Он сильно отличался от своих братьев и сестер. Их шерсть уже принима-
ла рыжеватый оттенок, унаследованный от матери-волчицы, а он пошел весь
в Одноглазого. Он был единственным серым волчонком во всем помете. Он
родился настоящим волком и очень напоминал отца, с той лишь разницей,
что у него было два глаза, а у отца - один.
Глаза у серого волчонка только недавно открылись, а он уже хорошо ви-
дел. И даже когда глаза у него были еще закрыты, чувства обоняния, ося-
зания и вкуса уже служили ему. Он прекрасно знал своих двух братьев и
двух сестер. Он поднимал с ними неуклюжую возню, подчас уже переходившую
в драку, и его горлышко начинало дрожать от хриплых звуков, предвестни-
ков рычания. Задолго до того, как у него открылись глаза, он научился по
запаху, осязанию и вкусу узнавать волчицу - источник тепла, пищи и неж-
ности. И когда она своим мягким, ласкающим языком касалась его нежного
тельца, он успокаивался, прижимался к ней и мирно засыпал.
Первый месяц его жизни почти весь прошел во сне; но теперь он уже хо-
рошо видел, спал меньше и мало-помалу начинал знакомиться с миром. Мир
его был темен, хотя он не подозревал этого, так как не знал никакого
другого мира. Волчонка окружала полутьма, но глазам его не приходилось
приспосабливаться к иному освещению. Мир его был очень мал, он ограничи-
вался стенами логовища; волчонок не имел никакого понятия о необъятности
внешнего мира, и поэтому жизнь в таких тесных пределах не казалась ему
тягостной.
Впрочем, он очень скоро обнаружил, что одна из стен его мира отлича-
ется от других, - там был выход из пещеры, и оттуда шел свет. Он обнару-
жил, что эта стена не похожа на другие, еще задолго до того, как у него
появились мысли и осознанные желания. Она непреодолимо влекла к себе
волчонка еще в ту пору, когда он не мог видеть ее. Свет, идущий оттуда,
бил ему в сомкнутые веки, и его зрительные нервы отвечали на эти теплые
искорки, вызывавшие такое приятное и вместе с тем странное ощущение.
Жизнь его тела, каждой клеточки его тела, жизнь, составляющая самую его
сущность и действующая помимо его воли, рвалась к этому свету, влекла
его к нему, так же как сложный химический состав растения заставляет его
поворачиваться к солнцу.
Еще задолго до того, как в волчонке забрезжило сознание, он то и дело
подползал к выходу из пещеры. Сестры и братья не отставали от него. И в
эту пору их жизни никто из них не забирался в темные углы у задней сте-
ны. Свет привлекал их к себе, как будто они были растениями; химический
процесс, называющийся жизнью, требовал света; свет был необходимым усло-
вием их существования, и крохотные щенячьи тельца тянулись к нему, точно
усики виноградной лозы, не размышляя, повинуясь только инстинкту. Позд-
нее, когда в каждом из них начала проявляться индивидуальность, когда у
каждого появились желания и сознательные побуждения, тяга к свету только
усилилась. Они непрестанно ползли и тянулись к нему, и матери приходи-
лось то и дело загонять их обратно.
Вот тут-то волчонок узнал и другие особенности своей матери, помимо
ее мягкого, ласкающего языка.
Настойчиво порываясь к свету, он убедился, что у матери есть нос, ко-
торым она в наказание может отбросить его назад; затем он узнал и лапу,
умевшую примять его к земле и быстрым, точно рассчитанным движением пе-
рекатить в угол. Так он впервые испытал боль и стал избегать ее, сначала
просто не подвергая себя такому риску, а потом научившись увертываться и
удирать от наказания. Это уже были сознательные поступки - результат по-
явившейся способности обобщать явления мира. До сих пор он увертывался
от боли бессознательно, так же бессознательно, как и лез к свету Но те-
перь он увертывался от нее потому, что знал, что такое боль.
