не мутная влага, а чистая на вид вода, люди не решились эту воду
попробовать, потому что там плавали рыбы.
Второй отряд следопытов обнаружил на поляне зверей. Они не походили
на многоногих шаварных тварей, скорее уж напоминали бовэров,
поскольку были покрыты шерстью. Но когда охотники хотели подойти и
заколоть на пробу одно животное, те умчались быстрее тукки. Зато потом
другой зверь сам напал на людей. Он вышел из зарослей спутанных
низкорослых деревьев и, гневно взрыкивая, бросился навстречу
охотникам. Почуяв опасность, люди остановились, а зверь, не видя
угрозы в незнакомых созданиях, прыгнул. Охотники, привыкшие иметь
дело с пархом, легко уклонились от прыжка, и тут же три копья пробили
шкуру хищника. Туша зверя была поднята наверх среди прочих трофеев.
Ээтгон, окружённый военноначальниками, осмотрел распростёртое тело, с
которого даже смерть не сумела стереть опасной силы, коснулся рукой
оскаленных клыков, длинных и острых, каких ни у кого на оройхонах не
бывало, а только в далайне, у рыб. Произнёс задумчиво:
-- Значит, на алдан-тэсэге жизнь тоже не украшена лепестками. -- А
потом приказал рубить и поднимать наверх стволы деревьев.
-- Будем строить большой подъёмник, -- сказал он, хотя никто не
требовал у правителя объяснений.
* * *
Черепная коробка маараха, напоминающая огромное корыто, покачивалась
на скрученных канатах. Пока эта кость лежала на земле, она
представлялась неизбывно прочной и тяжёлой. Но теперь, повиснувшая над
вертикальным обрывом... Казалось невозможным довериться этой утлой
люльке.
Двое воинов уже стояли на зыбкой площадке, готовые подхватить
следующих. Ээтгон, сохраняя на лице застывшее равнодушие и не обращая
внимания на протянутые цэрэгами руки, шагнул в люльку подъёмника. Но
Шооран заметил, что шаг получился много шире, чем нужно. Затем и сам
Шооран, стараясь не смотреть вниз, сделал шаг на качнувшийся плотик.
Заскрипели верёвки, мимо поплыла изгрызенная временем стена. Шооран
старательно смотрел только на неё, не пытаясь разглядывать с
головокружительной и ненадёжной высоты постепенно приближающуюся
землю. У него было ощущение, что всё это происходит не с ним. Слишком
долго он рассказывал людям сказки, и вот одна из них властно начала
сбываться, и бывший илбэч уже ничего не может сделать, как только
смотреть и слушать, что будет дальше.
Внизу земля поражала размерами ещё больше чем сверху. Расстояния
здесь можно было измерять не иначе, чем оройхонами. Вершины деревьев
уходили на такую высоту, что все роскошные эпитеты, придуманные для
старых туйванов, казались теперь кукольными. Случайные камни равнялись
с суурь-тэсэгами, а чтобы выйти к реке, пришлось лезть через холм,
который возвышался словно вставший дыбом оройхон упрямого илбэча. И
нигде никакой еды, лишь на кустах, скопившихся в болотистой низинке,
рдели мелкие ягоды. Один из разведчиков сказал, что ягоды съедобны,
хотя и сильно горчат. Ээтгон сорвал ягодку, разжевал и, согласно
кивнув, сплюнул.
Река застыла в сонной истоме. Глубокая вода казалась зеленоватой,
словно тело Ёроол-Гуя. На мелких местах, где она была прозрачна,
плавали рыбы. Они были крошечные, величиной с детский мизинчик, но
тёмная глубина могла скрывать и настоящих гигантов.
-- Рыбы не кусаются, -- пояснил сопровождающий, -- а вот эти, -- он
указал на существо, парящее в воздухе над рекой, -- вот эти звери рыб
едят. А все остальные звери из реки пьют. Мы пили из источника
неподалёку. Там рыб нет и вода хорошая. Но её мало.
-- Если вода отравлена, нам придётся туго, -- проговорил Ээтгон.
Шооран наклонился, зачерпнул в пригоршни воды и двумя большими
глотками выпил её. Вода была тёплой, чуть затхлой, словно в ручье,
обмелевшем накануне мягмара, и сытно пахла речной травой.
-- Стой! -- запоздало крикнул Ээтгон.
-- Отличная вода, -- сказал Шооран.
-- Рыба тоже сначала кажется отличной, -- произнёс кто-то из стоящих
сзади.
