Фриц ЛЕЙБЕР
МЕЧИ ЛАНКМАРА 1-4:
МЕЧИ ЛАНКМАРА
МЕЧИ ПРОТИВ КОЛДОВСТВА
МЕЧИ В ТУМАНЕ
МЕЧИ ПРОТИВ СМЕРТИ
МЕЧИ И ЧЕРНАЯ МАГИЯ
Фриц ЛЕЙБЕР
МЕЧИ ЛАНКМАРА
1
- Насколько я понимаю, нас ждут, - сказал коротышка, продолжая идти
вдоль очень древней и высокой стены к широким распахнутым воротам. Словно
ненароком рука его скользнула по рукоятке тонкого меча.
- Как ты ухитрился на расстоянии полета стрелы... - начал было
гигант, но осекся: - А, понял. Оранжевый головной платок Башабека. Режет
глаз, как шлюха в храме. А где Башабек, там и его молодчики. Не надо тебе
было прекращать платить взносы Цеху Воров.
- Да тут дело не только во взносах, - отозвался коротышка. - У меня
начисто вылетело из головы, что нужно поделиться с ними добычей, когда я
стянул те восемь бриллиантов из храма Паучьего Бога.
Гигант неодобрительно прищелкнул языком:
- Никак не могу понять, почему я связался с таким бесчестным
мазуриком, как ты.
Коротышка пожал плечами:
- Я торопился. За мной гнался Паучий Бог.
- Ага, я помню: он высосал кровь из твоего напарника, который стоял
на стреме. Но теперь-то у тебя есть бриллианты, чтобы расплатиться?
- Мой кошель не толще твоего, - заявил коротышка. - А у тебя он не
толще бурдюка в похмельное утро. Если, конечно, ты кой-чего не зажал, о
чем я подозреваю уже давно. Да, кстати: вон тот безобразно жирный тип,
стоящий между двумя мордоворотами, - не хозяин ли это таверны "Серебряный
Угорь"?
Верзила прищурился, кивнул, потом укоризненно покачал головой:
- Поднимать такой шорох из-за какого-то паршивого счета за бренди!
- Да уж, тем более что счет этот всего в ярд длиной, - согласился
коротышка. - Что из того, что ты вдобавок расколотил и сжег два бочонка
бренди, когда скандалил вчера вечером в "Угре"?
- Когда в кабацкой драке на тебя лезут вдесятером, приходится
прибегать к любым подручным средствам, - возразил гигант. - И согласись,
они порой бывают нетрадиционными.
Он снова, прищурившись, взглянул на кучку людей, стоявших в открытых
воротах, и, немного помолчав, добавил:
- Там, кажется, и кузнец Ривис Райтби... и вообще почти все, кому
могли задолжать в Ланкмаре два приличных человека. И с каждым наемный
мордоворот, а то и не один. - Гигант, словно бы невзначай, попробовал,
легко ли выходит из ножен его громадный клинок - тонкий, но тяжелый,
словно двуручный меч. - Скажи, когда мы в прошлый раз уходили из Ланкмара,
ты-то хоть уплатил по каким-нибудь счетам? У меня тогда не было ни гроша,
но у тебя должны были оставаться деньги после работы на Цех Воров.
- Я сполна расплатился с Джохом Ловкие Пальцы за починку плаща и за
новую куртку из серого шелка, - быстро отозвался коротышка и тут же
нахмурился. - Может, я заплатил еще кому-то, то есть точно, что заплатил,
но вот не припомню кому... А скажи: та мосластая рыжая девица, - ну, вот
та, что прячется за элегантным человеком в черном, - это не с ней ли у
тебя были тогда неприятности? Ее рыжие лохмы бросаются в глаза как... как
черт знает что. А вон еще три - тоже выглядывают из-за своих вооруженных
спутников, - разве не было у тебя неприятностей и с ними, когда мы
покидали Ланкмар?
- Я не знаю, что ты имеешь в виду под неприятностями, - пожаловался
гигант. - Я спас девушек от их покровителей, которые обращались с
бедняжками просто по-хамски. Уверяю тебя, когда я наказывал их сутенеров,
девушки очень весело смеялись. А потом я обращался с ними просто как с
принцессами.
- Это уж точно, и потратил на них все деньги и драгоценности, что у
тебя были, потому и остался без гроша. Но ты не сделал для них одного - не
стал сам их покровителем. Поэтому им пришлось вернуться к своим прежним
сутенерам и теперь им остается лишь держать на тебя зуб.
- Чтобы я стал сутенером? - возмутился верзила. - О женщины!.. Но я
вижу в толпе и твоих девушек. Забыл с ними расплатиться?
- Нет, взял у них в долг и позабыл вернуть, - пояснил коротышка. -
Ну-ну, делегация по встрече, похоже, в полном составе.
- Говорил я тебе, нужно было войти в город через Большую заставу, там
мы сразу затерялись бы в толпе, - проворчал верзила. - Так ведь нет: я
сдуру послушал тебя и пошел через эту забытую богом Крайнюю заставу.
- А вот и нет, - отозвался собеседник. - У Большой заставы мы не
смогли бы отличить наших недругов от простых прохожих. А здесь мы, по
крайней мере, знаем, что все против нас, если не считать стражи сюзерена,
на которую, впрочем, я тоже не очень бы полагался - ее могли подкупить,
чтобы она закрыла глаза, когда нас будут убивать.
- Ну почему ты решил, что им так уж хочется нас убить? - возразил
гигант. - Они должны считать, что мы возвращаемся домой с богатейшими
сокровищами, добытыми в самых разных концах света во всяких заварухах.
Конечно, кое-кто может иметь против нас что-то личное, однако...
- Они же видят, что за нами не движется вереница носильщиков или
тяжело нагруженных мулов, - рассудительно перебил коротышка. - Как бы там
ни было, они полагают, что, убив нас, смогут поделить между собой
ценности, если таковые у нас окажутся. Обычное дело, так поступают все
цивилизованные люди.
- Цивилизация! - презрительно хрюкнул верзила. - Я порой удивляюсь...
- ...зачем тебе потребовалось пересечь горы Пляшущих Троллей,
отправиться на юг, подстричь бороду и узнать, что бывают девушки с
безволосой грудью? - докончил коротышка. - Послушай, мне кажется, что наши
кредиторы и прочие недоброжелатели взяли себе в подмогу и третье "м",
кроме мечей и мускулов.
- Ты имеешь в виду магию?
Достав из мешка моток тонкой желтоватой проволоки, коротышка ответил:
- Не будь эти два седобородых типа в окнах второго этажа чародеями,
они ни за что не стали бы так злобно пялиться на нас. И потом, на хламиде
у одного из них я заметил астрологические знаки, а в руке у другого -
волшебную палочку.
Путники приблизились к заставе уже достаточно, чтобы острый глаз мог
разглядеть такие подробности. Стражники в вороненых доспехах торчали, как
столбы, бесстрастно опершись на копья. Лица людей, стоявших за воротами,
были тоже бесстрастны, и только девицы улыбались язвительно и злорадно.
Верзила сварливо проговорил:
- Значит, они попытаются разделаться с нами с помощью чар и заклятий.
А если не получится, в ход пойдут дубинки и всяческое режущее и колющее
оружие. - Он покачал головой. - Столько ненависти из-за жалкой кучки
монет. Ланкмарцы неблагодарны. Они не ценят той атмосферы, какую создаем
мы в городе, не понимают, как мы щекочем им нервы.
Коротышка пожал плечами:
- На сей раз они решили пощекотать нас. Такое вот своеобразное
гостеприимство. - Своими ловкими пальцами он скрутил на конце проволоки
затяжную петлю и замедлил шаг. - Разумеется, - заметил он, - мы не обязаны
возвращаться в Ланкмар.
Верзила разозлился:
- Нет, обязаны! Повернуть сейчас назад было бы трусостью. К тому же
нам больше нечего делать.
- Ну, не исключено, что какие-нибудь приключения остались и за
пределами Ланкмара, - мягко возразил коротышка, - правда лишь несерьезные,
для людей трусоватых.
- Не исключено, - согласился верзила, - однако и крупные и мелкие
всегда начинаются в Ланкмаре. Что ты собираешься делать с этим проводом?
Коротышка затянул петлю вокруг навершия рукоятки своего меча и,
оставив гибкую проволоку волочиться по земле, пояснил:
- Я заземлил меч. Теперь любое смертельное заклятие, ударив в мой
обнаженный клинок, уйдет в землю.
- И матушка-земля чуть поежится? Смотри не наступи на проволоку.
Предупреждение было весьма к месту: проволока тянулась за мечом ярдов
на десять.
- Сам не наступи. Это меня Шильба научил.
- Ох уж эта твоя болотная крыса, вообразившая себя чародеем! -
язвительно воскликнул гигант. - Почему он сейчас не с нами - мог бы
сделать несколько контрзаклятий.
- А почему не с нами твой Нингобль? - спросил в ответ коротышка.
- Он слишком толст, ему трудно путешествовать. - В этот миг путники
уже проходили мимо невозмутимых стражников. Зловещая атмосфера за воротами
уже сгущалась буквально на глазах. Внезапно верзила широко ухмыльнулся
приятелю: - Давай не станем наносить им слишком уж серьезных ран, -
предложил он зычным голосом. - Я не хочу, чтобы наше возвращение в Ланкмар
было хоть чем-то омрачено.
Едва путники ступили в пространство, окруженное недоброжелательными
лицами, как незамедлительно разразилась буря. Чародей в балахоне со
звездами завыл, как волк, и, воздев руки, выбросил их в сторону коротышки
с такой силой, что, казалось, его кисти неминуемо должны были оторваться и
улететь. Однако они не улетели, а из его растопыренных пальцев вырвался
столб голубоватого огня, призрачного в ярком солнечном свете. Выхватив
меч, коротышка направил его кончик на чародея. Голубое пламя протрещало
вдоль клинка и явно ушло в землю, потому что коротышка ощутил в руке лишь
мгновенную дрожь.
Чародей, по-видимому, лишенный воображения, повторил маневр с тем же
результатом и воздел руки в третий раз. Но теперь коротышка уловил ритм
его движений и, когда руки чародея опустились, взмахнул длинной
проволокой, так что она хлестнула по лицам и телам головорезов, окружавших
оранжевотюрбанного Башабека. Голубое пламя, или что там это было, с
треском разрядилось в молодчиков, и те, заверещав, рухнули в корчах на
землю.
Между тем второй чародей метнул в гиганта свою волшебную палочку, за
ней последовали еще две, которые он, казалось, извлек прямо из воздуха.
Верзила, с неимоверной быстротой выхватив свой чудовищный меч, стал ждать
приближения первой палочки. К его удивлению, в полете она превратилась в
серебристого ястреба, выставившего вперед для атаки серебристые же когти.
При еще более внимательном рассмотрении она превратилась в длинный
серебристый нож с крылышками по бокам.
Нимало не смущенный этими чудесами, верзила, действуя громадным мечом
с такой легкостью, словно это была фехтовальная рапира, ловко отразил его
концом летящий кинжал, и тот вонзился в плечо одного из головорезов,
сопровождавших хозяина "Серебряного Угря". Со вторым и третьим кинжалами
он обошелся тем же манером, и в результате еще два его недруга получили
болезненные, однако не смертельные раны.
Они взвыли и тоже рухнули, причем не столько от боли, сколько от
ужаса пред таким сверхъестественным оружием. Но не успели они долететь до
земли, как верзила, выхватив из-за пояса нож, метнул его левой рукой в
своего противника чародея. Седобородый то ли был убит наповал, то ли успел
уклониться, но во всяком случае тут же пропал из вида.
Тем временем первый чародей, скорее всего из упрямства, направил в
коротышку четвертый разряд, но тот, взмахнув проводом заземления, хлестнул
им по окну, откуда вылетела голубоватая молния. Неизвестно, попал он прямо
в седобородого или только в раму; во всяком случае послышался громкий
треск, оглушительное блеяние, и первый чародей тоже исчез.
Надо отдать должное собравшимся у ворот телохранителям и наемным
убийцам: буквально через два удара сердца после столь блистательного
отражения чародейских атак они, понукаемые своими нанимателями (а сводники
- своими девками), бросились вперед, топча раненых и неистово размахивая
своим колющим, режущим и оглушающим оружием. Разумеется, их было не менее
пятидесяти против двоих, но и тут от них потребовалась известная отвага.
Коротышка и верзила, молниеносно встав спина к спине, проворно
заработали оружием, отражая первый натиск и стараясь скорее нанести как
можно больше легких ран, нежели поражать противника наверняка. У верзилы
появился в левой ладони топор с короткой ручкой, обухом которого он для
разнообразия легонько прохаживался по черепам, а коротышка, в дополнение к
своему дьявольски колючему мечу, вооружился длинным ножом, которым
действовал так же ловко, как тот лапой.
Поначалу численный перевес нападавших только мешал им, поскольку они
путались друг у друга под ногами, тогда как оборонявшейся парочке более
всего угрожало быть заваленной массой своих раненых недругов, которых
толкали в спины товарищи по оружию. Через какое-то время бой принял более
осмысленный характер, и начало казаться, что верзиле и коротышке придется
перейти к более опасным ударам и что даже это, вероятно, им не поможет.
Звон закаленной стали, топот тяжелых башмаков, яростные рыки, вырывавшиеся
из плотно сжатых ртов, и возбужденное верещание девиц слились в такой
невообразимый шум, что стража у ворот стала беспокойно озираться по
сторонам.
Но тут надменному Башабеку, который соизволил наконец лично принять
участие в схватке, верзила неуловимым движением топора снес ухо и
несколько повредил ключицу, и к тому же девицы прониклись романтичностью
всего происходящего и принялись подбадривать отбивающуюся парочку, что
надломило боевой дух как сводников, так и головорезов.
Атакующие уже готовы были удариться в паническое бегство, когда
внезапно на улице, ведшей к площади перед заставой, зазвенели шесть труб.
Их пронзительные звуки ударили по изрядно потрепанным нервам нападавших, и
те вместе со своими нанимателями бросились врассыпную, причем сводники не
забыли утянуть за собой предательниц-шлюх, а поверженные наземь молниями и
летучими кинжалами мордовороты кое-как заковыляли следом.
В скором времени площадь опустела, если не считать двух победителей,
шеренги трубачей у начала улицы и стражников за воротами, смотревших в
противоположную сторону, словно ничего и не случилось, а также сотни, если
не больше, пар крошечных и искрасна-черных, как дикая вишня, глазок,
которые внимательно наблюдали за происходящим из-под решеток сточных
люков, из дыр в стенах и даже с крыш. Но кто же берет во внимание или даже
просто замечает крыс - тем более в таком древнем и населенном таким
количеством паразитов городе, как Ланкмар?
Гигант и коротышка еще несколько ударов сердца свирепо оглядывались,
потом, переведя дух, оглушительно расхохотались, спрятали в ножны оружие и
уставились на трубачей спокойно, но не без любопытства.
Трубачи расступились по обе стороны улиц, ряд копейщиков за ними
повторил тот же маневр, и вперед вышел почтенный, чисто выбритый, строгого
вида человек в черной тоге, окаймленной узкой серебристой лентой.
Полным достоинства движением он поднял руку и серьезно проговорил:
- Я - гофмейстер Глипкерио Кистомерсеса, ланкмарского сюзерена, и вот
эмблема моей власти.
С этими словами он продемонстрировал небольшой серебряный жезл с
пятиконечной бронзовой морской звездой на конце.
Приятели чуть кивнули, словно желая сказать: "Ладно, верим тебе на
слово".
Повернувшись к верзиле, гофмейстер достал откуда-то из тоги свиток,
развернул его, быстро пробежал текст и осведомился:
- Это ты - Фафхрд, варвар с севера и скандалист?
Немного подумав, гигант ответил:
- А если и так, то что же?
Гофмейстер снова справился о чем-то в своем пергаменте и повернулся к
коротышке:
- А ты - прошу меня извинить, но тут так написано - тот самый
ублюдок, которого давно подозревают в грабежах, воровстве, мошенничествах
и убийствах и прозывают Серым Мышеловом?
Коротышка сдвинул на затылок капюшон и сказал:
- Может, это и не ваше дело, но мы с ним известным образом связаны.
Как будто столь уклончивых ответов оказалось достаточно, гофмейстер,
дав пергаменту со щелчком свернуться в трубочку, засунул его назад в тогу
и проговорил:
- В таком случае, мой владыка желает вас видеть. Вы можете оказать
ему услугу, весьма выгодную и для вас тоже.
Серый Мышелов поинтересовался:
- Ежели всемогущий Глипкерио Кистомерсес имеет в нас нужду, то как же
он допустил, чтобы на нас напали и чуть не убили хулиганы, только что
сбежавшие отсюда?
Гофмейстер ответил:
- Если бы вы позволили убить себя подобной шпане, то уж наверняка не
справились бы с заданием, вернее с поручением, которое имеет в виду мой
повелитель. Однако время не ждет. Следуйте за мной.
Фафхрд и Серый Мышелов переглянулись, дружно пожали плечами, а затем
кивнули. Чуть важничая, они двинулись за гофмейстером, копейщики и трубачи
зашагали рядом, и вскоре вся процессия ушла тем же путем, которым и
пришла. Площадь опустела.
Если не считать, разумеется, крыс.
2
По-матерински ласковый западный ветерок задувал в коричневые
треугольные паруса, и стройная боевая галера вместе с пятью пузатыми
судами-зерновозами, находясь в двух сутках пути от Ланкмара, плавно
двигались в кильватерном строю по Внутреннему морю древней страны Невон.
Клонился к вечеру один из тех погожих голубых дней, когда море и
небо, окрашенные одним цветом, неоспоримо доказывают справедливость
гипотезы, взятой недавно на вооружение ланкмарскими философами: дескать,
Невон - это гигантский пузырь, поднявшийся из вод вечности вместе с
континентами, островами и огромными самоцветами, которые ночью
превращаются в звезды и плавают по внутренней поверхности этого пузыря.
Сидевший на юте последнего и самого большого из зерновозов Серый
Мышелов выплюнул за подветренный борт шкурку от сливы и расхвастался:
- В Ланкмаре нынче не жизнь, а малина! Не успели мы после
многомесячных скитаний вернуться в Город Черной Тоги, как тут же получили
непыльную работенку от самого сюзерена, причем с оплатой вперед.
- Мне уже давно не внушают доверия всякие непыльные работенки, -
зевнув, отозвался Фафхрд и пошире распахнул свою подбитую мехом куртку,
чтобы мягкий ветерок поглубже проник в заросли у него на груди. - Вдобавок
нас выставили из Ланкмара столь поспешно, что мы не успели даже
засвидетельствовать свое почтение дамам. Однако должен признать, что могло
быть и хуже. Тугой кошель - лучший балласт для любого двуногого корабля,
особенно если у него есть каперское свидетельство, дающее ему право
действовать против дам.
Шкипер Слинур со скрытым одобрением посмотрел на гибкого человечка в
сером и его франтоватого высокого приятеля-варвара. Шкипер "Каракатицы"
был холеный человек средних лет, одетый во все черное. Он стоял подле двух
мускулистых босых матросов в черных куртках, которые крепко держали
громадное рулевое весло "Каракатицы".
- И что вам, мошенники, известно об этой непыльной работенке? - мягко
поинтересовался Слинур. - Вернее, что сообщил вам благороднейший Глипкерио
относительно цели и темной предыстории этого путешествия?
После двух суток спокойного плавания неразговорчивому шкиперу
захотелось наконец обменяться если не мнениями, то хотя бы сомнениями и
полуправдами.
Из висевшей у гакаборта сетки Мышелов с помощью кинжала, который он
называл Кошачьим Когтем, выудил еще одну фиолетово-черную сливу и, не
раздумывая, ответил:
- Этот флот сюзерена Глипкерио везет зерно в подарок Моварлу из
Восьми Городов за то, что тот выгнал мингольских пиратов из Внутреннего
моря и, возможно, отвратил нападение степных минголов на Ланкмар через
Зыбучие Земли. Моварлу нужно зерно для своих фермеров и охотников,
превратившихся в горожан и солдат, и особенно для армии, которая как раз
сейчас освобождает пограничный город Клелг-Нар от мингольской осады. А мы
с Фафхрдом, если можно так выразиться, небольшой, но сильный арьергард,
которому поручено проследить за зерном и другими более деликатными частями
дара Глипкерио.
- Ты имеешь в виду этих? - Слинур указал большим пальцем на левый
борт.
Под словом "эти" он имел в виду дюжину больших белых крыс, сидевших в
четырех серебряных клетках. Благодаря шелковистым шубкам, белым кругам
вокруг глаз и в особенности короткой и вздернутой верхней губе, из-под
которой у каждой торчали два длиннющих резца, крысы напоминали компанию
высокомерных и скучающих потомственных аристократов; с поистине
аристократической скукой в глазах следили они за тощим черным котенком,
который сидел, вцепившись когтями в поручень правого борта, словно желая
держаться от крыс подальше, и изучал их издали с весьма обеспокоенным
видом.
Фафхрд протянул руку и почесал котенку загривок. Тот выгнул спину, на
миг забывшись в этом чувственном наслаждении, но тут же отодвинулся в
сторону и снова стал озабоченно пялиться на крыс, как и оба рулевых в
черных куртках, которые, казалось, были возмущены и вместе с тем напуганы
необычными пассажирами с юта.
Мышелов облизал с пальцев сливовый сок и ловко подхватил языком
капельку, грозившую сбежать вниз по подбородку.
- Нет, я имею в виду главным образом не этих породистых подарочных
крыс, - ответил он шкиперу и, неожиданно присев, значительно прикоснулся
пальцами к надраенной дубовой палубе, после чего пояснил: - Я главным
образом имею в виду ту особу, что находится сейчас внизу, ту, что выгнала
тебя из шкиперской каюты, а теперь настаивает на том, что этим крысам
нужно солнце и свежий воздух, - по-моему, странный способ ублажать
хищников, живущих в темных норах.
Кустистые брови Слинура поползли кверху. Он подошел поближе и
зашептал:
- Ты полагаешь, что барышня Хисвет не просто сопровождает крыс, а
сама является частью дара Глипкерио Моварлу? Но она же дочь самого
крупного ланкмарского зерноторговца, который разбогател, продавая
Глипкерио хлеб.
Мышелов загадочно усмехнулся, но ничего не ответил.
Слинур нахмурился и зашептал еще тише:
- А ведь верно, я слышал, поговаривали, будто ее отец Хисвин уже
подарил свою дочь Глипкерио, чтобы заручиться его покровительством.
Фафхрд, который попытался снова погладить котенка, но лишь загнал его
за бизань-мачту, услышав последние слова, обернулся.
- Да ведь Хисвет еще ребенок, - укоризненно проговорил он. - Девица
весьма чопорная. Не знаю, как там насчет Глипкерио, он показался мне
большим развратником (в Ланкмаре это не было оскорблением), но ведь Моварл
- северянин, хотя и житель лесов, и, я уверен, любит лишь статных и
дородных женщин.
- То есть женщин в твоем вкусе, да? - заметил Мышелов, глядя на
Фафхрда из-под полуприкрытых век. - Желательно поупитаннее?
Фафхрд сморгнул, словно Мышелов ткнул его пальцем под ребро. Потом
пожал плечами и громко спросил:
- А что в них особенного, в этих крысах? Они умеют делать всякие
штуки?
- Ага, - с омерзением подтвердил Слинур. - Они играют в людей. Хисвет
научила их танцевать под музыку, пить из кубков, держать крошечные копья и
мечи, даже фехтовать. Сам я этого не видел и видеть не хочу.
Нарисованная шкипером картина поразила воображение Мышелова. Он
представил, что стал ростом с крысу, дерется на поединках с крысами,
которые носят кружевные жабо и манжеты, крадется по лабиринтам их
подземных городов, становится большим любителем сыров и копченостей,
начинает обхаживать какую-нибудь стройную крысиную королеву и, когда муж,
крысиный король, застает их врасплох, дерется с ним в темноте на кинжалах.
Но тут Мышелов заметил, что одна из крыс пристально смотрит на него через
серебряные прутья ледяными, нечеловеческими голубыми глазами, и мысль эта
ему тут же разонравилась. Несмотря на теплое солнышко, он вздрогнул.
Слинур между тем сказал:
- Не должны животные изображать людей.
И шкипер "Каракатицы" устремил мрачный взгляд на безмолвных белых
аристократов.
- А вы слыхали легенду о... - начал было он, но умолк и покачал
головой, как будто решив, что это будет уже слишком.
- Парус! - раздался крик из "вороньего гнезда". - Черный парус с
наветренного борта!
- Что за судно? - крикнул в ответ Слинур.
- Не знаю, шкипер. Видна только верхушка паруса.
- Не спускай с нее глаз, парень, - скомандовал Слинур.
- Слушаюсь, шкипер.
Слинур принялся расхаживать взад и вперед по палубе.
- У Моварла паруса зеленые, - задумчиво проговорил Фафхрд.
Слинур кивнул.
- У илтхмарцев белые. У пиратов в основном красные. Когда-то черные
паруса были у ланкмарцев, но теперь их поднимают лишь на погребальных
барках, которые далеко от берега не отходят. По крайней мере я никогда не
слыхал...
Мышелов перебил:
- Ты говорил тут что-то о темной предыстории этого плавания. Почему
темной?
Слинур подвел друзей к гакаборту, подальше от крепышей-рулевых.
Проходя под румпелем, Фафхрд вынужден был пригнуться. Склонив друг к другу
головы, все трое уставились на бурун за кормой.
Наконец Слинур проговорил:
- Вас долго не было в Ланкмаре. А вам известно, что это не первый
караван с зерном, отправленный к Моварлу?
