за него взялся. А потом скачи как угорелый на юго-запад. И если ты по
дороге все же сыграешь в ящик и повстречаешь меня в царстве теней, я плюну
тебе в рожу, никогда больше не скажу с тобой ни словечка, и ты больше не
увидишь меня в своей черной замшелой постели. Смерть есть смерть, ничего
не попишешь.
Вылетев, словно перепуганные мыши, из черных шатров. Мышелов и
Фафхрд, хотя и разделенные несколькими лигами, увидели на востоке
голубовато-стальное пламя, взметнувшееся в небо длинным блестящим
стилетом, гораздо более высокое, чем огни, что они прежде встречали в
царстве теней - узкий ярко-голубой язык огня, глубоко вонзившийся в черные
тучи. От Мышелова пламя находилось немного к югу, а от Фафхрда - чуть-чуть
к северу. Друзья яростно замолотили каблуками по бокам своих лошадей и
понеслись во весь опор, причем их дороги постепенно сближались. В этот
тяжкий миг, когда сердце каждого еще кровоточило после разговора с
любимой, они более всего на свете желали встречи со Смертью, чтобы либо
убить это самое ужасное во всей вселенной создание, либо погибнуть самим.
Однако по пути Фафхрд никак не мог избавиться от мысли о том, что
Влана, в сущности, старше него на десять лет и в царстве теней выглядела
уж никак не моложе своего возраста, а Мышелов был не в силах выбросить из
головы воспоминания о некотором скудоумии и снобизме Иврианы.
Но они продолжали скакать - упорно, с отчаянной радостью - к голубому
пламени, становившемуся все шире и ярче, пока наконец не увидели, что бьет
оно из громадной трубы стоявшего на длинном невысоком взгорье замка, все
ворота и двери которого были распахнуты настежь.
Бок о бок въехали они в широкие ворота, а затем и в двери замка, не
замечая друг друга. В черной гранитной стене перед ними зияло отверстие
огромного очага, в котором пламя, сиявшее ослепительно, как само солнце,
вздымалось вверх по трубе - его-то они и увидели издалека. Перед очагом
стояло эбеновое кресло, обтянутое черным бархатом, а на этом изящнейшем из
сидений лежала блестящая черная маска на все лицо с широкими отверстиями
для глаз.
Погребальным набатом загудели по черным плитам пола восемь железных
подков вороной и белой лошадей.
Спешившись, Фафхрд и Мышелов приблизились - один с северной стороны,
другой с южной - к эбеновому креслу с черным бархатным сиденьем, на
котором лежала усыпанная блестками маска Смерти. Наверное на их счастье
сама Смерть была где-то далеко - то ли отлучилась по делам, то ли уехала
на отдых.
И в этот миг Фафхрд и Мышелов поняли, что согласно клятве, данной ими
Нингоблю и Шильбе, каждый из них должен умертвить своего товарища. Мышелов
мгновенно извлек из ножен Скальпель. С неменьшим проворством Фафхрд
выхватил Серый Прутик. Приятели стояли лицом к лицу, готовые поразить друг
друга.
Но тут между ними, быстрый как молния, сверкнул длинный меч, и черная
маска Смерти распалась на две равные части - от черного лба до черного
подбородка.
В ту же секунду стремительный клинок герцога Даниуса метнулся в
сторону Фафхрда. Северянин с трудом парировал удар аристократа, глаза
которого пылали бешенством. Сверкающий меч обрушился на Мышелова, и тот
тоже насилу отбил его.
Оба героя скорее всего погибли бы - ведь в конечном итоге, кто может
одолеть безумца? - но тут Смерть вернулась к себе домой, в черный замок в
царстве теней, и, схватив своими черными пальцами герцога Даниуса за
горло, задушила его - на это ей потребовалось время, за которое сердце
Фафхрда сократилось семнадцать раз. Мышелова - двадцать один раз, а
герцога Даниуса - несколько сотен.
