Кто-то пустил в ход "патоферы" - патогенные фертилизаторы. Похоже, однако,
что сделали это кливийцы. На протяжении нескольких лет Люзании пришлось
решать серьезнейшие демографические проблемы: на свет появлялось множество
детей с врожденными уродствами. Но даже тогда она не призналась в том, что
эндемия онкологических деторождений каким-то образом связана с Кливией, а
тем более в том, что на это тайное нападение люзанцы ответили
истребительным контрударом.
В библиотеке МИДа, не знаю почему, вообще нет военного отдела, и на
труд генерала доктора Брюммеля, посвященный трансконтинентальной
биологической войне на Энции, я наткнулся совершенно случайно. Брюммель (а
может, и Брюммли, не помню уже) предполагает, что война с самого начала
была генетической: сам он, кажется, специалист по такого рода оружию.
Генерал доктор (сегодня нельзя стать генштабистом без нескольких ученых
степеней) готов допустить, что Кливия первая начала рассеивать над
Люзанией патогены, или патоферы, выращиваемые в биовоенных комплексах; но
лишь часть зачатых таким образом детей оказалась неспособна к жизни. С
военной точки зрения, толково и сухо разъясняет генерал доктор,
уничтожение живой силы противника биологическим путем, посредством
дистанционного оплодотворения, - задача весьма сложная. Разумеется,
особенности естественного размножения энциан значительно ее облегчают, но
дело в том, что сперматозоид, слишком отличающийся от нормального,
отторгается яичком, а сперматозоид недостаточно патогенный приводит к
появлению на свет потомства, поддающегося лечению. Проектирование
сперматозоида (ибо это настоящие проектные работы, и ведутся они в
специальных проектных бюро, с штатом из подготовленных должным образом,
первоклассных научных работников), который не отторгался бы организмом
самки и в то же время был бы губителен для эмбрионального развития,
требует громадных знаний и высокого технологического уровня. Говоря
коротко, люзанцы превосходно доделали то, что кливийцы начали неважнецки,
поскольку первые дальше продвинулись в области биотехнологии, или, точнее,
военной технобиотики. Они не действовали сгоряча и не ограничились
полумерами, но ударили по кливийцам "грязным фертилизационным оружием" с
таким размахом, что все население Цетландии вымерло на протяжении жизни
одного поколения: вынашиваемые плоды поубивали всех способных к
деторождению кливиек. Люзанцы, говорит генерал Брюммли, применили
"фертолеты", то есть летучие фертилизаторы, которые обеспечивают
оплодотворение, а эмбрион превращают в злокачественное новообразование,
поражающее организм матери прежде, чем наступят роды. Одновременно люзанцы
применяли у себя какие-то методы противозачаточной защиты, опасаясь, что
Кливия ответит таким же ударом; но ее оружейники не успели, а может быть,
не умели вырастить столь же смертоносные инсеминаторы. Неведомо как слухи
об этой катастрофе дошли до земных журналистов; некий Говард Пинтел писал
в научно-фантастических журнальчиках, будто на Энции действовали "бригады
противозачаточных десантников", а также "контрацепционные пыльцеметы", но
это очевидные бредни, ведь энциане размножаются не так, как представлял
себе журналист-невежда. Были, конечно, попытки нарушить экосферное
равновесие, но не они нанесли Кливии обернувшийся геноцидом удар. Никаких
"военных абортистов" в Люзании тоже не было: части гражданской обороны
состояли из прошедших соответствующую подготовку медиков и биологов. В
конце концов, нельзя было скрыть вымирание всего населения неприятельского
государства, растянувшееся на долгие годы. Впрочем, он, надо думать, не
вымерло бы целиком, если бы люзанцы не поддерживали над вражеской
территорией нужную концентрацию убийственной пыльцы. Ее стопроцентная
фильтрация невозможна; кливийцы, правда, начали строить огромные убежища,
чтобы спасти хоть часть населения, но не успели, поскольку не были готовы
