месту, по которому положено бить веслом, привел его в
состояние безмолвного умиления и ожидания продолжения.
" Штирлиц пришел ... ", - догадался Мюллер, и ему стало
очень страшно и захотелось крикнуть, что Штирлиц его
опять обижает или надаловаться Кальтенбрунеру.
" А кто-же еще ", - с гордостью подумал Штирлиц, со
зловещей улыбкой доставая кастет.
-- Ну вот, Мюллер, плюшки кончились, - зловеще сказал
Штирлиц, протирая кастет сравнительно чистой тряпочкой.
Ради Мюллера он пожертвовал своим носовым платком,
постиранным всего лишь зимой сорок второго года.
-- Ага, - сказал Мюллер, чувствуя, как намокают его
любимые цветастые шорты.
-- Ну вот, - сказал Борман, вылезая из-за мощного ствола
пальмы, измазанный молоком и с кокосовым орехом в руках.
Ему представилась сцена того, как ужасный Зубной Врач
вставляет Мюллеру новые зубы, и он восторженно прикусил
губу, представляя, какие муки должен испытывать при этом
бывший шеф Гестапо.
-- Здесь бить будем или за угол заведем ? -
профессионально поинтересовался пастор Шлагг.
-- Здесь, - сказал Штирлиц, полируя кастет до
хрустального блеска.
-- Ребята, не надо, - Мюллер поправил намокшие шорты и,
шмыгнув, вытер нос. - Я же не нарочно...
-- И я, - сказал Штирлиц, применяя кастет. Мюллер с
выдохом опустился на землю в кадке и выплюнул выбитый
передний зуб.
-- Вот видиф ? - шепелявя, сказал он. - Ты мне опять жуб
выбил...
-- И еще выбью, - сказал Штирлиц, угрожающе придвигаясь
ближе. - Чтоб ты знал, как надо помнить друзей детства.
-- Я же помнил, - сказал Мюллер, делая честное лицо. - Я
же не нарофно...
-- Я вот тебе дам, - Штирлиц приготовился ударить еще
раз, но пастор непроизвольно предотвратил избиение
Мюллера, уронив сорванный с пальмы кокосовый орех в форме
фляжки с пивом. Он и успокоил разбушевавшегося не в меру
Штирлица.
-- А что случилось ? - как всегда, ничего не понимая
спросил Мюллер.
-- Ничего, - сказал Штирлиц на редкость спокойно,
потирая возникшую на голове крупную шишку.
-- Фтирлиц... - Мюллеру хотелось сказать Штирлицу
что-нибудь приятное.
-- Чего ? - Штирлицу не хотелось бить Мюллера, потому
что сильно болела голова.
-- Профти меня, Фтирлиц... - Мюллер смущенно стал
крутить пальцем правой руки в ладони левой и покраснел.
-- Прощаю, - сказал Штирлиц, отбрасывая кастет подальше.
-- Пофли, что ли, фтриптиф пошмотрим... - Мюллер пошел
на примирение.
-- Стриптиз ? А что, можно, - Штирлиц, кряхтя, поднялся
и, потирая затылок, отправился вслед за Мюллером.
Мюллер переоделся в костюм обергруппенфюрера СС и
сидел в роскошном кресле, поигрывая повязкой со
свастикой. Они вдвоем с Борманом предавались
воспоминаниям, только Мюллер после выбитого зуба стал
немного шепелявить.
-- Помниф кабасек "Фри форофенка" ? - спрашивал Мюллер.
-- Помню, - Борман расплывался в улыбке. Протянутые
веревочки действовали лучше всего в том самом кабачке.
-- А Геббельфа помниф ?
-- Помню, - отвечал Борман, вспоминая, как прыгал
Геббельс с гранатой в шароварах.
Штирлиц смотрел стриптиз и одновременно напивался.
После шестнадцатого стакана он опьянел окончательно и
принялся подпевать песню "Красотки кабаре", объясняющую,
с какой целью эти самые красотки созданы. Штирлиц был и
сам не прочь отцепить одну из них - благо, жены рядом не
было.
-- А помниф, как Фтирлиц Айфману жуб выбил ? - спрашивал
Мюллер, вспоминая сам, как вопил Айсман, получив такое
удовольствие.
-- Помню, конечно... Такой был зуб... - Борман навеял на
Мюллера неприятные воспоминания о собственном выбитом
зубе и тот нахмурился. Искоса поглядывая на Штирлица,
Мюллер сунул пухлый пальчик в рот и с беспокойством
ощупал то место, где находился предмет гордости одного из
швейцарских стоматологов. В бывшем шефе Гестапо
проснулась давняя злоба на Штирлица.
-- Флуфай, Богман, - Мюллер заговорщески склонился к
Борману и что-то сказал ему на ухо. Борман тут же скорчил
недовольную физиономию.
-- Штирлицу - веревки ставить ? Не-е... Он и в глаз
может дать... - Мюллер сделал жалобное лицо. - Ну
ладно... Ничего плох... то есть, хорошего не общаю, но
попробовать могу.
Забегая вперед, скажем, что Борман и не подумал
ставить веревки Штирлицу, а в тот же вечер все доложил
ему лично. Гнев Штирлица был безграничен. Подлая натура
Мюллера заставляла кипеть его нордическую душу. Штирлиц
рвал и метал и обещал сам себе, что набьет Мюллеру морду
непременно. Борман радовался и втихоря потирал руки.
Ласковый вечерний туман спустился на виллу Мюллера.