Ни один из героев не осмелился взглянуть в лицо Смерти. Не успело это
удивительнейшее и жутчайшее из созданий покончить со своим безрассудным
недругом Даниусом и на треть, как они схватили по половинке сверкающей
маски, взлетели в седла и, словно два умалишенных брата-близнеца, причем
из самых буйных, понеслись на своих белой и вороной лошадях через царство
теней кратчайшей дорогой на юго-запад, но еще быстрее настигал их сам
Страх, лучший наездник космоса.
В Ланкмаре и его окрестностях, куда не мешкая вернулись друзья, им
пришлось несладко. Нингобль и Шильба страшно рассвирепели, получив только
по половине маски, хотя та принадлежала самому могущественному существу во
всех известных и неизвестных вселенных. Довольно эгоцентричные, без царя в
голове колдуны, по уши погруженные в свою междоусобицу - хотя они и слыли
самыми хитрыми и мудрыми волшебниками из когда-либо живших в стране Невон,
- ни в какую не желали принять во внимание четыре весьма веских аргумента,
которые Фафхрд и Мышелов приводили в свою защиту. Во-первых, друзья
утверждали, что не отступили от условий, навязанных им чародеями,
поскольку прежде всего озаботились тем, чтобы вывезти из царства теней
маску Смерти (в таком объеме, в каком это представилось возможным), даже
ценою частичной потери самоуважения. Ведь если бы они вступили между собою
в схватку, как того требовало второе условие, то скорее всего просто убили
бы друг друга, и тогда Шиль и Нинг не получили бы даже клочка маски, а что
касается Смерти, то какой же здравомыслящий человек станет рассматривать
ее как противника? Герцог Даниус самое убедительное тому доказательство.
Во-вторых, половинка волшебной масли все же лучше, чем ничего. В-третьих,
чародеи, обладая половинкой маски каждый, будут вынуждены прекратить свою
дурацкую войну и начать сотрудничать друг с другом, в результате чего их и
без того огромное могущество удвоится. И в-четвертых: вопреки обещанию,
чародеи не вернули друзьям их прекрасных возлюбленных живыми и не
уничтожили их во времени, так чтобы от них не осталось и воспоминания, а
только вытянули из героев все кишки - и, видимо, из девушек тоже - этим
страшным последним свиданием. Однако в раздражении, совершенно недостойном
столь великих волшебников, Нингобль заколдовал все, что находилось в
похищенном Фафхрдом и Мышеловом домике, а Шильба спалил сам домик дотла,
так что его пепел невозможно было отличить от пепла обиталища, в коем
погибли Влана и Ивриана.
Но это, вероятно, было и к лучшему: мысль поселиться на пустыре за
"Серебряным Угрем" - так сказать, на кладбище, где покоились возлюбленные
героев, была с самого начала нездоровой.
Впоследствии Шильба и Нингобль, не выказав и тени благодарности и не
испытывая ни малейших угрызений совести по поводу своей ребяческой мести,
настоятельно домогались от Фафхрда и Мышелова верной службы, как то было
обусловлено договором, который они заключили с друзьями.
Тем не менее восхитительные и роскошные Влана и Ивриана перестали
являться Фафхрду и Мышелову, а воспоминания о них остались у приятелей
самые мирные и благостные. Короче говоря, не прошло и нескольких дней, как
Мышелов закрутил бурный роман с еще несовершеннолетней, но весьма
обольстительной племянницей Карстака Овартомортеса, тогда как Фафхрд
приударил за невероятно похожими сестрами-близнецами, дочерьми герцога
Даниуса - девицами в высшей степени привлекательными и богатыми, однако
находившимися на грани проституции, поскольку их якобы интересовали
сопутствующие ей переживания.
А вот что думали обо всем этом Влана и Ивриана в далеком царстве
теней, месте своего вечного упокоения - это касается только них самих да
еще Смерти, в чей ужасный лик они могли заглядывать теперь без малейшего
трепета.
10. СКЛАД СТРАННЫХ УСЛАД
Тускловатые и причудливые невонские звезды густо усыпали небо над
черневшим крышами городом Ланкмаром, в котором одинаково часто звенят мечи
и монеты. Для разнообразия тумана в эту ночь не было.