Мышелов кивнул:
- Нам говорили, что был еще один. Но он исчез, попал в шторм, я
думаю. Тут Глипкерио что-то темнит.
- Их было два, - лаконично отозвался Слинур. - Пропали оба.
Бесследно. И шторм тут ни при чем.
- А что же тогда? - спросил Фафхрд и оглянулся на распищавшихся крыс.
- Пираты?
- Моварл к тому времени уже отогнал их далеко на восток. Оба
каравана, как и наш, шли под конвоем галеры. И оба вышли в хорошую погоду
с попутным западным ветром. - Слинур тонко улыбнулся. - Глипкерио,
понятное дело, не сказал вам об этом - боялся, что вы откажетесь. Мы как
моряки и ланкмарцы, должны выполнять свой долг и стоять за честь города,
но в последнее время у Глипкерио были трудности с подбором специальных
агентов, которых он любит посылать на задания как запасную силу. У него,
конечно, варят мозги, у этого нашего сюзерена, хотя он использует их, в
основном чтобы мечтать о посещении иных вселенских пузырей в водолазном
колоколе или водонепроницаемом корабле, а сам между тем развлекается с
дрессированными девицами, наблюдает за дрессированными крысами, откупается
от врагов Ланкмара золотом и расплачивается с алчными союзниками Ланкмара
зерном, а не солдатами. - Слинур крякнул. - А Моварл уже выходит из
терпения. Угрожает, что если не будет зерна, он отзовет патруль,
сдерживающий пиратов, объединится с кочевниками-минголами и напустит их на
Ланкмар.
- Чтобы северяне, пусть даже не живущие в снегах, объединились с
минголами? - возмутился Фафхрд. - Да быть того не может!
Слинур посмотрел на него и ответил:
- Вот что я скажу тебе, северный ты ледосос. Ежели б я не считал
такой союз возможным, и даже весьма, и ежели б Ланкмар не находился
поэтому в страшной опасности, то ни за что я не пошел бы с этим караваном
- долг там не долг, честь не честь. То же самое и Льюкин, командир галеры.
Кроме того, я не думаю, что в противном случае Глипкерио послал бы Моварлу
в Кварч-Нар своих благороднейших дрессированных крыс и лакомую Хисвет.
Что-то проворчав, Фафхрд недоверчиво спросил:
- Так ты говоришь, что оба каравана пропали бесследно?
Шкипер отрицательно покачал головой:
- Первый - да. А обломок второго нашел один илтхмарец, шедший на
торговом судне в Ланкмар. Это была палуба одного из зерновозов. Она была
буквально оторвана от бортов - кто и как это сделал, илтхмарец даже боялся
предположить. К чудом сохранившемуся куску поручней был привязан шкипер
зерновоза, который погиб явно всего несколько часов назад. Лицо у него
было обглодано, а тело буквально изжевано.
- Рыбы? - предположил Мышелов.
- Морские птицы? - выдвинул свою версию Фафхрд.
- А может, драконы? - раздался третий голос - высокий, звонкий и
веселый, словно у школьницы. Собеседники обернулись, и Слинур, чувствуя за
собой вину, быстрее всех.
Барышня Хисвет была ростом с Мышелова, но, судя по ее лицу, запястьям
и лодыжкам, много тоньше. На ее нежном лице с чуть удлиненным подбородком
алел маленький рот с припухлой верхней губкой, вздернутой как раз
достаточно для того, чтобы были видны два ряда жемчужных зубов. Цвет ее
кожи был кремово-белый, с двумя пятнами румянца на высоких скулах.
Прекрасные прямые волосы, совершенно белые и лишь кое-где тронутые
серебром, спускались челкой на лоб, а на затылке были схвачены серебряным
кольцом и болтались, словно хвост единорога. Белки глаз казались
фарфоровыми, радужная оболочка была темно-розовой, а большие зрачки -
черные. Тело скрывалось под свободным платьем из фиолетового шелка, и лишь
время от времени ветер обрисовывал какой-либо фрагмент девичьей фигуры.
Фиолетовый капюшон платья лежал на спине, рукава с буфами туго облегали
запястья. Кожа на босых ногах была того же цвета, что и на лице, лишь чуть
розовели кончики пальцев.
Девушка быстро посмотрела в глаза по очереди всем троим.
- Вы шептались о гибели караванов. - В ее голосе слышалось обвинение.
- Фи, шкипер Слинур. Мы все должны быть смелыми.
- Вот-вот, - согласился Фафхрд, с радостью подхватив новую тему. -
Отважного человека не испугает и дракон. Мне не раз доводилось видеть, как
морские чудовища - с гребнями на спине, рогатые, иногда даже двуглавые -
резвятся в океанских волнах возле скал, которые моряки называют Когтями. Я
их не пугался - важно было лишь смотреть на них повелительным взглядом.
Как здорово они играли: драконы догоняли драконих, а потом... - Тут Фафхрд
набрал в грудь побольше воздуха и рявкнул так, что рулевые подскочили: -
Хрюпс! Хрюпс!
- Фи, воин Фафхрд, - с чопорным видом отозвалась зардевшаяся Хисвет.
- Как вы нескромны! Сексуальные игры драконов...
Но Слинур повернулся к Фафхрду и, схватив его за руку, закричал:
- Тише ты, идиот! Разве не знаешь, что сегодня ночью мы будем
проходить мимо Драконьих скал? Накличешь ты нам беду!
- Во Внутреннем море нет никаких драконов, - смеясь, заверил его
Фафхрд.
- Но кто-то же раздирает корабли на части, - упирался Слинур.
Воспользовавшись этой перепалкой, Мышелов отвесил три поклона и
подошел к Хисвет.
- Мы были лишены удовольствия лицезреть вас на палубе, барышня, -
учтиво проговорил он.
- Увы, сударь, солнце меня не любит, - очаровательно просто ответила
та. - Но теперь оно уже скоро зайдет и лучи его не столь жгучи. К тому же,
- передернувшись не менее очаровательно, продолжала она, - эти грубияны
матросы... - Девушка осеклась, увидев, что Фафхрд и шкипер "Каракатицы"
перестали спорить и приближаются к ним. - О, я не имела в виду вас, милый
шкипер Слинур, - заверила она, протягивая руку и почти касаясь его черной
куртки.
- А не угостить ли вас, барышня, налитой солнцем и освеженной
ветерком черной сархеенмарской сливой? - изящно взмахнув в воздухе
Кошачьим Когтем, осведомился Мышелов.
- Думаю, нет, - ответила Хисвет, не сводя глаз с тонкого острия. -
Нужно бы отправить Белых Теней в каюту, пока не наступила вечерняя
прохлада.
- Верно, - с льстивым смешком поддакнул Фафхрд, догадавшись, что
девушка имеет в виду белых крыс. - Как мудро, маленькая госпожа, вы
поступили, позволив провести им день на палубе, чтобы они не стремились к
Черным Теням; я имею в виду их свободных черных собратьев и очаровательных
стройных сестер, которые, уверен, есть у нас в трюме.
- На моем судне нет крыс - ни дрессированных, ни каких-то других, -
громко и сердито сказал Слинур. - Думаешь, у меня здесь крысиный бордель?
Прощу прощения, барышня, - быстро добавил он. - Я хотел сказать, что
обычных крыс на борту "Каракатицы" нет.
- Впервые в жизни вижу столь благословенный зерновоз, - решив
проявить терпимость, заметил Фафхрд.
На западе пунцовый солнечный диск коснулся моря и сплющился, как
мандарин. Хисвет оперлась спиной о гакаборт прямо под высоким рулевым
веслом. Справа от нее стоял Фафхрд, слева Мышелов, который оказался рядом
с сеткой со сливами, висевшей подле серебряных клеток. Заносчивый Слинур
отошел к рулевым и принялся о чем-то с ними беседовать, а может, только
делал вид, что беседует.
- Вот теперь я съела бы сливу, воин Мышелов, - мягко попросила
Хисвет.
Как только услужливый Мышелов отвернулся и стал изящнейшими
движениями ощупывать сетку в поисках самого зрелого плода, Хисвет вытянула
правую руку и, даже не взглянув на Фафхрда, медленно провела
растопыренными пальцами по его мохнатой груди, собрала в горсть пучок
волос, больно ущипнула, после чего нежно пригладила ладошкой взъерошенную
растительность.
Когда Мышелов повернулся назад, ее рука уже была опущена. Девушка
томно поцеловала свою ладонь и той же рукой сняла сливу с кончика кинжала.
Чуть-чуть пососав плод в том месте, где его проколол Кошачий Коготь, она
передернулась.
- Фи, сударь, - надула губки девушка. - Вы обещали, что она будет
налита солнцем, а она совсем холодная. И вообще к вечеру все охлаждается.
- Хисвет задумчиво огляделась. - Вот воин Фафхрд весь пошел гусиной кожей,
- сообщила она, потом вдруг вспыхнула и укоризненно зажала рот ладошкой. -
Запахните куртку, сударь. Это спасет от простуды вас и от замешательства
девушку, которая привыкла видеть обнаженными лишь рабов.
- А вот эта будет, пожалуй, вкуснее, - окликнул стоявший подле сетки
Мышелов.
Хисвет улыбнулась и бросила ему сливу, которую уже попробовала. Он
швырнул ее за борт и кинул ей вторую. Она ловко поймала ее, поднесла, чуть
сдавив, к губам, печально, однако с улыбкой покачала головой и бросила
сливу назад. Мышелов, тоже ласково улыбаясь, поймал ее, кинул за борт и
бросил девушке третью. Эта игра продолжалась довольно долго. У плывшей за
"Каракатицей" акулы разболелся живот.
Осторожно переступая лапками и не сводя глаз с левого борта, к
молодым людям приблизился черный котенок. Фафхрд мгновенно схватил его,
как хороший генерал в пылу битвы хватается за любую благоприятную
возможность.
- А вы видели корабельного котенка, маленькая госпожа? - спросил он,
подходя к Хисвет и держа зверька в своих громадных ладонях. - Мы должны
считать "Каракатицу" его кораблем, потому что он сам прыгнул на борт,
когда мы отплывали. Смотрите, маленькая госпожа. Его нагрело солнышко, он
теперь теплее любой сливы.
С этими словами он протянул ладонь, на которой сидел котенок. Но
Фафхрд не учел, что у котенка есть на все своя точка зрения. Увидев, что
его подносят к клеткам с крысами, котенок вздыбил шерстку и, когда Хисвет
протянула руку, чтобы взять его, обнажив при этом в улыбке верхние зубы и
пролепетав: "Бедненький бродяжка", яростно зашипел и стал отбиваться
передними лапками с выпущенными когтями.
Охнув, Хисвет отдернула руку. Не успел Фафхрд отшвырнуть котенка
прочь, как тот вскочил ему на голову, а оттуда - на самый верх рулевого
весла.
Мышелов бросился к Хисвет, одновременно кляня Фафхрда на чем свет
стоит:
- Олух! Деревенщина! Ты же знал, что эта тварь совсем дикая! - Затем,
повернувшись к Хисвет, он тревожно спросил: - Вам больно, барышня?
Фафхрд сердито замахнулся на котенка: один из рулевых тоже подскочил,
видимо, полагая, что котятам расхаживать по рулевому веслу не положено.
Длинным прыжком котенок перемахнул на поручень правого борта,
поскользнулся и, вцепившись когтями в дерево, закачался над водой.
Между тем Хисвет отнимала у Мышелова руку, а тот все твердил:
- Дайте я осмотрю ее, барышня. Даже крошечная царапина, сделанная
грязным корабельным котом, может быть крайне опасна!
Девушка же игриво отвечала:
- Да нет, милый воин, говорю вам, все в порядке.
Фафхрд подошел к правому борту, исполненный решимости швырнуть
котенка в воду, но как-то уж так случилось, что вместо этого он подставил
болтающемуся зверьку ладонь и поднял его на поручень. Зверек
незамедлительно укусил его за большой палец и взлетел на мачту. Фафхрд
едва удержался, чтобы не взвыть от боли. Слинур расхохотался.
- Нет, я все же осмотрю, - властно проговорил Мышелов и силой
завладел рукой Хисвет. Девушка дала ему немного подержать ее, потом
вырвала ладонь, выпрямилась и ледяным тоном заявила:
- Вы забываетесь, воин. К ланкмарской барышне не имеет права
прикасаться даже ее собственный врач, он трогает лишь тело ее служанки, на
котором барышня показывает, где у нее болит. Оставьте меня, воин.
Разобиженный Мышелов отступил к гакаборту. Фафхрд принялся сосать
укушенный палец. Хисвет подошла и встала рядом с Мышеловом. Не глядя на
него, она ласково проговорила:
- Вам следовало попросить меня позвать служанку. Она очень
хорошенькая.
На горизонте виднелся лишь кусочек солнца величиной с край ногтя.
Слинур окликнул наблюдателя в "вороньем гнезде":
- Как там черный парус?
- Держится на расстоянии, - донеслось в ответ. - Идет параллельным
курсом.
Чуть вспыхнув зеленоватым светом, солнце скрылось за горизонтом.
Хисвет повернула голову и поцеловала Мышелова в шею, прямо под ухом. Ее
язык щекотал кожу.
- Теряю парус из вида, шкипер, - прокричал наблюдатель. - На
северо-западе туман. А на северо-востоке... маленькое черное облачко...
словно черный корабль с яркими точками... который движется по воздуху. А
теперь и он пропал. Все исчезло, шкипер.
Хисвет выпрямила голову. К ним подошел Слинур, бормоча:
- Что-то из этого "вороньего гнезда" слишком много видно...
Хисвет вздрогнула и сказала:
- Белые Тени простудятся. Они очень нежные, воин.
Мышелов выдохнул ей в ухо:
- Вы сами - Белая Тень Восторга, барышня! - затем двинулся к клеткам
и громко, чтобы услышал Слинур, сказал: - Быть может, завтра, барышня, вы
удостоите нас чести и устроите представление - вот тут, на юте? Будет
очень интересно посмотреть, как вы с ними управляетесь: - Он погладил
воздух над клетками и, сильно кривя душой, проговорил: - До чего же они
симпатичные!
На самом деле Мышелов опасливо высматривал крошечные копья и мечи, о
которых упоминал Слинур. Двенадцать крыс разглядывали его без тени
любопытства. Одна даже вроде бы зевнула.
- Я бы не советовал, - резко воспротивился Слинур. - Понимаете,
барышня, матросы дико боятся и ненавидят любых крыс. Лучше бы их не
нервировать.
- Но это ж аристократы, - не унимался Мышелов, но Хисвет лишь
повторила:
- Они простудятся.
Услышав эти слова, Фафхрд извлек палец изо рта, быстро подошел к
девушке и предложил:
- Маленькая госпожа, можно я отнесу их на место? Я буду осторожен,
как клешская сиделка.
Он двумя пальцами поднял клетку, в которой сидели две крысы. Наградив
его улыбкой, Хисвет сказала:
- Было бы очень любезно с вашей стороны, благородный воин. Простые
матросы обращаются с ними слишком грубо. Но вы можете унести только две
клетки. Вам понадобится помощь.
И с этими словами девушка взглянула на Мышелова и Слинура. Деваться
было некуда. Слинур и Мышелов, последний не без опаски и отвращения,
бережно подхватили по клетке, Фафхрд взял вторую, и все они двинулись
вслед за Хисвет в каюту, располагавшуюся под приподнятой палубой юта. Не
удержавшись, Мышелов шепнул Фафхрду:
- Тьфу! Сделал из нас крысиных слуг! Котенок тебя уже укусил, пусть
теперь искусают и крысы!
У дверей каюты темнокожая служанка Фрикс забрала клетки, Хисвет
поблагодарила своих рыцарей весьма отчужденно и сухо, после чего Фрикс
затворила дверь. Послышался стук задвигаемого засова и бряканье цепочки.
Тьма над морем сгущалась. В "воронье гнездо" подняли желтый фонарь.
Черная боевая галера "Акула", на время спустив парус, подошла на веслах к
"Устрице", шедшей впереди "Каракатицы", чтобы выговорить за то, что на ней
так поздно подняли тоновый огонь, после чего поравнялась с "Каракатицей",
и Льюкин со Слинуром принялись орать во всю глотку, обмениваясь мнениями
относительно черного паруса, тумана, облачков, похожих на корабли, и
Драконьих скал. В конце концов галера с отделением ланкмарской пехоты в
вороненых кольчугах на борту снова заняла место во главе каравана.
Замерцали первые звезды, доказывая, что солнце не ушло сквозь воды
вечности в какой-нибудь иной вселенский пузырь, а плывет, как ему и
должно, назад на восток под небесным океаном, бросая случайные лучи, в
которых поблескивают звезды-самоцветы.
К тому времени, как взошла луна, Фафхрд и Мышелов улучили
(разумеется, по отдельности) момент, чтобы постучаться в двери Хисвет,
однако практически ничего этим не добились. Когда постучался Фафхрд,
Хисвет сама открыла небольшое оконце, прорезанное в двери, и быстро
проговорила: "Фи, воин Фафхрд, как не стыдно! Разве вы не видите, что я
переодеваюсь?", после чего оконце захлопнулось. Когда же в дверь поскребся
Мышелов и стал умолять Белую Тень Восторга выглянуть хоть на миг, в окошке
появилась веселая мордашка Фрикс и прозвучали слова: "Хозяйка велела мне
пожелать вам спокойной ночи и послать воздушный поцелуй". Когда воля
хозяйки была выполнена, оконце затворилось.
Фафхрд, который подглядывал за другом, приветствовал Мышелова
довольно язвительно:
- О Белая Тень Восторга!
- Маленькая госпожа! - огрызнулся Мышелов.
- Черная сархеенмарская слива!
- Клешская сиделка!
Оба героя почти всю ночь не сомкнули глаз: вскоре после того как они
улеглись, через равные промежутки времени стали раздаваться удары гонга
"Каракатицы", и в ответ с других судов тоже слышались удары гонга или
слабые оклики. Едва забрезжил рассвет, как друзья вылезли на палубу:
"Каракатица" едва ползла через такой густой туман, что и верхушек парусов
не было видно. Оба рулевых нервно поглядывали вперед, словно ожидали
увидеть привидение. Паруса едва полоскали. Слинур, с темными кругами под
расширенными от тревоги глазами, кратко пояснил, что туман не только
замедлил продвижение каравана, но и расстроил походный порядок.
- По звуку гонга я слышу, что перед нами "Тунец". Где-то рядом с ним
"Карп". А где "Устрица"? И куда подевалась "Акула"? Я даже не уверен, что
мы миновали Драконьи скалы. Глаза б мои их не видели!
- Кажется, некоторые капитаны зовут их Крысиными скалами? - перебил
Фафхрд. - Из-за колонии крыс, первые из которых попали туда вместе с
обломками какого-то корабля, а потом размножились.
- Верно, - согласился Слинур и, кисло улыбнувшись Мышелову, заметил:
- Не самый удачный день для крысиного представления на юте, а? Что ж, нет
худа без добра. Терпеть не могу этих ленивых белых тварей. Хотя их и
двенадцать, они напоминают мне о Чертовой Дюжине. Слыхали такую легенду?
- Я слыхал, - мрачно подтвердил Фафхрд. - В Стылых Пустошах ведунья
однажды рассказала мне, что у каждой разновидности зверей, будь то волки,
летучие мыши, киты, кто угодно, есть тринадцать, то есть Чертова Дюжина
особей, обладающих почти человеческой - или дьявольской! - мудростью и
смекалкой. Стоит тебе отыскать этот избранный круг и подчинить его себе,
как ты сможешь управлять всеми животными данного вида.
Слинур пристально посмотрел на Фафхрда и проговорил:
- А она была неглупая женщина, эта твоя ведунья.
Мышелов задумался: а не существует ли и у людей Чертовой Дюжины
избранных?
Из скрытой туманом носовой части судна, словно привидение, появился
черный котенок. Нетерпеливо мяукая, он бросился к Фафхрду, но тут же
остановился и стал подозрительно изучать гиганта.
- Вот взять, к примеру, котов, - усмехнувшись, сказал Фафхрд. -
Наверно, где-то в Невоне сейчас живут - может, в разных его концах, но,
скорее всего, вместе - тринадцать котов, обладающих сверхкошачьей
мудростью, которые предчувствуют судьбы всего кошачьего рода и управляют
им.
- А что сейчас предчувствует этот? - мягко поинтересовался Слинур.
Черный котенок, к чему-то принюхиваясь, смотрел в сторону левого
борта. Внезапно его тощее тельце напружинилось, шерсть на спине встала
дыбом, облезлый хвост поднялся трубой.
3
По левому борту из тумана вынырнула зеленая змеиная голова величиной
с конскую, с чудовищно оскаленной пастью, которая была снабжена частоколом
зубов, напоминающих кинжалы белого цвета. Вытягивая свою бесконечную
желтую шею и громко царапая нижней челюстью по палубе, она с ужасающим
проворством ринулась мимо Фафхрда вперед, и белые кинжалы защелкнулись на
черном котенке.
Вернее, на том месте, где он только что сидел: котенок не столько
подпрыгнул, сколько, казалось, вздернул себя - видимо, за хвост - на
поручень правого борта и самое большее в три прыжка оказался на верхушке
скрытой туманом мачты.
Рулевые наперегонки кинулись на нос. Слинур и Мышелов прижались к
гакаборту; оставшееся без надзора рулевое весло повернулось и остановилось
у них над головами, образуя своего рода защиту от чудовища, которое
подняло свою невообразимую голову и принялось раскачивать ею из стороны в
сторону в нескольких дюймах от Фафхрда. Очевидно, оно искало черного
котенка или кого-нибудь более или менее на него похожего.
- Хр-р-рюпс!
Слинур с проклятием обернулся к Фафхрду, но увидел, что Северянин,
плотно стиснув челюсти, ошеломленно уставился в море. На сей раз он явно
не издал ни звука.
Фафхрд оцепенел: сперва от потрясения, потом от мысли, что первая же
часть тела, которой он шевельнет, будет тут же откушена.
Тем не менее он уже собрался было отпрыгнуть в сторону - от чудовища,
помимо всего прочего, совершенно омерзительно воняло, - но тут из тумана
появилась вторая драконья голова раза в четыре больше первой и с зубами,
напоминающими кривые мечи. На этой голове вполне уверенно восседал
человек, одетый, словно посланец из Восточных Земель, во все оранжевое и
пурпурное, в красных сапогах, накидке и шлеме с голубым окошечком, видимо
из какого-то матового стекла.
Наверное, у любого абсурда есть грань, за которой ужас уже переходит
в бред. Фафхрд в своих ощущениях как раз достиг такой грани. Он
почувствовал себя так, словно накурился опиума. Окружающее казалось ему
несомненно реальным, но уже не внушало такого всепоглощающего ужаса.
Он обратил внимание, как на просто странноватую деталь, что обе шеи
растут из одного туловища.
Безвкусно одетый человек, а может и демон, оседлавший большую голову,
чувствовал себя вполне уверенно, что могло быть хорошим знаком, но могло и
не быть. Что есть сил тузя меньшую голову - вероятно, в качестве наказания
- короткой пикой с тупым загнутым концом, он прокричал из-под шлема
какую-то тарабарщину, которую можно было бы записать примерно так:
- Gottverdammter Ungeheuer! ["Проклятое чудовище!" - немецкий язык в
Невоне неизвестен (прим. авт.)]
Меньшая голова не сопротивлялась и лишь жалобно скулила, словно
семнадцать щенков. Человек-демон выхватил маленькую книжицу и, дважды ее
перелистав, завопил по-ланкмарски со странным акцентом:
- Что это за мир, друг?
Такого вопроса Фафхрд не слышал ни разу в жизни, даже от только что
проснувшегося любителя бренди. Но, несмотря на опиумный дурман в голове,
он ответил довольно гладко:
- Это Невон, о чародей!
- Got sei dank! [Слава Богу! (нем.)] - проблекотал человек-демон.
Фафхрд поинтересовался:
- А из какого мира ты родом?
Вопрос, казалось, несколько озадачил человека-демона. Торопливо
полистав книжицу, он ответил:
- А разве вам известно об иных мирах? Разве вы не считаете, что
звезды - это громадные самоцветы?
Фафхрд проговорил:
- Каждому дураку ясно, что огоньки на небе - это самоцветы, но мы не
простаки, мы знаем, что есть иные миры. Ланкмарцы считают, что это пузыри
в водах вечности. А вот я полагаю, что мы живем в черепе усопшего бога и
что изнутри верхняя половина этого черепа выложена драгоценными камнями.
Но, разумеется, существуют и другие такие же черепа, это целая Вселенная
вселенных, которая представляет собой необозримое и застывшее поле давней
битвы.
Парус "Каракатицы" заполоскал, судно качнулось, и рулевое весло
садануло по меньшей голове, которая, обернувшись, куснула его, а потом
принялась отплевываться щепками.
- Попроси чародея убрать ее! - крикнул съежившийся от страха Слинур.
Снова торопливо полистав страницы, человек-демон ответил:
- Не волнуйтесь, это чудище, похоже, ест только крыс. Я поймал его на
небольшом скалистом островке, где обитает множество этих грызунов. Оно
приняло вашего черного котенка за крысу.
Все еще чувствуя в голове дурман, Фафхрд проговорил:
- О чародей, ты собираешься с помощью заклинаний переправить чудовище
в свой мир-череп или мир-пузырь?