Сам Мюллер спокойно спал, с глубокой любовью прижимая к
груди облезлого плюшевого медведя. Ему снился сон, как
Штирлиц идет по одному из темных коридоров его Управления
и совершенно внезапно для себя зацепляется за Длинную
веревку и, падая, выбивает себе именно тот зуб, который
выбил ему, Мюллеру. Воспоминание о зубе опять заставило
Мюллера помрачнеть. Он сжал плюшевого медведя, медведь
стал вырываться и пищать ( так как это был уже не
медведь, а партайгеноссе Борман, пришедший вместе со
Штирлицем на выполнение своего черного дела ). Мюллер
пару раз врезал разбушевавшейся игрушке, Борман,
всхлипывая, уполз от него подальше.
-- Ну вот щас мы ему покажем, - Штирлиц держал в одной
руке дерущегося во сне Мюллера, в другой подушку и
фонарь. Мюллер вскрикнул от повышенной знакомости голоса
и проснулся.
-- Фефо покафем ? - ему стало страшно и захотелось в
одно место.
-- Где закуска к пиву зимует, - Штирлиц выбирал кастет
потяжелее. Мюллер задергался у него в руке, внезапно
вырвался из ночной рубашки и удрал в недоверчиво
потрескивающие джунгли.
-- Черт, - сказал Штирлиц.
-- Бог с вами, Штирлиц ! - пастор Шлагг с укором
посмотрел на Штирлица и перекрестился свободной от
бутылки с водкой рукой.
-- Заткнись, папа римский, - Штирлиц замахнулся на
пастора, тот исчез и больше не появлялся.
-- Ну вот, - Штирлиц был сильно разочарован. Упустить
глупого толстого Мюллера он считал непростительным
попустительством и расхлябанностью и собирался писать
рапорт в Центр, с просьбой вынести ему выговор по
собственному желанию с последующим внесением в почетную
грамоту.
Бросив ночную рубашку Мюллера в кусты, Штирлиц плюнул,
сунул руки в карманы и отправился назад. Сзади его,
расставляя веревочки и капканы, полз партайгеноссе
Борман.
Едва два достойнейших человека скрылись из виду, из
ближайшего куста показался Мюллер, держа руки наподобие
футболиста в защите родных ворот. Он торопливо, дрожа от
ночного бразильского холодка, одел ночную рубашку,
заботливо поправил рюшечки на плечах и плюнул в темноту.
-- Фто я такофо ему фделал ? - Мюллер обиженно втянул
голову в плечи и достал из кармана пачку леденцов.
Тайный заговор Штирлица и Бормана ему явно не
нравился. Мюллер сплюнул непрожеванный леденец и решил
действовать своим старым способом. Старый способ
заключался в том, что все его враги внезапно пропадали и
оказывались в его гнусных сырых застенках. Мюллер
колебался, так как не знал, можно ли провернуть такую
операцию со Штирлицем. Он решил бросить монетку, но ее у
него, конечно же не было. Стодолларовая бумажка летала
плохо. Мюллер плюнул и решил заняться этим делом завтра с
утра.
Утром он втал в редкостно плохом настроении. Утреннее
какао он пролил себе на шорты и долго злился. После всего
такого он решил, что Штирлицу сильно непоздоровится.
Его доблестная зондер-команда во главе с Франциско,
бредившим, похоже, со своего дня рождения захватами
Изауры, лучшей наложницы Мюллера, направилась к Штирлицу
с целью сопроводить его для допроса и последующего
тюремного заключения. Штирлиц встретил их довольно
неприветливо.
-- Чего приперлись ? - он не мог найти открывалку для
банки с тушенкой, и это его сильно бесило.
-- Товарищ Штирлиц, именем нашего любимого вождя
товарища Мюллера, вы арестованы, - Франциско издалека
показал Штирлицу ордер на арест, но в руки
предусмотрительно не давал.
Штирлиц обиделся и высказал Франциско все, что о нем
думает, из чего следовало, что Штирлиц и Мюллер состояли
в предосудительных интимных отношениях, причем при этом
использовалась труба от паровоза.
Франциско обиделся, и сказал, что он сейчас применит
силу, но Штирлиц так на него посмотрел, что Франциско
изчез и больше не появлялся. Его зондер-команда, погудев
и обсудив данное мероприятие, также разошлась.
Мюллер, узнав о такой наглости со стороны Штирлица,
был в гневе. Гнев его состоял в том, что он отказался
есть на обед манную кашу и весь день капризничал и
требовал новых игрушек, в том числе железную дорогу и
нового плюшевого медведя, но непременно с хвостом.
Штирлиц тоже злился изрядно.
Вскоре Мюллеру стало скучно, и он решил идти к
Штирлицу мириться. Штирлиц на редкость быстро помирился с
ним и даже не заставлял себя уговаривать. Через час
пьянки Мюллер и Штирлиц уже вместе распевали о том, что
будет, если друг внезапно заболеет, с ужасными вариациями
на тему качества грузинских спиртных напитков.
Штирлиц чувствовал, что Мюллер неспроста такой добрый,
и совсем не удивился, оказавшись утром в каком-то темном
сыром помещении среди толстых грязных мышей, имевших
странную склонность к поеданию сапогов.
Через полчаса Штирлиц узнал, что Мюллер хочет
предвинить ему обвинение в обижании интересов рейха
вообще и его, Мюллера, лично. Этот толстых хам хотел
устроить показательный процесс по делу Штирлица и
заключить его в заточение. Штирлиц относился к этому
вполне спокойно и уже придумывал обвинительную речь на
Мюллера, но его потащили на допрос. Мюллер, надев мундир,
из которого он уже порядочно вырос, сидел в глубоком
кресле в сандалиях и поигрывал своим пухлым животом.
-- Так, товариф Фтирлиц, - сказал он, с беспокойством
иссдледуя место утраченного зуба. - Фот мы и фтретилифь в
