риса. Это была щедрость за счет чужого кармана.
И снова коловорот новых гипотез, оживление старых, введение в них
несущественных изменений...
В результате соляристика оказалась загнанной во все более развет-
вляющийся, полный тупиков лабиринт. В атмосфере всеобщего равнодушия,
застоя и обескураженности другой, бесплодный, никому не нужный бумаж-
ный океан сопутствовал океану Соляриса.
"Возможно, мы дошли до поворотного пункта", - думал я. Мнение об
отказе, об отступлении сейчас или в недалеком будущем могло взять
верх. Даже ликвидацию Станции я не считал невозможной или маловероят-
ной. Но я не верил, чтобы таким способом удалось спасти что-нибудь.
Само существование мыслящего колосса никогда уже не даст людям покоя.
Пусть мы исходим галактики, пусть свяжемся с иными цивилизациями похо-
жих на нас существ. Солярис будет вечным вызовом, брошенным человеку.
СНЫ
Отсутствие каких-либо реакций заставило нас через шесть дней пов-
торить эксперимент, причем Станция, которая до сих пор находилась не-
подвижно на пересечении сорок третьей параллели со сто шестнадцатым
меридианом, начала двигаться, удерживая высоту четыреста метров над
океаном, в южном направлении, где, как показывали радарные датчики и
радиограммы сателлоида, активность плазмы значительно увеличилась.
В течение двух суток модулированный моей энцефалограммой пучок
рентгеновских лучей каждые несколько часов ударял в почти совершенно
гладкую поверхность океана.
К концу вторых суток мы находились уже так близко от полюса, что,
когда почти весь диск голубого солнца прятался за горизонтом, пурпур-
ный ореол вокруг туч на его противоположной стороне возвещал о восхо-
де красного солнца.
Сразу же после захода голубого солнца в северо-западном направле-
нии показалась симметриада, немедленно отмеченная сигнализаторами, пы-
лающая так, что ее почти нельзя было отличить от залитого багрянцем
тумана, и выделяющаяся на его фоне только отдельными зеркальными от-
блесками, как вырастающий там, на стыке неба и плазмы, гигантский
стеклянный цветок. Станция, однако, не изменила курса, и через чет-
верть часа светящийся дрожащим красным светом, словно угасающая руби-
новая лампа, колосс скрылся за горизонтом.
И снова минуло двое суток, эксперимент был повторен в последний
раз, рентгеновские уколы охватили уже довольно большой кусок океана.
На юге показались отчетливо видные, несмотря на то что они были на
расстоянии трехсот километров, Аррениды - скалистый клочок суши с шес-
тью как бы покрытыми снегом вершинами. На самом деле это был налет ор-
ганического происхождения, свидетельствовавший, что эта формация была
когда-то дном океана.
Мы сменили курс на юго-восточный и некоторое время двигались па-
раллельно горной цепи, покрытой тучами, характерными для красного дня.
Затем горы исчезли. С момента первого эксперимента прошло десять дней.
Все это время на Станции ничего не происходило. Сарториус один
раз составил программу эксперимента, и теперь ее повторяла автомати-
ческая аппаратура, я не был уверен даже, что кто-нибудь контролировал
ее работу. Но одновременно на Станции происходило гораздо больше собы-
тий, чем можно было желать. Правда, люди были здесь ни при чем. Я опа-
сался, что Сарториус будет добиваться возобновления работы над анниги-
лятором. Кроме того, я ждал реакции Снаута, когда он узнает от Сарто-
риуса, что я его обманул, преувеличив опасность, которую могло выз-
вать уничтожение нейтринной материи. Однако ничего такого не случи-
лось по причинам, сначала для меня совершенно загадочным. Естественно,
я принимал во внимание возможность какого-нибудь подвоха с их стороны.
Думал, что они тайно занимаются какими-то приготовлениями и работали.
Ежедневно заглядывал в помещение без окон, которое было расположено
под главной лабораторией и где находился аннигилятор. Я ни разу не
заставал там никого, а тонкий слой пыли, покрывающей аппаратуру, гово-
рил, что к ней много недель никто даже не притрагивался.