Вопрос буквально ошеломил человека-демона. Он явно решил, что Фафхрд
умеет читать мысли. Судорожно полистав книжицу, он объяснил, что явился из
мира, который называется попросту Завтра, что он посещает миры и
отлавливает чудовищ для какого-то не то музея, не то зоопарка, носящего
тарабарское название Hagenbeck's Zeitgarten [буквально это можно перевести
с немецкого как "Сад Времени Гагенбека" - очевидно, искаженное Tiergarten,
что означает "зверинец" или "зоосад"; Гагенбек Карл (1844-1913) -
знаменитый торговец зверями; в 1908 г. основал зоопарк (прим. авт.)]. В
эту экспедицию он отправился, чтобы найти чудовище, которое было бы точной
копией мифического шестиголового морского монстра, который хватал людей с
палуб кораблей и был назван Сциллой одним древним писателем-фантастом по
имени Гомер.
- В Ланкмаре не было поэта по имени Гомер, - пробормотал Слинур.
- Должно быть, какой-нибудь мелкий писака из Квармалла или Восточных
Земель, - успокоил шкипера Мышелов. Он уже немного попривык к двум
головам, и ему стало немного завидно, что Фафхрд взял на себя главную роль
в переговорах, поэтому, вскочив на гакаборт, он воскликнул:
- О чародей, с помощью каких заклинаний намерен ты забрать свою
маленькую Сциллу назад, или, вернее, вперед, в твой пузырь, именующийся
Завтра? Я сам немного смыслю в магии. Сгинь, тварь!
Последнее замечание, сопровождаемое высокомерно-презрительным жестом,
относилось к меньшей голове, которая с любопытством начала приближаться к
Мышелову. Слинур вцепился Мышелову в лодыжку.
Услышав вопрос Мышелова, человек-демон стукнул себя сбоку по своему
красному шлему, словно вспомнил нечто очень важное. Затем он принялся
торопливо объяснять, что путешествует по мирам в корабле (или
пространственно-временном снаряде. Бог его знает, что это должно было
означать), который плавает над водой - "черный корабль с огоньками и
мачтами", - и что этот корабль вчера уплыл от него в тумане, когда он был
занят приручением свежепойманного морского чудища. С тех пор
человек-демон, оседлав укрощенную зверюгу, безуспешно разыскивает
потерянное судно.
Описание корабля всколыхнуло память Слинура, и шкипер, взяв себя в
руки, во всеуслышание рассказал, что вчера на закате наблюдатель, сидевший
в "вороньем гнезде", заметил похожий корабль, который то ли плыл, то ли
летел на северо-восток.
Человек-демон рассыпался в благодарностях и, расспросив Слинура
поподробнее, ко всеобщему облегчению, заявил, что с новой надеждой он
отправляется на северо-восток.
- Наверное, у меня уже не будет возможности отблагодарить вас за вашу
любезность, - сказал он на прощание. - Но, плавая в водах вечности,
сохраните хотя бы в памяти мое имя: Карл Тройхерц, от Гагенбека.
Хисвет, которая слушала весь разговор, стоя в средней части судна,
выбрала именно этот момент, чтобы подняться по короткому трапу, ведущему
на ют. Чтобы защитить себя от холодного тумана, она надела горностаевую
накидку с капюшоном.
Едва ее серебристые волосы и бледное хорошенькое личико показались
над палубой юта, как меньшая драконья голова, уже собравшаяся было
живописно сойти со сцены, бросилась на девушку с быстротой атакующей змеи.
Хисвет покатилась вниз по трапу. Деревянный трап загудел.
Отъезжая в туман на большей и, судя по всему, более миролюбивой
голове. Карл Тройхерц заверещал что есть мочи и принялся немилосердно
лупцевать меньшую голову, пока она наконец не стала вести себя как
подобает.
Затем двухголовое чудовище со своим погонщиком, обогнув "Каракатицу"
с кормы, двинулось на восток, и из густого тумана послышалась ласковая
тарабарщина, содержавшая, скорее всего, слова извинения и прощания:
- Es tut mir sehr leid! Aber dankeschoen, dankeschoen! [Очень прошу
меня извинить! И премного вам благодарен! (нем.)]
Послышалось легкое "Хрюпс", и конструкция человек-демон-дракон-дракон
растаяла в тумане окончательно.
Перескочив через расщепленные поручни, Фафхрд и Мышелов оказались
подле Хисвет одновременно, но она презрительно отказалась от их помощи и,
сама поднявшись с дубовой палубы, двинулась прочь, потирая ушибленное
бедро и чуть прихрамывая.
- Не приближайтесь ко мне, простофили! - горько сказала она. - Какой
стыд: барышне, чтобы спастись от зубастой смерти, пришлось кубарем
скатиться по лестнице и зашибить себе часть тела, которую она постыдилась
бы продемонстрировать вам даже на Фрикс. Никакие вы не благородные рыцари!
Будь вы таковыми, драконьи головы уже валялись бы на юте. Фи!
Между тем на западе уже начали появляться полоски чистого неба и
воды, а западный ветер заметно посвежел. Слинур бросился к боцману и
заорал, чтобы тот выгнал на палубу перепуганных матросов, пока
"Каракатица" ни на что не напоролась.
Хотя такая опасность судну практически не угрожала, Мышелов стал на
рулевое весло, а Фафхрд тем временем управлялся с парусом. И тут Слинур,
вернувшийся на ют в сопровождении нескольких бледных матросов, с криком
вскочил на гакаборт.
Облако тумана медленно откатывалось к востоку. На западе до самого
горизонта все было чисто. В двух полетах стрелы к северу от "Каракатицы"
из белой туманной ваты показались четыре судна, сбившиеся в кучу: боевая
галера "Акула", зерновозы "Тунец", "Карп" и "Морской Окунь". Галера быстро
двигалась на веслах в сторону "Каракатицы".
Однако Слинур смотрел на юг. Там, примерно в полете стрелы, виднелись
два корабля - один был частично окутан туманом, другой уже вышел из
облака.
Вторым из этих двух судов была полузатонувшая "Устрица": вода уже
перекатывалась через ее планширь. Ее парус, который каким-то образом
удалось спустить, коричневым пятном полоскался в волнах. Безлюдная палуба
непонятно почему вспучилась.
Наполовину скрытое туманом судно очень напоминало черный тендер с
черным парусом.
От "Устрицы" к тендеру по воде двигалось множество маленьких темных
точек.
Фафхрд подскочил к Слинуру. Не оборачиваясь, тот просто сказал:
- Крысы.
Брови Фафхрда поползли вверх.
Подошедший Мышелов проговорил:
- "Устрица" получила пробоину. Зерно от воды набухло и выдавило
палубу вверх.
Слинур кивнул и показал рукой на тендер. Присмотревшись, можно было
разглядеть, как темные точки - явно крысы! - карабкались на борт.
- Вот кто прогрыз дыры в "Устрице", - заметил Слинур.
Затем шкипер ткнул пальцем в сторону двух судов, чуть ближе к
тендеру. Среди последних черных точек виднелась одна белая. Мгновение
спустя все увидели, как крошечная белая фигурка карабкается по борту
тендера. Слинур проговорил:
- Она командовала теми, кто прогрызал дыры.
С глухим треском вспученная палуба "Устрицы" вздыбилась, и к небу
взметнулся коричневый фонтан.
- Зерно! - сдавленным голосом воскликнул Слинур.
- Теперь мы знаем, что разрывает корабли на части, - сказал Мышелов.
Очертания черного тендера сделались зыбкими - он удалялся к западу,
входя в полосу отступающего тумана.
Оставляя позади пенный бурун, мимо кормы "Каракатицы" пронеслась
"Акула", ее весла дергались, как ноги скаковой сороконожки. Льюкин
прокричал:
- Скверные штучки! "Устрицу" ночью заманили в ловушку!
Черный тендер выиграл гонку с катящимся на восток туманом и скрылся в
его молоке.
"Устрица" с искореженной палубой медленно нырнула носом в волны и
стала погружаться в черную соленую бездну, увлекаемая вниз своим свинцовым
килем.
Под рев боевой трубы "Акула" влетела в туман вслед за тендером.
Верхушка мачты "Устрицы", прорезав в зыби небольшую борозду, скрылась
под водой. К югу от "Каракатицы" расплывалось большое пятно
коричневато-желтого зерна.
Слинур повернул к помощнику мрачное лицо.
- Войдите в каюту барышни Хисвет, если понадобится, силой, - приказал
он, - и пересчитайте ее белых крыс.
Фафхрд и Мышелов переглянулись.
Три часа спустя те же четверо собрались в каюте Хисвет вместе с
хозяйкой каюты, Фрикс и Льюкином.
Потолок в каюте был низкий, так что Фафхрду, Льюкину и помощнику
шкипера приходилось ходить пригнув голову, а сидеть хотелось сгорбившись:
для зерновоза, впрочем, сама каюта была довольно просторной, однако в этот
момент казалась очень тесной из-за собравшейся в ней компании, а также
из-за клеток с крысами и благоуханных, окованных серебром сундучков
Хисвет, стоявших на столах и рундуках Слинура. Приглушенный свет проникал
в каюту через три окна с роговыми пластинами, выходящих на корму, и
вентиляционные отверстия по обоим бортам.
Слинур и Льюкин сидели спиной к окнам за небольшим столом. Фафхрд
умостился на одном из рундуков, Мышелов на перевернутом бочонке. Между
ними стояли четыре клетки с крысами, обитатели которых, казалось,
относились к происходящему с таким же спокойным вниманием, как и люди.
Мышелов развлекался, представляя себе, что было бы, если бы не люди судили
белых крыс, а наоборот. Из голубоглазых белых крыс получились бы весьма
грозные судьи, тем более что меховые мантии у них уже были. Он в мыслях
нарисовал, как они безжалостно глядят с высоких кресел на маленьких
съежившихся Льюкина и Слинура в окружении мышей - писцов и судебных
приставов, а также крыс-копейщиков в полудоспехах и с фантастически
зазубренными кривыми алебардами в лапах.
Помощник шкипера стоял пригнувшись у открытого окошечка запертой
двери - отчасти для того, чтобы матросы не подслушивали.
Барышня Хисвет сидела скрестив ноги на опущенной подвесной койке,
живописно подоткнув горностаевую накидку под колени, и даже в этой позе
умудрялась выглядеть неприступной и изысканной. Правой рукой она играла с
курчавыми волосами Фрикс, сидевшей на полу у ее ног.
"Каракатица", скрипя всем набором, продвигалась на север. В каюте то
и дело слышалось сверху шарканье босых ног рулевых. Из небольших люков,
ведших в самые сокровенные недра трюма, доносился терпкий, всепроникающий
запах зерна.
Речь держал Льюкин. Это был худощавый жилистый человек с покатыми
плечами, ростом почти с Фафхрда, в простой черной тунике и вороненой
кольчуге тонкой работы поверх нее. Его темные волосы охватывал золотой
обруч с пятиконечной вороненой морской звездой на лбу - эмблемой Ланкмара.
- Почему я решил, что "Устрицу" заманили в ловушку? А потому, что
часа за два до заката мне дважды показалось, будто я слышу в отдалении
звук гонга "Акулы", хотя стоял рядом с ним и он был обмотан тряпками. Трое
из моей команды тоже слышали. Все это было очень странно. Господа, я
различаю звуки гонгов ланкмарских галер и торговых судов лучше, чем голоса
собственных детей. То, что мы слышали, было так похоже на гонг "Акулы",
что мне и в голову не могло прийти, что звон доносится с какого-то другого
судна. Я решил, что это какое-нибудь замысловатое призрачное эхо или
просто плод нашего воображения - во всяком случае, у меня и в мыслях не
было, что я должен как-то на это реагировать. Будь у меня хоть малейшее
подозрение...
Льюкин нахмурился, покачал головой и продолжал:
- Теперь я понимаю, что на черном тендере был в точности такой же
гонг, как на "Акуле". С его помощью, а также, видимо, с помощью кого-то,
кто подражал моему голосу, они заманили "Устрицу" в туман, причем
достаточно далеко, и крысиная орда под предводительством белой крысы
сделала свое дело, а воплей команды слышно не было. Они, должно быть,
прогрызли в днище "Устрицы" штук двадцать дыр - потому-то так быстро и
разбухло зерно. О, эти мелкие кривозубые твари гораздо умнее и настойчивее
людей!
- Да это ж какое-то умопомрачение! - фыркнул Фафхрд. - Чтобы мужчины
вопили из-за крыс? И уступили им? И чтобы крысы захватили и потопили
корабль? Крысы, которые соблюдают дисциплину? Чистейшей воды суеверие!
- Тебе ли говорить о суевериях и невозможном, Фафхрд? - бросил
Слинур. - Не ты ли, не далее как сегодня утром, разговаривал с каким-то
косноязычным демоном в маске, который сидел на двуглавом драконе?
Льюкин поднял брови и вопросительно посмотрел на Слинура. Он только
сейчас впервые услышал об эпизоде с посланцем Гагенбека.
Фафхрд ответил:
- Это было путешествие из одного мира в другой. Совсем иное дело.
Суеверие тут ни при чем.
Слинур скептически проговорил:
- А в рассказе ведуньи о Чертовой Дюжине тоже нет никакого суеверия?
Фафхрд рассмеялся:
- Я никогда не верил ни одному слову из того, что говорила ведунья.
Она ж была просто старая и бестолковая ведьма. Я повторил все эти глупости
просто интереса ради.
Недоверчиво прищурившись, Слинур некоторое время разглядывал Фафхрда,
потом обратился к Льюкину:
- Дальше.
- Да рассказывать больше практически нечего, - ответил тот. - Я
видел, как полчища крыс плывут от "Устрицы" к черному тендеру. Видел я,
так же как и вы, их белого предводителя. - Тут Льюкин многозначительно
глянул на Фафхрда. - Потом я в течение двух часов безуспешно пытался
догнать черный тендер, пока у моих гребцов не свело руки. Если б я настиг
тендер, то не стал бы брать его на абордаж, а просто сжег бы. Вот именно,
и вылил бы на воду горящее масло, если бы крысы снова попробовали бы
сменить судно. И смеялся бы, наблюдая, как поджариваются эти мохнатые
убийцы!
- Понятно, - подвел черту Слинур. - И что же, по твоему мнению,
командор Льюкин, нам теперь делать?
- Утопить этих белых бестий вместе с клетками, - не раздумывая
отозвался Льюкин, - прежде чем они не захватили еще один корабль, а наши
матросы не ополоумели от страха.
Ледяным тоном Хисвет немедленно возразила:
- Для этого, командор, вам придется прежде утопить меня, привязав к
шее все мое серебро.
Взгляд Льюкина скользнул по стоящим на полке у койки серебряным
кувшинчикам для притираний и нескольким тяжелым серебряным цепочкам,
разложенным между ними.
- Это тоже не исключено, барышня, - сурово улыбнувшись, ответил он.
- Но ведь против нее нет никаких улик! - взорвался Фафхрд. -
Маленькая госпожа, этот человек помешался.
- Никаких улик? - взревел Льюкин. - Вчера белых крыс было двенадцать,
а теперь стало одиннадцать. - Он взмахнул рукой в сторону стоявших одна на
другой клеток и их голубоглазых высокомерных обитателей. - Вы все их
пересчитывали. Кто, если не эта чертова барышня, послал предводителя к
острозубым бестиям и убийцам, которые погубили "Устрицу"? Какие еще
доказательства вам нужны?
- Ну разумеется! - вмешался Мышелов звучным высоким голосом, который
мгновенно приковал всеобщее внимание. - Доказательств сколько угодно...
если вчера в этих четырех клетках действительно было двенадцать крыс. - Он
помолчал и добавил небрежно, но очень отчетливо: - Мне что-то помнится,
что их было одиннадцать.
Словно не веря своим ушам, Слинур изумленно уставился на Мышелова.
- Ты лжешь! - заявил он. - И лжешь очень глупо. Ведь мы вместе с
тобой и Фафхрдом как раз говорили о двенадцати белых крысах!
Мышелов покачал головой.
- Мы с Фафхрдом ни разу не называли точное число крыс. Это ты
говорил, что их дюжина, - возразил он Слинуру. - Не двенадцать, а дюжина.
Я и решил, что ты называешь приблизительное число, так сказать, грубо
говоря. - Мышелов щелкнул пальцами. - Теперь я даже вспоминаю, что, когда
ты сказал, что их дюжина, я от нечего делать пересчитал крыс. И у меня
получилось одиннадцать. Но мне это показалось пустяком, о котором и
спорить нечего.
- Нет, вчера крыс было двенадцать, - торжественно и очень убежденно
заявил Слинур. - Ты ошибаешься. Серый Мышелов.
- Я скорее поверю моему другу Слинуру, нежели дюжине таких, как вы, -
вставил Льюкин.
- Правильно, друзья должны стоять один за другого горой, -
одобрительно улыбнувшись, заметил Мышелов. - Вчера я пересчитал крыс,
которых Глипкерио отправил в подарок, и у меня получилось одиннадцать.
Шкипер Слинур, каждый человек может ошибиться, вспоминая что-то. Давай
разберемся. Если двенадцать крыс рассадить по четырем клеткам, получается
по три крысы на клетку. Погоди-ка... Есть! Точно! Вчера был такой момент,
когда мы пересчитывали крыс - перед тем как снести их в каюту. Сколько
было в клетке, которую ты нес, Слинур?
- Три, - мгновенно ответил шкипер.
- В моей тоже три, - сообщил Мышелов.
- И в двух других тоже по три, - нетерпеливо перебил Льюкин. - Мы
попусту теряем время!
- Это точно, - кивнув, поддержал друга Слинур.
- Не торопитесь! - сказал Мышелов и поднял вверх палец. - Вчера был
такой миг, когда каждый из нас должен был заметить, сколько крыс сидело в
одной из клеток - помните, Фафхрд, разговаривая с Хисвет, поднял первую
клетку? Ну-ка, попытайтесь представить себе эту картину. Он поднял ее вот
так. - Мышелов сложил кольцом большой и средний пальцы. - Так сколько же
крыс было в этой клетке, Слинур?
Шкипер задумчиво нахмурился.
- Две, - наконец выдавил он и тут же добавил: - И четыре в другой.
- Ты же сам только что сказал, что в остальных было по три, -
напомнил Мышелов.
- Ничего я не говорил! - возмутился Слинур. - Это сказал Льюкин.
- Правильно, но ты согласился и кивнул, - сказал Мышелов и поднял
брови в подтверждение того, что он честно старается докопаться до истины.
- Я согласился с тем, что мы попусту теряем время, - возразил Слинур.
- И мы его и впрямь теряем. - Несмотря на то что шкипер стоял на своем,
меж бровей у него пролегла морщинка, а голос потерял частичку прежней
уверенности.
- Понял, - поколебавшись, сказал Мышелов. Постепенно он начал играть
роль прокурора, разбирающего дело в суде, стал расхаживать по каюте и
довольно профессионально хмурить брови. - Фафхрд, сколько крыс ты нес?
- Пять, - бодро ответил Фафхрд. Его математические способности
оставляли желать много лучшего, однако у него было вполне достаточно
времени, чтобы незаметно произвести расчеты на пальцах и сообразить, к
чему клонит Мышелов. - Две в одной клетке и три в другой.
- Жалкое вранье! - насмешливо протянул Льюкин. - Гнусный варвар
поклянется в чем угодно, только бы ему улыбнулась барышня, перед которой
он раболепствует.
- Грязная ложь! - взревел Фафхрд и, вскочив на ноги, так треснулся
головой о подпалубный бимс, что схватился руками за макушку и от
обжигающей боли согнулся пополам.
- Сядь на место, Фафхрд, пока я не велел тебе извиниться перед ни в
чем не повинной палубой, - безжалостно и сухо скомандовал Мышелов. - Здесь
тебе не варварские скандальные разборки, а серьезный цивилизованный суд!
Так, значит, три плюс три плюс пять получится... одиннадцать. Барышня
Хисвет! - Он направил свой указующий перст прямо между глаз девушки с
красноватыми радужками и сурово осведомился: - Сколько крыс принесли вы на
борт "Каракатицы"? От вас требуется правда и ничего, кроме правды!
- Одиннадцать, - сдержанно ответила та. - Ох, как я рада, что вы
наконец догадались спросить у меня.
- Это неправда! - отрезал Слинур, и чело его снова прояснилось. - Как
же я не подумал об этом раньше? Мы смогли бы избежать всех этих расспросов
и подсчетов. В этой самой каюте лежит письмо Глипкерио, в котором он
излагает свое поручение. В нем он пишет, что доверяет мне барышню Хисвет,
дочь Хисвина, и двенадцать дрессированных белых крыс. Подождите, сейчас я
его достану, и вы сами увидите.
- Не нужно, шкипер, - возразила Хисвет. - Я видела это письмо и могу
удостоверить, что вы сказали все правильно. Но к сожалению, за время, что
прошло между отправкой письма и отплытием "Каракатицы", бедняжку Чи сожрал
принадлежащий Глиппи гигантский волкодав Бимбат. - Девушка смахнула
изящным пальчиком несуществующую слезинку и шмыгнула носом. Бедняжка Чи,
он был самым милым из всех двенадцати. Потому-то я и не выходила из каюты
первые два дня.
Всякий раз, когда девушка произносила имя Чи, одиннадцать обитателей
клетки начинали трагически попискивать.
- Вы называете нашего сюзерена Глиппи? - воскликнул шокированный
Слинур. - Вот бесстыдница!
- Да, барышня, вам не мешало бы последить за своими выражениями, -
сурово предупредил Мышелов, все больше и больше входя в роль сурового
инквизитора. - Суду нет дела до ваших родственных связей с нашим
благороднейшим сюзереном Глипкерио Кистомерсесом.
- Эта маленькая хитрая ведьма лжет! - сердито заявил Льюкин. -
Раздробить ей в тисках пальчики, или вздернуть на дыбу, или хотя бы
завернуть посильнее за спину эту белую ручку - и запоет как миленькая!
Хисвет повернулась и высокомерно посмотрела на него.
- Я принимаю ваш вызов, командор, - спокойно сказала она и положила
правую ладонь на темноволосую головку служанки. - Фрикс, дай этим господам
руку или любую другую часть тела, с которой они хотели бы начать
истязания. - Темноволосая служанка выпрямилась. Лицо ее было бесстрастным,
губы плотно сжаты, но глаза с ужасом забегали по лицам присутствующих.
Хисвет обратилась к Слинуру и Льюкину: - Если вы хоть немного знаете
ланкмарские законы, вам должно быть известно, что девицу моего ранга можно
подвергнуть пытке только в лице ее служанки, которая, выдерживая любую
боль, доказывает невиновность хозяйки.
- Ну, что я вам говорил? - возмутился Льюкин. - Слово "хитрая"
слишком слабо для такой изворотливости! - Он уставился на Хисвет и,
презрительно кривя губы, добавил: - Девица!
С выражением оскорбленной невинности Хисвет холодно улыбнулась. Все
еще державшийся за голову Фафхрд едва удержался, чтобы не вскочить снова.
Льюкин смотрел на него и забавлялся, прекрасно понимая, что может дразнить
Фафхрда сколько угодно и этому дикому варвару не хватит сообразительности
дать ему достойный ответ.
Задумчиво посмотрев на Льюкина, Фафхрд проговорил:
- Да, в доспехах ты можешь смело угрожать барышне разными пытками, но
сними с тебя доспехи и оставь один на один с отважной девушкой, тебе ни за
что не удастся доказать ей, что ты настоящий мужчина.
Льюкин в ярости вскочил и в свою очередь с такой силой врезался
головой в бимс, что охнул и покачнулся, однако схватился за висевший на
боку меч. Слинур взял его за руку и силой усадил назад.
- Держи себя в руках, командор, - сурово проговорил шкипер, набираясь
решимости по мере того, как остальные ссорились и играли словами. -
Фафхрд, довольно оскорбительных замечаний. Серый Мышелов, судья здесь я, а
не ты, и собрались мы не для того, чтобы заниматься крючкотворством, а
чтобы обсудить, как отвратить угрозу. Наш конвой с зерном находится в
серьезной опасности. Мы рискуем собственными жизнями. Более того:
опасность будет грозить и Ланкмару, если Моварл не получит в дар зерно и
на этот раз. Прошлой ночью была предательски погублена "Устрица". Этой
ночью та же участь может ожидать любой из наших кораблей, а не исключено,
что и все сразу. Первые два конвоя были хорошо вооружены и держались
начеку, но все равно не избежали гибели. - Шкипер помолчал, давая
возможность присутствующим получше переварить сказанное, затем продолжал:
- Мышелов, своими играми в одиннадцать-двенадцать ты посеял во мне тень
сомнения. Но тень сомнения ничего не значит, когда опасность угрожает всей
нашей отчизне. Ради безопасности этой флотилии и всего Ланкмара мы
немедленно утопим белых крыс и не будем спускать глаз с барышни Хисвет до
самого Кварч-Кара.
- Правильно! - одобрительно воскликнул Мышелов, опережая Хисвет, и
тут же добавил, словно в голову ему только что пришла блестящая мысль: -
Или нет... лучше поручите нам с Фафхрдом не спускать глаз не только с
Хисвет, но и с одиннадцати белых крыс. Таким манером мы не лишим Моварла
подарка, и он не оскорбится.
- Я никому не доверил бы просто наблюдать за крысами. Слишком уж они
хитрые, - отозвался Слинур. - А барышню я намерен пересадить на "Акулу",
где за ней смогут следить как следует. Моварлу нужно зерно, а не крысы. Он
о них и не знает, поэтому у него не будет повода сердиться.
- Да нет же, он знает о них, - вмешалась Хисвет. - Глипкерио и Моварл
каждую неделю обмениваются посланиями с помощью альбатросовой почты.
Знаете, шкипер, Невон с каждым годом словно становится все меньше и
меньше: ведь корабли - это черепахи по сравнению с могучими почтовыми
птицами. Глипкерио написал Моварлу о крысах, тот порадовался подарку и с
нетерпением ждет представления Белых Теней. Ну и меня тоже, - добавила
она, скромно опустив голову.
