тельный, сгорбившийся.
- Где она?
- Ее нет.
- Но... но Хари...
- Нет больше Хари, - сказал он медленно, выразительно, приблизив
лицо ко мне, как будто нанес мне удар и теперь изучал его результат.
- Она вернется... - прошептал я, закрывая глаза. И в первый раз я
действительно этого не боялся. Не боялся ее призрачного возвращения. Я
не понимал, как мог ее когда-то бояться.
- Выпей это.
Он подал мне стакан с теплой жидкостью. Я посмотрел на него и
внезапно выплеснул все содержимое ему в лицо. Он отступил, протирая
глаза, а когда открыл их, я уже стоял над ним. Он был такой
маленький...
- Это ты?
- О чем ты говоришь?
- Не ври, знаешь о чем. Это ты говорил с ней тогда, ночью. И при-
казал ей дать мне снотворное?.. Что ты с ней сделал? Говори!!!
Он что-то искал у себя на груди, потом достал измятый конверт. Я
схватил его. Конверт был заклеен. Снаружи никакой надписи.
Я лихорадочно рванул бумагу, изнутри выпал сложенный вчетверо
листок. Крупные, немного детские буквы, неровные строчки. Я узнал по-
черк.
"Любимый, я сама попросила его об этом. Он добрый. Ужасно, что
пришлось тебя обмануть, но иначе было нельзя. Слушайся его и не делай
себе ничего плохого - это для меня. Ты был очень хороший".
Внизу было одно зачеркнутое слово, я сумел его прочитать: "Хари".
Она его написала, потом замазала. Была еще одна буква, не то Х, не то
К, тоже зачеркнутая. Я уже слишком успокоился, чтобы устраивать исте-
рику, но не мог издать ни одного звука, даже застонать.
- Как? - прошептал я. - Как?
- Потом, Кельвин. Успокойся.
- Я спокоен. Говори. Как?
- Аннигиляция.
- Как же это? Ведь аппарат?! - меня словно подбросило.
- Аппарат Роше не годился. Сарториус собрал другой, специальный
дестабилизатор. Маленький. Он действовал только в радиусе нескольких
метров.
- Что с ней? ..
- Исчезла. Блеск и порыв ветра. Слабый порыв. Ничего больше.
- В небольшом радиусе, говоришь?
- Да. На большой не хватило материалов.
На меня начали падать стены. Я закрыл глаза.
- Боже... она... вернется, вернется ведь...
- Нет.
- Как это нет?
- Нет, Кельвин. Помнишь ту возносящуюся пену? С этого времени уже
не возвращаются.
- Больше нет?
- Нет.
- Ты убил ее, - сказал я тихо.
- Да. А ты бы не сделал этого? На моем месте.
Я сорвался с места и начал ходить все быстрее. От стены в угол и
обратно. Девять шагов. Поворот. Девять шагов.
Потом остановился перед ним:
- Слушай, подадим рапорт. Потребуем связать нас непосредственно с
Советом. Это можно сделать. Они согласятся. Должны. Планета будет ис-
ключена из конвенции Четырех. Все средства позволены. Доставим генера-
торы антиматерии. Думаешь, есть что-нибудь, что устоит против антима-
терии? Ничего нет! Ничего! Ничего! - кричал я, слепой от слез.
- Хочешь его уничтожить? - спросил он, - Зачем?
- Уйди. Оставь меня!
- Не уйду.
- Снаут!
Я смотрел ему в глаза. "Нет", - покачал он головой.
- Чего ты хочешь? Чего ты хочешь от меня?
Он подошел к столу.
- Хорошо. Напишем рапорт.
Я отвернулся и начал ходить.
- Садись.
- Оставь меня в покое.
- Существует две стороны вопроса. Первая - это факты. Вторая -
наши требования.
- Обязательно сейчас говорить об этом?
- Да, сейчас.
- Не хочу. Понимаешь? Меня это не касается.
- Последний раз мы посылали сообщение перед смертью Гибаряна. Это
было больше двух месяцев назад. Мы должны установить точный процесс
появления...
- Не перестанешь? - Я схватил его за грудь.
- Можешь меня бить, - сказал он, - но я все равно буду говорить.
Я отпустил его.
- Делай что хочешь.
- Дело в том, что Сарториус постарается скрыть некоторые факты. Я
в этом почти уверен.
- А ты нет?