-- Всё равно мы без этой воды не проживём, и кому-то надо пробовать,
-- сказал Шооран.
-- Но не тебе! -- оборвал Ээтгон и тут же, повернувшись к свите,
спокойным голосом отдал распоряжение: -- Если он останется жив,
спустите вниз пару бовэров, посмотреть, как они тут приживутся.
Только сначала заливчик небольшой огородите, чтобы не уплыли, и рыбы
чтоб к ним не пролезли.
Правитель в окружении свиты двинулся дальше. Шооран шёл вместе со
всеми, прислушиваясь к своим ощущениям, ожидая признаков
приближающегося отравления. Былая уверенность, что вода хорошая,
покинула его, но не было и страха. Шооран лишь пытался понять, почему
он так безрассудно взялся разрешить спор о воде. Ответ пришёл сам
собой: просто-напросто илбэч Шооран больше никому не нужен. Он сделал
своё дело и сейчас его охраняют и берегут просто на всякий случай. А
действуют и живут -- другие. Другие спускают вниз людей и ставят
палатки, потому что ночи здесь холодные. Отряды разведчиков уходят
всё дальше вглубь страны и пройдённый путь измеряется уже не
оройхонами, а далайнами. Охотники изобрели способ бить быстроногих
зверей и принесли первую добычу. Кто-то другой будет устраивать затоны
для бовэров. Ээтгон выслушивает донесения и распоряжается словно всю
жизнь прожил здесь, всё вокруг знает и давно привык к подобным
масштабу и размаху. Дело нашлось всем, но единственное, что может
Шооран, это первым зачерпнуть воду.
Свита вышла на поле, заросшее высокой как хохиур травой. Каждый
сорвал и растеребил по пустому, лишённому зёрен колоску. Они-то
знали, что охотники не смогут прокормить скопившуюся наверху массу
народа. Нужен хлеб. Коренастый общинник предложил вырвать всю эту
траву и засадить землю принесёнными сверху ростками хлебной травы. На
огороженных землях бывшие общинники засаживали таким образом
вытоптанные прежде участки. Дождавшись благословляющего кивка,
общинник немедленно ушёл.
Шооран протиснулся к Ээтгону, коснулся локтя. Правитель обернулся.
-- В чём дело? Отравился?
-- Нет, вода прекрасная. Только... -- Шооран запнулся, -- зачем я
здесь? И охранник за спиной. Я ведь теперь никто. Отпустил бы ты меня
к разведчикам или охотникам. А?..
-- Не-ет... -- раздумчиво протянул Ээтгон. -- Один Тэнгэр знает, что
нас ждёт, так что тебя лучше иметь под рукой. А хочешь работать
-- иди вон к нему, рыхлить землю, -- Ээтгон указал на удаляющегося
общинника.
-- Спасибо! -- крикнул Шооран и побежал вдогонку за крестьянином.
* * *
Владыка вселенной, великий ван пребывал в растерянности. Последние
месяцы словно сама судьба ополчилась против него. Один неурожай
следовал за другим, поселяне разбегались, налоги прекратили поступать,
мирные прежде места тлели неповиновением и открытым бунтом. Даже
вернейшие из верных -- цэрэги личной охраны стали плохо исполнять
приказы, едва оскудели житницы и винные погреба. Они не сумели ни
изловить илбэча, ни сберечь далайн. То, что ненавистный и пугающий
далайн оказался единственным источником жизни, и от его нечистых
движений зависел приход воды, сама мысль об этом тоже стала немалым
ударом по устоявшемуся порядку. Кто будет почитать власть, когда мир
вывернулся наизнанку?
А потом пришло известие, что далайн погиб, авары потухли, и стена
Тэнгэра -- пала.
-- Ложь! -- закричал ван, не дослушав. -- Не верю! -- и тут же,
опровергая самого себя, приказал: -- Выставить охрану вдоль сухой
полосы, к аварам никого не подпускать. Чтоб ни одна живая душа...
Остатком меркнущего рассудка он осознавал, что никаких войск не
хватит, чтобы оцепить весь мир, но единственная трезвая мысль уже не
могла остановить его, он кричал, отдавая бессмысленные повеления и
приказывая разом Тэнгэру и Ёроол-Гую. Что было потом, престарелый
монарх не запомнил. Очнулся он в своей спальне, от того, что небывало
яркий, ослепляющий луч света пробил тонкие занавески и коснулся глаз.
Ван что есть сил зажмурил глаза, закрыл их руками, но и тогда чужое
сияние проникло к нему.
