рационалист Карл Поппер, "эпистемологический анархист" Пол Фейерабенд,
прагматик Джон Дьюи, неопрагматик Уиллард Куайн], адвокатом Финкельштейном
(хотя это был ум minorum gentium [менее значительный (лат.)], я решил
включить его в это общество как своего симпатичного знакомого) и, невзирая
на предостережения профессора Трутти, добавил Шекспира. Готов поклясться,
что я заказал и Эйнштейна, но, хотя и высыпал на пол все содержимое
коробки, нашел только Фейерабенда; в ярости, что не могу заявить
рекламацию - ведь я отмахал уже добрых несколько триллионов миль, - я
приготовился к диспуту, то есть поставил поудобнее сервировочный стол с
подсоленным печеньем и тоником, за спину засунул подушку и включил
компьютер. Я съел все печенье и выпил весь тоник, и лишь тогда
спохватился, что мои кассетные спутники давно уже ведут спор, только звук
был приглушен. Я повернул нужную ручку и услышал голос Бертрана Рассела.
- Ум, господин Фейерабенд, это способность разгрызания трудных
орешков, поэтому самый блестящий ум можно использовать для решения самых
глупых вопросов. Зато мудрость предполагает еще и умение выбирать
проблемы.
- Осмелюсь не согласиться с лордом Расселом, - отозвался Фейерабенд.
- Мудрость - это, скорее, самопознание, выражаясь классически, а если
более современно - поиски пробелов и недочетов в собственном разуме.
Разумеется, на сократический лад. Как известно, идиотам кажется, будто они
во всем разбираются. Идиот, в особенности законченный, готов немедленно
стать президентом США, вы только ему предложите. Человек поумнее сперва
задумается, а мудрец скорее выскочит в окно. Чрезвычайно высокая
концентрация мудрости действует шокообразно и порой заставляет мудреца
умолкнуть, хотя молчание Витгенштейна имело иную причину.
- Судя по вашему красноречию, коллега Фейерабенд, вряд ли вам
угрожает избыток мудрости, - заметил Рассел. - Не только люди бывают
придурками, имеются также придурковатые философские системы; связано это с
явлением, которое я назвал бы феноменом исторической монументализации чего
попало. Был английский король, который хотел и религиозным остаться, и
переспать с некоей барышней в качестве законного супруга, хотя он уже был
женат. И что же? Не желая переменять свою похоть, он видоизменил религию,
отделил английскую церковь от Рима и создал тем самым англиканство. Как
известно всякому, кто меня читал, Гегель был мыслителем из разряда так
называемых очковтирателей и именно этому обязан своей популярностью, хотя
уже не такой, как сто лет назад. Ясно выражающийся дурень не столь опасен,
как дурень туманный, потому что в тумане легко самому оказаться в дураках.
Я позволил себе намекнуть на это в своей "Истории западной философии", и,
разумеется, целая свора обиженных дуралеев впилась мне в ляжки. Этот Дьюи,
к примеру. К сожалению, правила хорошего тона обязательны не только в
палате лордов, но и в философской полемике. Только за гробом можно
позволить себе говорить все что думаешь, начистоту. Но я и так всегда
резал правду-матку в глаза, хоть это и дорого мне обходилось. Тот, кто
предлагает новую философскую систему, тем самым дает понять, что
приблизился к истине больше, чем все, кто жил до него. Значит, каждая
такая система предполагает непревзойденную мудрость ее автора. А ведь
нормальная кривая распределения уровня интеллекта справедлива и для
философов, среди которых предостаточно олухов. Любопытно, что мои
наблюдения, никому конкретно не адресованные, вызывали такую яростную
реакцию...
- А где вы поместили самого себя на кривой распределения мудрости,
лорд Рассел? - невинным голосом спросил Фейерабенд.
- Говоря объективно, выше вас, потому что я понял все, что вы
написали, а вы написанного мною не поняли, во всяком случае, порядочно
переврали.
- Да? Но ведь я печатался после вашей смерти...
