чез в темноте, вернулся с уже проявленной и высохшей пленкой. На полу-
тора десятках метров записи тянулись дрожащие линии со светлыми зубца-
ми, какая-то плесень или паутина, растянутая на черной скользкой цел-
лулоидной пленке.
Мне больше нечего было делать, но я не ушел. Те двое вставили в
оксидированную кассету модулятора запись, конец которой Сарториус
просмотрел еще раз, недоверчиво насупившись, словно пытался расшифро-
вать заключенный в этих трепещущих линиях смысл.
Остальная часть эксперимента была невидима. Я видел только, что
делается, когда они подошли к пультам управления и привели аппаратуру
в действие. Ток проснулся со слабыми басовитым мурлыканьем в обмотках
катушек под стальным полом, и только потом огоньки на вертикальных ос-
текленных трубках указателей побежали вниз, показывая, что большой ту-
бус рентгеновского аппарата опускается в вертикальный колодец, чтобы
остановиться в его открытой горловине. Огоньки застыли на самых ниж-
них делениях шкалы, и Сарториус начал увеличивать напряжение, пока
стрелки, точнее, белые просветы, которые их заменяли, не сделали, по-
качиваясь, полного оборота. Гудение стало едва слышным, ничего больше
не происходило, бобины с пленкой вращались под кожухом, так что даже
этого нельзя было увидеть, счетчик метража тихонько постукивал, как
часовой механизм.
Хари смотрела поверх книги то на меня, то на них. Я подошел к
ней. Она взглянула испытующе. Эксперимент уже кончился. Сарториус мед-
ленно подошел к большой конусной головке аппарата.
- Идем?.. - одними губами спросила Хари.
Я кивнул головой. Она встала. Не прощаясь ни с кем - это выгляде-
ло бы слишком бессмысленным, - я прошел мимо Сарториуса.
Высокие окна верхнего коридора заполнял закат исключительной кра-
соты. Это был не обычный, унылый, распухший багрянец, а все оттенки
затуманенного, как бы обсыпанного мельчайшим серебром розового цвета.
Тяжелая, неподвижно всхолмленная чернь бесконечной равнины океана, ка-
залось, отвечая на это теплое сияние, искрилась мягким буро-фиолето-
вым отблеском. Только у самого горизонта небо упорно оставалось рыжим.
Внезапно я остановился посредине нижнего коридора. Я просто не
мог думать о том, что снова, как в тюремной камере, мы закроемся в ка-
бине, из которой виден только океан.
- Хари, - сказал я, - знаешь... я заглянул бы в библиотеку... Ты
ничего не имеешь против?
- О, с удовольствием, поищу что-нибудь почитать, - ответила она с
немного искусственным оживлением.
Я чувствовал, что со вчерашнего дня между нами образовалась тре-
щина и что я должен быть с ней добрее, но меня охватила полная апатия.
Не знаю, что могло бы меня из нее вывести.
Мы вернулись обратно и вошли в маленький тамбур. Здесь было три
двери, а между ними цветы, словно в каких-то витринах за большими
кристаллическими стеклами.
Средняя дверь, ведущая в библиотеку, была с обеих сторон покрыта
выпуклой искусственной кожей, до которой я почему-то всегда старался
не дотрагиваться. В большом круглом зале с потолком, разрисованным
стилизованными солнцами, было немного прохладней.
Я провел рукой по корешкам томов солярианской классики и уже хо-
тел взять Гезе, когда неожиданно обнаружил незамеченный в прошлый раз
потрепанный томик Гравинского.
