такой безобидной форме, что просто ничего не знаешь!
- Ага. Дьявол сжалился надо мной, - бросил я. Разговор начал мне
надоедать.
- Чего ты, собственно, хочешь? Чтобы я рассказал тебе, какие пла-
ны строят против нас икс биллионов частиц метаморфной плазмы? Может
быть, никаких.
- Как это никаких? - спросил я, ошеломленный.
Снаут опять усмехнулся.
- Ты должен знать, что наука занимается только тем, как что-то
делается, а не тем, почему это делается. Как? Ну, началось это через
восемь или девять дней после того эксперимента с рентгеном. Может
быть, океан ответил на излучение каким-либо другим излучением, может
быть, прозондировал им наши мозги и извлек из них какие-то изолирован-
ные островки психики.
- Островки психики?
Это меня заинтересовало.
- Ну да, процессы, оторванные от всех остальных, замкнутые на се-
бя, подавленные, приглушенные, какие-то воспоминания, очажки памяти.
Он воспринял их как рецепт или план какой-то конструкции... Ты ведь
знаешь, как похожи друг на друга асимметричные кристаллы хромосом и
тех нуклеиновых соединений цереброцидов, которые составляют основу
процессов запоминания... Ведь наследственная плазма - плазма "запоми-
нающая". Таким образом, океан извлек это из нас, зафиксировал, а по-
том... ты знаешь, что было потом. Но для чего это было сделано? Ба! Во
всяком случае не для того, чтобы нас уничтожить. Это он мог сделать
гораздо проще. Вообще при такой технологической свободе он может, соб-
ственно говоря, все. Например, посылать нам двойников.
- А! - воскликнул я. - Поэтому ты испугался в первый вечер, ког-
да я пришел?
- Да. Возможно. А откуда ты знаешь, что я и вправду тот добрый
старый Хорек, который прилетел сюда два года назад...
Снаут начал тихо смеяться, как будто мое ошеломление доставило
ему бог знает какое удовольствие, но сразу же перестал.
- Нет, нет, - буркнул он. - И без того достаточно... Может, раз-
личий и больше, но я знаю только одно: нас с тобой можно убить.
- А их нет?
- Не советую тебе пробовать. Жуткое зрелище!
- Ничем?
- Не знаю. Во всяком случае ни ядом, ни ножом, ни веревкой...
- Атомной пушкой?
- Ты бы попробовал?
- Не знаю. Если быть уверенным, что это не люди...
- А если в некотором смысле да? Субъективно они люди. Они совер-
шенно не отдают себе отчета в своем... происхождении. Ты, очевидно,
это заметил?
- Да. Ну и... как это происходит?
- Регенерируют с необыкновенной скоростью. С невозможной скорос-
тью, прямо на глазах, говорю тебе, и снова начинают поступать так...
так...
- Как что?
- Как наше представление о них, те записи в памяти по которым...
- Да. Это правда, - подтвердил я, не обращая внимания на то, что
мазь стекает с моих обожженных щек и капает на руки.
- А Гибарян знал? .. - спросил я быстро.
Он посмотрел на меня внимательно:
- Знал ли он то, что мы?
- Да.
- Почти наверняка.
- Откуда ты знаешь, он что-нибудь говорил?
- Нет. Но я нашел у него одну книжку...
- "Малый Апокриф"?! - воскликнул я, вскакивая.
- Да. А откуда ты об этом можешь знать?.. - удивился он с беспо-
койством, впиваясь взглядом в мое лицо.
Я остановил его жестом.
- Спокойно. Видишь ведь, что я обожжен и совсем не регенерирую. В
кабине было письмо для меня.
- Что ты говоришь? Письмо? Что в нем было?
- Немного. Собственно, не письмо, а записка. Библиографическая
ссылка на соляристическое приложение и на этот "Апокриф". Что это та-
кое?
- Старое дело. Может, и имеет со всем этим что-нибудь общее. Дер-
жи.
Он вынул из кармана переплетенный в кожу вытертый на углах томик
и подал мне.
- А Сарториус?.. - бросил я, пряча книжку.
- Что Сарториус? В такой ситуации каждый держится как может. Он
старается быть нормальным - у него это значит официальным.
- Ну знаешь!