- Нет. Теперь уже нет. Это касается не только нас. Знаешь, о чем
речь? Океан обнаружил разумную деятельность. Он знает строение, мик-
роструктуру, метаболизм наших организмов...
- Отлично. Что же ты остановился? Проделал на нас серию...
серию... экспериментов. Психической вивисекции. Опираясь на знания,
которые выкрал из наших голов, не считаясь с тем, к чему мы стремимся.
- Это уже не факты и даже не выводы, Кельвин. Это гипотезы. В не-
котором смысле он считался с тем, чего хотела какая-то замкнутая,
скрытая часть нашего сознания. Это могли быть дары...
- Дары! Великое небо!
Я начал смеяться.
- Перестань! - крикнул он, хватая меня за руку.
Я стиснул его пальцы и сжимал их все сильней, пока не хрустнули
кости. Он смотрел на меня, прищурив глаза. Я отпустил его, отошел в
угол и, стоя лицом к стене, сказал:
- Постараюсь не устраивать истерик.
- Все это неважно. Что мы предлагаем?
- Говори ты. Я сейчас не могу. Она сказала что-нибудь, прежде
чем?..
- Нет. Ничего. Я считаю, что у нас появится шанс.
- Шанс? Какой шанс? На что? - Внезапно я понял: - Контакт? Снова
контакт? Мало мы еще - и ты, ты сам, и весь этот сумасшедший дом...
Контакт? Нет, нет, нет. Без меня.
- Почему? - спросил он совершенно спокойно. - Кельвин, ты все
еще, а теперь даже больше, чем когда-либо, инстинктивно относишься к
нему, как к человеку, Ненавидишь его.
- А ты нет?
- Нет. Кельвин, ведь он слепой...
- Слепой? - Мне показалось, что я ослышался.
- Разумеется, в нашем понимании. Мы не существуем для него, как
друг для друга. Лица, фигуры, которые мы видим, позволяют нам узна-
вать отдельных индивидуумов, Для него все это прозрачное стекло. Он
ведь проникал внутрь наших мозгов.
- Ну, хорошо. Но что из этого следует? Что ты хочешь доказать?
Если он может оживить, создать человека, который не существует вне
моей памяти, и сделать это так, что ее глаза, жесты, ее голос... го-
лос...
- Говори! Говори дальше, слышишь!!!
- Говорю... говорю... Да. Итак... голос... из этого следует, что
он может читать в нас, как в книге. Понимаешь, что я хочу сказать?
- Да. Что, если бы хотел, мог бы понять нас.
- Конечно. Разве это не очевидно?
- Нет. Вовсе нет. Ведь он мог взять только производственный ре-
цепт, который состоит не из слов. Это сохранившаяся в памяти запись,
то есть белковая структура, как головка сперматозоида или яйцо. В моз-
гу нет никаких слов, чувств, воспоминание человека - это образ, запи-
санный языком нуклеиновых кислот на молекулярных асинхронных кристал-
лах. Ну он и взял то, что было в нас лучше всего вытравлено, сильнее
всего заперто, наиболее полно, наиболее глубоко отпечатано, понимаешь?
Но он совсем не должен был знать, что это для нас значит, какой имеет
смысл. Так же как если бы мы сумели создать симметриаду и бросили ее в
океан, зная архитектуру, технологию и строительные материалы, но не
понимая, для чего она служит, чем она для него является...
- Это возможно, - сказал я. - Да, это возможно. В таком случае он
совсем... может, вообще не хотел растоптать нас и смять. Может быть. И
только случайно... - У меня задрожали губы.
- Кельвин!
- Да, да. Хорошо. Уже все в порядке. Ты добрый. Он тоже. Все доб-
рые. Но зачем? Объясни мне. Зачем? Для чего ты это сделал? Что ты ей
сказал?
- Правду.
- Правду, правду! Что?
- Ты ведь знаешь. Пойдем-ка лучше ко мне. Будем писать рапорт.
Пошли.
- Погоди. Чего же ты все-таки хочешь? Ведь не собираешься же ты
остаться на Станции?..
- Да, я хочу остаться. Хочу.