Снаут в это время стал таким же невидимым, как Сарториус, и еще
более, чем тот, неуловимым - визиофон радиостанции не отвечал на вызо-
вы. Движением Станции кто-то должен был управлять, но не могу сказать,
кто, меня это просто не интересовало, хотя, возможно, это и звучит
странно. Отсутствие реакций со стороны океана также оставляло меня
равнодушным до такой степени, что через два или три дня я почти перес-
тал на них рассчитывать или бояться их и полностью забыл и об океане,
и об эксперименте. Целыми днями я просиживал либо в библиотеке, либо в
кабине с Хари, которая как тень сновала вокруг меня. Я видел, что у
нас все нехорошо и что это состояние апатичной и бессмысленной неус-
тойчивости не может тянуться бесконечно. Я должен был как-то его поло-
мать, что-то изменить в наших отношениях, но даже мысль о какой-ни-
будь перемене я отбрасывал, неспособный принять определенное решение.
Я не могу этого объяснить точнее, но мне казалось, что все на
Станции, а особенно то, что существует между Хари и мной, находится в
состоянии страшно неустойчивого равновесия и нарушение его может все
превратить в развалины. Почему? Не знаю. Самым странным было то, что и
она чувствовала, во всяком случае в какой-то мере, что-то похожее.
Когда я думаю об этом сейчас, мне кажется, что впечатление неуверен-
ности, временности всего происходящего, надвигающихся потрясений соз-
давала не проявляющаяся никаким другим способом, наполняющая все поме-
щение Станции действительность. Хотя, возможно, была еще одна разгад-
ка: сны. Поскольку я решил записывать их содержание и только поэтому
могу о них хоть что-нибудь сказать. Но это тоже только обрывки, лишен-
ные их ужасающего разнообразия.
В каких-то непонятных обстоятельствах, в пространстве, лишенном
неба, земли, потолков, полов, стен, я находился как бы смешанный или
увязший в субстанции, внешне мне чужой, как если бы мое тело вросло в
полуметровую, неповоротливую, бесформенную глыбу, или, точнее, как ес-
ли бы я сам стал ею. Меня окружали неясные сначала пятна бледно-розо-
вого цвета, висящие в пространстве с иными оптическими свойствами, чем
у воздуха, так что только на очень близком расстоянии предметы стано-
вились четкими, и даже чрезмерно, неестественно четкими, так как в
этих снах мое непосредственное окружение превосходило конкретностью и
материальностью впечатление яви. Я просыпался с парадоксальным ощуще-
нием, что явью, настоящей явью был именно сон, а то, что я вижу, от-
крыв глаза, - это только какие-то высохшие тени.
Таким был первый образ, начало, из которого рождался сон. И
только о самых простых снах я мог бы что-нибудь рассказать. То, что
было в остальных, не имело уже никаких аналогий в реальности.
Были сны, когда в мертвой, застывшей тьме я чувствовал себя пред-
метом деловитых, неторопливых исследований, при которых не использова-
лось никаких ощущаемых мною инструментов. Это было проникновение,
дробление, уничтожение до полной пустоты. Пределом, дном этих молчали-
вых истребительных пыток был страх, одно воспоминание о котором через
много дней учащало сердцебиение.
А дни, одинаковые, как бы поблекшие, полные скучного отвращения
ко всему, вяло ползли в беспредельном равнодушии. Только ночей я боял-
ся и не знал, как от них спастись. Бодрствовал вместе с Хари, которой
сон был вообще не нужен, целовал ее, ласкал, но знал, что дело тут не
в ней и не во мне, что все это я делаю в страхе перед сном, а она, хо-
тя я и не говорил ей об этих потрясающих кошмарах ни слова, должно
быть, о чем-то догадывалась, потому что я чувствовал в ее покорности
непрекращающееся унижение и ничего не мог с этим поделать.
Я уже говорил, что все время я не виделся ни со Снаутом, ни с
Сарториусом. Правда, Снаут каждые несколько дней давал о себе знать,
иногда запиской, чаще телефонным звонком. Интересовался, не заметил ли
я какого-нибудь появления чего-нибудь, что можно расценить как реак-
цию, вызванную столько раз повторенным экспериментом. Я отвечал, что
не заметил, и сам задавал тот же вопрос. Снаут только отрицательно по-
качивал головой в глубине экрана.
