти только два дня и по справедливости и логике вещей заслуживали основа-
тельного отдыха. Но в Клондайк понаехало со всего света столько мужчин,
а на родине у них осталось столько женщин, возлюбленных, законных жен и
родственниц, не поехавших в Клондайк, что тюки с почтой грозили достиг-
нуть высоты Альпийского хребта. Рассылались и всякие правительственные
распоряжения.
И вот собак, ставших негодными, приказано было заменить новыми и сно-
ва отправляться в путь. Выбывших из строя собак нужно было сбыть с рук,
и, поскольку доллары, как известно, гораздо ценнее собак, последних
спешно распродавали.
Только в те три дня, что они отдыхали в Скагуэе, Бэк и его товарищи
почувствовали, как они устали и ослабели. На утро четвертого дня пришли
двое американцев из Штатов и купили их вместе с упряжью за бесценок. Эти
люди называли друг друга Хэл и Чарльз. Чарльз был мужчина средних лет со
светлой кожей и бесцветными слезящимися глазами, с усами, лихо закручен-
ными, словно для того, чтобы замаскировать вялость отвислых губ. Хэлу на
вид было лет девятнадцать или двадцать. За поясом у него торчали большой
кольт и охотничий нож. Этот пояс, набитый патронами, был самой заметной
частью его особы. Он свидетельствовал о юности своего хозяина, зеленой,
неопытной юности. Оба эти человека были явно не на месте в здешней обс-
тановке, и зачем они рискнули ехать на Дальний Север, оставалось одной
из тех загадок, которые выше нашего понимания.
Бэк слышал, как эти двое торговались с правительственным агентом, ви-
дел, как они передали ему деньги, и понял, что шотландец и все остальные
погонщики почтового обоза уходят из его жизни навсегда, как ушли Перро и
Франсуа, как до них ушли другие. Когда его и остальных собак упряжки
пригнали в лагерь новых хозяев, Бэк сразу приметил царившие здесь грязь
и беспорядок. Палатка была раскинута только наполовину, посуда стояла
немытая, все валялось где попало. Увидел он здесь и женщину. Мужчины
звали ее Мерседес. Она приходилась женой Чарльзу и сестрой Хэлу, - види-
мо, это была семейная экспедиция.
Бэк с тяжелым предчувствием наблюдал, как они снимают палатку и наг-
ружают нарты. Они очень усердствовали, но делали все бестолково. Палатку
свернули каким-то неуклюжим узлом, который занимал втрое больше места,
чем следовало. Оловянную посуду уложили немытой. Мерседес все время суе-
тилась, мешала мужчинам и трещала без умолку, то читая им нотации, то
давая советы. Когда мешок с одеждой уложили на передок нарт, она объяви-
ла, что ему место не тут, а позади. Мешок переложили, навалили сверху
несколько других, но тут Мерседес обнаружила вдруг какие-то забытые ве-
щи, которые, по ее мнению, следовало уложить именно в этот мешок, - и
пришлось опять разгружать нарты.
Из соседней палатки вышли трое мужчин и наблюдали за ними, ухмыляясь
и подмигивая друг другу.
- Поклажи у вас дай боже! - сказал один из них. - Конечно, не мое де-
ло вас учить, но на вашем месте я не стал бы тащить с собой палатку.
- Немыслимо! - воскликнула Мерседес, с кокетливым ужасом всплеснув
руками. - Что я буду делать без палатки?
- На дворе весна, холодов больше не будет, - возразил сосед.
Мерседес решительно покачала головой, а Чарльз с Хэлом взвалили на
нарты последние узлы поверх горы
всякой клади.
- Думаете, свезут? - спросил один из зрителей.
- А почему же нет? - отрывисто возразил Чарльз.
- Ладно, ладно, это я так... - добродушно сказал тот, спеша замять
разговор. - Просто мне показалось, что нарты у вас малость перегружены.
Чарльз повернулся к нему спиной и стал затягивать ремни старательно,
но очень неумело.