- К тому же, - поспешно вставил Мышелов, - я решительно протестую - к
моему великому сожалению, Слинур, - против того, чтобы Хисвет пересела на
другой корабль. В приказе, отданном нам Глипкерио, который я могу показать
хоть сейчас, черным по белому сказано, что мы должны неотлучно находиться
при барышне, правда за пределами ее личных покоев. Мы отвечаем за ее
безопасность, равно как за безопасность Белых Теней, которых - это
опять-таки написано черным по белому - наш сюзерен ценит выше, чем целую
кучу драгоценных камней, равную их весу.
- Вы можете находиться подле нее и на "Акуле", - возразил Мышелову
Слинур.
- Я не потерплю у себя на корабле этого варвара! - выдохнул Льюкин,
все еще морщась от боли.
- А я считаю ниже своего достоинства ступить на борт этой дурацкой
гребной лодчонки, этого весельного червя? - парировал Фафхрд, выражая
обычное презрение варваров к галерам.
- К тому же, - опять громко перебил их Мышелов, сделав укоризненный
жест своему приятелю, - я считаю своим дружеским долгом предупредить вас,
Слинур, что своими опрометчивыми угрозами в адрес Белых Теней и даже
барышни вы рискуете навлечь на себя гнев не только сюзерена, но и самого
влиятельного зерноторговца в Ланкмаре.
Слинур, не задумываясь, ответил:
- Меня заботит лишь город и конвой с зерном. Вам это известно.
Кипевший от злости Льюкин презрительно заметил:
- Серый Идиот не сообразил, что за этими уничтожениями судов с
помощью крыс стоит папочка Хисвет, который только богатеет, продавая
Глипкерио такое нужное народу зерно!
- Угомонись, Льюкин! - повелительно сказал Слинур. - Здесь не место
твоим сомнительным догадкам.
- Догадкам? Моим? - взорвался Льюкин. - Да ведь ты сам говорил это,
Слинур! И это, и то, что Хисвин задумал свергнуть Глипкерио, и даже то,
что он вошел в союз с минголами! Давай же хоть раз выскажемся начистоту!
- Тогда высказывайся только за себя, командор, - мрачно отрезал
Слинур. - Боюсь, от удара у тебя перекосило мозги. Серый Мышелов, ты же
человек разумный, - взмолился он. - Неужто ты не понимаешь, что меня
гнетет одна забота - эти массовые убийства посреди океана. Мы должны
принять какие-то меры. Ну неужели никто из вас не может рассуждать здраво?
- Я могу, раз ты просишь, шкипер, - звонко сказала Хисвет, становясь
на колени и поворачиваясь к Слинуру. Луч света, проникший сквозь отдушину,
засеребрился в ее волосах и ярко вспыхнул на обруче. - Я всего-навсего
девушка, не привыкшая рассуждать о войне и насилии, однако у меня есть
простое объяснение, и я все ждала, что оно придет в голову кому-то из вас,
людей поднаторевших в битвах. Прошлой ночью погиб корабль. Вы взваливаете
вину на крыс - маленьких зверьков, которые всегда покидают тонущее судно,
среди которых часто встречаются одна-две белые и которых только человек с
очень буйным воображением может обвинить в убийстве всей команды и в
исчезновении трупов. Чтобы в этих диких домыслах у вас сошлись концы с
концами, вы сделали из меня королеву крыс, способную творить всякие черные
чудеса, а теперь еще хотите моего старенького папочку возвести в ранг
крысиного короля. Но сегодня утром вы встретились с погубителем кораблей,
если таковой на самом деле был, и позволили этому хрюкало спокойно уплыть.
Да ведь даже сам человек-демон признался, что он ищет многоглавое чудище,
которое хватает матросов прямо с кораблей и пожирает их. Конечно, он
соврал, когда говорил, будто этот его найденыш питается лишь всякой
мелюзгой, - ведь он напал на меня, а до этого мог сожрать любого из вас и
сделал бы это, не будь он сыт. Вероятнее всего, этот двухголовый дракон и
сожрал всех матросов с "Устрицы", а если они забрались в трюм, он извлек
их оттуда, словно конфеты из коробки, а потом прогрыз дыры в обшивке
судна. А еще вероятнее, что "Устрица" пропорола в тумане днище на
Драконьих скалах, тут-то на нее и напало чудище. Эти мрачные вещи,
господа, очевидны даже для слабой девушки, и, чтобы до них додуматься, не
нужно быть семи пядей во лбу.
Эта неожиданная речь вызвала бурную реакцию. Мышелов разразился
рукоплесканиями:
- У вас бесценный ум, барышня, вы поистине большой стратег!
Фафхрд решительно произнес:
- Очень доходчиво, маленькая госпожа, но Карл Тройхерц показался мне
честным демоном.
Фрикс гордо заявила:
- Моя госпожа умнее вас всех, вместе взятых.
Стоявший у двери помощник вытаращил на Хисвет глаза и сделал рукой
знак, изображающий морскую звезду. Льюкин проворчал:
- Она для удобства забыла о черном тендере.
Слинур же заорал, перекрывая всех:
- Изволили пошутить, что вы - крысиная королева? Да вы и есть
королева крыс!
Когда после столь серьезного обвинения все замолчали, Слинур, глядя
на Хисвет мрачно и не без страха, поспешно продолжил:
- В вашей речи содержалась тяжкая улика против вас же самой. Карл
Тройхерц говорил, что его дракон, живший у Крысиных скал, питается только
крысами. И он даже не попытался наброситься на кого-нибудь из мужчин, хотя
и мог, но когда появились вы, барышня, тут же налетел на вас. Он сразу
распознал, кто вы такая. - Голос Слинура задрожал. - Тринадцать
по-человечески умных крыс правят всей их расой. Так говорят самые мудрые
ланкмарские провидцы. Одиннадцать из них сидят в этих клетках и слышат
каждое наше слово. Двенадцатая празднует на черном тендере победу над
"Устрицей". А тринадцатая, - шкипер ткнул пальцем в сторону девушки, - это
сребровласая и красноглазая барышня Хисвет!
Медленно и осмотрительно поднявшись на ноги, Льюкин вскричал:
- Ты очень проницателен, Слинур! И почему она носит столь просторные
одеяния, если не для того, чтобы скрыть признаки своей принадлежности к
этому мерзкому племени? Дайте мне сорвать с нее горностаевую накидку, и вы
все увидите покрытое белой шерстью тело и десять черных сосков вместо
девичьих грудей!
Он начал пролезать вокруг стола к Хисвет, но Фафхрд, вскочив, хотя и
не без осторожности, обхватил Льюкина, медвежьей хваткой прижал его руки к
бокам и вскричал:
- Попробуй только прикоснуться к ней хоть пальцем, и ты умрешь!
Между тем Фрикс воскликнула:
- Хозяйка сказала верно - дракон был сыт, сожрав команду "Устрицы".
Ему не хотелось больше жилистых мужчин, но он с удовольствием закусил бы
нежной плотью моей дорогой госпожи!
Льюкин принялся извиваться и в конце концов вперился своими черными
глазами в зеленые очи Фафхрда.
- Мерзейший из варваров! - проскрипел он. - Невзирая на разницу в
положении, я вызываю тебя на поединок на дубинах прямо на палубе этого
судна. Я докажу свою правоту насчет Хисвет в честной битве - если,
конечно, ты отважишься на цивилизованный поединок, вонючая ты обезьяна! -
И с этими словами он плюнул в искаженное лицо Фафхрда.
Северянину оставалось лишь принять вызов; не обращая внимания на
текущую по его щеке слюну, он широко улыбнулся, продолжая держать Льюкина
и внимательно поглядывая, как бы тот не укусил его за нос.
Поскольку вызов был брошен и принят, Слинур, покачав головой и
несколько раз возведя очи горе, стал отдавать распоряжения о подготовке к
дуэли, чтобы успеть обернуться с ней засветло и принять меры безопасности
до наступления ночи.
Когда Слинур, Мышелов и помощник шкипера подошли к двум недругам,
Фафхрд отпустил Льюкина, и тот, презрительно отводя взгляд, ушел на
палубу, где тут же вызвал отряд солдат с "Акулы", дабы те секундировали
ему в поединке и следили за соблюдением правил. Мышелов, о чем-то
переговорив с Фафхрдом, ушел из каюты и принялся шептаться с командой
"Каракатицы" - начиная с боцмана и кончая коком и мальчишкой-стюардом. При
этом всякий раз из руки Мышелова кое-что быстро переходило в руку матроса,
с которым тот в данный момент вел переговоры.
4
Несмотря на то что Слинур очень спешил, солнце уже начало клониться к
горизонту, когда прерывистой медной дробью зарокотал гонг "Каракатицы",
возвещая о начале поединка. На небе не было ни облачка, однако угрюмая
туманная пелена все еще лежала в одной ланкмарской лиге (двадцати полетах
стрелы) к востоку, двигаясь на север параллельно с караваном, и выглядела
почти такой же плотной и блестящей в косых лучах солнца, как айсберг. По
какой-то таинственной причине ни горячее солнце, ни западный ветер ее не
разогнали.
Ланкмарская пехота в черных куртках, вороненых кольчугах и коричневых
шлемах выстроилась шеренгой лицом к корме, поперек палубы "Каракатицы", у
самой грот-мачты. Свои копья, развернув их поперек, солдаты держали в
вытянутых руках горизонтально, образовав тем самым дополнительное
ограждение. Матросы "Каракатицы" в черных тужурках выглядывали у них из-за
спин или сидели на баке, вдоль левого борта, где парус не заслонял им вид.
Кое-кто влез на мачту.
На юте кусок сломанного поручня был убран, и там, около голой
бизань-мачты сидели трое судей: Слинур, Мышелов и сержант из отряда
Льюкина. Вокруг них, слева от рулевых, разместились офицеры "Каракатицы",
а также несколько офицеров с других судов, на чьем присутствии Мышелов
упорно настаивал, хотя переправа на шлюпке потребовала дополнительного
времени.
Хисвет и Фрикс были заперты в каюте. Барышня выразила было желание
наблюдать за поединком через открытую дверь или даже с палубы, но Льюкин
воспротивился, заявив, что так ей будет проще наслать на него злые чары, и
судьи приняли его сторону. Впрочем, окошечко в двери было открыто, и
заблудившийся солнечный луч время от времени выхватывал в нем то блестящий
глаз, то посеребренный ноготок.
Между стеной из солдатских копий и ютом было большое квадратное
пространство - совершенно пустое, если не считать фундамента грузовой
лебедки и еще кое-какого несъемного оборудования, и совершенно ровное,
если не считать грот-люка, квадратная крышка которого выступала над белой
дубовой палубой примерно на ладонь. Каждый угол большого квадрата был
отмечен нарисованной углем дугой. Тот из противников, кто после начала
поединка заступит за дугу, вскочит на поручень, схватится за такелаж или
свалится за борт, считался проигравшим.
У носового угла квадрата, с левого борта, в черной рубахе и штанах в
обтяжку стоял Льюкин, так и не снявший с головы золотую эмблему в виде
морской звезды. Рядом разместился его секундант - горбоносый лейтенант с
"Акулы". В правой руке Льюкин держал сделанную из прочного дуба тяжеленную
дубину длиной в человеческий рост и толщиной в руку Хисвет. Время от
времени он поднимал ее над головой и начинал быстро вращать, так что
слышалось глухое гудение. На губах у него блуждала жестокая улыбка.
В противоположному углу, рядом с дверью каюты, стоял Фафхрд со своим
секундантом - первым помощником с "Карпа", обрюзгшим человеком с
желтоватым лицом чуть мингольского типа. Мышелов не мог быть судьей и
секундантом одновременно, а с помощником с "Карпа" друзья были знакомы
давно, еще по Ланкмару, - они не раз проигрывали ему в кости, из чего
следовало, что человек он во всяком случае изобретательный.
Фафхрд взял у него свою дубину и, держа ее двумя руками за конец,
сделал в воздухе несколько пробных взмахов, после чего отдал ее назад и
снял куртку.
Увидев, что Северянин держит дубину, словно это двуручный меч,
солдаты Льюкина стали посмеиваться, но когда Фафхрд обнажил свою мохнатую
грудь, матросы "Каракатицы" приветствовали его громкими криками. Льюкин
громогласно сказал своему секунданту:
- Ну, что я тебе говорил? Большая волосатая обезьяна, это уж точно.
Он снова покрутил дубиной в воздухе, но матросы неодобрительно
зашумели.
- Странно, - вполголоса заметил Слинур. - Я думал, матросы будут за
Льюкина.
Услышав эти слова, сержант Льюкина недоверчиво огляделся по сторонам.
Мышелов лишь пожал плечами. Слинур продолжал:
- Если б матросы знали, что твой друг дерется на стороне крыс, они бы
так его не подбадривали.
Мышелов лишь улыбнулся.
Снова прозвучал гонг.
Слинур поднялся и громко объявил:
- Бой на дубинах, без передышек! Командор Льюкин желает доказать
наемнику сюзерена Фафхрду правоту своего мнения относительно барышни из
Ланкмара. Тот, кто упадет без чувств или окажется в безвыходном положении,
считается проигравшим. Приготовиться!
Двое корабельных юнг обежали поле боя, посыпал его белым песком.
Садясь, Слинур сказал Мышелову:
- Холера бы взяла этот дурацкий поединок! Из-за него задерживаются
наши действия против Хисвет и крыс. Зря Льюкин стал задирать варвара.
Ладно, еще успеем после того, как он отвалтузит Фафхрда.
Мышелов удивленно поднял бровь. Слинур небрежно заметил:
- А ты что, сомневаешься? Льюкин победит, это точно.
Серьезно кивнув, сержант подтвердил:
- Командор у нас мастер по части дубины. Варвару тут делать нечего.
Гонг зазвучал в третий раз.
Льюкин шустро вскочил на крышку люка и воскликнул:
- Ну, мохнатая обезьяна! Приготовься дважды поцеловаться с дубом -
сначала это будет моя дубина, потом палуба!
Неуклюже держа дубину, Фафхрд как-то косолапо вышел вперед и ответил:
- Из-за твоего плевка у меня разболелся левый глаз, но я и правым
увижу, что нужно.
Льюкин легко бросился вперед, сделал вид, что целит в локоть и голову
Северянина, после чего быстро нанес низовой удар, пытаясь угодить
противнику по ногам.
Фафхрд, мгновенно встав в правильную позицию и перехватив дубину как
полагается, отразил удар и сделал молниеносный ответный выпад, целя
Льюкину в челюсть.
Тот успел подставить дубину, так что оружие противника лишь
скользнуло по его щеке, однако все же покачнулся, и Фафхрд тут же стал его
теснить под радостные крики матросов.
Слинур и сержант изумленно вытаращили глаза, Мышелов же лишь сплел на
коленях пальцы и пробормотал:
- Не так резво, Фафхрд.
Фафхрд уже занес дубину для решающего выпада, однако оступился,
соскакивая с крышки люка, в результате чего удар пришелся не в голову, как
он метил, а прошел низом. Льюкин подпрыгнул, перескакивая через дубину
Фафхрда, и, находясь еще в воздухе, хватил Северянина по макушке.
Моряки застонали. Солдаты зарычали от радости.
Удар Льюкина получился не из самых сильных, однако ошеломил Фафхрда,
и теперь уже пришел его черед отступать от мелькавшей, как молния, дубины
соперника. Несколько мгновений слышался лишь шорох мягких подошв по песку
да быстрый мелодичный стук дерева о дерево.
Придя в себя, Фафхрд неожиданно обнаружил, что нагибается, уходя от
коварного бокового удара. Оглянувшись назад. Северянин понял: еще шаг - и
он заступит за черную черту.
Мгновенно сориентировавшись, он выбросил дубину далеко назад и,
оттолкнувшись ею от стенки каюты, кинулся вперед, подальше от роковой
дуги, уворачиваясь от дубины Льюкина.
Матросы возбужденно зашумели. Судьи и офицеры на юте, словно игроки в
кости, наклонились вперед, внимательно следя за развитием событий.
Между тем Фафхрд, не успев перехватить свою дубину, был вынужден
защитить голову левой рукой. Он принял удар на локоть, и рука повисла
плетью. Теперь ему действительно пришлось действовать своей дубиной как
мечом, парируя выпады противника и нанося ответные удары.
Льюкин немного поумерил пыл и стал действовать осмотрительнее, так
как прекрасно понимал, что Фафхрд, действуя одной рукой, устанет быстрее,
чем он. Теперь его тактика заключалась в том, чтобы нанести несколько
быстрых ударов и тут же отступить.
С трудом отразив третью такую атаку, Фафхрд решился на отчаянный шаг:
сжав конец дубины в кулаке, он ответил не боковым ударом, как обычно, а
просто бросился всем телом вперед, выставив руку с оружием перед собой.
Льюкин не успел отступить достаточно быстро перед столь нетрадиционным
выпадом, и конец дубины Фафхрда погрузился ему прямо в солнечное
сплетение.
Челюсть его отвисла, и он покачнулся. Фафхрд ловко выбил оружие у
него из рук и, когда дубина упала на палубу, небрежным тычком свалил
Льюкина с ног.
Матросы заверещали от восторга. Солдаты угрюмо заворчали, а один даже
выкрикнул: "Нечестно!" Секундант склонился над поверженным Льюкином,
сердито глядя на Северянина. Помощник с "Карпа", грузно притоптывая,
пляшущей походкой подскочил к Фафхрду и выхватил дубину у него из руки.
Стоявшие на юте офицеры "Каракатицы" хранили мрачное молчание, однако
представители других зерновозов выглядели на удивление радостными. Мышелов
вцепился в локоть Слинура и потребовал, чтобы тот объявил Фафхрда
победителем, а сержант, нахмурившись, поднес руку к виску и пробормотал:
- Насколько я знаю, в правилах ничего нет...
В этот миг дверь каюты распахнулась и показалась Хисвет в длинном
платье из алого шелка с капюшоном.
Чувствуя приближение кульминации, Мышелов подскочил к правому борту,
выхватил у матроса колотушку и ударил в гонг.
На "Каракатице" воцарилось молчание. Затем, когда люди увидели
Хисвет, послышались удивленные возгласы и выкрики. Девушка поднесла к
губам серебряный флажолет и в мечтательном танце стала медленно
приближаться к Фафхрду, наигрывая завораживающую минорную мелодию из семи
нот. Откуда-то ей аккомпанировали тонюсенькие колокольчики. Затем Хисвет
свернула немного в сторону и стала обходить Фафхрда, глядя ему в лицо;
когда же показалась ведомая девушкой процессия, возгласы из просто
удивленных превратились в ошеломленные, а толпа матросов, насколько могла,
подступила к юту, причем те, что сидели на мачте, начали пробираться туда
по снастям.
А процессия состояла из одиннадцати белых крыс, которые гуськом шли
на задних лапках и были одеты в алые мантии и шапочки. Первые четыре несли
в передних лапах по связке маленьких серебряных колокольчиков и ритмично
ими покачивали. Следующие пять несли на плечах сложенную вдвое блестящую
серебряную цепочку и очень походили на матросов, которые тащат якорную
цепь. Две последние держали в передних лапках по миниатюрному серебряному
жезлу, высоко подняв при этом хвосты.
Первая четверка остановилась в ряд, повернувшись к Фафхрду и
продолжая подыгрывать Хисвет на колокольцах.
Следующие пять подошли прямо к правой ноге Фафхрда. Там шедшая первой
крыса остановилась, подняв переднюю лапку, посмотрела в лицо Северянина и
трижды пискнула. Затем, зажав конец цепочки в одной лапке, она с помощью
остальных трех принялась карабкаться вверх по его сапогу. Остальные
последовали за ней, и вся пятерка полезла по штанам и волосатой груди
Северянина.
Фафхрд смотрел на крыс в алых мантиях и цепь; лицо его было
совершенно неподвижно, и лишь когда маленькие лапки невольно чуть
пощипывали волосы у него на груди, он слегка морщился.
Первая крыса добралась до правого плеча Фафхрда и по спине перешла на
левое. Остальные, не нарушая порядка и не выпуская цепочки из лап,
двигались следом.
Оказавшись у Северянина на плечах, крысы очень ловко перекинули одну
половинку цепочки через его голову. Он же неотрывно смотрел на Хисвет,
которая, описав вокруг него окружность, стояла теперь позади крыс с
колокольчиками и продолжала наигрывать.
Пять крыс отпустили цепь, и она сверкающим овалом повисла на груди у
Фафхрда. Затем все они подняли высоко над головой свои алые шапочки.
Кто-то вдруг воскликнул:
- Победитель!
Крысы снова взмахнули в воздухе шапочками, и тут почти все матросы,
солдаты и офицеры единодушно повторили:
- Победитель!
Пятерка крыс заставила присутствующих еще дважды поприветствовать
Фафхрда, причем все слушались их, словно загипнотизированные, хотя было ли
это следствием магических чар или же просто восторга перед поведением крыс
- сказать трудно.
Когда Хисвет закончила мелодию бодрым тушем, две крысы с серебряными
жезлами двинулись в сторону юта и, остановившись у бизань-мачты, где их
всем было видно, принялись колошматить друг друга, очень похоже имитируя
поединок на дубинках; жезлы поблескивали в солнечных лучах и, ударяясь
друг о друга, издавали нежный звон. На палубе послышались возбужденные
голоса и смех. Пятерка крыс слезла с Фафхрда и вместе с теми, что играли
на колокольчиках, разместилась у подола Хисвет. Мышелов и еще несколько
офицеров, спрыгнув с юта, принялись наперебой пожимать Северянину его
здоровую руку и хлопать по спине. Солдатам с большим трудом удавалось
сдерживать матросов, которые, толкаясь и напирая друг на друга, заключали
пари относительно того, кто выйдет победителем в новой, уже шуточной
схватке.
Поглаживая цепочку, Фафхрд заметил Мышелову:
- Очень странно, что матросы с самого начала были на моей стороне.
Улыбающийся Мышелов под шумок объяснил:
- Я раздал им деньги, чтобы они бились об заклад с солдатами, что ты
победишь. К тому же я кое о чем намекнул офицерам с других зерновозов и
тоже одолжил им денег - чем больше у бойца болельщиков, тем лучше. Кроме
того, я пустил слух, будто Белые Тени - это звери, натренированные для
борьбы с обычными крысами, последнее изобретение Глипкерио для обеспечения
безопасности зерновозов, и матросы с радостью проглотили эту чушь.
- Это ты крикнул, что я победитель? - осведомился Фафхрд.
Мышелов усмехнулся:
- Пристрастный судья? В цивилизованном поединке? Ты что! Я, конечно,
был готов это сделать, но обошлось и без меня.
В этот миг Фафхрд почувствовал, что кто-то тихонько тянет его за
штанину, и, посмотрев вниз, увидел, что черный котенок смело пробрался
сквозь лес ног и теперь решительно карабкается вверх. Тронутый еще одной
данью уважения со стороны животного мира, Фафхрд, когда котенок добрался
до его ремня, ласково прогудел:
- Решил помириться, а, чернушка?
В ответ на это котенок вспрыгнул ему на грудь, вонзил коготки в голое
плечо Фафхрда и, сверкая очами, словно черный палач, до крови расцарапал
ему челюсть, после чего, пробежав по головам изумленных матросов, прыгнул
на грот и быстро полез вверх по надувшейся коричневой парусине. Кто-то
швырнул в маленькое черное пятнышко кафель-нагелем, однако не попал, и
котенок благополучно достиг тола мачты.
- Дьявол бы разодрал всех этих котов! - сердито закричал Северянин,
смачивая слюной разодранный подбородок. - Отныне мои любимые животные -
это крысы.
- Мудрые речи приятно и слушать, - стоя в кружке восхищенных
матросов, весело воскликнула Хисвет и добавила: - Я имею удовольствие
пригласить вас и вашего собрата по оружию на ужин, который состоится у
меня в каюте через час после заката. Таким образом мы в точности выполним
суровый наказ Слинура относительно того, чтобы я и Белые Тени находились
под вашим неусыпным наблюдением.
Хисвет сыграла на своем серебряном флажолете короткий сигнал и в
сопровождении девяти крыс скрылась в каюте. Две сражавшиеся на жезлах
крысы в красных одеждах тут же бросили поединок, не определив победителя,
и поспешили с палубы за хозяйкой сквозь толпу, которая в восхищении
расступалась перед ними.
Быстро шагавший куда-то Слинур остановился и стал наблюдать. Шкипер
"Каракатицы" был поставлен в тупик. За какие-то полчаса белые крысы
превратились из жутких чудищ с ядовитыми зубами, угрожавших всему
каравану, в популярных, смышленых и безвредных зверьков-клоунов, которых
матросы "Каракатицы", похоже, считали теперь живыми талисманами. Слинур
напряженно, но пока безуспешно пытался разобраться, как это случилось и
почему.
Льюкин, все еще очень бледный, проследовал за последним из
раздосадованных солдат (в их кошелях заметно поубавилось серебряных
смердуков, из-за того что их уговорили держать пари на невыгодных
условиях) в длинную шлюпку "Акулы", пройдя мимо Слинура как раз в тот
момент, когда шкипер собрался с ним посоветоваться.
Слинур выпустил накопившееся раздражение, грубо велев матросам
прекратить бесцельное шатание по палубе, и те охотно послушались его и
разошлись по местам с дурацкими и счастливыми улыбками на губах.
