грибы, вялили и квасили мясо. А вечерами, собравшись вместе, грели
руки над огнём и ругали тяжёлую жизнь и илбэча, который подстроил им
такое.
Шоорана ненавидели и боялись. Боялись, впрочем, больше. Говорили, что
один его взгляд может заставить человека окаменеть. Лёд, которым по
утрам начинали подёргиваться заводи, тоже был создан илбэчем,
ненавидящим воду и желающим всё превратить в камень. И холод был
наслан им, и ещё многое иное...
При Шооране эти разговоры затихали, но взгляды-то не спрячешь и страх
тоже не сунешь в мешок. Разговаривая с ним, люди замирали и цедили
слова словно воду за неделю до мягмара. А когда однажды Шооран
вздумал выйти к людям с новым, из здешней кости сделанным сувагом,
люди разбежались, а несколько оставшихся сидели, затвердев лицом, и не
слушали, а пережидали напасть.
Больше Шооран на людях не пел и вообще старался не показываться им на
глаза. Прекратил даже бессмысленную работу на поле, сидел в отрытом
шаварчике у очага и мрачно думал о бренном. Землянка илбэча, вырытая
первой, стояла особняком, остальные сочли за благо поселиться в
стороне.
Однажды вечером двойной полог закрывавший вход качнулся, и в землянке
появился Ээтгон. Он был один, охрана, очевидно, ожидала где-то
неподалёку. Ээтгон присел у очага, жестом ставшим уже традиционным,
погрел над ним пальцы.
-- Вот, значит, как ты живёшь...
Шооран молча кивнул.
-- Знаешь, что о тебе рассказывают?
-- Догадываюсь.
-- И что собираешься делать?
-- Ничего.
-- Легко тебе. Ты своё дело сделал и можешь опустить руки. А я не
могу. -- Ээтгон резким движением поднял голову и проговорил, глядя в
глаза Шоорану: -- Люди судачат, что надо сжечь тебя вместе с твоим
шаварчиком, и тогда холода прекратятся.
-- Пусть жгут, -- согласился Шооран.
-- Нет! -- Ээтгон повысил голос. -- Здесь не земля старейшин --
человеческих жертв не будет! Кроме того, никто не знает, что случится
потом. Ты ещё можешь пригодиться... этим же людям.
-- Ты рачительный хозяин.
-- Вот что, -- не слушая продолжил Ээтгон, -- собирайся и уходи. Ты
сильный, ты выживешь и один, а у нас тебе нельзя оставаться. Скажи
только, где тебя искать... в случае чего.
-- Вниз по реке. Помнишь, когда ходили к алдан-тэсэгу, переправлялись
через ручей возле полосатых скал? Там распадок красивый. Я ещё сказал,
что там было бы удобно жить.
-- Вот и хорошо, -- Ээтгон поднялся. -- Иди туда. Завтра вечером тебя
уже не должно быть здесь.
* * *
Лесная речка неторопливо пробиралась меж валунов, загромоздивших
русло. В тех местах, где колючие смолистые деревья вплотную подошли к
воде, она казалась чёрной и почти неподвижной, но на камнях гладко
струилась, и там было видно, какая она прозрачная и чистая.
Шооран сидел на берегу, смотрел в воду. День был ясный, тёплый, какие
нечасто выпадали теперь. Такой день полезно употребить на дюжину
неотложных дел. Возле переката, где лес отступил от реки, поднимается
сухой, песчаный холм, в котором удобно вырыть убежище. На том берегу
тянутся заросли высокой травы, похожей на хохиур, но с бархатистыми
тёмно-коричневыми шишками вместо метёлок. Из высушенных и перемолотых
корней этой травы можно печь лепёшки, и они будут почти как
настоящие. А в лесу ещё есть грибы, хотя ночные заморозки изрядно
поубавили их. Короче, человеку, пришедшему сюда на житьё, есть чем
заняться.
Шооран праздно сидел на полого уходящем в воду камне и смотрел на
стайки плавающих у самого дна мальков. У ног Шоорана лежала большая
мёртвая рыба. Когда Шооран только вышел сюда, рыба уже валялась на
камнях, а вокруг суетился остромордый зверёк, старательно выгрызавший
внутренности у своей добычи. Увидев человека, рыбоед беззвучно
скользнул в воду, оставив рыбу Шоорану. И вот Шооран сидит, не глядя
на смертоносный подарок, а уложенные в торбы вещи ненужной грудкой
валяются позади.
Когда-то он уже уходил от людей, когда его прогнали на верную смерть.