Я уселся в мягкое кресло. Было совсем тихо. За моей спиной Хари
перелистывала какую-то книжку, я слышал легкий шелест страниц под ее
пальцами. Справочник Гравинского был сборником расположенных в алфа-
витном порядке соляристических гипотез. Компилятор, который ни разу
даже не видел Соляриса, перерыл все монографии, протоколы экспедиций,
отдельные статьи и предварительные сообщения, использовал работы пла-
нетологов, изучающих другие планеты, и создал каталог, несколько пу-
гающий лапидарностью формулировок, которые становились тривиальными,
убивая утонченную сложность породивших эти гипотезы мыслей. Впрочем, в
смысле энциклопедичности это произведение представляло скорее цен-
ность курьеза; оно было издано двадцать лет назад, и за это время вы-
росла гора новых гипотез, которые не вместились бы ни в одну книгу. Из
авторов, представленных в справочнике, в живых остались немногие, и,
пожалуй, никто из них уже не занимался соляристикой активно. Все это
охватывающее самые разнообразные направления интеллектуальное богат-
ство создавало впечатление, что какая-нибудь гипотеза просто обязана
быть истинной, казалось невозможным, чтобы действительность была со-
вершенно от них отличной, иной, чем мириады выдвинутых предположений.
В предисловии к справочнику Гравинский поделил известные ему шестьде-
сят лет соляристики на периоды. Во время первого, начинающегося с мо-
мента открытия Соляриса, никто не предлагал гипотез сознательно. Тог-
да как-то интуитивно, с точки зрения, "здравого смысла", было принято,
что океан является мертвым химическим конгломератом, который обладает
способностью создавать удивительные формы благодаря своей квазивулка-
нической деятельности и своеобразному автоматизму процессов, стабили-
зирующих неустойчивую орбиту, подобно тому, как маятник удерживается в
однажды заданной плоскости колебаний. Правда, уже через три года Мажи-
но высказался за живую природу "студенистой машины", но Гравинский пе-
риод биологических гипотез датировал лишь на девять лет позднее, ког-
да предположение Мажино, находившегося до этого в полном одиночестве,
стало завоевывать многочисленных сторонников. Последующие годы изоби-
ловали очень сложными, подкрепленными биоматематическим анализом, под-
робными моделями теоретически живого океана.
Третий период был отмечен распадом почти монолитного единства со-
ляристики и появлением большого количества яростно соперничающих школ.
Это было время деятельности Панмаллера, Страбли, Фрейхауза, Легрейе,
Осиповича. Все наследство Гезе было подвернуто тогда уничтожающей кри-
тике. Были созданы первые атласы, каталоги, стереофотографии симмет-
риад, которые до тех пор считались формами, не поддающимися изучению;
перелом наступил благодаря новым, дистанционно управляемым аппаратам,
которые посылались в бурлящие бездны ежесекундно угрожающих взрывом
колоссов. Тогда же появились гипотезы минималистов, гласящие, что ес-
ли даже пресловутого "контакта" с "разумным чудовищем" установить не
удастся, то и в этом случае изучение мимоидов и шарообразных гор, ко-
торые океан выбрасывает, чтобы затем вновь поглотить, принесет весьма
ценные химические и физикохимические знания, новые сведении о структу-
ре гигантских молекул и т.д. Но со сторонниками подобных идей никто
даже не вступал в полемику. Это был период, когда появились до сих пор
не потерявшие своего значения каталоги типовых метаморфоз или биоплаз-
матическая теория мимоидов Франка, которая, хоть и была отвергнута как
ложная, все же осталась великолепным примером интеллектуального разма-
ха и логики.
Эти "периоды Гравинского" были наивной молодостью, стихийным оп-
тимистическим романтизмом, наконец - отмеченной первыми скептическими
голосами - зрелостью соляристики. Уже к концу двадцатипятилетия появи-
лись - как возрождение первых, коллоидно-механических - гипотезы, быв-
шие их запоздалым потомством, об апсихичности соляристического океана.
Всяческие поиски проявления сознательной воли, целесообразности про-
цессов, действий, мотивированных внутренними потребностями океана, бы-
ли почти всеми признаны каким-то вывихом целого поколения ученых.