Проходившие мимо Мышелова подмигивали ему и как бы невзначай
притрагивались к пряди волос, спускавшейся на лоб [в знак того, что им
удалось воспользоваться случаем, - в некоторых странах время изображают в
виде лысого старца с единственной прядью волос на лбу]. "Каракатица"
продолжала бодро бежать на север в половине полета стрелы от "Тунца", но
теперь она рассекала воду немного быстрее: западный ветер усилился и на
бизань-мачте поставили парус. Весь караван настолько прибавил ходу, что
шлюпка с "Акулы" никак не могла нагнать галеру, хотя Льюкин понукал
гребцов не переставая, и в конце концов со шлюпки просигналили "Акуле",
чтобы та подождала ее. Маневр дался галере нелегко, поскольку волнение
разыгралось, и только к закату, идя на веслах и парусах, галера заняла
свое место во главе каравана.
- Сегодня ночью Льюкин не станет слишком спешить на помощь
"Каракатице", да и вряд ли сможет, - сказал Фафхрд Мышелову, когда они
расположились у правого борта, ближе к грот-мачте. Открытой ссоры между
ними и Слинуром не произошло, однако друзья предпочли оставить шкипера на
юте, где он, стоя подле рулевых, секретничал о чем-то со своими тремя
офицерами, которые потеряли деньги, доставив на Льюкина, и теперь были
всецело на стороне шкипера.
- Неужто ты думаешь, что сегодня ночью нам будет грозить эта
опасность? - с тихим смешком отозвался Мышелов. - Мы ведь давно миновали
Крысиные скалы.
Фафхрд пожал плечами и, нахмурясь, проговорил:
- Быть может, мы зашли чуть дальше, чем следовало бы, поддерживая
крыс.
- Возможно, - не стал возражать Мышелов. - Но ведь ради их
очаровательной хозяйки можно слегка и прилгнуть, и даже более того, - а,
Фафхрд?
- Она отважная и милая девушка, - осторожно ответил Северянин.
- И ее служанка тоже, - подхватил Мышелов. - Я видел, с каким
восхищением смотрела на тебя Фрикс из дверей каюты, когда ты одержал
победу. Роскошная девчонка. Некоторые мужчины в данном случае отдали бы
предпочтение служанке - разве нет, Фафхрд?
Не глядя на Мышелова, Северянин отрицательно покачал головой.
Мышелов смотрел на Фафхрда и раздумывал, стоит ли сделать Северянину
предложение, созревшее у него в мозгу. Он не был вполне уверен в
искренности чувств, которые испытывал Северянин к Хисвет. Он знал, что его
друг по натуре достаточно сластолюбив и сокрушался накануне о том, что они
не успели пофлиртовать в Ланкмаре. Однако он знал и о романтической
черточке в характере Фафхрда, которая порой была тоньше самой тонкой нити,
а порой вырастала в шелковую ленту в лигу шириной, о которую могла
запнуться и тем самым погубить себя целая армия.
На юте Слинур совещался с коком относительно (так решил Мышелов)
ужина Хисвет (а значит, и его, и Фафхрда тоже). Мысль о том, что Слинуру
приходится забивать себе голову развлечениями трех людей, оставивших его с
носом, заставила Мышелова ухмыльнуться и подстрекнула решиться на
сомнительный шаг, о котором он только что раздумывал.
- Фафхрд, - прошептал он, - давай сыграем в кости на то, кто из нас
будет добиваться благосклонности Хисвет.
- Да ведь Хисвет еще совсем девочка... - с упреком в голосе начал
было Фафхрд, но тут же осекся и в задумчивости закрыл глаза. Когда он их
открыл, в них светилась добродушная улыбка. - Нет, - мягко сказал он, - я
действительно считаю Хисвет настолько своенравной и причудливой, что от
любого из нас потребуется немало усилий и хитрости, чтобы убедить ее в
чем-либо. Да и кто знает, в конце концов? Играть в кости на
благосклонность такой девушки - это все равно что держать пари на то,
когда расцветет ланкмарская ночная лилия и в какую сторону будет повернут
ее цветок, на север или на юг.
Мышелов хмыкнул и, дружески ткнув Фафхрда пальцем под ребро, сказал:
- Узнаю своего проницательного и верного друга!
Фафхрд взглянул на Мышелова, и внезапно у него в голове зародилось
черное подозрение:
- Не вздумай пытаться напоить меня сегодня вечером, - предупредил он,
- или подсыпать мне в вино опиум.
- Но, Фафхрд, уж ты-то меня знаешь, - с добродушной укоризной
ответствовал Мышелов.
- Вот именно, - язвительно отозвался Фафхрд.
И снова, вспыхнув изумрудом, солнце скрылось за горизонтом, высветив
на миг кристально-чистое небо на западе, однако таинственная туманная
пелена, превратившаяся в сумерках в черную стену, продолжала двигаться
параллельно каравану, примерно в лиге к востоку.
С криком: "Моя баранина!" - мимо друзей в сторону камбуза пронесся
кок, оттуда доносился восхитительно пряный аромат.
- У нас еще есть час времени, - заметил Мышелов. - Пойдем, Фафхрд. По
дороге на "Каракатицу" я захватил в "Серебряном Угре" кувшинчик
квармаллийского. Он все еще не откупорен.
Откуда-то сверху, из переплетения снастей, зашипел черный котенок -
то ли грозя, то ли о чем-то предостерегая.
5
Два часа спустя барышня Хисвет сказала Мышелову:
- Готова отдать золотой рильк, только бы узнать, о чем вы думаете,
воин.
Немного откинувшись назад, она снова сидела на опущенной подвесной
койке. У кровати стоял длинный стол, уставленный соблазнительными яствами
и высокими серебряными кубками. Фафхрд сидел напротив Хисвет, при этом
пустые клетки находились у него за спиной, а Мышелов занял место у
кормового торца стола. Прислуживала всем Фрикс: стоя у двери, она брала у
камбузного мальчишки очередное блюдо, даже не глядя, что в нем лежит. В
каюте была небольшая жаровня, чтобы подогревать кушанья, которые должны
подаваться горячими; каждое яство Фрикс сначала пробовала, потом
отставляла на какое-то время в сторону. Толстые темно-розовые свечи в
серебряном шандале отбрасывали неяркий свет.
Белые крысы довольно беспорядочно сгрудились перед собственным
столиком, который стоял на полу у стены, между койкой и дверью, позади
люка в полу, ведшего в зерновой трюм. Они были одеты в распахнутые на
груди черные курточки, перепоясанные крошечными черными же поясами.
Грызуны, казалось, не столько ели, сколько играли с кусочками пищи,
которые Фрикс бросала на несколько маленьких серебряных подносов; кубки с
подкрашенной вином водой они не поднимали, а просто время от времени
лениво лакали из них. Одна или две крысы по очереди взбирались на постель
и садились рядом с Хисвет, так что сосчитать их было довольно
затруднительно даже для Фафхрда с его острым зрением. У него все время
выходило то одиннадцать, то десять. Иногда одна из крыс становилась у
коленей Хисвет на задние лапки и начинала что-то чирикать. По интонации
это так походило на человеческую речь, что Фафхрд и Мышелов не могли
удержаться от смеха.
- Задумчивый воин, я готова отдать два золотых рилька, чтобы узнать,
о чем вы размышляете, - увеличивая ставку, проговорила Хисвет. - И самым
нескромным образом я готова поставить еще рильк на то, что мысли ваши обо
мне.
Улыбнувшись, Мышелов вздернул брови. Он ощущал туман в голове, а
также некоторую неловкость, поскольку, вопреки своему намерению, пил
гораздо больше Фафхрда. Фрикс только что подала главное блюдо:
великолепное тушеное мясо, приправленное острым желтоватым соусом с
пряностями, поверх которого черными маслинами было выложено слово
"Победитель". Фафхрд решительно, но без жадности принялся за него. Мышелов
ел ленивее, тогда как Хисвет весь вечер чуть притрагивалась к еде.
- Я возьму у вас два рилька, белая принцесса, - беззаботно отозвался
Мышелов. - Один мне понадобится, чтобы заплатить вам за пари, которое вы
только что у меня выиграли, а второй - чтобы отдать вам, если вы скажете,
что именно я о вас думаю.
- Мой второй рильк у вас не залежится, воин, - весело отозвалась
Хисвет, - поскольку, думая обо мне, вы смотрели не на мое лицо, а
несколько неучтиво направили взор ниже. Вы размышляли о мерзких
подозрениях, которые выразил сегодня Льюкин насчет моего тайного второго
"я". Сознайтесь, ведь так оно и было!
Мышелов лишь чуть понурил голову и беспомощно пожал плечами - девушка
отгадала его мысли. Рассмеявшись, Хисвет нахмурилась в притворном гневе и
проговорила:
- У вас весьма неделикатный склад ума, воин. Однако вы по крайней
мере видите, что Фрикс, хоть и принадлежит к млекопитающим, но спереди
нимало не похожа на крысу.
Это утверждение было совершенно справедливо: служанка Хисвет
выставила напоказ всю свою смуглую бархатистую кожу, за исключением тех
мест, где ее стройное тело было перетянуто узкими шелковыми шарфами, то
есть на груди и бедрах. Ее черные волосы туго стягивала серебряная сетка,
на запястьях позвякивали гладкие браслеты из того же металла. Но несмотря
на наряд рабыни, Фрикс в этот вечер выглядела скорее как дама-наперсница,
умело играющая роль рабыни и обслуживающая всех с безупречной, но какой-то
шуточной и вовсе не приниженной покорностью.
Хисвет, напротив, была одета как обычно, то есть в длинное шелковое,
на сей раз черное платье, отороченное белыми кружевами; так же отделанный
капюшон был откинут назад. Ее серебристые волосы лежали высокими гладкими
волнами. Глядя на девушку через стол, Фафхрд заметил:
- Я уверен, что барышня останется одинаково прекрасной, в каком бы
виде она ни решила явить себя миру - человеческом или каком-либо ином.
- Сказано весьма галантно, воин, - ответила Хисвет с каким-то
сдавленным смешком. - За это тебе следует от меня награда. Поди сюда,
Фрикс.
Стройная служанка склонилась над своей госпожой, и Хисвет, обвив
белыми руками ее смуглую талию, запечатлела на губах Фрикс нежный поцелуй.
Затем, подняв голову, она легонько стукнула Фрикс по плечу, и та, обойдя
стол и склонившись теперь уже над Фафхрдом, подарила ему точно такое же
лобзанье. Северянин изящно, без излишней горячности принял дар, но когда
Фрикс хотела было отойти, слегка продлил поцелуй, а отпустив наконец
девушку, быстро пояснил:
- Небольшая добавка, при случае ее можно вернуть по назначению.
Фрикс кокетливо улыбнулась и подошла к столику у двери со словами:
- Прежде я должна нарезать крысам мясо, противный варвар.
Хисвет же принялась рассуждать:
- Не требуй слишком многого, отважный воин. Это была всего лишь
небольшая, переданная через посланца награда за учтивые речи. Награда
одних губ за слова, произнесенные другими губами. А награда за то, что ты
одолел Льюкина и защитил мою честь, - дело куда как более серьезное, так
просто оно не решается. Я поразмыслю над этим.
В этот миг Мышелову захотелось сказать что-нибудь этакое, однако его
затуманенный мозг отказывался подыскать какую-нибудь ядреную, но вместе с
тем любезную остроту. Поэтому он ограничился тем, что окликнул Фрикс:
- Зачем тебе резать крысам мясо, смуглая озорница? Было бы очень
забавно посмотреть, как они кромсают его сами.
Фрикс в ответ лишь сморщила носик, но Хисвет серьезно объяснила:
- Хорошо резать умеет только Скви. Остальные могут пораниться, тем
более что мясо плавает в скользком соусе. Фрикс, оставь один кусочек для
Скви, чтобы он показал, на что способен. А остальное наруби помельче.
Скви! - тоненьким голоском позвала она. - Скви! Скви!
Большая крыса забралась на постель и покорно встала перед хозяйкой,
скрестив передние лапки на груди. Хисвет дала ей соответствующие
распоряжения, после чего, достав из стоявшей у нее за спиной шкатулки
крошечные нож, точильный брусок и вилку в строенных ножнах, аккуратно
привязала их крысе к поясу. Скви низко поклонился и соскочил вниз, к
крысиному столу.
Мышелов с изумлением наблюдал за сценкой, но голова у него стала
тяжелой, веки начали слипаться, словно он подпал под действие каких-то
чар. По каюте задвигались неясные тени, иногда вдруг Скви становился
ростом с Хисвет - а может, это Хисвет уменьшалась до размеров Скви. А
потом и Мышелов сделался таким же маленьким, как Скви, и, бросившись под
кровать, упал в какую-то дыру с покатым желобом, который вынес его не в
трюм, полный вкуснейшего зерна в мешках и насыпью, а в чудное низкое
пространство подземной столицы крыс, полутемной, освещенной лишь фосфором,
где крысы в плащах и длинных платьях с капюшонами, скрывавшими их
удлиненные морды, совершали таинственные перемещения, где за каждым углом
гремели крысиные клинки я звенели крысиные монеты, где сладострастные
девки-крысы, одетые в меха, плясали за деньги, где сновали крысы-шпионы и
крысы-соглядатаи в масках, где каждая мохнатая тварь раболепно признавала
господство сверхъестественно могущественного Совета Тринадцати, и где
крыса-Мышелов бродил в поисках стройной крысы-принцессы по имени Хисвет из
рода Хисвинов...
От своего обеденного сна Мышелов пробудился внезапно. С трудом собрав
мысли, он подумал, что почему-то выпил гораздо больше, чем намеревался. Он
увидел, что Скви уже вернулся к крысиному столику и стоит перед желтым
кусочком мяса, положенным Фрикс на блюдо. Под любопытными взорами
остальных крыс Скви одним махом вытащил из ножен нож и точильный брусок.
Встряхнувшись как следует, Мышелов проснулся окончательно и проговорил:
- Ах, если б я был крысой, белая принцесса, чтобы иметь возможность
подойти поближе, прислуживая вам!
Барышня Хисвет воскликнула:
- Вот это была бы награда! - и восторженно рассмеялась, демонстрируя,
как показалось Мышелову, острый розовый язычок с голубым пятном и такой же
расцветки небо. Затем, погрустнев, она продолжала: - Поосторожней с
желаниями, они порой исполняются, - но тут же весело закончила: - Как бы
там ни было, сказано весьма учтиво, о храбрый воин. Я должна вас
отблагодарить. Фрикс, сядь сюда, справа от меня.
Мышелову было не видно, что между ними происходит: фигура Хисвет с
капюшоном на плечах почти полностью закрывала от него Фрикс, однако
веселые глазки служанки смотрели прямо на него через плечо ее госпожи и
сверкали, словно черный шелк. Казалось, Хисвет что-то шепчет ей на ухо,
шутливо тыкаясь в него губами.
Между тем в каюте послышалось тонюсенькое вжиканье - Скви начал
быстро точить нож. Сидевший в дальнем конце стола Мышелов с трудом
различал лапки крысы и едва заметное сверкание металла. Ему очень хотелось
встать и получше разглядеть такое чудо - а может, заодно подсмотреть, чем
там занимаются Хисвет и Фрикс, - однако его сковало сонное оцепенение,
причиной которого было то ли вино, то ли слишком долгое ожидание
чувственных утех, то ли просто магия.
Его заботило лишь одно - что Фафхрд выступит с еще более удачным
комплиментом, настолько удачным, что Фрикс будет снова послана к нему. Но
вскоре Мышелов увидел, что подбородок Северянина свесился ему на грудь, и
вместе с серебристым вжиканьем до его ушей донеслось похрапывание друга.
Первой реакцией Мышелова было нехорошее облегчение. Со злорадством
вспомнил он былые времена, когда ему доводилось резвиться с нежными и
веселыми девушками под храп своего пьяного друга. Должно быть, Фафхрду все
же удалось как-то незаметно нарезаться!
Фрикс подскочила и громко захихикала. Хисвет продолжала что-то
шептать ей на ухо, а служанка, время от времени прыская от смеха, не
спускала озорных глаз с Мышелова.
Со слабым щелчком Скви вложил точильный брусок в ножны, выхватил
вилку, вонзил ее в покрытый желтым соусом кусочек мяса, который по
размерам был для него, что добрый ломоть жаркого для человека, и ловко
принялся орудовать ножом.
Получив от Хисвет легкий толчок, Фрикс наконец встала и начала
обходить стол, не переставая улыбаться Мышелову.
Скви поднял вверх тонюсенький кусочек баранины на вилке, повертел его
так и сяк, чтобы все успели разглядеть, и, поднеся к мордочке, принялся
его обнюхивать.
Сквозь дрему Мышелов внезапно ощутил укол тревоги. Ему пришло в
голову, что Фафхрду просто неоткуда было взять столько вина. К тому же
последние два часа он все время находился на виду у Мышелова. Хотя,
конечно, удары по голове порой дают о себе знать не сразу.
Но когда Фрикс остановилась подле Фафхрда, наклонилась и заглянула в
его опущенное вниз лицо, Мышелов не ощутил ничего, кроме злобной ревности.
Внезапно, издав возмущенный и вместе с тем гневный писк, Скви
поспешно взобрался на постель, все еще держа в лапках нож и вилку с
нанизанным на нее кусочком баранины.
Из-под полуприкрытых век, которые наливались свинцом все сильнее и
сильнее, Мышелов видел, как Скви, размахивая своими крошечными столовыми
приборами и необычайно выразительно попискивая, объяснил Хисвет нечто
драматичное, после чего с сердитым визгом поднес к ее губам кусочек
баранины.
В этот миг Мышелов сквозь крысиные голоса услышал топот тяжелых
шагов, приближающихся к каюте. Он хотел было обратить на них внимание
Хисвет, но обнаружил, что губы и язык отказываются ему повиноваться.
Внезапно Фрикс, схватив Фафхрда за волосы, запрокинула его голову
вверх. Челюсть Северянина отвисла, глаза закатились.
В каюту тихонько постучали - точно так же стучал камбузный мальчишка,
принося очередную перемену блюд.
Хисвет и Фрикс обменялись молниеносными взглядами. Отпустив голову
Фафхрда, служанка кинулась к двери, задвинула засов, заперла его на
цепочку (окошечко было уже закрыто), и сразу же что-то тяжелое (судя по
звуку, мужское плечо) глухо ударило в толстые доски.
Удары не прекращались, а вскоре стали значительно более увесистыми,
словно в прогибавшуюся каждый раз дверь били запасным рангоутным деревом,
как тараном.
До Мышелова, отчасти против его воли, наконец дошло: происходит
нечто, требующее его вмешательства. Собравшись с силами, он попытался
сбросить оцепенение и встать на ноги.
Однако оказалось, что он не может пошевелить даже пальцем. В
сущности, он был в состоянии лишь держать глаза приоткрытыми и сквозь
ресницы наблюдать за вихрем беззвучных действий Хисвет, Фрикс и крыс.
Фрикс придвинула сервировочный столик к трясущейся двери и начала
нагромождать на него другие предметы меблировки.
Хисвет достала из-за кровати несколько темных длинных шкатулок и
начала поочередно их открывать. Белые крысы стали проворно разбирать из
них миниатюрное оружие из вороненой стали: мечи, копья и даже зловещего
вида арбалеты и колчаны со стрелами. В результате они набрали гораздо
больше оружия, чем им самим было надо. Скви быстро натянул на голову шлем
с черным пером. Вокруг шкатулок копошилось ровно десять крыс - это Мышелов
сосчитал точно.
В самой середине двери появилась трещина. Фрикс отскочила от нее к
люку у правого борта и подняла крышку. Хисвет бросилась на пол и сунула
голову в квадратную черную дыру.
В движениях обеих женщин было нечто неприятно-звериное. Быть может,
дело было просто в тесноте каюты да низком потолке, однако Мышелову
показалось, что двигаются они в основном на четвереньках.
Время от времени Фафхрд отрывал подбородок от груди, но голова его
тут же падала назад, и он продолжал храпеть.
Хисвет вскочила на ноги и махнула десяти белым крысам. Ведомые Скви,
они бросились к люку, раз-другой блеснула вороненая сталь, где-то звякнуло
копье о меч, и в мгновение ока грызуны скрылись в трюме. Фрикс схватила
какое-то черное одеяние из занавешенной ниши. Хисвет взяла ее за руку и,
заставив девушку спуститься в люк первой, тут же последовала за ней.
Прежде чем опустить крышку, она в последний раз осмотрела каюту. Когда ее
красноватые глаза остановились на миг на Мышелове, ему показалось, будто
лоб и щеки девушки покрыты шелковистой белой шерстью, однако это могло
объясняться тем, что сквозь ресницы он видел все расплывчато, а также ее
собственными волосами, в беспорядке прилипшими к лицу.
Дверь каюты раскололась, и в каюту въехала толстенная мачта, которая
тут же перевернула стол, и стоявшая на нем мебель разлетелась в разные
стороны. Вслед за мачтой в каюту ввалились трое несколько испуганных
матросов, за ними вошли Слинур, державший в опущенной руке абордажную
саблю, и его звездочет (то есть штурман) с арбалетом на взводе.
Пройдя немного вперед, Слинур быстро и внимательно огляделся, после
чего заявил:
- Наше мяско с маковым соусом уложило двух обалдевших от вожделения
жуликов Глипкерио, но Хисвет с этой ее юной нимфой скрылись. Крыс в
клетках нет. Ищите, ребята! Звездочет, прикрой нас!
Поначалу опасливо, потом все более уверенно матросы принялись
обыскивать каюту они переворошили пустые шкатулки, сдернули покрывала и
матрас с подвесной койки и подняли ее вверх, чтобы посмотреть, нет ли чего
под ней, отодвинули от стен рундуки, вскрыли те, что были заперты,
вывалили из ниши весь гардероб Хисвет.
Мышелов снова предпринял отчаянную попытку пошевелиться и что-нибудь
сказать, однако удалось ему лишь чуть шире приоткрыть глаза. На него
случайно налетел один из матросов, и он беспомощно перевесился через ручку
кресла, однако не упал. Фафхрд, получив толчок в спину, рухнул лицом прямо
в блюдо тушеных слив и, по инерции раскинув руки, опрокинул несколько
кубков и смахнул со стола пару тарелок.
Звездочет нацеливал арбалет в каждое новое обследуемое место. Слинур,
орлиным взором оглядывая все вокруг, подцепил концом сабли несколько
шелковых тряпок, потом опрокинул крысиный стол и принялся его
разглядывать.
- Вот твари, пировали, словно люди, - произнес он с отвращением. - Им
и мясо подавали. Чтоб они подавились!
- Скорее всего, они-то и учуяли зелье, несмотря на острые приправы, и
предупредили женщин, - заметил звездочет. - Крысы могут унюхать любой яд.
Когда стало очевидно, что ни девушек, ни крыс в каюте нет, Слинур в
ярости и тревоге закричал:
- На палубу они выскользнуть не могли - отдушины задраены, да и
наверху у нас стоит охрана. Помощник с несколькими людьми прочесывает
кормовой трюм. Разве что через окна...
Мышелов услышал, как одно из кормовых окон открылось и послышался
голос одного из офицеров "Каракатицы":
- Здесь никого не было. Где они, капитан?
- Спроси кого поумнее, - кисло отозвался Слинур. - Здесь их точно
нет.
- Вот если бы заговорили эти двое, - высказал пожелание звездочет,
указывая на Мышелова и Фафхрда.
- Увы, - угрюмо ответил Слинур. - Да и все равно они соврали бы.
Прикрой меня у люка левого борта. Я подниму крышку и поговорю с
помощником.
В этот миг на палубе раздался топот, и в каюту через пролом вошел
первый помощник с окровавленным лицом, волоча за собой матроса, из щеки у
которого торчало нечто вроде тонкой иголки.
- Почему ты оставил трюм? - спросил Слинур у первого. - Ты должен
быть внизу вместе с отрядом.
- Крысы устроили на нас засаду по пути в кормовой трюм, - выдохнул
помощник. - Каждая белая вела за собой несколько дюжин черных, некоторые
были вооружены на людской манер. Одна залезла на бимс и едва не выколола
мне мечом глаз. Две другие подпрыгнули и разбили наш фонарь. Двигаться
дальше в темноте было просто безумием. В моем отряде вряд ли найдется
человек без укусов или порезов. Я оставил людей охранять проход в трюм.
Они твердят, что их раны отравлены, и хотят заколотить люк.
- Чудовищное малодушие! - возопил Слинур. - Вы испортили мне ловушку,
в которой они все должны были погибнуть. Теперь все будет гораздо труднее.
Ах, трусы несчастные! Испугались крыс!
- Говорю же, они были вооружены! - запротестовал помощник и, выставив
вперед матроса, добавил: - Вот мое доказательство с копьецом в щеке.
- Не надо его вытаскивать, капитан, прошу вас, - принялся умолять
матрос, когда Слинур подошел поближе, чтобы рассмотреть его щеку. - Оно
тоже отравлено, я уверен.
- Стой спокойно, парень, - приказал Слинур. - И убери руки, я держу
эту штуку крепко. Кончик совсем неглубоко. Я проткну его вперед и выведу
наружу, чтобы зазубрины не цеплялись. Помощник, подержи-ка ему руки. Не
крути головой, сынок, а то будет еще больнее. Если оно отравлено, его тем
более нужно вытащить. Вот так!
Матрос взвизгнул. По его щеке потекла струйка крови.
- Вот уж поистине скверная иголка, - заметил Слинур, разглядывая
окровавленный кончик крошечного копья. - Но яда, кажется, не видать.
Помощник, осторожно отломи древко, а остальное вытяни вперед.
- А вот еще доказательство не из приятных, - сказал звездочет,
копавшийся в разбросанных вещах, и протянул Слинуру крошечный арбалет.