Тогда он унёс с собой лишь мамино ожерелье -- единственную вещь,
которую он сохранил до сих пор. Сейчас его выгнали вновь, но на этот
раз он волочил на спине преогромные тюки, словно притащенное добро
может помочь ему. Словно он пришёл сюда жить... Смешно... Новый мир,
красивый и жестокий, сам подсказывает путь последнему чудотворцу,
положив к его ногам рыбу.
Шооран поднялся, в несколько минут набрал кучу хвороста, высек искру
на пучок сухой травы. Огонь жадно охватил ветки. Удивительно, до чего
быстро люди привыкли жечь дерево! Когда ветки прогорели, Шооран достал
из котомки котелок, расправил его, зачерпнул воды, осторожно поставил
на угли.
Такие котелки делались из растворённого хитина. Хитин разводили в
горячем нойте, и на секунду окунали в него выточенную в виде котелка и
смазанную скользким жирховым салом кость. А потом опускали кость в
воду. Всё как при макании ухэров, только операцию повторяли один-два
раза, после чего снимали с болванки шуршащую плёнку готового котелка.
Его можно было сложить или свернуть в трубочку, но воду он держал
прекрасно и наполненный водой, не прогорал даже на самом горячем
аваре. Теперь такой посудины, конечно, не сделать, а однажды порванный
котелок можно смело выбрасывать. Этот котелок был у Шоорана последним,
и Шооран берёг его, хотя и видел, насколько это бессмысленно, особенно
сейчас.
Когда вода закипела, Шооран осторожно поднял рыбу, промыл в ручье
разгрызенное брюхо и опустил тушку в кипяток. Бледное рыбье мясцо
мгновенно побелело, вода стала мутной, и от котелка дразняще потянуло
вкусным запахом. Шооран вытащил разваренную исходящую паром рыбу,
уложил на лист лопушка, стал ждать, пока немного остынет. К чему
спешить? Съесть свою рыбу он успеет. Жизнь он прожил впопыхах, так
хотя бы умереть надо не торопясь.
Шооран расстелил постель, улёгся и, подтянув поближе импровизированное
блюдо, отломил от рыбы первый кусочек. Действительно, было вкусно,
хотя и не так, как представлялось порой. Шооран до крошки доел рыбу,
не дожидаясь судорог, свернулся в комок и закрыл глаза.
На душе было спокойно.
* * *
Солнечный луч раздробился на ресницах, брызнув дюжиной
микроскопических радуг. Шооран чихнул и проснулся. Вокруг праздновало
утро. Догоревший костёр седел остывшей золой.
Шооран недоуменно огляделся, задержал взгляд на обсосанных рыбьих
косточках и нервически рассмеялся. Большой мир в очередной раз
оказался не таким, как он думал. Здесь не мудрено отравиться наысом,
зато рыбу можно есть без опаски! Кто бы мог додуматься до такого!
Значит, судьба. Будем жить дальше. А остальные люди пусть живут сами
по себе, как могут и умеют.
Шооран встал, вытащил из-под кучи барахла костяную лопатку и пошёл к
обрыву, рыть себе дом.
* * *
Вы, те у кого прочная крыша над головой и жаркий огонь в очаге, кто
ест горячее мясо и слушает сказителя, вспомните в эту минуту о тех,
кто голоден и замерзает в пути. Вспоминайте и слушайте о древних
временах, о веке счастья, когда люди не знали, что такое голод,
холод и болезни. Мир в те счастливые времена был молод и мал, но люди
ни в чём не знали недостатка. Хлеб родился сам, реки текли вином, и
на земле не бывало зимы.
В ту пору миром правил древний Ёроол-Гуй. Дни и ночи проводил он в
заботах о людях, украшая их землю и преумножая богатства.
Бесчисленными своими руками совершал он всю тяжкую и грязную работу,
так что людям оставалось лишь радоваться и праздновать каждый день. И
если одному из людей недоставало чего-то для счастья, он приходил к
далайну, где жил заботливый бог, и восклицал: "О отец мой, Ёроол-Гуй!
Радость исчезла с моего лица!" -- и тогда Ёроол-Гуй всплывал и молча
делал так, чтобы никто не видел недостатка даже в самых редкостных
вещах. Единственное, в чём знавали люди затруднение: что бы ещё
пожелать?