Он был очень свирепым волчонком. И такими же были его братья и сест-
ры. Этого и следовало ожидать. Ведь он был хищником и происходил из рода
хищников, питавшихся мясом. Молоко, которое он сосал с первого же дня
своей едва теплившейся жизни, вырабатывалось из мяса; и теперь, когда
ему исполнился месяц и глаза его уже целую неделю были открыты, он тоже
начал есть мясо, наполовину пережеванное волчицей для ее пяти подросших
детенышей, которым теперь не хватало молока.
С каждым днем серый волчонок становился все злее и злее. Рычание по-
лучалось у него более хриплым и громким, чем у братьев и сестер, припад-
ки щенячьей ярости были страшнее. Он первый научился ловким ударом лапы
опрокидывать их навзничь. И он же первый схватил другого волчонка за ухо
и принялся теребить и таскать его из стороны в сторону, яростно рыча
сквозь стиснутые челюсти. И уж конечно, он больше всех других волчат
причинял беспокойство матери, старавшейся отогнать свой выводок от выхо-
да из пещеры.
Свет с каждым днем все сильнее и сильнее манил к себе серого волчон-
ка. Он поминутно пускался в странствования по пещере, стремясь к выходу
из нее, и так же поминутно его оттаскивали назад. Правда, он не знал,
что это был выход. Он не подозревал о существовании разных входов и вы-
ходов, которые ведут из одного места в другое. Он вообще не имел понятия
о существовании других мест, а о способах добраться туда и подавно. Поэ-
тому выход из пещеры казался ему стеной - стеной света. Чем солнце было
для живущих на воле, тем для него была эта стена - солнцем его мира. Она
притягивала его к себе, как огонь притягивает бабочку. Он беспрестанно
стремился добраться туда. Жизнь, быстро растущая в нем, толкала его к
стене света. Жизнь, таившаяся в нем, знала, что это единственный путь в
мир - путь, на который ему суждено ступить. Но сам он ничего не знал об
этом. Он не знал, что внешний мир существует.
У этой стены света было одно странное свойство. Его отец (а волчонок
уже признал в нем одного из обитателей своего мира - похожее на мать су-
щество, которое спит ближе к свету и приносит пищу) - его отец имел
обыкновение проходить прямо сквозь далекую светлую стену и исчезать за
ней. Серый волчонок не мог понять этого. Мать не позволяла ему прибли-
жаться к светлой стене, но он подходил к другим стенам пещеры, и всякий
раз его нежный нос натыкался на что-то твердое. Это причиняло боль. И
после нескольких таких путешествий обследование стен прекратилось. Не
задумываясь, он принял исчезновение отца за его отличительное свойство,
так же как молоко и мясная жвачка были отличительными свойствами матери.
В сущности говоря, серый волчонок не умел мыслить, во всяком случае
так, как мыслят люди. Мозг его работал в потемках. И все-таки его выводы
были не менее четки и определенны, чем выводы людей. Он принимал вещи
такими, как они есть, не утруждая себя вопросом, почему случилось то-то
или то-то. Достаточно было знать, что это случилось. Таков был его метод
познания окружающего мира. И поэтому, ткнувшись несколько раз подряд но-
сом в стены пещеры, он примирился с тем, что не может проходить сквозь
них, не может делать то, что делает отец. Но желания разобраться в раз-
нице между отцом и собой никогда не возникало у него. Логика и физика не
принимали участия в формировании его мозга.
Как и большинству обитателей Северной глуши, ему рано пришлось испы-
тать чувство голода. Наступили дни, когда отец перестал приносить мясо,
когда даже материнские соски не давали молока. Волчата повизгивали и
скулили и большую часть времени проводили во сне; потом на них напало
голодное оцепенение. Не было уже возни и драк, никто из них не приходил
в ярость, не пробовал рычать; и путешествия к далекой белой стене прек-
ратились. Они спали, и жизнь, чуть теплившаяся в них, мало-помалу гасла.
Одноглазый совсем потерял покой. Он рыскал повсюду и мало спал в ло-
говище, которое стало теперь унылым и безрадостным. Волчица тоже остави-
ла свой выводок и вышла на поиски корма. В первые дни после рождения
волчат Одноглазый не раз наведывался к индейскому поселку и обкрадывал
заячьи силки, но как только снег растаял и реки вскрылись, индейцы ушли
дальше, и этот источник пищи иссяк.