Слинур взял арбалет у него из рук. В тусклом свете свечи он отливал
голубоватым, глаза же шкипера с черными кругами под ними были похожи на
агаты.
- Вот ведь злыдни! - вскричал он. - Наверное, даже неплохо, что вы
попали в засаду. Теперь все будут снова ненавидеть и бояться крыс, как и
подобает морякам зерновоза. А сейчас вам следует по-быстрому расправиться
с крысами на "Каракатице" и тем самым искупить свою преступную глупость,
когда вы рукоплескали крысам и подбадривали их, совращенные с пути
истинного этой девицей в алом и подкупленные Мышеловом - человеком,
которому явно следовало бы дать другое имя.
Мышелов, все еще парализованный и слипающимися глазами наблюдавший за
Слинуром, вынужден был признать уместность последнего замечания.
- Прежде всего, - продолжал Слинур, - вытащите этих двух жуликов на
палубу. Привяжите их к мачте или поручням. Я не хочу, чтобы они угробили
мою победу, когда придут в себя.
- Может, мне открыть люк и выпустить стрелу-другую в кормовой трюм? -
предложил неугомонный звездочет.
- Ничего лучшего ты не мог придумать? - поинтересовался Слинур.
- Я, пожалуй, подзову гонгом галеру и зажгу красный сигнальный огонь,
- предложил помощник.
Несколько мгновений помолчав, шкипер ответил:
- Не надо. "Каракатица" должна в бою смыть с себя сегодняшний позор.
К тому же Льюкин - человек шалый и в общем-то неумеха. Пусть это останется
между нами, господа, но правда есть правда.
- Все же мы чувствовали бы себя спокойнее с галерой под боком, -
попробовал настоять на своем помощник. - Крысы, может, уже сейчас грызут
нам борта.
- Это вряд ли - ведь внизу их королева, - отозвался Слинур. - Нас
спасет лишь быстрота, а не корабли под боком. А теперь слушайте
внимательно. Охраняйте все выходы из трюма. Ни под каким видом не
открывайте люки. Поднимите всех свободных от вахты. Пусть у каждого будет
оружие. Всем до единого собраться на палубе. А теперь пошевеливайтесь!
Мышелов предпочел бы, чтобы Слинур произнес последнее слово с меньшей
горячностью: два матроса мгновенно схватили его за лодыжки и с сугубым
рвением потащили из развороченной каюты на палубу так, что голова его
только подпрыгивала. Правда, ударов он не ощущал, а только слышал.
На западе небо было сплошь усеяно звездами, на востоке над пеленой
тумана висела редкая дымка, сквозь которую светил месяц, похожий на
призрачную, неправильной формы лампу. Ветер немного утих, и "Каракатица"
плавно скользила по волнам.
Один из матросов прислонил Мышелова к грот-мачте, лицом к корме.
Другой принялся опутывать его веревкой. Когда Мышелов был привязан к мачте
в положении смирно, он почувствовал, что в горле у него защекотало, а язык
начинает оживать, однако решил пока молчать. Слинур был в таком
настроении, что мог повелеть вставить ему в рот кляп.
Вскоре Мышелова ждало новое развлечение: он наблюдал, как четверо
матросов вытаскивают из каюты Фафхрда и привязывают его к поручням левого
борта - горизонтально, головой к корме. Зрелище было довольно комичным,
тем более что Северянин не переставал при этом храпеть.
Матросы начали понемногу собираться на палубе; некоторые были бледны
и молчаливы, однако большинство переговаривались вполголоса. Копья и
абордажные сабли придали им смелости. Кое у кого в руках были сети и
острозубые рогатины. С большим мясницким ножом явился кок и принялся
поигрывать им перед носом у Мышелова:
- Ну что, чуть не помер от восхищения перед моим снотворным мясом?
Между тем Мышелов обнаружил, что уже может шевелить пальцами. Никому
не пришло в голову обезоружить его, однако Кошачий Коготь висел, к
сожалению, слишком высоко на левом боку, и Мышелов не мог не только
вытащить его из ножен, но даже прикоснуться к нему. Перебирая пальцами
подол своей туники, он вдруг нащупал сквозь материю небольшой предмет
круглой формы, который был с одного края тоньше, чем с другого. Зажав
через ткань его толстый край, он принялся царапать острым ребром тунику
изнутри.
Слинур вместе с офицерами вышел из каюты и тихонько начал отдавать
приказания матросам, немного отступившим к корме. До Мышелова донеслось:
- Кто обнаружит Хисвет или ее служанку, пусть убьет их не раздумывая.
Это не женщины, а оборотни, если не хуже. - Что еще говорил шкипер,
Мышелов не разобрал, лишь услышал последнее распоряжение: - Каждая группа
пусть стоит прямо под люком, через который войдет. Как только услышите
боцманскую дудку - вперед!
Последнее слово не произвело должного эффекта: послышался тоненький
звон тетивы, и профос, вскрикнув, схватился за глаз. Матросы засуетились и
принялись тыкать саблями в маленькое белое пятнышко, бросившееся от них
наутек. На какой-то миг на поручне правого борта появилась белая крыса с
арбалетом в передних лапках, которая четким силуэтом вырисовывалась на
фоне пронизанного лунным светом тумана. Но тут зазвенела тетива, стрела,
выпущенная звездочетом из арбалета, угодила - быть может, случайно - прямо
в крысу, и та свалилась за борт.
- Ребята, это была белая! - вскричал Слинур. - Хороший знак!
Вскоре суета утихла, когда выяснилось, что профос ранен не в глаз, а
рядом, и вооруженные группы разошлись: одна в каюту, две мимо грот-мачты в
сторону носа; на палубе осталась лишь неукомплектованная партия из четырех
человек.
Ткань, которую процарапывал Мышелов, разошлась, он чрезвычайно
осторожно вытащил через дырку железный тик (самую мелкую ланкмарскую
монету), заточенный с одной стороны до остроты бритвы, и принялся
потихоньку перерезать им ближайшую веревку. Он с надеждой взглянул на
Фафхрда, но голова Северянина по-прежнему безвольно свешивалась вниз.
Где-то вдалеке засвистала боцманская дудка; через десяток вздохов
свист повторился уже ближе. Затем послышалось несколько приглушенных
возгласов, кто-то дважды вскрикнул, что-то снизу ударило по палубе, и мимо
Мышелова пронесся матрос, размахивая сетью с пищавшей в ней крысой.
Мышелов на ощупь удостоверился, что с первым витком веревки почти
покончено. Оставив несколько прядей, он перешел ко второму витку, ловко
изогнув кисть.
Внезапно палубу потряс взрыв и резкой болью отдался у Мышелова в
ступнях. Он не стал раздумывать о его причинах и продолжал перерезать
веревку острой монетой. Остававшиеся на палубе матросы завопили; один из
рулевых бросился к носу, другой остался у весла. Почему-то звякнул гонг,
хотя рядом с ним никого не было.
Из трюма "Каракатицы" начали выскакивать матросы, обезумевшие от
страха, некоторые без оружия. Они бессмысленно кружили по судну. Мышелов
услышал, как стоявшие к носу от грот-мачты шлюпки поволокли к борту.
Человечек в сером понял, что матросам внизу досталось: на них налетели
батальоны черных крыс, их сбивали с толку ложные сигналы боцманской дудки,
из каждого угла их резали и кололи, пронзали крошечными стрелами, двоим,
должно быть, попали прямо в глаз. А закончилась их вылазка вот чем: когда
матросы добрались до трюма, где зерно лежало насыпью, в воздухе стояла
густая пыль, которую, бегая по куче, подняли крысы, и Фрикс бросила туда
огонь, в результате чего произошел взрыв, разметавший команду, однако
пожар на судне, к счастью, не вспыхнул.
Вместе с охваченными паникой матросами на палубе появилась еще одна
группа, замеченная только Мышеловом, - вереница черных крыс, сохраняя
спокойствие и порядок, полезла мимо него на грот-мачту. Мышелов стоял и
взвешивал, стоит ли ему предупредить об этом команду "Каракатицы",
прекрасно понимая, что не поставит и тика за то, что ему удастся выжить,
когда доведенные до истерики матросы примутся рубить вокруг него крыс.
Как бы там ни было, но промолчать его заставил Скви, взобравшийся ему
на плечо. Придерживаясь лапкой за прядь его волос, крыса появилась прямо у
Мышелова перед лицом и уставилась ему в левый глаз своими
глазками-пуговками, голубевшими под серебряным шлемом с черным пером.
Затем она прикоснулась бледной лапкой к губам, между которыми торчали
изогнутые зубы, явно призывая к молчанию, после чего постучала по
висевшему у нее на боку маленькому мечу и красноречивым жестом провела
лапкой по горлу. После этого Скви скрылся в тени за ухом у Мышелова -
по-видимому, для того, чтобы наблюдать за выгнанными из трюма матросами,
командовать своим войском, а также чтобы находиться поближе к яремной вене
Мышелова. Тот тем временем продолжал действовать заточенной монетой.
На корму прибежал звездочет с тремя матросами, у каждого было по два
белых фонаря. Скви залез поглубже в щель между мачтой и Мышеловом, но при
этом коснулся плоскостью меча его шеи - в качестве напоминания. Мышелов
вспомнил поцелуй Хисвет. Звездочет, увидя его, нахмурился, обогнул мачту и
принялся вместе с матросами развешивать фонари на бизань-мачте, грузовом
кране и ближе к юту, всякий раз споря, куда именно повесить очередной
фонарь. Тонким голосом он лепетал что-то о том, что свет - это прекрасное
средство обороны и контрнаступления, потом понес какую-то чушь
относительно световых окопов и палисадов и уже хотел было послать матросов
за новыми фонарями, но тут из каюты выскочил Слинур с залитым кровью лбом
и принялся оглядываться вокруг.
- Держитесь, ребята! - хрипло заорал он. - На палубе пока что хозяева
мы. Аккуратненько спускайте шлюпки, ребята, они нам понадобятся, чтобы
доставить сюда солдат. Запалите красный фонарь! Эй вы там, бейте в гонг
тревогу!
- Гонг упал за борт, - отозвался кто-то. - Тросы, на которых он
висел, перегрызены!
И в этот миг с востока поползли клубы густого тумана, которые в
мгновение ока окутали "Каракатицу" мертвенным лунным серебром. Какой-то
матрос застонал. Это был странный туман: казалось, он не приглушает, а
делает еще ярче свет луны и принесенных звездочетом фонарей. Цвета
сделались сочными, а между тем за бортами "Каракатицы" вскоре не стало
видно ничего, кроме белых стен тумана.
Слинур приказал:
- Повесить запасной гонг! Кок, давай сюда свои самые большие котлы,
горшки, крышки - все, во что можно бить тревогу!
Послышались два тяжелых всплеска: шлюпки "Каракатицы" коснулись воды.
Из каюты донесся чей-то отчаянный вопль.
Затем произошли сразу две вещи одновременно. Грот отделился от мачты
и медленно опустился на воду справа по борту, похожий на купол собора,
снесенный ураганом, - все снасти, которыми он крепился, были перегрызены
или перепилены крошечными мечами. Он темным пятном качался на волнах, гик
перекинулся на другой борт. "Каракатица" накренилась.
В то же самое время из каюты выплеснулась лавина черных крыс, которые
стали прыгать через гакаборт. Они бросались на людей, уже находившихся в
воде; некоторые тут же оказывались на кончиках копий, но другие яростно
впивались в нос или горло ближайшему матросу.
Матросы бросились к шлюпкам, крысы прыгали им на спину, хватали их
зубами за пятки. Офицеры стали отступать вместе с командой. Толпа
обезумевших людей увлекла за собой и Слинура, который молил матросов
держаться. Скви с мечом в лапке вскочил Мышелову на плечо, что-то тоненько
пропищал, подбадривая свое бесстрашное воинство, и спрыгнул вниз, вслед за
арьергардом. Четыре белые крысы, вооруженные арбалетами, пристроились у
основания крана и принялись весьма умело взводить тетиву, заряжать и
стрелять.
Послышались всплески - сначала два, потом три, потом с полдюжины
одновременно, - перемежаемые отчаянными криками. Мышелов повернул голову и
краешком глаза увидел, как последние два матроса "Каракатицы" прыгают за
борт. Повернув голову еще чуть-чуть, он разглядел Слинура, который, прижав
к груди двух досаждавших ему крыс, последовал за матросами. Четыре белых
мохнатых арбалетчика оставили кран и бросились на нос, где заняли новые
позиции для стрельбы. К небу взметнулись хриплые человеческие вопли и тут
же стихли. На "Каракатицу", словно туман, наползла тишина, лишь изредка
прерываемая знакомым писком.
Мышелов повернул голову к корме и увидел, что перед ним стоит Хисвет.
От шеи до локтей и колен ее плотно облегал черный кожаный костюм, в
котором она больше походила на стройного мальчика, голову украшал черный
кожаный шлем, закрывавший виски и щеки и похожий на серебряный шишак Скви,
белые волосы были собраны на затылке в хвост, заменявший ей плюмаж. На
левом бедре висели ножны с тонким кинжалом.
- Милый мой, милый воин, - мягко сказала она, улыбаясь маленьким
ртом, - хоть вы меня не оставили. - Вытянув вперед руку, она хотела было
коснуться пальцами его щеки, но вдруг, словно только что увидела веревку,
отдернула руку и проговорила: - Связан! Это следует исправить.
- Был бы чрезвычайно признателен вам, белая принцесса, - покорно
произнес Мышелов, однако продолжал действовать заточенной монетой, которая
хотя слегка и притупилась, но уже почти наполовину перерезала третий виток
веревки.
- Это следует исправить, - рассеянно повторила Хисвет, устремив взор
за спину Мышелова. - Но мои пальцы слишком нежны и неумелы, с такими
крепкими узлами мне не справиться. Вас освободит Фрикс. А я должна
выслушать на корме доклад Скви. Скви-скви-скви!
Она повернулась и направилась к корме, и Мышелов увидел, что ее
волосы продеты в обрамленное серебряным кольцом отверстие на затылке
шлема. Мимо Мышелова пробежал Скви; поравнявшись с Хисвет, он занял
позицию справа и чуть позади девушки, положил лапку на рукоять меча,
высоко поднял голову и стал похож на главнокомандующего, стоящего рядом с
императрицей.
Принявшись снова перепиливать третий виток веревки, Мышелов взглянул
на привязанного к поручням Фафхрда и увидел, что на шее у Северянина сидит
котенок со вздыбленной шерсткой и медленно царапает ему щеку когтями,
однако тот продолжает звучно храпеть. Через несколько мгновений котенок
нагнул голову и укусил Фафхрда за ухо. Северянин жалобно застонал и тут же
опять захрапел. Котенок снова принялся за его щеку. Мимо пробежали белая и
черная крысы, и котенок мяукнул - тихо, но зловеще. Крысы на мгновение
замерли и бросились на корму, по всей видимости спеша доложить об этом
безобразии Скви или Хисвет.
Мышелов уже собрался было разорвать свои путы, но в этот миг
появились четыре белых арбалетчика, тащившие за собой медную клетку с
перепуганными пищащими вьюрками, которую Мышелов видел раньше в кубрике
команды. Снова устроившись подле крана, они начали стрельбу по птицам.
Выпуская трепещущих пернатых по одному, они сбивали их влет меткими
выстрелами и на расстоянии в пять-шесть ярдов ни разу не промахнулись. Раз
или два один из арбалетчиков бросал на Мышелова внимательный взгляд и
многозначительно прикасался к кончику стрелы.
С юта по трапу спустилась Фрикс. Теперь она была одета так же, как ее
хозяйка, с той лишь разницей, что вместо шлема на голове у нее была
серебряная сетка для волос. Серебряные же браслеты с запястий исчезли.
- Госпожа Фрикс! - высоким голосом, почти весело позвал Мышелов. Как
нужно разговаривать на захваченном крысами судне, он не знал, но решил,
что фальцет - именно то, что требуется.
Служанка подошла, улыбаясь, и проговорила:
- Лучше просто Фрикс. Госпожа звучит слишком уж официально.
- Пусть будет Фрикс, - не стал возражать Мышелов. - Послушайте, не
могли бы вы по пути прогнать котенка с моего одурманенного друга? Он может
выцарапать ему глаз.
Фрикс искоса взглянула на Северянина, продолжая приближаться к
Мышелову.
- Я никогда не вмешиваюсь в удовольствия и страдания других, тем
более что порой трудно отличить одно от другого, - подойдя поближе,
сообщила она. - Я только выполняю указания своей госпожи. Сейчас она
попросила передать вам, чтобы вы были терпеливы и не унывали. Скоро ваши
злоключения закончатся. А это она посылает вам на память. - С этими
словами Фрикс нежно поцеловала Мышелова сначала в один глаз, потом в
другой.
Мышелов заметил:
- Такими поцелуями зеленая жрица Джила запечатывает глаза тем, кто
оставляет этот мир.
- В самом деле? - ласково осведомилась Фрикс.
- Ага, - чуть вздрогнув, ответил Мышелов и оживленно продолжил: - А
теперь развяжите-ка эти узлы, Фрикс, это приказ вашей госпожи. А потом я
взгляну на Фафхрда, и мы с вами, возможно, поцелуемся по-настоящему.
- Я выполняю лишь те указания госпожи, которые исходят
непосредственно из ее уст, - немного печально покачала головой Фрикс. -
Насчет узлов она ничего мне не говорила. Однако я уверена, что вскоре она
велит мне вас освободить.
- Несомненно, - несколько угрюмо согласился Мышелов, который, пока
Фрикс за ним наблюдала, перестал пилить веревку монетой. Он подумал, что
если ему удастся одним рывком разорвать три первых витка, то остальные он
сможет скинуть в течение вполне приемлемого числа ударов сердца.
Словно услышав их разговор, Хисвет легко спустилась с юта и подошла к
Мышелову и Фрикс.
- Милая госпожа, прикажете развязать этого воина? - спросила не
раздумывая Фрикс, словно желала услышать положительный ответ.
- Воином я займусь сама, - поспешно ответила Хисвет. - Ступай на ют,
Фрикс, наблюдай и слушай, не появился ли мой отец. Что-то он нынче
задерживается.
Фрикс ушла, а Хисвет велела белым арбалетчикам, которые как раз
прикончили последнего вьюрка, тоже отправляться на ют.
6
После ухода Фрикс Хисвет десятка два биений сердца смотрела на
Мышелова, чуть хмурясь и пристально глядя ему в лицо своими глазами с
красноватой радужкой.
Потом со вздохом сказала:
- Ах, как бы мне хотелось быть уверенной!
- Уверенной в чем, ваше белое высочество? - осведомился Мышелов.
- В том, что вы искренне любите меня, - ответила она мягко и просто,
словно Мышелов знал точный ответ на этот вопрос. - Многие мужчины - да и
женщины тоже, и демоны, и звери - говорили, что искренне любят меня, но
я-то думаю, что никто из них не любил меня ради меня самой (за исключением
Фрикс, которая счастлива быть моей тенью). На самом деле они любили меня,
потому что я молода и богата, потому что я - ланкмарская барышня, очень
умна, имею богатого отца, наделена властью, поскольку связана кровным
родством с крысами, что является признаком могущества не только в Невоне.
Любите ли вы меня и вправду ради меня самой, Серый Мышелов?
- Я искренне люблю вас, о принцесса теней, - без колебаний ответил
Мышелов. - Люблю вас ради вас самой, Хисвет. Я люблю вас крепче, чем
кого-либо в Невоне, да и в других мирах, на небесах и в преисподней тоже.
В этот миг Фафхрд, которого котенок царапнул особенно сильно, издал
невероятно жалобный стон, закончившийся на ужасной высокой ноте, и Мышелов
невольно воскликнул:
- Милая принцесса, сперва прогоните этого кота-оборотня от моего
могучего друга, а то я боюсь, что он выцарапает ему глаз или вовсе
погубит, а потом мы станем говорить о нашей великой любви хоть до
скончания вечности.
- Вот об этом-то я и говорю, - с ласковым упреком в голосе отозвалась
Хисвет. - Если бы вы искренне любили меня ради меня самой, вы и пальцем не
пошевелили бы, даже если б ваш ближайший друг, ваша жена, мать или ребенок
подвергались у вас на глазах смертным мукам, а я тем временем смотрела бы
на вас и касалась бы вас кончиками пальцев. Чувствуя мои поцелуи на своих
устах, чувствуя, что мои изящные руки ласкают вас, что вся я стремлюсь к
вам, вы должны были бы наблюдать, как кот выцарапывает глаза и грозит
гибелью вашему могучему другу - а может, и как крысы сжирают его заживо, -
и ощущать при этом совершеннейшую радость. Я мало к чему прикасалась в
этом мире. Серый Мышелов. Я ни разу в жизни не прикоснулась к мужчине,
демону мужского пола или к более или менее крупному самцу зверя, разве что
через посредство Фрикс. Не забывайте об этом. Серый Мышелов.
- Ну разумеется, нежный свет моей жизни! - с воодушевлением ответил
Мышелов, уверенный, что перед ним - типичный случай умопомешательства на
почве самовлюбленности, тем более что он сам не был полностью свободен от
этой мании и потому прекрасно знал все ее признаки. - Да пусть этот варвар
истечет кровью! Пусть этот кот выцарапает ему оба глаза! Пусть крысы
пируют на нем, пока от его тела не останутся одни кости! Какое это имеет
значение, если мы будем одаривать друг друга нежными словами и ласками,
беседовать друг с другом посредством наших тел и душ!
Произнося эту тираду, Мышелов снова принялся яростно пилить веревку
затупившейся монетой, не обращая внимания на устремленные на него глаза
Хисвет. Ему было приятно чувствовать на боку Кошачий Коготь.
- Это речи моего искреннего Мышелова, - с притворной нежностью
проговорила Хисвет, проведя ладонью так близко от щеки Мышелова, что он
даже ощутил легкий ветерок. Затем она повернулась и позвала: - Эй, Фрикс!
Пришли ко мне Скви и белую роту! И пусть каждая приведет с собой по две
черные сестры, по собственному выбору. У меня есть для них награда, нечто
особенное. Скви! Скви-скви-скви!
Что случилось в следующий миг, сказать трудно, но только Фрикс,
послав в туман радостный возглас, закричала:
- Черный парус! О благословенная барышня, это ваш отец!
И сразу же из жемчужного тумана справа по борту вынырнула похожая на
акулий плавник верхняя часть черного треугольного паруса, который двигался
параллельно "Каракатице", за ее лежавшим на воде коричневым гротом. Два
абордажных крюка вонзились в поручни правого борта, и черный парус тут же
заполоскал. Подбежавшая Фрикс закрепила к поручням между крючьями верхний
конец веревочного трапа, брошенного с черного тендера (Мышелов понял, что
к ним приблизилось именно это зловещее судно).
Через несколько мгновений через поручни ловко перелез поднявшийся по
трапу старый ланкмарец, весь затянутый в черную кожу; на левом плече у
него, придерживаясь передней лапкой за отворот черной кожаной шляпы,
сидела белая крыса. За ним на борт проворно взобрались два тощих лысых
мингола с желто-коричневыми лицами, напоминавшими высохший лимон: у
каждого на плече сидело по крупной черной крысе, держащейся лапкой за
желтое ухо хозяина.
Именно в этот миг Фафхрд внезапно издал громкий стон и, открыв глаза,
завопил голосом человека, одурманенного опиумом:
- Миллион черных обезьян! Заберите его от меня, слышите? Этот черный
демон меня терзает! Заберите его!
На это черный котенок ответил по-своему он встал на все четыре лапы,
поднял свою злющую мордочку и тяпнул Северянина за нос. Не обращая на
Фафхрда внимания, Хисвет вскинула в приветственном жесте руку и чистым
голосом воскликнула:
- Приветствую тебя, мой отец и товарищ по оружию! Приветствую и тебя,
несравненный крысиный капитан Григ! Вы захватили "Устрицу", я -
"Каракатицу", и этой же ночью, после того как я закончу одно небольшое
дельце, мы станем свидетелями гибели всего каравана! И тогда Моварл
останется в одиночестве, минголы перейдут через Зыбучие Земли, Глипкерио
будет смещен, и Ланкмаром станут править крысы под моим и твоим началом!
Мышелов, который не переставая пилил веревку, случайно взглянул в
этот миг на мордочку Скви. Крошечный белый командир, прибежавший с юта на
зов Хисвет вместе с восемью подчиненными, двое из которых были перевязаны,
бросил на Хисвет молчаливый взгляд, в котором читалось сильное сомнение в
справедливости ее хвастливых слов относительно того, что крысы будут
править Ланкмаром под ее руководством.
У Хисвина, отца Хисвет, был длинный нос и сморщенное лицо с недельной
давности седой щетиной; ходил он мелкими шаркающими шажками, сильно
согнувшись, однако весьма проворно.
На хвастливую речь дочери он лишь раздраженно махнул рукой в черной
перчатке и недовольно поцокал языком, после чего принялся кругами семенить
по палубе, в то время как минголы продолжали стоять у трапа. Обойдя
Фафхрда с его черным мучителем, затем Мышелова и неодобрительно цокнув
языком, он остановился напротив Хисвет и быстро, рассерженно проговорил,
переминаясь с ноги на ногу и все больше наклоняясь вперед:
- Не ночь, а полнейшая неразбериха! Ты увиваешься вокруг связанных
мужчин - я знаю, не спорь! Луна светит слишком ярко! (Астрологу всю
печенку выдеру!) "Акула", словно полоумный кальмар, мечется где-то в
тумане! Над волнами носится какой-то черный пузырь без огней! И прежде чем
мы вас отыскали, к нам подплыло громадное морское чудище с тарабарским
демоном на голове и стало нас нюхать, будто хотело пожрать, но нам удалось
от него уйти! Дочь, ты вместе со служанкой и своим маленьким народцем
должна немедленно перейти на тендер, предварительно умертвив этих двоих и
оставив команду грызунов для затопления "Каракатицы"!
