развёл бы огонь, а он приготовил бы себе ароматную рассыпчатую кашу с
толчёной корой туйвана и ростками хлебной травы. Как странно -- тайная
привязанность, которой он всю жизнь стеснялся, как чего-то стыдного,
унижающего его величие, осталась единственным, что не предало его. В
самом деле, напрасно он не взялся за стряпню. Сыграл в величие и
теперь будет давиться заквашенной размазнёй, какой лакомятся
простолюдины.
В соседнем зале раздался шум, послышалось невнятное восклицание,
звонко ударили костяные створки дверей.
-- Эгей! Что там? -- позвал ван.
Он вдруг подумал, что за три дюжины лет, что старый слуга разжигает
ему огонь, он не удосужился узнать его имени и теперь даже не может
позвать единственного оставшегося рядом человека.
Двери распахнулись, в зал ввалился огромного роста мужчина. В руке он
сжимал обоюдоострый тесак -- знак власти одонта. Безумный взгляд
упрятанных под бровями глаз ожёг вана.
-- Ты кто такой? -- на выдохе спросил незнакомец.
Ван выпрямился и стукнул в пол посохом.
-- А!.. -- догадался вошедший. -- Ты и есть ван? Это о тебе столько
всего рассказывают? Да мне одного ногтя хватит, чтобы тебя в нойт
растереть. А я-то думал ты бог знает какой богатырь...
-- Кто таков? -- гневно спросил ван. -- Как ты посмел ворваться сюда?
-- Я? -- щербато осклабился громила. -- Моё имя -- Боройгал. Я верный
слуга вашего величества, хотя вы, скорее всего, и не слыхали обо мне.
Ещё бы, таких как я у вас многие дюжины. Я был ушами вана на Свободном
оройхоне, я служил вам, живя на угловых землях у Хооргона. Я оставался
верен вану даже когда Суварг назначил меня одонтом! Вот!.. -- Боройгал
взмахнул тесаком, и ван с дрожью заметил, что лезвие испачкано в
крови. -- Я всю жизнь был ухом вана, -- Боройгал уже кричал, -- а ты и
не слышал обо мне!
Ван собрал остатки мужества и, стараясь выглядеть грозным, проговорил:
-- Я не знаю, кто ты такой, но если ты немедленно не уберёшься, я
прикажу тебя казнить!
-- Позовёшь стражу! -- сквозь хохот выкрикнул Боройгал. -- Видел я
твою стражу -- дедуля с кашкой!.. -- Боройгал скорчил плаксивую мину
и пропищал: -- Остановись, нечестивец, ибо там ожидает великий ван! Я
такую стражу в шаваре видал! Может, ты ещё и палача позовёшь? --
негодяй вплотную приблизил зловонное дыхание к лицу государя. -- Так я
и есть палач вашей сухости. Последние годы я служил вам на
западных землях при одонте Юхаазе. Но больше я никому не служу, понял
ты, слизняк!
От внезапного толчка ван сел на скамью, цепкие словно у Ёроол-Гуя
пальцы убийцы обхватили его горло. Бросив мешающий тесак, Боройгал
сорвал с головы монарха волнистый обруч короны.
-- Теперь я буду ваном, потому что ты не смог! Ты не поймал илбэча! Я
всю жизнь карабкался наверх, зубами цеплялся, чтобы вылезти из нойта,
но едва я добивался хоть чего-то, как илбэч менял мир, и я снова
оказывался в грязи. А ты сидел во дворце и ничего не делал! Да если бы
у меня было столько власти и солдат, я поймал бы его в две недели!
Если бы я просто хоть раз встретил его лицом к лицу, уж я бы узнал
его!..
"Какая у него маленькая голова, -- судорожно подумал ван, -- даже
новая корона будет ему велика..."
Жёсткие пальцы на горле сжались, ван задёргался, стараясь слабеющими
руками освободить сдавленную шею, заперхал, перед глазами поплыл
кровавый туман...
* * *
Два месяца Шооран проработал вместе с земледельцами. Они расчищали
участки, сначала вручную, потом догадались выжигать кусты и сорную
траву, а землю рыхлить костяными мотыгами. Бережно высаживали в
подготовленную землю принесённые сверху корневища и через месяц
получили первый урожай. Он был невелик, одно поле не могло прокормить
всю прорву народа, но это был знак надежды, и вскоре берег реки был
разбит на привычные, милые взгляду квадраты полей.