- Это так. Я был однажды с ним в переплете... Не буду вдаваться в
подробности, достаточно того, что на восьмерых у нас осталось пятьсот
килограммов кислорода. Один за другим бросали мы повседневные дела,
под конец все ходили бородатые, он один брился, чистил ботинки... Это
такой человек. И, конечно, то, что он сделает сейчас, будет притвор-
ством, комедией или преступлением.
- Преступлением?
- Хорошо, пусть не преступление. Нужно придумать для этого ка-
кое-нибудь новое определение. Например, "реактивный развод". Лучше
звучит?
- Ты чрезвычайно остроумен.
- Предпочел бы, чтобы я плакал? Предложи что-нибудь.
- А, оставь меня в покое.
- Да нет, я говорю серьезно. Ты знаешь теперь примерно столько
же, сколько я. У тебя есть какой-нибудь план?
- Какой ты добрый! Я не знаю, что делать, когда... она снова поя-
вится. Должна явиться?
- Скорее всего да.
- Но как же они попадают внутрь? Ведь Станция герметична. Может
быть, панцирь...
- Панцирь в порядке. Понятия не имею, как. Чаще всего мы видим
"гостей", когда просыпаемся, но спать-то хотя бы изредка надо.
Он встал. Я встал за ним.
- Послушай-ка, Снаут... Речь идет о ликвидации станции. Только ты
хочешь, чтобы это шло от меня?
Он покачал головой.
- Это не так просто. Конечно, мы всегда можем сбежать хотя бы на
сателлоид и оттуда послать SOS. Решат, разумеется, что мы сошли с ума,-
какой-нибудь санаторий на Земле, пока мы все хорошенько не забудем, -
бывают же случаи коллективного помешательства на таких изолированных
базах... Может быть, это было бы не самым плохим выходом... Сад, тиши-
на, белые палаты, прогулки с санитарами...
Снаут говорил совершенно серьезно, держа руки в карманах, уста-
вившись невидящим взглядом в угол комнаты. Красное солнце уже исчезло
за горизонтом, и гривастые волны расплавились в черной пустыне. Небо
пылало. Над этим двухцветным необыкновенно унылым пейзажем плыли тучи
с лиловыми кромками.
- Значит, хочешь сбежать? Или нет? Еще нет?
Он усмехнулся:
- Непреклонный покоритель... не испробовал еще этого, а то бы не
был таким требовательным. Речь идет не о том, чего хочется, а о том,
что возможно.
- Что?
- Вот этого-то я и не знаю.
- Значит, остаемся тут? Думаешь, найдется средство?
Снаут посмотрел на меня, изнуренный, с шелушащейся кожей изрыто-
го морщинами лица.
- Кто знает. Может, это окупится, - сказал он наконец. - О нем не
узнаем, пожалуй, ничего, но, может быть, о нас...
Он отвернулся, взял свои бумаги и вышел. Делать мне было нечего,
я мог только ждать. Я подошел к окну и смотрел на кроваво-черный
океан, почти не видя его. Мне пришло в голову, что я мог бы закрыться
в какой-нибудь из ракет, но я не думал об этом серьезно, это было че-
ресчур глупо - раньше или позже мне бы ведь пришлось выйти. Я сел у
окна и вынул книжку, которую дал мне Снаут. Света было еще достаточно,
страница порозовела, комната пылала багрянцем.
Это были собранные неким Оттоном Равинтцером, магистром филосо-
фии, статьи и работы неоспоримой ценности. Каждой науке всегда сопут-
ствует какая-нибудь псевдонаука, ее дикое преломление в интеллектах
определенного типа; астрономия имеет своего карикатуриста в астроло-
гии, химия имела его когда-то в алхимии, понятно, что рождение соля-
ристики сопровождалось настоящим взрывом мыслей-чудовищ.
Книга Равинтцера содержала духовную пищу именно этого рода, впро-
чем, нужно сказать честно, что в предисловии он отмежевывался от это-
го паноптикума. Просто он не без оснований считал, что такой сборник
может быть ценным документом эпохи как для историка, так и для психо-
лога науки.
Рапорт Бертона занимал в книге почетное место. Он состоял из нес-
кольких частей. Первую составляла копия его бортового журнала, весьма
лаконичного.
От четырнадцати часов до шестнадцати часов сорока минут условно-
го времени экспедиции записи были короткими и негативными.