- Да, для жатопления "Каракатиши"! - Мышелов мог поклясться, что
крыса на плече Хисвина вдруг зашепелявила по-ланкмарски.
- Затопить "Каракатицу"? - удивилась Хисвет. - Мы же собирались
довести ее до Илтхмара с мингольской командой на борту и там продать груз.
- Наши планы изменились! - бросил Хисвин. - Послушай, дочь, если мы
через сорок вздохов не покинем это судно, "Акула", которой некуда девать
свою дурацкую энергию, протаранит его, а может, чудовище со своим
разряженным, как клоун, погонщиком сожрет нас всех, пока мы тут будем
дрейфовать. Отдай приказание Скви, а потом перережь-ка этим двум балбесам
горло. И поторапливайся!
- Но папочка! - возразила Хисвет. - У меня насчет них были совсем
другие планы. Их ждала не смерть, вернее, не совсем смерть. Нечто гораздо
более художественное, даже ласковое...
- Даю тебе по тридцать вздохов на каждого, прежде чем ты с ними
покончишь! - решил Хисвин. - Можешь помучить их тридцать вздохов, но не
дольше, имей в виду! Знаю я твои затеи!
- Папочка, ну зачем же ты так! Перед новыми друзьями... почему ты
вечно выставляешь меня перед людьми в дурном свете? Я этого больше не
вынесу!
- Болтовня все это! Ты суетишься и выпендриваешься еще больше, чем
твоя крыса-мать.
- Но мне этого не вынести, говорю я тебе! На сей раз мы для
разнообразия сделаем по-моему!
- Тс-с! - зашипел Хисвин и, нагнувшись еще ниже, приложил ладонь к
левому уху. Белая крыса Григ, сидя у него на плече, повторила жест
хозяина.
Из тумана едва слышно донеслась какая-то тарабарщина:
- Gottverdammter Nebel! Freunde, wo sind Sie? [Проклятый туман! Где
вы, друзья? (Очевидно, в этот момент у Карла Тройхерца не было под рукой
его словаря.)]
- Косноязычный клоун! - со страхом воскликнул Хисвин. - Чудовище
сейчас будет здесь! Давай-ка, дочь, берись поскорее за кинжал и убей их,
иначе я велю расправиться с ними своим минголам!
Ужаснувшись столь омерзительной перспективе, Хисвет воздела руки к
небу. Ее гордая головка буквально склонилась перед неизбежным.
- Я сделаю это, - сказала она. - Скви, дай мне твой арбалет. И заряди
его серебром.
Белый предводитель крыс, скрестив передние лапки на груди, пропищал
что-то просительным тоном.
- Нет, тебе я его не отдам, - отрезала Хисвет. - И другого тоже.
Теперь они оба мои.
Скви снова что-то прощебетал.
- Ладно, маленького черненького твой народец может забрать себе. А
теперь быстро давай арбалет, или я тебя прокляну! И не забудь гладкую
серебряную стрелу.
Отошедший к минголам Хисвин вновь засеменил по палубе, брызжа слюной.
Подлетевшая с улыбкой Фрикс положила ему ладонь на плечо, но он сердито
стряхнул ее.
Скви торопливо копался в своем колчане. Восемь его сотоварищей,
угрожающе ворча, двинулись в сторону Фафхрда.
Сам же Фафхрд с залитым кровью лицом, но наконец-таки ясными глазами
оглядывался по сторонам, оценивая свое отчаянное положение; укус за нос
помог ему избавиться от остатков макового дурмана.
И тут из тумана снова донеслись непонятные слова:
- Gottverdammter Nirgenswelt! [Проклятый нигдешний мир! (нем.)]
Налитые кровью глаза Фафхрда расширились и сверкнули внезапным
озарением. Напрягшись изо всех сил, он набрал в грудь побольше воздуха и
заорал:
- Хрр-юпс! Хрр-юпс!
И сразу в тумане прозвучало троекратно, всякий раз все громче и
громче:
- Хрюпс! Хрюпс! Хрюпс!
Белые крысы уже двигались назад по палубе, волоча распластанного на
спине и злобно рычащего черного котенка: шестеро держали его за лапы и
уши, седьмая безуспешно пыталась справиться с молотящим во все стороны
хвостом, восьмая хромала сзади на трех лапах - четвертая лапа была
парализована глубоким кошачьим укусом.
Изо всех уголков судна стали стекаться черные крысы, желавшие
понаблюдать, как будет предан пыткам их извечный враг, и вскоре вся палуба
оказалась сплошь покрытой их мясистыми черными телами.
Хисвин прокричал минголам какое-то приказание, и оба обнажили кривые
кинжалы. Один из них двинулся к Фафхрду, другой к Мышелову. Из-за крыс ног
их не было видно.
Скви вывалил все стрелы на палубу. Взяв одну из них, казавшуюся более
светлой, он зарядил ею арбалет и поспешно протянул его своей хозяйке. Та
взяла оружие в правую руку и нацелила его на Фафхрда, но в этот миг
мингол, двигавшийся в сторону Мышелова, загородил ей цель. Хисвет
перекинула арбалет в другую руку, правой выхватила кинжал и бросилась
вперед, стараясь опередить мингола.
Между тем Мышелов одним рывком разорвал три витка веревки. Хотя
другие петли еще держали его за лодыжки и горло, он выдернул из ножен
Кошачий Коготь и полоснул им мингола как раз в тот миг, когда Хисвет
оттолкнула желтолицего в сторону.
Кинжал рассек бледную щеку девушки от подбородка до носа.
Другой мингол, уже поднесший свой крис к глотке Мышелова, внезапно
выронил его и покатился назад по палубе, распугивая черных крыс.
- Хрюпс!
Из пронизанного лунными лучами тумана вынырнула драконья голова и
повисла над левым бортом как раз в том месте, где был привязан Фафхрд. С
громадных зубов на Северянина стекали нити густой слюны.
Словно исполинский чертик на пружинке, голова с красной пастью
качнулась вниз и заскребла нижней челюстью по дубовой палубе, проделывая в
толпе грызунов брешь шириной в три крысы. Зубы с хрустом сомкнулись на
кучке пищащих грызунов в нескольких дюймах от головы мингола, который все
еще катился по палубе. Затем голова запрокинулась к небу, и по
зеленовато-желтой шее поползло вниз жуткое вздутие.
Но когда она замерла перед следующим броском, то показалась просто
миниатюрной по сравнению с возникшей из тумана второй головой дракона,
которая была вчетверо больше и венчалась чем-то красным, оранжевым и
пурпурным (на первый взгляд создавалось впечатление, что наездник
составляет с ней неразрывное целое). Словно голова отца всех драконов, она
величественно подалась вперед и, проделав в полчище черных крыс брешь
вдвое шире, чем первая, прихватила напоследок двух белых грызунов,
двигавшихся за распластанным черным котенком.
Проделав все это, она остановилась столь внезапно - скорее всего,
чтобы не заглотить и котенка, - что ее многоцветный седок, безуспешно
размахивавший своим стрекалом, кубарем скатился вниз, пролетел мимо
грот-мачты и, сбив с ног мингола, уже занесшего над Мышеловом кинжал,
врезался спиной в правый борт.
Белые крысы отпустили котенка, и тот в мгновение ока вскарабкался на
мачту.
Две зеленые головы, крайне изголодавшиеся, поскольку после Крысиных
скал им пришлось два дня сидеть на скудной рыбной диете, принялись
методически очищать палубу "Каракатицы" от крыс, стараясь по возможности
не задевать при этом людей. И сбившиеся в кучки крысы не предпринимали
практически ничего, чтобы избежать этого безжалостного истребления.
Возможно, в своем стремлении к мировому господству они стали достаточно
цивилизованными и похожими на людей, чтобы испытывать чувство
безысходности и ледяной паники, и научились у людей стойко держаться перед
лицом неминуемой гибели. А может, они приняли разверстые драконьи пасти за
пучины войны и ада, в которые им волей-неволей предстояло броситься. Как
бы там ни было, но они гибли дюжинами. В пасти к драконам попали и все
белые крысы, за исключением трех.
Между тем люди на борту "Каракатицы" очень по-разному реагировали на
столь внезапный поворот событий.
Старый Хисвин погрозил кулаком большой голове и плюнул ей в морду,
когда после первого чудовищного глотка она приблизилась к нему, словно
пытаясь решить, что это за черная закорючка перед ней - то ли очень
странный человек (тьфу!), то ли очень крупная крыса (ням-ням!). Однако
поскольку мерзкая харя продолжала принюхиваться, Хисвин проворно, словно в
собственную постель, перекатился через поручни и, стуча зубами от страха,
стал спускаться по трапу, а Григ изо всех силенок вцепился ему в черный
кожаный воротник.
Оба мингола быстренько поднялись с палубы и кинулись за хозяином,
клянясь при первой же своей мингольской возможности вернуться домой, в
холодные степи.
Фафхрд и Карл Тройхерц наблюдали за свалкой каждый со своего борта -
один, связанный веревками, другой, скованный невероятным удивлением.
Скви и белая крыса по имени Сисс, пробежав по головам своих сбившихся
в кучу и таких апатичных теперь черных собратьев, вскочили на поручень
правого борта и оглянулись. Сисс в ужасе зажмурился. Однако Скви в лихо
сдвинутом на левый глаз шлеме с черным пером погрозил своим крошечным
мечом и что-то вызывающе пропищал.
Фрикс подбежала к Хисвет и потащила ее к правому борту. Когда девушки
подбежали к трапу, Скви, увлекая за собой Сисс, быстро соскользнул вниз,
чтобы дать пройти своей повелительнице. В этот миг Хисвет, словно грезя
наяву, медленно обернулась. Меньшая голова дракона потянулась к ней со
зловредным выражением на морде. Фрикс, широко раскинув руки и улыбаясь,
преградила ей дорогу, словно танцовщица, вышедшая к публике на поклон.
Движение получилось резким и на вид даже агрессивным, и голова, клацнув
зубами, отодвинулась в сторону. Обе девушки быстро перемахнули через
поручни.
Хисвет снова обернулась - на щеке у нее алел шрам от Кошачьего Когтя
- и направила арбалет на Мышелова. В воздухе мелькнул серебристый
просверк. Хисвет швырнула арбалет в черные волны и полезла по трапу вниз
вслед за Фрикс. Абордажные крючья слетели с борта "Каракатицы" прочь,
полоскавшийся черный парус наполнился ветром, и черный тендер скрылся в
тумане.
Мышелов почувствовал в левом виске легкий укол, но тут же забыл о
нем, яростно распутывая остатки веревки. Затем он, не обращая внимания на
зеленые головы, лениво выискивавшие последние лакомые кусочки, бросился к
борту и перерезал путы Фафхрда.
Остаток ночи оба искателя приключений беседовали с Карпом Тройхерцем,
обмениваясь с ним невероятными сведениями о своих мирах, а наевшаяся до
отвала дочь Сциллы медленно кружила вокруг "Каракатицы", причем ее головы
спали поочередно. Беседа шла медленно и трудно, несмотря даже на помощь
ланкмарско-немецкого и немецко-ланкмарского словарика для путешествующих
по времени и пространству, и ни один из собеседников не очень-то верил в
рассказываемые ему байки, однако во имя дружбы все делали вид, что
принимают их за чистую монету.
- Неужто у вас в будущем все носят такую классную одежду? -
поинтересовался между делом Фафхрд, восхищенный оранжево-фиолетовым
нарядом немца.
- Нет, это Гагенбек ради рекламы одевает так всех своих служащих, -
пояснил Карл Тройхерц.
Перед рассветом туман рассеялся, и в серебристом свете закатной луны
друзья увидели на фоне морских волн черный корабль Карла Тройхерца,
паривший с зажженными огнями в полете стрелы к западу от "Каракатицы".
Немец издал радостный вопль, подозвал свое сонное чудище, постучав
стрекалом по борту, вскочил на большую голову и, воскликнув: "Auf
Widersehen!", поплыл прочь.
За ночь Фафхрд выучил тарабарский вполне достаточно для того, чтобы
понять, что это означает "До встречи".
Когда чудовище с немцем подплыли под свой корабль, тот опустился и
каким-то образом принял их на борт, после чего мгновенно пропал из вида.
- Он устремился по бескрайним водам к пузырю Карла Тройхерца, -
уверенно заявил Мышелов. - Клянусь Нингом и Шильбой, этот немец - чародей
что надо!
Фафхрд сморгнул, нахмурился и пожал плечами.
Черный котенок потерся о его ногу. Фафхрд ласково взял его, поднес к
лицу и проговорил:
- Интересно, киска, не из кошачьей ли ты Чертовой Дюжины? А может,
они просто послали тебя, чтобы ты в нужный момент меня разбудил?
Котенок с важностью улыбнулся в жестоко покусанное и исцарапанное
лицо Северянина и замурлыкал.
Над водами Внутреннего моря вставал прозрачный рассвет. Сначала
показались две шлюпки с "Каракатицы", битком набитые матросами; сидевший
на кормовой банке одной из них удрученный Слинур, узнав Фафхрда и Серого
Мышелова, встал на ноги. Затем друзья разглядели галеру "Акула" и три
других зерновоза - "Тунца", "Карпа" и "Морского Окуня", и на горизонте,
далеко к северу, зеленые паруса двух драккаров Моварла.
Откинув левой рукой волосы со лба, Мышелов ощутил под пальцами
небольшую шишку. Он понял, что там засела гладкая серебряная стрела
Хисвет.
7
Снедаемый жаждой и любовным томлением, Фафхрд проснулся и сразу
догадался, что уже далеко за полдень. Он в общих чертах помнил, где
находится и что с ним произошло, однако события конца прошлого дня
вырисовывались покамест довольно туманно. Северянин находился в положении
человека, который стоит на клочке земли среди высящихся в отдалении горных
пиков, но не знает из-за низко стелющегося тумана, что находится между ним
и горами.
Он находился в лесистом Кварч-Каре, главном из Восьми так называемых
Городов - ей-же-ей, ни один из них и в подметки не годился Ланкмару,
единственному месту на Внутреннем море, которое по праву могло считаться
городом. А в данный миг Северянин лежал в своей комнате, помещавшейся в
несуразном и низком, но вместе с тем довольно уютном деревянном дворце
Моварла. Четыре дня назад вместе с грузом леса, взятым на борт расчетливым
Слинуром, Мышелов ушел на "Каракатице" в Ланкмар, чтобы доложить Глипкерио
о благополучной доставке четырех пятых посланного зерна, коварном
предательстве Хисвина и Хисвет и вообще обо всем этом сумасшедшем рейсе.
Фафхрд, однако же, предпочел остаться на время в Кварч-Каре - ему тут было
весело, главным образом потому, что он познакомился с некой любвеобильной
и хорошенькой забавницей по имени Гренлет.
Фафхрд лежал на уютной постели, но почему-то чувствовал себя
несколько скованно, - наверное, не разулся, или даже не разделся, а может,
даже не снял пояс с топором, лезвие которого, по счастью, спрятанное в
толстые кожаные ножны, впивалось теперь ему в бок. Но вместе с тем у
Фафхрда было ощущение, что он одержал славную победу, - какую, он не
помнил, но все равно было приятно.
Не открывая глаз и не сдвинув ни одну часть тела даже на толщину
истертой ланкмарской монеты, Фафхрд попытался сориентироваться. Слева, в
пределах досягаемости, на крепко сколоченном ночном столике должна стоять
вместительная оловянная фляга с легким вином. Он даже вроде бы чувствовал
его прохладный аромат. Отлично.
Справа, еще ближе, чем фляга, - Гренлет. Фафхрд ощущал излучаемое ею
тепло и слышал храп девушки, надо сказать, довольно громкий.
Но вот была ли это именно Гренлет? И только ли Гренлет? Накануне
вечером, прежде чем Северянин отправился поиграть, она была крайне весела
и даже обещала познакомить его со своей рыжеволосой и пылкой сестрой из
Уул-Хруспа, где они держали множество скота. Может быть, и она?.. Как бы
там ни было, тоже хорошо, даже еще лучше.
А вот под пухлыми пуховыми подушками... Ага, вот почему он чувствует
себя таким счастливым! Вчера вечером он обобрал их всех до нитки - до
последнего золотого ланкмарского рилька, до последнего золотого
кварнарского гронта, до последней золотой монеты, отчеканенной в Восточных
Землях, Квармалле и где угодно. Точно, теперь он вспомнил: он обставил их
всех, причем в простую игру "шесть-семь", в которой банкомет выигрывает,
если ставит в банк столько же монет, сколько играющий держит в кулаке. А
эти болваны из Восьми Городов прибегали просто к детской уловке: старались
сделать кулак побольше, когда держали в нем шесть монет, и сжимали
покрепче, когда монет было семь. Да, он вывернул их карманы и кошельки
наизнанку, а под конец поставил четверть своего выигрыша против маленького
оловянного свистка со странной гравировкой, который якобы обладал
магическими свойствами, - и выиграл его тоже! А потом он распрощался с
ними и ушел - счастливый, нагруженный золотом, словно галеон, - ушел в
постель к Гренлет. Но была ли там Гренлет? Трудно сказать.
Фафхрд позволил себе один сиплый зевок. Что еще нужно человеку для
счастья? Слева вино. Справа - красивая девушка, вернее, даже две; из-под
одеяла крепко и приятно пахло фермой, а что может быть сочнее рыжеволосой
дочки фермера (или скотовода)? А вот под подушками... Фафхрд с
наслаждением покрутил головой и хоть и не почувствовал затылком
толстенького мешочка с золотыми - слишком много было толстых подушек, - но
представил его очень отчетливо.
Он попытался вспомнить, что его заставило под конец сделать столь
опрометчивую ставку. Какой-то бахвал с бородой колечками заявил, что у
него есть маленький оловянный свисток, доставшийся ему от ворожеи, с
помощью которого можно вызвать тринадцать весьма полезных тварей... это
напомнило ему о ворожее, которая очень давно рассказывала про то, что все
животные имеют Чертову Дюжину правителей... и ему захотелось подарить этот
свисток Серому Мышелову, который всегда был неравнодушен ко всяким
магическим штучкам... - да, так оно и было!
Не открывая глаз, Фафхрд лежал и восстанавливал в памяти ход событий.
Внезапно он наудачу вытянул левую руку, сжал пальцы на горлышке фляги -
она даже запотела! - осушил половину - нектар! - и поставил сосуд на
место.
Затем правой рукой он погладил девушку - Гренлет или ее сестру? - от
плеча до бедра.
Под рукой Северянин ощутил короткую щетину, а ее обладательница,
почувствовав любовное прикосновение, замычала.
Вытаращив глаза, Фафхрд рывком сел в постели, и сразу же солнечный
свет, лившийся сквозь небольшие открытые окна, затопил его желтизной и
высветил чудные деревянные панели ручной полировки, которыми была обшита
комната, играя на арабесках их текстуры. Рядом с Северянином, на таком же
количестве мягких подушек, лежала, по-видимому, чем-то опоенная, толстая,
длинноухая, рыжеватая телка с розовыми ноздрями. Внезапно Фафхрд
почувствовал, что его сапог упирается в копыто, и поспешно отдернул ногу.
Рядом с телкой не было ни девушки, ни даже еще одной телки - вообще
никого.
Он сунул правую руку под подушку. Пальцы нащупали знакомый, прошитый
двойным стежком кожаный кошель, однако был он не туго набит золотом -
если, конечно, не считать тоненького оловянного свистка, - а плоским, как
сархеенмарский блин из пресного теста.
Фафхрд резко откинул одеяло, так что оно на миг вздулось, словно
парус, оборванный шквалом. Сунув отощавший кошель за пояс, он выскочил из
кровати, схватил свой двуручный меч в мохнатых ножнах, намереваясь
воспользоваться им в качестве дубинки, и бросился сквозь тяжелые двойные
шторы в дверь, остановившись лишь на миг, дабы не дать пропасть вину.
Несмотря на охватившее его бешенство, Фафхрд, поспешно допивая флягу,
вынужден был признать, что в известном смысле Гренлет поступила с ним
честно: его партнерша по постели была женского пола, рыжая, родом
бесспорно с фермы и отличалась - для телки - вполне привлекательной
внешностью, а в ее тревожном мычании проскальзывали нежные нотки.
Общая зала была еще одним чудом из полированного дерева - в
королевстве Моварла, очень молодом, главным богатством был лес. В
раскрытые окна заглядывали зеленые ветви деревьев. Со стен и потолков
смотрели барельефы фантастических демонов и крылатых девушек-воинов. Тут и
там к стенам были прислонены красиво отполированные луки и копья. Широкие
двери вели во двор, где в зеленой тени листвы нетерпеливо переступал
ногами гнедой жеребец. В городе Кварч-Каре могучих деревьев было раз в
двадцать больше, чем домов.
В зале расположились человек двенадцать, одетых в зеленое и
коричневое, - они пили вино, играли в настольные игры и беседовали. Это
были крепкие чернобородые молодцы, каждый ростом чуть ниже Фафхрда.
Северянин сразу заметил, что они очень смахивают на типов, которых он
накануне вечером обобрал до нитки. И тут, кипя от ярости и подогретый
только что выпитым вином, он не сдержался и совершил роковую неучтивость.
- Где это воровское отродье Гренлет? - заорал он, потрясая над
головой мечом в ножнах. - Она украла из-под подушки весь мой выигрыш!
Молодцы, как один, вскочили на ноги и схватились за рукоятки мечей.
Самый кряжистый из них шагнул к Фафхрду и ледяным тоном осведомился:
- Ты что, варвар, хочешь сказать, что благородная девица из
Кварч-Кара делит с тобой ложе?
Фафхрд сразу понял, какую страшную ошибку он допустил. О его связи с
Гренлет было известно всем, но никогда не упоминалось вслух: мужчины
Восьми Городов почитают своих женщин и позволяют им заниматься любыми
беспутствами. Но горе тому чужеземцу, который заговорит об этом.
Однако Фафхрд все еще находился во власти безудержного гнева.
- Благородная? - вскричал он. - Да это ж врунья и шлюха! Ее руки,
словно две белые змеи, тянутся под одеялом не к мужской плоти, а к золоту!
И к сему этому сия пастушка похоти пасет свое стадо у меня в постели!
Дюжина мечей с лязгом вылетела из ножен. К Фафхрду вернулась
способность соображать, но, похоже, слишком поздно. У него оставалась лишь
одна возможность остаться в живых. Парируя на ходу мечом в ножнах
поспешные удары Моварла, он бросился к двери, пересек двор, вскочил верхом
на гнедого и с места пустил его в галоп.
Когда подковы жеребца начали высекать искры из узкой и кремнистой
лесной дороги, Фафхрд рискнул оглянуться и был вознагражден видом своей
желтоволосой Гренлет, которая, безудержно хохоча, высунулась в одной
сорочке из верхнего окна.
Но тут у него над головой злобно запели стрелы, и Фафхрд принялся
выжимать из гнедого все, на что тот был способен. Проскакав лиги три по
петляющей дороге, что идет сквозь густой лес на восток вдоль побережья
Внутреннего моря, он решил, что все случившееся было уловкой, которую
придумали вместе с Гренлет обыгранные им молодцы, дабы вернуть свое
золото, - а кто-то из них, возможно, возвратил себе и возлюбленную, - и
что стрелы были специально выпущены мимо цели.
Он остановил жеребца и прислушался. Погони не было. Что и требовалось
доказать.
Но возврата назад не было тоже. Даже сам Моварл вряд ли сумел бы
защитить Фафхрда после того, что тот сболтнул относительно дамы.
Между Кварч-Наром и Клелг-Наром не было ни одного порта. Получалось,
что ему придется проскакать весь этот отрезок пути, стараясь не
встретиться с минголами, осадившими Клелг-Нар, если он хочет вернуться в
Ланкмар и получить свою долю награды за благополучную доставку в порт всех
зерновозов за исключением "Устрицы". Это было крайне досадно.
Но ненависти к Гренлет Северянин не испытывал. Жеребец казался
крепким, у седла болтались объемистая сумка с провизией и солидная фляга с
вином. Вдобавок жеребец своей мастью несколько напоминал ту самую телку.
Шутка грубая, но неплохая.
К тому же он не мог отрицать, что в постели Гренлет была
восхитительна - "коровка" что надо, стройная и большая затейница.
Сунув руку в свой похожий на блин кошель, Фафхрд извлек из него
оловянный свисток - единственный кварч-царский трофей, если не считать
воспоминаний. На одном боку свистка виднелась вереница непонятных букв, на
другом было изображено лежащее животное из семейства кошачьих. Фафхрд
покачал головой и ухмыльнулся. Надо ж было напиться и свалять такого
дурака! Северянин хотел было выбросить свисток, но вспомнил о Мышелове и
сунул вещицу назад в кошель.
Тронув каблуками коня, Фафхрд двинулся в сторону Клелг-Нара,
насвистывая мрачноватый, но вместе с тем бодрящий мингольский марш.
Невон - громадный пузырь, поднимающийся из вод вечности. Как пузырек
в шампанском... или, по мнению некоторых моралистов, как пузырь смердящего
газа, всплывающий из глубин зловонного, кишащего червями болота.
Ланкмар - материк, крепко сидящий на твердой внутренней поверхности
пузыря, который зовется Невоном. С горами, холмами, городами, равнинами,
извилистой береговой линией, пустынями, озерами, болотами и пашнями -
главное, пашнями, источником благосостояния всего материка, пашнями,
лежащими по обоим берегам Хлала, величайшей из рек.