Бовэры тоже прижились в огороженных бассейнах, хотя речных
водорослей им не хватало, и их приходилось подкармливать свежей
травой и сеном. Толпы людей распугали в окрестностях дичь, так что
охотники уходили в поисках добычи всё дальше от поселений. Зато в
лесу, прямо под открытым небом высыпала масса наыса. При виде знакомой
пищи люди забыли осторожность, и многие поплатились жизнью за
чрезмерную доверчивость. Зато уцелевшие научились отличать, какие
грибы можно есть, а какие следует обходить стороной.
За эти два месяца сверху было спущено всё, что можно сдвинуть с места.
Даже молодые туйваны были выкопаны и пересажены на новую почву.
Жизнь налаживалась, и единственный человек, который не нашёл себе
места, был Шооран. Кажется, он состоял при деле, работал как и все, но
каждый взгляд, любое слово окружающих давали ему понять, что он не
такой. Шоорана боялись, а когда случались несчастья, как например, в
случае с грибами, Шооран чувствовал сгущающуюся вокруг ненависть. В
такие минуты лишь страх защищал его от недоброжелательства толпы. Была
здесь какая-то глубокая, но закономерная несправедливость -- все удачи
в новом мире люди приписывали своей силе, уму, ловкости; в бедах --
винили илбэча, вытолкавшего их сюда.
Дважды за это время о Шооране вспоминали власти. Один раз -- почти
сразу, когда ещё не был засажен первый участок. Тогда Шоорана вызвали
в ставку, напялили на него до нелепости пышный наряд и вместе с
огромным посольством направили в обход бывшего далайна, на восток, где
разведчики встретили ещё одну колонию людей.
Когда обвалилась стена и потухли авары, многие бросились пытать
счастья за очерченной границей. С обрыва спускались бунтовщики и
цэрэги, выжившие сектанты-общинники и ещё неведомо кто. Спускались в
одиночку и группами, оставляя на стене верёвки для подъёма или
навсегда отрезая себе путь назад. Часть этих людей выходила к
посёлкам, основанным Ээтгоном, и присоединялась к ним, принимая законы
страны изгоев, многие гибли, не умея приспособиться. Кое-кто выживал,
но не имея достаточно средств, вёл существование мало отличное от
жизни диких зверей. Всех этих людей нельзя было сбрасывать со счетов,
но и серьёзной проблемы они не представляли. А теперь выяснилось, что
на дальнем, самом засушливом конце мира одонт Моэртал сумел сохранить
государство и организовал исход уцелевших на иные земли.
Результаты переговоров Шоорана не волновали. В конце концов -- земля
теперь большая, как-нибудь её поделят. Если Ээтгон считает, что
присутствие в его стане илбэча может принести какие-то выгоды, то
Шооран не станет возражать и будет послушно принимать важные позы.
Больше от него не может требовать никто.
В свите Моэртала Шооран увидел несколько знакомых лиц. Особенно
порадовала встреча с Турчином. Бывший сослуживец щеголял уже в
достоинстве одонта, хотя, конечно, никакого управления Моэртал ему не
доверял. Просто Турчин добросовестно служил, успешно командовал
двойной дюжиной солдат, и Моэртал, не затрудняясь подысканием иных
званий, вручил ему костяной тесак. Шоорана Турчин в очередной раз не
узнал, смотрел на него с опасливым восхищением и приблизиться не
решался.
Зато Моэртал сразу подошёл к илбэчу и уважительно обратившись на
"вы", но не изменяя привычной утвердительной манере, спросил:
-- Мы уже встречались прежде. Ваше лицо мне знакомо.
-- Я служил у благородного одонта цэрэгом, -- напомнил Шооран, -- а
потом выпустил из тюрьмы сказителя Чаарлаха и дезертировал сам.
-- Это я хорошо помню, -- сказал Моэртал. -- Значит, старый пройдоха
всё-таки знал, кто илбэч. Вот почему он вёл себя так дерзко.
-- Он ничего не знал, -- возразил Шооран. -- Он вёл себя храбро,
потому что был бесстрашен.
Этой короткой беседой и ограничилось участие Шоорана в государственных
делах. Через день он отправился обратно, рыхлить приречный перегной.
Второй раз Шоорана потребовали для дальней экспедиции. Скороход,
прибежавший на поле, задыхаясь, сообщил:
-- Ээтгон зовёт к себе. Охотники нашли алдан-тэсэг!