- А я читал после перенесения меня на кассету. Вы немало у меня
позаимствовали, и беды в этом, конечно, нет никакой, только следует
называть своих учителей...
- Поскольку я выступаю как чистый духовный экстракт, - заявил
Фейерабенд, - то уточняю, что сопровождаю эти слова легким пожатием
плечами и снисходительной улыбкой. Лорд Рассел всегда пробовал откусить от
философского пирога больше, чем мог переварить.
- Это уже из Куайна, - холодно заметил Рассел.
- Не могу же я давать библиографическую ссылку к каждому своему
слову! - несколько раздраженно воскликнул Фейерабенд. - Лорд Рассел,
который по смерти, действительно, еще менее вежлив, чем был при жизни, не
дает мне докончить ни одной фразы. Так вот: он не только откусывал больше,
чем мог, но еще и набрасывался на пирог каждый раз с другой стороны,
словно общая онтология - это слоеный пирог или баба, из которой можно
только выковыривать изюм...
- Эйнштейн, - вдруг отозвался глубоким задумчивым голосом Карл
Поппер, - сравнивал это скорее с доской, чем с бабой. Он говорил, что
глупцы ищут самое тонкое место, чтобы просверлить в нем как можно больше
дырок, а гении принимаются за самые твердые, сучковатые брусья...
- Вторую часть присочинили вы сами, лорд Поппер, - ехидно заметил
Фейерабенд. - Слава Богу, что в философии нет ни титулов, ни чинов, а то
мне пришлось бы сидеть между двух лордов тихо, как мышка. По-моему, ум и
эрудиция должны уравновешивать друг друга как две чаши весов. Слишком
обширная эрудиция тащит слабый умишко за ноги на вязкое дно, а ум,
свободный от солидного груза познаний, парит куда хочет, и чаще всего в
сторону безответственных фантазий. Важнее всего золотая середина. Однако я
не считаю золотой серединой тактику, которая заключается в цитировании
себя одного, и к тому же недобросовестном цитировании, когда вместо того
чтобы полемизировать по существу, отсылают в сноске к старым-престарым
шпаргалкам, в которых будто бы этот вопрос достаточно освещен, после чего
остается только приобрести полное собрание сочинений автора, отсылающего
читателя куда подальше, и лишь потом приниматься за чтение его статейки.
Но в наше время это уж слишком.
- Боюсь, что мистер Фейерабенд намекает на моего почтенного соседа по
палате лордов, - сказал Рассел. - Что-то в этом есть! Но, может быть,
хватит уже колкостей ad personam [применительно к личности (лат.)]. В этом
холодном кассетном гробу я много размышлял о своей теории типов. Можно
применить ее в онтологии, а не только в логике. Существуют онтологические
предрасположенности, подобно предрасположенностям по части женского пола.
Лично меня всегда тянуло к блондинкам, а вся проблема была в том, что их
не всегда тянуло ко мне. Могут существовать также различные ТИПЫ познания.
Разумеется, я говорю это лишь как модель! Впрочем, я предложил бы скорее
слово "макет", поскольку все мы мужского пола, пусть даже в
plusquamperfectum [давно прошедшем времени (лат.)].
- Макет - как пакет? - спросил Фейерабенд и залился смехом. Сперва он
смеялся иронически и негромко, потом включил половину мощности и наконец
захохотал так, что задребезжали динамики.
- Чем это так рассмешила вас моя скромная терминологическая поправка?
- поинтересовался Рассел.
- Да нет, ничего, - ответил Фейерабенд, все еще давясь от смеха, -
просто я вспомнил одну брюнетку, потому что лорд Рассел...
- Господа, - произнес я с мягкой укоризной, - осмелюсь обратить ваше
внимание, что кассеты обошлись мне в девять тысяч с лишним франков, и
притом швейцарских! Я жажду посвящения в высшие материи бытия, хочу, чтобы
вы подали мне руку помощи, разумеется, фигурально, и хотя я вам не ровня в
интеллектуальном отношении, я все же рассчитывал на благие плоды векового
общения с такими умами... а между тем эти блондинки и брюнетки...