Яростное стремление опровергнуть их утверждения подготовило почву для
трезвых, разработанных аналитически, базирующихся на огромном количес-
тве, старательно подобранных фактов исследований группы Холдена, Эони-
даса, Столивы. Это было время стремительного разбухания и разрастания
архивов, картотек микрофильмов. Одна за другой отправлялись экспеди-
ции, оснащенные всевозможной техникой - самопишущими регистраторами,
отметчиками, зондами, какую только могла дать Земля. В некоторые годы
в исследованиях одновременно участвовало более тысячи человек. Однако
уже в то время, когда темп неустанного накопления материалов все еще
увеличивался, идея, воодушевившая ученых, становилась все более бес-
плодной. Начинался период (который трудно точно определить по времени)
упадка соляристики.
История изучения Соляриса была отмечена прежде всего большими,
яркими индивидуальностями, сильными характерами - Гезе, Штробл, Севда,
который был последним из великих соляристов. Он погиб при загадочных
обстоятельствах в районе южного полюса планеты, так глупо, как не мог
бы погибнуть даже новичок. На глазах у сотни наблюдателей он направил
свою летящую над самым океаном машину в глубь "быстренника", который,
это было отчетливо видно, пытался уступить ему дорогу. Говорили о ка-
кой-то внезапной слабости, обмороке, неисправности управления... В
действительности же это, по моему мнению, было первое самоубийство,
первый внезапный взрыв отчаяния. Первый, но не последний.
Постепенно в соляристике оставалось все меньше великих индиви-
дуальностей. Люди больших способностей и большой силы характеры рож-
даются с более или менее постоянной частотой, но неодинаков их выбор.
Их присутствие или нехватку в определенной области науки можно, пожа-
луй, объяснить перспективами, какие она открывает. Различно оценивая
классиков соляристики, нельзя отказать им в таланте, может быть, даже
в гениальности. Лучших математиков, физиков, известнейших специалис-
тов в области биофизики, теории информации, электрофизиологии притяги-
вал к себе молчащий гигант в течение десятилетий. Потом год от года
армия исследователей теряла своих вождей. Осталась серая безымянная
толпа терпеливых собирателей фактов, создателей многих оригинальных
экспериментов, но не было уже массовых экспедиций в масштабе целой
планеты, смелых, объединяющих разнообразные факты и явления гипотез.
Соляристика начинала разваливаться, и как бы аккомпанементом па-
раллельно ее снижающемуся полету, массово расплодились разнящиеся друг
от друга лишь второстепенными деталями гипотезы о дегенерации, инволю-
ции, умирании соляристических морей. Время от времени появлялись бо-
лее смелые, более интересные мысли, но в общем океан был признан ко-
нечным продуктом развития, который давно, тысячелетия назад, пережил
период наивысшей организации, а теперь, цельный только физически, уже
распадался на многочисленные ненужные, бессмысленные агонизирующие
создания.
Я был знаком с оригинальными работами нескольких европейских пси-
хологов, которые на протяжении длительного времени изучали реакцию об-
щественного мнения, собирая самые заурядные высказывания, голоса нес-
пециалистов, и показали таким образом удивительно тесную связь между
изменениями этого мнения и процессами, происходившими одновременно в
научной среде.
Так, в кругах координационной группы Планетологического институ-
та, там, где решался вопрос о материальной поддержке исследований,
происходили перемены, выражавшиеся в непрерывном, хотя и ступенчатом,
уменьшении бюджета соляристических институтов и баз, а также дотаций
для экспедиций, отправляющихся на планету.
Голоса, настаивавшие на необходимости свертывания исследований,
перемешивались с выступлениями тех, кто требовал применения сильнодей-
ствующих средств. Но, пожалуй, никто не зашел дальше административно-
го директора Всемирного Космологического института, который упорно го-
ворил, что живой океан вовсе не игнорирует людей, а просто их не заме-
чает, как слон - муравья, гуляющего по его спине, и, для того чтобы
привлечь внимание океана и сконцентрировать его на нас, необходимо
применить более мощные импульсы и машины-гиганты в масштабе всей пла-
неты. Пикантной деталью было здесь то, как подчеркивала пресса, что
таких дорогостоящих начинаний требовал директор Космологического, а не
Планетологического института, который финансировал исследования Соля-
