- Предпочел бы, чтобы ты столько не думал, - начал Снаут и вдруг
совсем тихо, каким-то другим голосом сказал: - Мимоид...
- Что? А, да. Я его уже заметил. Он очень старый.
Мы оба смотрели в подернутое рыжей мглой небо.
- Полечу, - сказал я неожиданно. - Тем более что еще ни разу не
покидал Станции, а это удачный повод. Вернусь через полчаса.
- Что такое? - У Снаута округлились глаза. - Полетишь? Куда?
- Туда, - показал я на маячившую в тумане глыбу. - Что этому ме-
шает? Возьму маленький вертолет... Знаешь, было бы смешно, если бы на
Земле мне пришлось когда-нибудь признаться, что я, солярист, ни разу
не поставил ногу на поверхность Соляриса.
Я отошел от вертолета на полтора десятка шагов и уселся на шерша-
вую, потрескавшуюся "землю". Черная волна тяжело вползла на берег,
расплющилась, стала совсем бесцветной и откатилась, оставив тонкие
дрожащие нитки слизи. Я спустился ниже и протянул руку к следующей
волне. Она немедленно повторила тот феномен, который люди увидели
впервые почти столетие назад, - задержалась, немного отступила, охва-
тила мою руку, не дотрагиваясь до нее, так, что между поверхностью ру-
кавицы и внутренней стенкой углубления, которое сразу же сменило кон-
систенцию, став упругим, осталась тонкая прослойка воздуха. Я медлен-
но поднял руку. Волна, точнее ее узкий язык, потянулась за ней вверх,
по-прежнему окружая мою ладонь светлым грязно-зеленым комком. Я встал,
так как не мог поднять руку выше, перемычка студенистой субстанции
напряглась, как натянутая струна, но не порвалась. Основание совершен-
но расплющенной волны, словно удивительное существо, терпеливо ожидаю-
щее окончания этих исследований, прильнуло к берегу вокруг моих ног,
также не прикасаясь к ним. Казалось, что из океана вырос тягучий цве-
ток, чашечка которого окружила мои пальцы, став их точным, только не-
гативным изображением. Я отступил. Стебель задрожал и неохотно вернул-
ся вниз, эластичный, колеблющийся, неуверенный, волна приподнялась,
вбирая его в себя, и исчезла за обрезом берега. Я повторил эту игру, и
снова, как сто лет назад, какая-то очередная волна равнодушно откати-
лась, будто насытившись новыми впечатлениями. Я знал, что пробуждения
ее "любопытства" пришлось бы ждать несколько часов. Я снова сел, но
это зрелище, хорошо известное мне теоретически, что-то во мне измени-
ло. Теория не могла, не сумела заменить реального ощущения.
В зарождении, росте и распространении этого существа, в каждом
его отдельном движении и во всех вместе появлялась какая-то осторож-
ная, но не пугливая наивность. Оно страстно, порывисто старалось поз-
нать, постичь новую, неожиданно встретившуюся форму и на полдороге вы-
нуждено было отступить, когда появилась необходимость нарушить таин-
ственным законом установленные границы. Эта резвая любознательность
совсем не вязалась с гигантом, который, сверкая, простирался до само-
го горизонта. Никогда я так не ощущал его исполинской реальности, чу-
довищного, абсолютного молчания.
Подавленный, ошеломленный, я погружался в, казалось бы, недоступ-
ное состояние неподвижности, все стремительнее соединялся с этим жид-
ким слепым колоссом и без малейшего насилия над собой, без слов, без
единой мысли прощал ему все.
Всю последнюю неделю я вел себя так рассудительно, что недоверчи-
вый взгляд Снаута перестал меня преследовать. Наружно я был спокоен,
но в глубине души, не отдавая себе в этом отчета, чего-то ожидал. Че-
го? Ее возвращения? Как я мог? Я ни на секунду не верил, что этот жид-
кий гигант, который уготовил в себе гибель многим сотням людей, к ко-
торому десятки лет вся моя раса напрасно пыталась протянуть хотя бы
ниточку понимания, что он, поднимающий меня, как пылинку, даже не за-
мечая этого, будет тронут трагедией двух людей. Но ведь его действия
были направлены к какой-то цели. Правда, я даже в этом не был до кон-
ца уверен. Но уйти - значило отказаться от этого исчезающе маленького,
может быть, только в воображении существующего шанса, который скрыва-
ло будущее. Итак, года среди предметов, вещей, до которых мы оба дот-
рагивались, помнящих еще наше дыхание? Во имя чем? Надежды на ее воз-
вращение? У меня не было надежды. Но жило во мне ожидание, последнее,
что у меня осталось от нее. Каких свершений, издевательств, каких мук
я еще ожидал? Не знаю. Но я твердо верил в то, что не прошло время
ужасных чудес.
Закопане,
июнь 1959 - июнь 1960