СТАРЫЙ МИМОИД
Я сидел у большого окна и смотрел в океан. У меня не было ника-
ких дел. Рапорт, отработанный за пять дней, превратился теперь в пу-
чок волн, мчащийся сквозь пустоту где-то за созвездием Ориона. Добрав-
шись до темной пылевой туманности, занимающей объем в восемь триллио-
нов кубических миль и поглощающей лучи света и любые другие сигналы,
он натолкнется на первый в длинной цепи передатчик. Отсюда, от одного
радиобуя к другому, скачками длиной в миллиарды километров он будет
мчаться по огромной дуге, пока последний передатчик, металлическая
глыба, набитая тесно упакованными точными приборами, с удлиненной мор-
дой направленной антенны, не сконцентрирует его последний раз и не
швырнет дальше в пространство, к Земле. Потом пройдут месяцы, и точно
такой же пучок энергии, за которым потянется борозда ударной деформа-
ции гравитационного поля Галактики, отправленный с Земли, достигнет
начала космической тучи, проскользнет мимо нее по ожерелью свободно
дрейфующих буев и, усиленный ими, не уменьшая скорости, помчится к
двум солнцам Соляриса.
Океан под высоким красным солнцем был чернее, чем обычно. Рыжая
мгла сплавляла его с небом. День был удивительно душный, как будто
предвещал одну из тех исключительно редких и невообразимо яростных
бурь, которые несколько раз в году бывают на планете. Существовали ос-
нования считать, что ее единственный обитатель контролирует климат и
эти бури вызывает сам.
Еще несколько месяцев мне придется смотреть из этих окон, с высо-
ты наблюдать восходы белого золота и скучного багрянца, время от вре-
мени отражающиеся в каком-нибудь жидком извержении, в серебристом пу-
зыре симметриады, следить за движением наклонившихся от ветра строй-
ных быстренников, встречать выветрившиеся, осыпающиеся мимоиды. В один
прекрасный день экраны всех визиофонов наполнятся светом, вся давно
уже мертвая электронная система сигнализации оживет, запущенная им-
пульсом, посланным с расстояния сотен тысяч километров, извещая о
приближении металлического колосса, который с протяжным громом грави-
таторов опустится над океаном. Это будет "Улисс", или "Прометей", или
какой-нибудь другой большой крейсер дальнего плавания. Люди, спустив-
шиеся с плоской крыши Станции по трапу, увидит шеренги бронированных,
массивных автоматов, которые не делят с человеком первородного греха и
настолько невинны, что выполняют каждый приказ. Вплоть до полного
уничтожения себя или преграды, которая стоит у них на пути, если так
была запрограммирована их кристаллическая память. А потом звездолет
поднимается, обогнав звук, и только потом достигнет океана конус раз-
битого на басовые октавы грохота, а лица всех людей на мгновение
прояснятся от мысли, что они возвращаются домой.
Но у меня нет дома. Земля? Я думаю о ее больших, набитых людьми,
шумных городах, в которых потеряюсь, исчезну почти так же, как если бы
совершил то, что хотел сделать на вторую или третью ночь, - броситься
в океан, тяжело волнующийся внизу. Я утону в людях. Буду молчаливым и
внимательным, и за это меня будут ценить товарищи. У меня будет много
знакомых, даже приятелей, и женщины, а может, и одна женщина. Некото-
рое время я должен буду делать усилие, чтобы улыбаться, расклани-
ваться, вставать, выполнять тысячи мелочей, из которых складывается
земная жизнь. Потом все войдет в норму. Появятся новые интересы, но-
вые занятия, но я не отдамся им весь. Ничему и никому никогда больше.
И, быть может, по ночам буду смотреть туда, где на небе тьма пылевой
тучи, как черная занавеска, задерживает блеск двух солнц, и вспоми-
нать все, даже то, что я сейчас думаю. И еще я вспомню со снисходи-
тельной улыбкой, в которой будет немножко сожаления, но одновременно и
превосходства, мое безумие и надежды. Я вовсе не считаю себя, того, из
будущего, хуже, чем тот Кельвин, который был готов на все для дела,
названном Контактом. И никто не будет иметь права осудить меня.
В кабину вошел Снаут. Он осмотрелся, взглянул на меня. Я встал и
подошел к столу.
- Тебе что-нибудь нужно?
- Мне кажется, что тебе нечего делать? - спросил он, моргая. - Я
мог бы дать тебе кое-какие вычисления, правда, это не срочно...
- Спасибо, - усмехнулся я. - Не требуется.
- Ты в этом уверен? - спросил он, глядя в окно.
- Да, я размышлял о разных вещах и...