-- Что это? -- закричал ван.
Он ни секунды не сомневался, что ожидающие поблизости слуги ответят
ему, всё объяснят, а в случае приказания, затушат слепящий источник. И
действительно, ван услышал ответ. Старческий голос произнёс:
-- Это новое небо, ваше величество. Небесного тумана больше нет, а
этот огонь светит вместо облаков.
Государь с трудом разлепил непослушные глаза и сквозь радужные
разводы разглядел одного из своих кухонных прислужников, разжигавших
огонь.
-- Почему ты здесь? -- вопросил ван. -- Где спальничьи?
-- Нету, -- ответил старик. -- Разбежались.
-- Как разбежались?! Куда?! -- вознегодовал самодержец.
-- Не знаю. Сначала были беспорядки, а потом прошёл слух, что Моэртал
спускает людей со стены, и что жизнь внизу слаще туйвана. Так
что, наверное, все ушли на восток. Или сами спустились. Авары-то
остыли, на них теперь и похлёбки не разогреешь. Вот все и разбежались.
Сначала бунтовщики ушли, а потом и стража. Уходили целыми отрядами,
будто бы на разведку. И каждый тащил, что только мог. Тут не только
одонты, тут каждый дюженник распоряжался. Особенно главный баргэд
Талаар, он чуть не весь дворец уволок.
-- Что?! -- услышав имя государственного казначея, ван подскочил. --
Одеваться немедленно!
-- А что одевать? -- спросил старик, но ван уже поднялся и побежал из
спальни как был, в одной ночной сорочке.
Многопудовая дверь, ведущая в подземелья, была аккуратно притворена,
но связки факелов, стоявшие возле двери, изрядно поредели. Видно
было, что в сокровищницу ходили часто, а о порядке заботились мало,
хотя ни снаружи, ни внутри не было никаких следов разгрома.
Сокровищницу грабили не торопясь и со знанием дела. Исчезло оружие и
драгоценные наряды. Унесено всё самое ценное. Остались лишь тяжёлые
сундуки, которые невозможно поднять, да груды мелкого неокатанного
жемчуга, что ещё не скоро потребуется для жизни за стеной.
Постанывая от ужаса, ван прошёл в один из боковых залов. Здесь должен
быть тайник, о котором не знал даже Талаар. Там самые лучшие, любимые
украшения, там новая, недавно обработанная косторезами корона,
которую прислал Моэртал. Ван заскрежетал зубами от бессилия и обиды.
Он так верил Моэрталу, особенно после того, как тот прислал корону! И
всё-таки, Моэртал предал. И все предали. Бросили богоданного государя!
Очевидно у разбойника-казначея было не так много времени, и хотя он
догадывался, что тайник должен быть, но найти его не сумел. Ван
переоделся в блистающий наряд, увенчался короной. Постукивая витым
посохом, вышел из сокровищницы. Кухонный служитель, привыкший видеть
господина в затрапезе, взглянув на парадное великолепие, задрожал и
пал на карачки. Поклонение старика словно капля свежей воды пролилась
на омертвевшее сердце вана. Государь кивком велел слуге подняться и
следовать за ним.
Трапезная тоже была разворована. Исчезло даже мелкоузорчатое кресло,
на котором ван восседал во время пиров. Ван опустился на жесткую
костяную скамью и сказал:
-- Я голоден.
-- Кладовые разбиты, -- сообщил старик, -- хотя кое-что сохранилось.
Только, -- испуганно продолжил он, -- я же не повар, особенно перед
вами. Я никогда не касался провизии, лишь разжигал огонь. И у меня
не было времени готовить... -- старик замолчал и невпопад добавил: --
Да пребудут ваши ноги вечно сухими.
-- Ничего, -- сказал ван. -- Готовить научишься потом. Неси, что есть.
Старик, кланяясь, вышел. Ван остался один. Смутным взором обводил он
оголившиеся стены, стараясь не замечать смущающей голубизны за окнами.
В душе было пусто, словно в ограбленном зале. Обычно в это время ван
выслушивал доклады, принимал решения, отдавал важные приказания.
Казалось, если с ним что-нибудь случится, остановится сама жизнь. И
вот, несколько дней болезни, и жизнь остановилась, вернее, сбежала
вместе с вороватым казначеем, и оказалось, что ван не нужен
миру, его существование хизнуло в один миг. Остаётся сидеть, сурово
оглядывая пустой зал и ждать, пока тебе принесут поесть.
Зря он не пошёл на поварню сам. Там было бы не так одиноко. Старик