На пятнадцатый день после прекращения экспериментов я проснулся
раньше, чем обычно, настолько измученный кошмаром, словно очнулся от
обморока, вызванного глубоким наркозом. Заслонок на окне не было, и я
увидел в первых лучах красного солнца, как мертвая равнина незаметно
начинает волноваться. Ее густой черный цвет сразу же побледнел, как бы
покрытий тонкой пеленой тумана, но этот туман имел весьма мате-
риальную консистенцию. Кое-где в ней образовались центры волнения, и
постепенно неопределенное движение охватило все видимое пространство.
Черный цвет исчез совсем, его заслонили светло-розовые на возвышениях
и жемчужно-бурые во впадинах пленки. Сначала краски чередовались,
превращая это удивительное покрывало океана в ряды застывших волн, по-
том все смешалось, и уже весь океан был покрыт пузырящейся пеной,
взлетающей огромными лоскутами вверх и под самой Станцией, и вокруг
нее. Со всех сторон одновременно взметались в пустое красное небо пе-
репончатокрылые глыбы пены, распростертые горизонтально, совершенно
непохожие на тучи, с шарообразными наростами по краям. Те, которые го-
ризонтальными полосами заслонили низкий солнечный диск, были по кон-
трасту с его сиянием черными, как уголь, другие, недалеко от солнца, в
зависимости от угла, под которым их освещал свет восхода, рыжели, за-
горались вишневым цветом, красно-фиолетовым, и весь этот процесс про-
должался, будто океан шелушился кровянистыми слоями, то показывая
из-под них свою черную поверхность, то скрывая ее новым налетом пены.
Некоторые из этих глыб взлетали совсем рядом, сразу же за окнами, на
расстоянии каких-нибудь метров, а одна даже скользнула своей шелковис-
той поверхностью по стеклу. В это время те, которые взлетали раньше,
едва виднелись далеко в небе, как разлетевшиеся птицы, и прозрачной
пеленой таяли в зените.
Станция застыла в неподвижности и висела так около трех часов, но
зрелище продолжалось. Солнце уже провалилось за горизонт, океан под
нами покрыла тьма, а рои тонких розоватых силуэтов поднимались все вы-
ше и выше, возносясь как на невидимых струнах, неподвижные, невесомые,
и это величественное вознесение продолжалось, пока не стало совсем
темно.
Все это поражающее своим спокойным размахом зрелище потрясло Ха-
ри, но я ничего не мог о нем сказать. Для меня, соляриста, оно было
таким же новым и непонятным, как и для нее. Впрочем, не зарегистриро-
ванные ни в каких каталогах формы можно наблюдать на Солярисе два-три
раза в год, а если немного повезет, то даже чаще.
Следующей ночью, примерно за час до восхода голубого солнца, мы
были свидетелями другого феномена - океан фосфоресцировал. Это явле-
ние было уже описано. Как правило, оно наблюдалось перед появлением
асимметриад, вообще же говоря, это был типичный признак локального
усиления активности плазмы. Однако в течение последующих двух недель
вокруг Станции ничего не произошло. Только однажды глубокой ночью я
услышал доносящийся словно ниоткуда и отовсюду сразу далекий крик,
необыкновенно высокий, пронзительный и протяжный, какие-то нечелове-
ческие мощные рыдания. Вырванный из кошмара, я долго лежал, вслуши-
ваясь, не совсем уверенный, что и этот крик не есть сон. Накануне из
лаборатории, частично расположенной над нашей кабиной, доносились
приглушенные звуки, словно там передвигали что-то тяжелое. Мне показа-
лось, что крик тоже доносится сверху, впрочем, совершенно непонятным
способом, так как оба этажа разделялись звуконепроницаемым перекры-
тием. Этот агонизирующий голос слышался почти полчаса. Мокрый от пота,
наполовину безумный, я хотел уже бежать наверх, он раздирал мне нервы.
Но понемногу голос затих, и снова был слышен только звук передвигае-
мых тяжестей.
Через два дня, вечером, когда мы с Хари сидели в маленькой кухне,