Но недаром говорится: была бы сырость, а гниль сама заведётся. Жили
между людей злые духи -- шоораны. Не было им ни сна, ни покоя, пока
не навредят кому-нибудь. Пакостили шоораны как только могли, да не
много успевали, ведь каждого человека охраняла рука могучего
Ёроол-Гуя. И оттого исходили шоораны злобой на доброго бога.
Среди всех шооранов самым хитрым был один по имени Илбэч. Он созвал
своих братьев и сказал им:
-- Никогда нам не сотворить настоящего зла, покуда жив бессмертный
Ёроол-Гуй. Пойдём, завалим камнями бездонный далайн, убьём Ёроол-Гуя,
и жизнь свернётся с правильного пути.
Шоораны тучей ринулись к далайну, но могучий Ёроол-Гуй встал им
навстречу, и злые бесы обратились в бегство, а многие были побиты и
не вернулись домой.
Тогда кровожадный шооран Илбэч собрал уцелевших и сказал иные слова:
-- Никогда нам, злым шооранам, не побороть сильного Ёроол-Гуя, но мы
можем справиться с ним коварством. Пусть люди сами завалят камнями
бездонный далайн.
И вот злобные шоораны пошли к людям.
-- Ёроол-Гуй обманывает вас, -- говорили они. -- Он даёт вам то, что
похуже, и кормит отбросами. Зачем ждать, пока немой урод подарит вам
что-нибудь, не лучше ли пойти и самим забрать все богатства далайна?..
Так нашёптывали они много дней, и люди стали прислушиваться к коварным
речам и говорить:
-- Ёроол-Гуй не любит нас, он прячет сокровища от людских глаз.
Пойдём, засыплем далайн и станем хозяевами всего!
И однажды ночью обманутые люди пришли к далайну и скинули в него
большие камни, чтобы многорукий Ёроол-Гуй не мог всплыть. Они бросали
камни, пока вместо бездонного далайна не выросла каменная гора. А
шоораны ходили между работающими и хвалили их, но в душе смеялись над
простецами.
И когда люди убили бога, наступило царство зла, и лишь в легендах
сохранилась память о той поре, когда хлеб рос сам, а море само
выносило на берег сокровища глубин. Ныне всякое добро даётся
непосильным трудом, и лишь злу живётся привольно. Но люди знают, что в
недрах земли спит заваленный камнями бессмертный Ёроол-Гуй.
Когда-нибудь он проснётся, встанет над миром, покарает гнусных
шооранов, а людей простит, ибо не ведали, что творят.
И на землю вернётся золотой век.
ГЛАВА 13.
Приближались осенние дни. Последний урожай, пусть и не очень богатый,
был снят, вино из лесной ягоды перебродило и радовало глаз оттенками
красного, лилового, золотистого цветов. Из лесу тащили орехи и грибы,
на болоте в дополнение к хлебу копали мучной корень. Подросших
бовэров ещё не начинали колоть, но охота на дикого зверя была удачной,
и мяса хватало. К тому же, в этом году дали первые плоды долго
болевшие туйваны, и люди вновь вспомнили вкус сластей.
Приближалось время свадеб.
Первыми играли свадьбы посёлки Нижнего Поречья. Молодой удачливый
охотник Ёртоон брал в жёны юную красавицу Бутай. Девушка жила вдвоём с
матерью и была бедна, хотя кто теперь может сказать: беден человек или
богат? Земли вокруг сколько угодно: хватило сил расчистить и засадить
поле -- вот ты и богач. А жемчуг, что сохранился у некоторых -- он для
красоты, а не для богатства. В хорошую пору он поднимается в цене, а
в голод -- сам ешь свой жемчуг. Былые сокровища -- что-то вроде
ухэров, стоящих на деревенской площади, старых растрескавшихся под
дождями. Эти ухэры уже никогда не выстрелят: нет нойта, хитин больше
не в ходу, да и харвах не из чего готовить, так что молодёжь лишь из
сказок знает об огненной пальбе.
Совсем иное дело -- вещи из редкой кости, какой не встретишь в новые
времена. Только у кого они есть? Если что и было, то осталось наверху
попрятанное в тайники и укромные углы.
Поэтому никто не называл брак Ёртоона неравным, хотя старики и
шептались, что не дело, когда у невесты нет ни перламутровой подвески,
ни иного украшения из "старых" дней. Но все громкие поздравления и
заушные перешёптывания разом стихли, когда в разгар праздника на
площади перед накрытыми столами появилась знакомая всем фигура илбэча.
Жил колдун далеко отсюда, чуть не у самой Белой вершины, в местах,
куда люди без надобности не хаживали. В посёлках появлялся редко,