к такой массированной атаке. Однако и тут не все ясно, - например, почему
среднегодовая температура южного полушария упала на девять градусов за
каких-нибудь шесть лет; но если даже люзанцы и приложили к этому руку, они
никогда не признались бы в этом. Развалины кливийских городов покрыл
ледник, и, как уже говорилось, вечная мерзлота сковала Цетландию на
глубину в несколько сот метров. Лишь через сто лет климат южного полушария
потеплел (хотя и не вернулся к довоенному уровню). В одном из примечаний
доктор Брюммли приводит такое мнение своего анонимного коллеги по
профессии: тот, кто страдает от докучливых насекомых, гадов или мышей и
наконец прихлопнет мерзкую тварь, но не насмерть, при виде ее содроганий
впадает в панику и тогда уже _д_о_л_ж_е_н_ поскорее добить ее чем-нибудь;
агония вызывает страх и отвращение одновременно, так что хочется
п_о_к_о_н_ч_и_т_ь_ с ней как можно быстрее, и любые средства для этого
хороши. Что-то в этом, пожалуй, есть; поэтому, добавлю уже от себя, если
даже люзанцы сами не ожидали столь чудовищной эффективности своих
генолетов (некоторые эксперты именно так называют это оружие - летучую
оплодотворяющую пыльцу), то затем они пустили в ход все средства,
имевшиеся в их арсенале, чтобы извести кливийцев под корень, хотя
поначалу, возможно, и не питали подобных намерений. Не исключено, что они
хотели всего лишь ослабить кливийцев, уничтожая их "живую силу" (как
сказали бы специалисты-конфликтологи), заставить их пойти на попятную,
быть может, согласиться на переговоры, перемирие, мир; но невероятный
размах умерщвления (Кливия насчитывала миллионы жителей) сделал какое-либо
соглашение победителей с побежденными невозможным. Так, по крайней мере,
считает генерал Брюммли и его коллеги по профессии. Биологическое оружие
генного типа, добавляет Брюммли, чревато опасностью самоэскалации. Даже
обычную бактериологическую эпидемию легче вызвать, чем прекратить. Это,
указывает ученый генерал, оружие неконтролируемое, и люзанцы, несомненно,
охотнее применили бы против Кливии неживое оружие дистанционного типа;
однако его у них не было, когда конфликт вступил в критическую стадию. Обе
стороны еще не преодолели тогда так называемого надкомпьютерного порога
гонки вооружений. Брюммли вообще очень многое мог бы сказать на эту тему,
но решительно ничего - об умерщвлении государства, которое было обязано
своему Ка-Ундрию (Брюммли, однако, пишет "КОН-УНДРИЙ") самоубийственным
столкновением с более могущественным противником.
Все это оглушило меня, словно удар палкой по голове. У меня уже
сложилось свое представление о люзанцах и курдляндцах, не идиллическое,
конечно, но все же довольно невинное, - даже о том, чего я не смог понять.
Гилоизм, казалось бы, просто вынуждал люзанцев придерживаться миролюбивой
политики, а диковинность курдляндского политохода можно было счесть
специфической, местной формой привязанности к сельскому образу жизни. Я
уже так много узнал о тех и других, а тут вдруг пришлось даже не
пересматривать свои представления, но просто заменять их новыми. Едва ли
не большими оказались потери Курдляндии в войне, в которой она даже не
была сражающейся стороной; но ветры, гнавшие тучи родительской пыли, не
считались с государственными границами. Это, впрочем, опять-таки всего
лишь люзанское предположение: сама Курдляндия не призналась в каких-либо
военных потерях. Вообще история этой войны - дьявольский лабиринт, ведь
оба уцелевших государства имеют свои собственные многоступенчатые системы
засекречивания информации, и не приходится удивляться тому, что документы
с грифом "совершенно секретно" не высылаются в космический эфир, а это
основной канал информации - именно он позволил министерству заполнить
библиотечные залы тысячами томов. Из крайне скупых источников по истории
великой энцианской войны я вычитал гораздо больше вопросов, чем ответов.