Когда серый волчонок немного окреп и снова стал интересоваться дале-
кой белой стеной, он обнаружил, что население его мира сильно уменьши-
лось. У него осталась всего лишь одна сестра. Остальные исчезли. Как
только силы вернулись к нему, он стал играть, но играть в одиночестве,
потому что сестра не могла ни поднять головы, ни шевельнуться. Его ма-
ленькое тело округлилось от мяса, которое он ел теперь, а для нее пища
пришла слишком поздно. Она все время спала, и искра жизни в ее маленьком
тельце, похожем на обтянутый кожей скелет, мерцала все слабее и слабее и
наконец угасла.
Потом наступило время, когда Одноглазый перестал появляться сквозь
стену и исчезать за ней; место, где он спал у входа в пещеру, опустело.
Это случилось в конце второй, менее свирепой голодовки. Волчица знала,
почему Одноглазый не вернулся в логовище, но не могла рассказать серому
волчонку о том, что ей пришлось увидеть.
Отправившись за добычей вверх по левому рукаву ручья, туда, где жила
рысь, она напала на вчерашний след Одноглазого. И там, где следы кончи-
лись, она нашла его самого - вернее, то, что от него осталось. Все кру-
гом говорило о недавней схватке и о том, что, выиграв эту схватку, рысь
ушла к себе в нору. Волчица отыскала эту нору, но, судя по многим приз-
накам, рысь была там, и волчица не решилась войти к ней.
После этого волчица перестала охотиться на левом рукаве ручья. Она
знала, что у рыси в норе есть детеныши и что сама рысь славится своей
злобой и неустрашимостью в драках. Трем-четырем волкам ничего не стоит
загнать на дерево фыркающую, ощетинившуюся рысь; однако совсем иное дело
встретиться с ней с глазу на глаз, особенно когда знаешь, что за спиной
у нее голодный выводок.
Но Северная глушь есть Северная глушь, и материнство есть мате-
ринство, - оно не останавливается ни перед чем как в Северной глуши, так
и вне ее; и неминуемо должен был настать день, когда ради своего серого
детеныша волчица отважится пойти по левому рукаву к норе в скалах,
навстречу разъяренной рыси.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
СТЕНА МИРА
К тому времени, когда мать стала оставлять пещеру и уходить на охоту,
волчонок уже постиг закон, согласно которому ему запрещалось прибли-
жаться к выходу из логовища. Закон этот много раз внушала ему мать, тол-
кая его то носом, то лапой, да и в нем самом начинал развиваться инс-
тинкт страха. За всю свою короткую жизнь в пещере он ни разу не встретил
ничего такого, что могло испугать его, - и все-таки он знал, что такое
страх. Страх перешел к волчонку от отдаленных предков, через тысячу ты-
сяч жизней. Это было наследие, полученное им непосредственно от Одногла-
зого и волчицы; но и к ним, в свою очередь, оно перешло через все поко-
ления волков, бывших до них. Страх - наследие Северной глуши, и ни одно-
му зверю не дано от него избавиться или променять его на чечевичную пох-
лебку!
Итак, серый волчонок знал страх, хотя и не понимал его сущности. Он,
вероятно, примирился с ним, как с одной из преград, которые ставит
жизнь. А в том, что такие преграды существуют, ему уже пришлось убедить-
ся: он испытал голод и, не имея возможности утолить его, наткнулся на
преграду своим желаниям. Плотные стены пещеры, резкие толчки носом, ко-
торыми наделяла его мать, сокрушительный удар ее лапы, неутоленный голод
выработали в нем уверенность, что не все в мире дозволено, что в жизни
существует множество ограничений и запретов. И эти ограничения и запреты
были законом. Повиноваться им - значило избегать боли и всяких жизненных
осложнений.
Волчонок не размышлял обо всем этом так, как размышляют люди. Он
просто разграничил окружающий мир на то, что причиняет боль, и то, что
боли не причиняет, и, разграничив, старался избегать всего, причиняющего