Отряд вёл сам Ээтгон. За два месяца жизнь в колонии наладилась, и
повелитель не боялся оставить подданных одних. Путь оказался неожиданно
долгим, хотя алдан-тэсэг они увидели на восьмой день путешествия. Он
огромным светлым куполом возвышался над лиловеющей линией горизонта.
Казалось, до него можно дойти за несколько часов, от силы, за день,
но проходили сутки за сутками, а исследователи никак не могли
добраться к подножию.
Четыре дня они пробивались через мокрую буреломную чащобу, мучительно
преодолевая темноводные, кишащие рыбами речки. Потом лес поредел, и за
некрутым каменистым кряжем открылись безграничные поля, поросшие
высокой, несъедобной травой. Верхушка алдан-тэсэга всё так же торчала
из-за края земли, дразня взгляд обманчивой близостью.
Среди путешественников пошли разговоры, что таинственной вершины
вообще нельзя достигнуть. И даже те, кто не был суеверен, опасались,
что уйдя на такое огромное расстояние, они не сумеют вернуться назад.
В отряде началось брожение, и наконец даже непреклонный Ээтгон
объявил, что если за два дня они не добьются успеха, то повернут
обратно. Приунывшие было первопроходцы повеселели и пошли спорей, тем
более, что к вечеру первого дня стало ясно, что пик действительно
недалёк.
Вблизи алдан-тэсэг уже не походил на гору. Это была стена, ровная и
прямая. Она появлялась из-за горизонта и уходила туда же. Она была так
высока, что казалось, будто она нависает над головой, загибаясь к
зениту. Если бы люди прежде не видели гору издали, они могли бы
решить, что перед ними новая стена Тэнгэра, огораживающая этот, более
обширный, но тоже ограниченный мир. Стена стояла неприступно, в
плотном камне не было ни единой выбоины, трещины.
Остаток дня экспедиция продвигалась вдоль стены, к тому его краю,
который при подходе казался ближе. К вечеру они увидели этот край.
Стена не кончалась здесь, и её нельзя было обойти. Она поворачивала
под совершенно правильным прямым углом и уходила за горизонт, обрезая
степь.
Шооран подошёл к стене, ощутил под руками глубинный холод камня. Стена
высилась, нелепая, не соотносящаяся с этим вычурным, не терпящим
ровных линий миром. Такого здесь не должно быть, прямые углы он видел
лишь наверху в прошлой жизни. Пальцы, прижатые к камню, заледенели,
преграда словно излучала холод.
-- Я знаю, что это, -- сказал Шооран. -- Это не алдан-тэсэг, это
далайн. Только здесь стена ещё не упала, поэтому он такой высокий.
-- И что нам с ним делать? -- спросил Ээтгон.
-- Ничего. Идти домой.
* * *
В первом же посёлке, куда после двухнедельных блужданий вышла
экспедиция, им сообщили неприятные новости. В одну ночь все
подъёмники, ведущие на вершину далайна, были испорчены. Подъёмников
насчитывалось несколько дюжин, и кто-то немало постарался, подпиливая
столбы и перерезая волосяные тросы. Теперь наверх стало не попасть.
Хотя, ничего особо ценного там и не оставалось, только запасы кости и
хитина, ставшего бесполезным, после того, как исчез нойт.
Диверсию Ээтгон приписал людям Моэртала и, ругнувшись про себя, махнул
рукой на залежи трухлявой кости. Гораздо больше встревожило его другое
сообщение.
Ещё в дороге путешественники заметили, что ночи стали непривычно
холодными, словно мертвящая влага далайна подступила к земле. Трава по
утрам серебрилась белым налётом, с деревьев осыпались пожухлые листья.
Дома эти погодные неурядицы обернулись бедой: хлеб третьего урожая, под
который были расчищены изрядные делянки, не вырос. В посёлках,
разбросанных вдоль реки, царило уныние, грозящее в любую минуту
беспричинно перейти в возмущение.
Ээтгон вернулся как нельзя кстати. Он сходу взял управление в свои
руки, метался от деревень земледельцев к стойбищам охотников, опять,
как год назад устраивал склады припасов. Увидав где-нибудь хитрую
придумку, немедленно сообщал о ней всем, советуя поступать так же.
Люди переселялись из продуваемых кожаных палаток в землянки, мгновенно
прозванные шаварчиками. Все, кто мог заготавливали горькую ягоду,
копали съедобные коренья, которых уже немало было известно, сушили