Почему Цетландия покрылась материковым льдом? Если это дело рук люзанцев,
как намекает генерал Брюммли, то почему даже через триста лет - а именно
столько времени прошло после глобального конфликта - ледник по-прежнему
покрывает руины кливийских городов? Напрашивается, правда, мысль, что
люзанцы не хотели обнаружения этих руин, следов совершившегося геноцида, и
предпочитают, чтобы ледник стал для него могильной плитой; но не следует
забывать, что среднегодовая температура планеты в результате послевоенного
охлаждения снизилась на два градуса, а это должно отрицательно сказываться
и на Люзании. Неужели великое государство могло так долго, веками помнить
о совершенном им военном преступлении и так стыдиться его? Все это
доставило мне одно лишь тайное утешение (хотя хвастаться тут, понятно,
нечем), нечто наподобие тщательно скрываемого чувства облегчения, которое
испытываешь, узнав, что у людей, казалось бы, почтенных и уважаемых на
совести не меньше грехов, чем у тебя самого.
3. В ПУТИ
Уже октябрь, звезды пожелтели и как-то стало прохладнее, а я лечу. Не
скажу, чтобы я ожидал скорее смерти, чем этой экспедиции: ведь я с самого
начала заподозрил, что необычайная благожелательность советника
определенным образом связана с домработницей. Впрочем, теперь уже все
равно. Что стал бы я делать в ракете с приходящей прислугой, да и откуда
она пришла бы в ракету? Факт тот, что я лежу на курсе Тельца, в полушубке,
и это, кстати, перекликается с тем обстоятельством, что лечу я в качестве
дипломатического полукурьера. Так решило, после долгих
совещательно-заседательных мытарств, Управление Профилактики Жалоб и Ссор.
Не полный курьер, так как мы еще не обменялись послами с Энцией, и не
частный турист, ведь речь идет не только об исправлении опечаток в
очередном издании "Дневников", но о предотвращении инцидента, который
дедуцировали модули Института Исторических Машин. Результатом этого
путешествия будет - на юридическом языке - отказ от обвинения в злом
умысле, а на футурологическом - самоотменяющийся прогноз. Я сообщу чистую
правду, старое издание без лишнего шума изымут из библиотек, и я уже не
буду автором камня преткновения для энциологов. Пишу я не только в
полушубке, но словно бы в полусне, и потому не знаю, можно ли говорить об
авторстве камня? Добро бы еще камня в почке или желчном пузыре, но
преткновения?.. Мои мысли вязнут в метафорической минералогии. Решив
обратиться к "Фразеологическому словарю", я уронил себе на ногу утюг, -
ведь у меня современный корабль с искусственной гравитацией, - и, ругая
по-черному эти новейшие усовершенствования, от которых я камня на камне бы
не оставил, с тоской подумал о прежних примитивных экспедициях, когда
астронавт порхал себе по всему кораблю, словно бесплотный дух. Я отказался
от мысли привязать спальный мешок к стене - уж очень непросто выбираться
из него по утрам, - и было что-то забавное в том, что я знал где ложусь
(вернее, зависаю) на отдых, но никогда не знал, где проснусь на черной
заре. Вместе со спальным мешком я плавал туда и сюда, под думкой у меня
был фонарик, и нередко, задев в таком парении за книжную полку, я
спросонок хватался за нее, книги взлетали, словно всполошенные птицы, а я,
поймав первую попавшуюся, принимался за чтение при свете фонарика, в
спальном мешке, спеша узнать, чем на сей раз попотчевал меня ночной
случай. Бортовая гравитация имеет, собственно, лишь ту хорошую сторону,
что по возвращении на Землю не причиняешь в первый месяц пребывания дома