На площади Тайных Восторгов, что лежит семи кварталами южнее Болотной
заставы и простирается от фонтана Запретного Изобилия до часовни Черной
Девы, огни, если так можно выразиться, торговых реклам освещали небо не
ярче, чем звезды землю. Дело в том, что расположившиеся на площади
торговцы всяческими зельями, продавцы раритетов и сводники освещают свои
крошечные ларьки и палатки с помощью гнилушек, светляков и горшочков с
угольями и ведут дела так же тихо, как и звезды.
В ночном Ланкмаре есть множество шумных мест, ярко освещенных
факелами, однако по идущей с незапамятных времен традиции на площади
Тайных Восторгов всегда царит приятный полумрак и звучат мягкие шепотки.
Философы часто приходят туда поодиночке, чтобы поразмышлять, студенты -
помечтать, богословы с фанатично горящими глазами - чтобы плести, словно
пауки, свои неудобопонятные новые теории касательно Дьявола и других
темных сил, правящих вселенной. И если кто-то из них вкусит по пути
немножечко от запретных удовольствий, то это несомненно лишь идет на
пользу их теориям, мечтам и теологическим системам.
Однако в эту ночь обычный полусумрак площади был нарушен ярким
светом, который лился из низкой двери со сводом в форме трилистника,
недавно пробитой в древней стене. Словно ослепительное солнце, взошедшее
над горизонтом тротуара, освещенная дверь практически затмевала тусклые
"звезды" остальных торговцев тайнами.
У двери были разложены жутковатые и загадочные товары, а рядом с ними
сидел на корточках человечек с алчным взглядом, облаченный в наряд,
невиданный доселе ни на суше, ни на морях страны Невон. На нем была
красная шапочка в форме ведра, мешковатые штаны и невероятные красные
туфли с загнутыми носами. Глаза у него были хищные, как у ястреба, а
улыбка - циничная и льстиво-сладострастная, как у древнего сатира.
То и дело человечек вскакивал на ноги и, схватив длинную метлу,
принимался в который раз мести мостовую, словно готовясь к приходу некоего
фантастического императора. Время от времени он прекращал этот танец и
кланялся - низко и подобострастно, но не опуская взгляда - толпе, которая
стекалась в полутьме к пятну яркого света, после чего протягивал руку к
двери новой лавки, приглашая зайти в нее: жест этот был одновременно
грозным и раболепным.
Однако никто из зевак не мог набраться храбрости зайти в ярко
освещенное помещение или хотя бы осмотреть редкости, столь небрежно и
прельстительно разложенные у входа. А между тем число завороженных
ротозеев росло с каждой минутой. В толпе слышался неодобрительный ропот по
поводу столь оскорбительного нового метода торговли, в котором
выказывалось пренебрежение к обычаю сохранять на площади полумрак, однако
эти жалобы тонули в гуле удивления, восхищения и любопытства,
разгоравшихся все сильнее.
Серый Мышелов проскользнул на площадь со стороны фонтана так тихо,
как будто собирался перерезать кому-то глотку или же следил за шпионами
самого сюзерена. Его ноги, обутые в мокасины из крысиной кожи, ступали
совершенно бесшумно. Даже меч Скальпель в ножнах из мышиных шкурок не
шуршал о тунику и плащ, сшитые из серого груботканого шелка. Взгляды,
которые Мышелов кидал по сторонам из-под надвинутого на лоб серого
шелкового капюшона, были полны угрозы и ледяного высокомерия.
Но в душе Мышелов чувствовал себя, как школьник, в ужасе ожидающий
головомойки и труднейшего домашнего задания. В его кошеле из крысиных
шкурок лежала записка, нацарапанная чернильной жидкостью каракатицы на
серебристой рыбьей коже Шильбой безглазоликим, в которой тот наказывал
Мышелову быть здесь в это время.
Шильба был колдуном-покровителем и - когда ему в голову приходил
подобный каприз - опекуном Мышелова, поэтому его приглашениями
пренебрегать не следовало, тем более что Шильба мог выследить непокорного