- Если хочешь куда-нибудь приехать, - сказал Бертран Рассел, -
постарайся раздобыть хороших лошадей и запрячь их как полагается. Мы же,
господин Тичи (так он выговаривал мое имя), никуда вас не привезем, потому
что не составляем дружной упряжки. Каждый из нас тянул в философии в свою
сторону... Так что, если вы хотите что-то узнать, попрошу выключить моих
столь высоко ценимых коллег...
Раздался дружный протестующий хор. Я перекричал всех, призывая их
высказаться по вопросу об энцианской этикосфере. На это они согласились.
- Быть может, - начал лорд Рассел, - этим птичьим сынам и удалось
соорудить так называемую этикосферу, но тем самым они изготовили
индивидуальные тюрьмочки, великое множество невидимых смирительных
рубашек. Любой достаточно мощный порыв ко всеобщему счастью заканчивается
строительством каталажек. Сама эта идея - не что иное, как иррациональная
фата-моргана разума...
- Я это всегда утверждал, - откликнулся сильным старческим голосом
лорд Поппер. - Corruptio optima pessima [падение доброго - самое злое
падение (лат.)], и так далее. Спектр возможных состояний общества является
одноосевым, и располагается он между закрытым и открытым обществом. Левый
экстремум - это тоталитарная диктатура, управляющая всем, что только ни
есть человеческого, вплоть до содержания песенок в детских садах, а правый
экстремум - это анархия. Демократии размещаются примерно посередине. Эти
энциане явно пытались соединить обе крайности, чтобы каждый мог жить в
обществе открытом и закрытом одновременно и брыкаться в свое удовольствие,
замкнутый в невидимом пузыре заповедей, которые невозможно нарушить. Можно
было бы это назвать тирархией, но ничего хорошего она не сулит. Думаю, там
даже больше несчастья, чем где бы то ни было.
- Почему, лорд Поппер? - спросил я.
- Потому что в полицейском государстве человек, подвергаемый пыткам,
может по крайней мере верить, что если его перестанут пытать, то вместе с
другими он построит счастливый мир. А человек, заласкиваемый безустанно
под попечением государства этой пресловутой синтурой, не может даже в
мыслях никуда убежать, потому что бежать уже некуда. Сносны лишь
промежуточные состояния общественной агрегации.
- А я полагаю, - сказал Фейерабенд, - что там, где нет law and order
[закона и порядка (англ.)], побеждают клыки, локти и когти; а где есть law
and order, с колыбели до крематория, там несчастья, в общем-то, столько
же, но вкус у него другой. Лорд Поппер с его апологией открытого общества
должен был бы заметить, что это всего лишь вежливое обозначение такого
положения вещей, при котором имеются большие собаки и маленькие, и им
позволено друг дружку облаивать, но пожирать нельзя. Ребенком я
зачитывался чудесными историями о будущем мире, в котором домохозяйки
переквалифицируются в доценток лимнологии, дворники - в профессоров общей
теории всего на свете, а остальные будут творить сколько влезет, и
получится неслыханный расцвет искусств. Удивительно, как много отнюдь не
глупых людей верило в эти бредни. Ведь большая часть человечества вовсе не
хочет угробить жизнь на собирание старых раковин, и вообще ей до лампочки
любые раковины, кроме раковины унитаза, а думать о вечных вопросах она
начинает лишь после визита к врачу, который на вопрос о диагнозе дает
уклончивые ответы. Следствием тотальной автоматизации будет новое издание
того, что в средние века называлось Hollenfahrt [сошествие в ад (нем.)].
Разные дороги ведут в ад. Некоторые из них усыпаны розами и политы медом.
Открытое общество лучше закрытого в том отношении, что из него легче
сбежать. Вот только неизвестно, куда. И все же приятней иметь за собой
открытые двери, чем зарешеченные и приколоченные гвоздями к дверной