"Высота 1000, 12О0 или 800 метров, ничего не замечено, океан
пуст". Это повторилось несколько раз.
Потом в 16.40: "Поднимается красный туман. Видимость 700 метров.
Океан пуст".
В 17.00: "Туман становится гуще, штиль, видимость 400 метров с
прояснениями. Спускаюсь на 200".
В 17.20: "Я в тумане. Высота 200. Видимость 20 - 40 метров.
Штиль. Поднимаюсь на 400".
В 17.45: "Высота 500. Лавина тумана до горизонта. В тумане ворон-
кообразные отверстия, сквозь которые проглядывает поверхность океана.
Пытаюсь войти в одну из этих воронок".
В 17.52: "Вижу что-то вроде водоворота - выбрасывает желтую пену.
Окружен стеной тумана. Высота 100. Спускаюсь на 20".
На этом кончались записи в бортовом журнале Бертона. Дальнейшие
страницы так называемого рапорта составляла выдержка из его истории
болезни, а точнее говоря, это был текст показаний, продиктованных Бер-
тоном и прерывавшихся вопросами членов комиссии.
"Бертон. Когда я спустился до тридцати метров, стало трудно удер-
живать высоту, так как в этом круглом, свободном от тумана простран-
стве дул прерывистый ветер. Я вынужден был все внимание сосредоточить
на управлении и поэтому. некоторое время, минут 10 - 15, не выгляды-
вал из кабины. Из-за этого я, против своего желания, вошел в туман,
меня бросил туда сильный порыв ветра. Это был не обычный туман, а как
бы взвесь, по-моему, коллоидная, - она затянула все стекла. Очистить
их было очень трудно, взвесь оказалась очень липкой. Тем временем у
меня процентов на тридцать упали обороты из-за сопротивления, которое
оказывал винту этот туман, и я начал терять высоту. Я спустился очень
низко и, боясь зацепиться за волны, дал полный газ. Машина держала вы-
соту, но вверх не шла. У меня было еще четыре патрона ракетных ускори-
телей. Я не использовал их, решив, что положение может ухудшиться и
тогда они мне понадобятся. При полных оборотах началась очень сильная
вибрация; я понял, что винт облеплен этой странной взвесью; на прибо-
рах грузоподъемности по-прежнему были нули, и я ничего не мог с этим
поделать. Солнца я не видел с того момента, когда вошел а туман, но в
его направлении туман светился красным. Я все еще кружил, надеясь, что
в конце концов сумею найти одно из этих свободных от тумана мест, и
действительно мне это удалось через какие-нибудь полчаса. Я выскочил в
открытое пространство, почти точно круглое, диаметром несколько сот
метров. Его границы образовывал стремительно клубящийся туман, как бы
поднимаемый мощными конвекционными потоками. Поэтому я старался дер-
жаться как можно ближе к середине "дыры" - там воздух был наиболее
спокойным. В это время я заметил перемену в состоянии поверхности
океана. Волны почти полностью исчезли, а поверхностный слой этой жид-
кости - того, из чего состоит океан, - стал полупрозрачным с замутне-
ниями, которые постепенно исчезали, так что через некоторое время все
полностью очистилось и я мог сквозь слой толщиной, наверное, в нес-
колько километров смотреть вглубь. Там громоздился желтый ил, который
тонкими полосами поднимался вверх и, всплывая на поверхность, стеклян-
но блестел, начинал бурлить и пениться, а потом твердел; тогда он был
похож на очень густой пригоревший сахарный сироп. Этот ил, или слизь,
собирался в большие комки, вырастал над поверхностью, образовывал буг-
ры, похожие на цветную капусту, и постепенно формировал разнообразные
фигуры. Меня начало затягивать к стене тумана, и поэтому мне пришлось
несколько минут рулями и оборотами бороться с этим движением, а когда
я снова мог смотреть, внизу под собой увидел что-то, что напоминало
сад. Да, сад. Я видел карликовые деревья, и живые изгороди, и дорожки,
не настоящие, - все это было из той же самой субстанции, которая цели-
ком уже затвердела, как желтоватый гипс. Так это выглядело. Повер-
хность сильно блестела. Я опустился низко, как только смог, чтобы все
как следует рассмотреть.
Вопрос. У этих деревьев и других растений, которые ты видел, бы-