И на северной оконечности материка, на восточном берегу реки Хлал,
возлюбленной изобильных пашен, - город Ланкмар, древнейший в мире. Ланкмар
с его массивными стенами для защиты от варваров и диких зверей и с его
толстыми полами для защиты от всего ползающего, пресмыкающегося и
грызущего.
В южной части города Ланкмар располагается Зерновая застава с
двадцатифутовой толщины стеной и тридцатифутовой ширины воротами, в
которых так часто раздается скрип влекомых волами телег, везущих в Ланкмар
его сухое, золотистое и съедобное сокровище. Есть там и Главная застава,
еще более внушительная и величественная, есть и Крайняя застава - немного
поменьше. За Зерновой заставой располагаются южные казармы для солдат в
черных мундирах, потом идут богатые кварталы, парк Удовольствий и площадь
Тайных Восторгов. За ней находится Бардачная улица, а также улицы иных
ремесленников. От Болотной заставы до доков город пересекает улица Богов с
ее множеством пышных, вздымающихся к небу храмов богов, прописанных в
Ланкмаре, и единственным приземистым черным храмом истинных богов Ланкмара
- более похожим на древнюю гробницу, если бы не его высокая, квадратная и
вечно молчаливая колокольня. Далее идут трущобы, застроенные бревенчатыми
лачугами без окон. И наконец, глядя северными окнами на Внутреннее море и
западными на Хлал, стоят северные казармы, а за ними на прочной,
обтесанной волнами скале высится цитадель и Радужный дворец сюзерена
Глипкерио Кистомерсеса.
Балансируя поставленными на серебряное головное кольцо подносом со
сластями и наполненными до краев серебряными кубками, юная служанка
осторожно, словно циркачка на канате, двигалась по зеленым плиткам
прихожей, ведшей в Голубую палату вышеозначенного дворца. На шее,
запястьях и стройной талии девушки были надеты черные кожаные кольца. От
колец на запястьях к кольцу на талии тянулись тонкие серебряные цепочки,
которые были чуть короче, чем ее предплечья - очередная причуда Глипкерио,
который считал, что служанка не должна и пальцем прикасаться к его еде и
даже подносу и обладать совершенным чувством равновесия. Если не считать
кожаных колец, девушка была совершенно обнажена, а если не считать коротко
подстриженных ресниц, все ее тело было гладко выбрито - еще одна
изысканная прихоть монарха, не желавшего, чтобы в его суп попал хоть один
волос. Девушка очень походила на безволосую куклу, которую еще не одели и
которой не успели нарисовать брови.
Плитки цвета морской волны, которыми были выложены пол и стены
прихожей, имели шестиугольную форму и были размером с ладонь крупного
мужчины. В большинстве своем они были гладкими, и только на некоторых
виднелось изображение какого-нибудь морского существа - моллюска, трески,
осьминога или морского конька.
Служанка была уже почти на полпути к узкому, закрытому шторами
сводчатому проходу, ведшему в Голубую палату, когда ее взгляд остановился
на одной из плиток, располагавшихся не доходя до прохода, чуть слева. На
плитке был изображен морской лев. Словно крышка крошечного люка, один ее
край приподнимался над полом на толщину большого пальца, а из щели на
служанку смотрели блестящие, близко посаженные черные глазки.
По телу девушки с ног до головы пробежала дрожь, но из плотно
закушенных губ не вырвалось ни звука. Кубки тихонько зазвенели, поднос
начал было соскальзывать с головы, но девушка быстрым движением
восстановила равновесие и начала длинными опасливыми шагами обходить
страшную плитку справа, так что край подноса почти касался стены.
И тут, под краем подноса, как будто это был козырек крыльца, в стене
открылась, как дверь, гладкая зеленая плитка, и из дыры высунулась морда
черной крысы с оскаленными зубами.
Девушка, продолжая хранить молчание, отскочила в сторону. Поднос
начал падать у нее с головы. Она попыталась поднырнуть под него. Плитка в
полу отскочила в сторону, и оттуда появилась черная крыса с длинным
извивающимся телом. Поднос ударил служанку по плечу, она безуспешно
попыталась подхватить его скованными руками, но он с грохотом ударился о
пол. В луже вина зазвенели кубки.
Когда серебристый звон затих, слышен был лишь топот босых ног
убегавшей служанки. Один из кубков в последний раз катнулся по полу, и в
просторной прихожей наступила тишина.
Лишь сотни две ударов сердца спустя она была нарушена, и снова
топотом босых ног - на сей раз целой кучки людей, двигавшихся оттуда, куда
убежала служанка. Первыми, осторожно оглядываясь по сторонам, вошли два
бритоголовых и смуглых повара в белых куртках, вооруженных мясницкими
ножами и длиннозубыми вилками. За ними - два нагих и начисто обритых
поваренка с ворохом мокрых и сухих тряпок и метлой из черных перьев. Далее
шла дрожащая служанка, держа серебряные цепочки в ладонях, чтобы не
звякали. За ней следовала чудовищной толщины женщина в толстом черном
шерстяном платье, ворот которого доходил до двойного подбородка, рукава -
до припухших костяшек пальцев, а подол - до земли, явно скрывая слоновьи
ноги толстухи. Ее волосы были собраны в громадную башню, во множестве мест
проткнутую длинными булавками с черными головками, в результате чего
казалось, что женщина несет на голове какую-то колючую планету. Похоже,
что так оно и было, потому что на ее одутловатом лице лежала печать
угрюмости и злобы всего мира. Черные глазки смотрели из складок жира
твердо и недоверчиво, а редкие черные усики на верхней губе напоминали
призрак черной сороконожки. Неимоверных размеров живот был перетянут
широким кожаным поясом, с которого свисали ключи, плетки, ремни и кандалы.
Поварята искренне верили, что женщина нарочно растолстела до таких
габаритов, чтобы все эти предметы не звенели друг о друга, когда она
незаметно подкрадывалась к своим подчиненным.
Королева кухни и повелительница дворца проницательным оком уставилась
в прихожую, после чего развела заскорузлыми ладонями и сурово посмотрела
на служанку. Все плитки были на обычном уровне.
Служанка, словно участвуя в пантомиме, горячо закивала головой,
показала на плитку с изображением морского льва, затем, вся дрожа,
приблизилась к винной луже и тронула ее пальцем ноги.
Один из поваров быстро присел и принялся постукивать костяшками
пальцев по плитке с морским львом, потом вокруг нее. Звук везде был
одинаково глухим. После этого он попытался подцепить плитку вилкой, но
безуспешно.
Служанка подбежала к стене и стала судорожно шарить изящными ручками
в поисках так испугавшей ее дверцы. Другой повар простучал стену, однако
тоже ничего не обнаружил.
Подозрение в глазах экономки сменилось уверенностью. Словно грозовая
туча, меча из глаз молнии, она приблизилась к служанке и, резко выкинув
вперед бесформенные руки, ловко пристегнула один из ремешков к серебряному
кольцу на кожаном вороте девушки. Щелчок застежки был самым громким из
раздававшихся до сих пор в прихожей звуков.
Девушка трижды отчаянно качнула головой. Дрожь ее усилилась, потом
вдруг прекратилась вовсе. Экономка потащила ее назад, и она послушно
пошла, безвольно опустив голову и плечи, а когда толстуха дернула за
ремешок вниз, служанка упала на четвереньки и быстро засеменила
по-собачьи.
Под наблюдением одного из поваров, кухонные мальчишки принялись
проворно убирать в прихожей, заворачивая каждый кубок в тряпку, прежде чем
положить его на поднос - чтобы ненароком не звякнуть. Глазами они
испуганно шарили по бесчисленным плиткам пола и стен.
Стоя на чуть покачивающемся на волнах носу "Каракатицы", Мышелов
сквозь редеющий туман любовался высокой ланкмарской цитаделью. Вскоре
немного восточнее показались четырехгранные башни дворца сюзерена, каждая
из которых была отделана камнем своего цвета, а южнее - торчащие, словно
трубы, зернохранилища. Первую же встретившуюся им лодку Мышелов подозвал к
"Каракатице". Невзирая на укоризненное фырканье черного котенка и запрет
Слинура и прежде чем шкипер успел дать команду его задержать, Мышелов
соскользнул вниз по длинному багру, которым лодочник зацепился за борт
"Каракатицы". Легко спрыгнув в лодку, он одобрительно похлопал по плечу
державшего багор парня и, пообещав хорошо заплатить, велел побыстрее
доставить его к дворцовой пристани. Когда багор был убран, Мышелов
пробрался на корму лодки, три гребца взялись за весла, и суденышко
полетело на восток по илистым коричневатым водам устья реки Хлал.
В порядке утешения Мышелов крикнул Слинуру:
- Не бойся, я сделаю Глипкерио потрясающий доклад, превознесу тебя до
неба, а Льюкина - до высоты дождевой тучи!
Затем он стал смотреть вперед, то улыбаясь, то хмурясь своим мыслям.
Мышелов немного жалел, что ему пришлось оставить Фафхрда, который, когда
"Каракатица" покидала Кварч-Нар, был по уши погружен в беспробудное
пьянство и нескончаемую игру с приспешниками Моварла, ребятами не промах -
каждую зарю эти лбы едва соображали от вина и крупных проигрышей, однако к
середине дня вновь начинали испытывать жажду, а их кошели каким-то
чудесным образом снова наполнялись.
Однако радость Мышелова была сильнее сожалений - ведь теперь он один
передаст Глипкерио благодарность Моварла за четыре судна с зерном и сам
расскажет ему об удивительных приключениях с драконом, крысами и людьми -
их повелителями, а быть может, и коллегами. К тому времени, как Фафхрд с
тощим кошельком, но, скорее всего, распухшей головой вернется из
Кварч-Нара, Мышелов уже обоснуется в прекрасных покоях во дворце Глипкерио
и сможет слегка уесть своего друга, предложив тому свое гостеприимство и
благорасположение.
Мышелов лениво размышлял о том, где сейчас могут находиться Хисвин с
Хисвет и вся их небольшая компания. Быть может, в Сархеенмаре, может, в
Илтхмаре, а вернее всего, они уже едут оттуда на верблюдах в какой-нибудь
уголок Восточных Земель, подальше от мстительных Глипкерио и Моварла.
Невольно Мышелов поднял левую руку к виску и ощупал небольшую шишечку. Все
случившееся уже казалось ему сном, и он не мог питать подлинной ненависти
к Хисвет и ее прислужнице Фрикс. Злобные угрозы Хисвет - это, понятное
дело, элемент любовной игры. Он не сомневался, что какой-то частью своего
существа Хисвет по нему тоскует. К тому же он оставил ей гораздо более
серьезную отметину. Что ж, не исключено, что когда-нибудь он встретит ее в
каком-нибудь затерянном уголке мира.
Мышелов понимал, что все эти дурацкие мысли о прощении и забвении
вызваны отчасти его сильнейшим желанием поскорее подыскать себе
какую-нибудь более или менее подходящую девушку. По меркам Мышелова
Кварч-Нар при Моварле стал весьма пуританским городом, и за время его
короткого там пребывания ему встретилась лишь одна сбившаяся с пути
девица, некая Гренлет, которая предпочла идти по кривой дорожке не с ним,
а с Фафхрдом. Но Гренлет была хоть и хорошо сложена, однако больно уж
высока ростом; теперь же Мышелов вернулся в Ланкмар, в котором знал кучу
мест, где мог бы удовлетворить свое желание.
Мутная желтоватая вода внезапно сделалась прозрачной и зеленой. Лодка
пересекла лиман реки Хлал и оказалась над Ланкмарской впадиной, бездонной
и уходившей отвесно вниз у самого подножия источенного волнами утеса, на
котором стояли цитадель и дворец. Гребцам пришлось провести суденышко
вокруг неожиданного и странного препятствия - медного желоба шириной в
человеческий рост, укрепленного на мощных бронзовых укосинах и
спускавшегося от дворцового крыльца прямо к воде. Мышелов удивился: неужто
во время его отсутствия Глипкерио пристрастился к водным видам спорта? А
может, это новый способ избавляться от скверных слуг и рабов - сталкивать
их в море, предварительно привязав к ногам соответствующий груз? И тут у
верхушки желоба Мышелов увидел какой-то веретенообразный предмет длиной в
три человеческих роста, сделанный из тускло-серого металла. Загадка.
Мышелов очень любил загадки, правда не столько решать, сколько
придумывать, однако теперь ему было некогда. Лодка уже подошла к дворцовой
пристани, и он с высокомерным видом предъявил поднявшим шум евнухам и
часовым кольцо гонца, украшенное морской звездой, которое ему дал
Глипкерио, а также пергамент с печатью Моварла в виде перекрещенных мечей.
На дворцовую шушеру большое впечатление произвел пергамент. Мышелова
с поклонами проводили вдоль пристани, он поднялся по высоченной, весело
раскрашенной деревянной лестнице и оказался в парадных покоях Глипкерио -
роскошной зале с видом на море, которая была выложена голубыми
треугольными плитками с рыбными барельефами.
Громадная зала была разделена пополам голубыми шторами. Два
обнаженных бритых пажа поклонились Мышелову и раздвинули перед ним
занавес. Беззвучные движения их гибких тел на голубом фоне навели Мышелова
на мысль о каком-то подводном царстве. Он вступил в узкий треугольный
проход и был тут же встречен негромким, но повелительным "Тс-с!".
Поскольку это шипение слетело с морщинистых уст самого Глипкерио, а
длиннющий костлявый палец долговязого монарха был поднесен к означенным
устам, Мышелов остановился как вкопанный. Голубые шторы с тихим шорохом
сомкнулись у него за спиной.
Открывшаяся глазам Мышелова сцена буквально ошеломила его. Сердце на
миг замерло - главным образом от злости на самого себя: увидеть такое он
уж никак не ожидал.
Широкий сводчатый проход выходил на крыльцо, где стоял сигарообразный
серый аппарат, который Мышелов заметил с воды у верхушки желоба. В его
носовой части виднелась подвешенная на петлях крышка люка.
В ближнем конце залы стояла вместительная клетка с толстым дном и
массивными прутьями, в которой сидело десятка два черных крыс: безумолчно
пища, они сновали по клетке и время от времени с грозным видом сотрясали
решетку.
В дальнем конце залы, у подножия винтовой лестницы, ведшей в самый
высокий минарет дворца, стоял Глипкерио, в возбуждении вскочивший со
своего парадного ложа, сделанного в форме морской раковины. Эксцентричный
сюзерен был на голову выше Фафхрда, но тощ, как умирающий от голода
мингол. Благодаря своей черной тоге он несколько напоминал погребальный
кипарис. Чтобы хоть немного рассеять это гнетущее впечатление, Глипкерио
надел на свою белокурую курчавую голову веночек из каких-то фиолетовых
цветов.
А рядом с ним, легко, словно эльф, повиснув у него на руке и едва
достигая ему до пояса, стояла облаченная в светлое шелковое платье Хисвет.
На ее лице, от левой ноздри до подбородка розовел след, оставленный
кинжалом Мышелова; шрам непременно придал бы ее лицу язвительное
выражение, если бы девушка не смотрела на молодого человека с весьма милой
улыбкой.
Между ложем Глипкерио и клеткой с крысами стоял ее отец Хисвин. На
его костлявом теле болталась черная тога, однако на голове до сих пор был
надет облегающий шлем из черной кожи с длинными наушниками. Устремив
горящий взгляд на клетку, он делал перед ней какие-то гипнотические пассы
своими длинными пальцами.
- Черной бездны грызуны, - начал он заклинание свистящим от старости,
но вместе с тем резким и повелительным голосом.
В этот миг из узкого прохода подле ложа появилась юная служанка с
большим серебряным подносом на бритой голове, который был заставлен
кубками и серебряными блюдами со всякой соблазнительной снедью. Кисти
девушки были прикованы серебряными цепочками к обручу на талии, а стройные
черные лодыжки соединены такой же цепочкой, позволявшей ей делать шаги
всего в две ступни.
На этот раз Глипкерио молча простер к ней длинную узкую длань и снова
приложил костлявый палец к губам. Стройная служанка замерла и осталась
стоять недвижно, словно березка в безветренный день.
Мышелов хотел было сказать: "Могущественный сюзерен, это все
злодейские чары. Вы якшаетесь с вашими смертельными врагами!", однако в
этот миг Хисвет опять улыбнулась ему, и он почувствовал, как
страшновато-восхитительный холодок пробежал от серебряной стрелки,
засевшей в виске, по щеке и челюстям к языку, который мгновенно онемел.
Хисвин снова забормотал с легкой илтхмарской шепелявостью,
напомнившей Мышелову стрекотание крысы по имени Григ:
Черной бездны грызуны
Сгинуть, как один, должны,
Обратиться в прах и переть!
Лезь клочками, крысья шерсть...
Черные крысы, сбившись в дальний от Хисвина конец клетки, возбужденно
пищали и взвизгивали, словно объятые ужасом. Большинство из них встали на
задние лапки и прильнули к решетке, будто смертельно перепуганные люди.
Вычерчивая в воздухе пальцами какой-то сложный и таинственный узор,
старик продолжал:
...Тускни, меркни, крысий взгляд!
Приходи, могильный хлад!
Рассыпайся мозг, как дерть!
Шаг, другой - и в жилах смерть!
"И настала круговерть", - крысы, поворачиваясь на месте, словно
актеры-любители, желающие облегчить и вместе с тем драматизировать свое
падение на землю, стали очень убедительно валиться на пол клетки и друг на
дружку и замирали, сомкнув мохнатые ресницы, безвольно откинув лысый хвост
и вытянув кверху лапки с острыми когтями.
В зале послышались медленные шлепки - это рукоплескал Глипкерио
своими огромными ладонями длиной в человеческую ступню. Затем этот
орясина-монарх двинулся к клетке походкой столь быстрой и вместе с тем
легкой, что нижние две трети его тоги стали напоминать шатер. Хисвет
весело семенила рядом, а Хисвин принялся пересекать залу по длинной дуге.
- Ты зрел это чудо. Серый Мышелов? - тонким голосом осведомился
Глипкерио, сделав знак гонцу подойти поближе. - Ланкмар наводнен крысами.
Ты, который, судя по твоему имени, должен был бы нас защитить, несколько
задержался с возвращением. Однако - хвала черным костям богов! - мой
грозный слуга Хисвин и его несравненная дочь, еще ученица в чародейских
делах, победили крыс, которые угрожали каравану с зерном, и, вовремя
вернувшись сюда, приняли меры против нашей крысиной заразы - меры
магические и несомненно успешные, о чем свидетельствует только что
проведенный опыт.
С этими словами эксцентричный сюзерен, выпростав из-под тоги длинную
обнаженную руку, потрепал Мышелова по подбородку, к великому
неудовольствию последнего, которое, впрочем, ему удалось скрыть.
- Хисвин и Хисвет рассказали мне, - с мелодичным смешком продолжал
Глипкерио, - что некоторое время подозревали тебя в сговоре с крысами - да
это и неудивительно, если принять во внимание твою серую одежду и ладную
приземистую фигуру, - и им пришлось тебя связать. Но все хорошо, что
хорошо кончается, и я тебя прощаю.
Мышелов принялся горячо опровергать обвинение и рассказывать, как все
происходило на самом деле, но оказалось, что только мысленно, потому что
вслух он проговорил:
- Вот, государь, срочное послание от царя Восьми Городов. И кстати,
нам встретился дракон...
- Ох уж этот мне двуглавый дракон! - с новой мелодичной усмешкой
прервал его Глипкерио и шаловливо погрозил перстом. Пергамент он сунул за
пазуху, даже не взглянув на печать. - Моварл по альбатросовой почте
сообщил мне об этой странной массовой галлюцинации у моих матросов. Хисвин
и Хисвет, оба опытные психологи, подтверждают это. Как правило, матросы -
люди удручающе суеверные, Серый Мышелов, и, очевидно, их фантазии гораздо
более заразительны, чем я предполагал, ведь им поддался даже ты! Я мог
ожидать этого от твоего приятеля-варвара - как бишь его: Фавнер? Фафрах? -
или от Слинура или Льюкина - ведь кто такие капитаны, как не сделавшие
карьеру матросы? - но ты, человек вроде бы цивилизованный... И это я тоже
тебе прощаю. Какое благо, что мудрому Хисвину пришло в голову проследить с
черного тендера за караваном!
Мышелов обнаружил, что сам он кивает, а Хисвет и Хисвин - последний,
скривив морщинистые губы, - лукаво улыбаются. Он опустил взгляд на груду
черных крыс, скорчившихся в театральных судорогах. Может, Иссек и принял
их в царство, однако глазки животных под полуопущенными веками
поблескивали довольно живо.
- А шерсть у них не выпала, - с мягким упреком заметил он.
- Ты понимаешь все слишком буквально, - хохотнув, ответил Глипкерио.
- Это же поэтическая вольность.
Мышелов с силой, но, как ему показалось, незаметно, наступил на
длинный хвост, свисавший из клетки на плитки пола. Крыса даже не
шелохнулась. Однако Хисвин заметил это движение и погрозил Мышелову
пальцем. Мышелову показалось, что в глубине крысиной кучи что-то чуть-чуть
шевельнулось. И тут из клетки ударила тошнотворная вонь. Глипкерио
судорожно сглотнул. Хисвет изящно зажала большим и указательным пальцами
свой розовый носик.
- Ты сомневаешься в действенности моего заклинания? - очень вежливо
осведомился Хисвин у Мышелова.
- А не слишком ли быстро они начали разлагаться? - спросил Мышелов.
Ему пришло в голову, что в полу клетки мог находиться хорошо пригнанный
люк, а в ее толстом основании - дюжина давно издохших крыс или даже просто
основательно подгнивший бифштекс.
- После заклинаний Хисвина они мертвы вдвойне, - несколько слабым
голосом заверил Глипкерио, прижимая длинную ладонь к впалому животу. -
Поэтому процесс разложения ускоряется.
Хисвин поспешно указал рукой на открытое окно рядом с выходом на
крыльцо. Мускулистый желтый мингол в черной набедренной повязке выскочил
из угла, где он сидел на корточках, подхватил клетку и, подбежав к окну,
выбросил ее в море. Мышелов кинулся за ним. Отпихнув мингола ловким тычком
локтем под ребро, он, придерживаясь рукой за стену, выглянул вниз и
увидел, как клетка, подняв фонтан белых брызг, погрузилась в голубую воду.
В тот же миг он почувствовал на своем боку от подмышки до голени
шелковое платье прижавшейся к нему боком Хисвет.
Мышелову показалось, что по мере того, как клетка погружалась на
глубину, из нее выбирались черные точки и плыли в сторону подводной скалы.
Хисвет чуть слышно шепнула:
- Сегодня вечером, когда ляжет спать вечерняя звезда. На площади
Тайных Восторгов. В зарослях укромных деревьев.
Быстро отвернувшись от Мышелова, нежная дочь Хисвина велела служанке
в серебряных цепях и с черным обручем на шее:
- Легкого илтхмарского для его величества! А потом подашь нам.
Глипкерио осушил кубок бесцветной жидкости и стал чуть менее зеленым.
Мышелов выбрал вино потемнее и покрепче, а также хорошо прожаренную нежную
отбивную, взяв то и другое с серебряного подноса, когда служанка изящно
опустилась перед ним на колени, держа спину при этом совершенно прямо.
Грациозно изогнувшись, она без видимых усилий встала с колен и
жеманной походкой двинулась к Хисвину, делая короткие шажки скованными
ногами, и тут Мышелов увидел, что если спереди на ней не было ни одеяний,
ни каких-либо побрякушек, то обнаженную спину и ноги девушки украшали
расположенные на равных промежутках друг от друга розовые косые линии.
Он понял, что это не раскраска, а следы порки. Значит, жирная Саманда
не оставила своих художеств с кнутом. Такое садистское родство душ между
тощим, как жердь, женоподобным Глипкерио и дебелой экономкой было
психологически весьма поучительно и вместе с тем мерзко. "Интересно, чем
провинилась служанка", - подумал Мышелов и тут же представил, как Саманда,
одетая в толстое черное платье, жарится в раскаленной плите, а может, со
свинцовым грузом, привязанным к толстенным лодыжкам, съезжает вниз по
медному желобу.
Тем временем Глипкерио обратился к Хисвину:
- Стало быть, следует выманить всех крыс на улицы, а потом произнести
твое заклинание?
- Совершенно справедливо, о мудрейший из повелителей, - заверил
Хисвин. - Но только нужно немного повременить, пока звезды не займут
наивыгоднейшее положение в небесном океане. Вот тогда я с помощью моей
магии смогу умертвить их на расстоянии. Я произнесу заклинание с голубого
минарета, и всем им придет конец.
- Надеюсь, звезды пойдут к нужному месту на всех парусах, - сказал
Глипкерио, и детский восторг на его лице с низким лбом сменился на миг
тревогой. - Мой народ волнуется, требует, чтобы я изринул крыс или прогнал
их назад в норы. Но ведь тогда выманить их будет гораздо труднее, как ты
думаешь?
- Пусть такая безделица не занимает твой могучий ум, - успокоил
сюзерена Хисвин. - Крыс не так-то легко напугать. Можешь принимать против
них любые меры, какие сочтешь нужным. И скажи своему совету, что у тебя в
резерве есть могучее оружие.
- А почему бы, - вмешался Мышелов, - не научить тысячу пажей
заклинанию Хисвина, чтобы они прокричали его в крысиные норы? Сидя под
землей, крысы не разберутся, что звезды стоят не там, где следует.
Глипкерио возразил:
- Да, но необходимо, чтобы эти твари видели хитрые узоры, которые
плетет пальцами Хисвин. Этих тонкостей тебе не понять. Серый Мышелов. Ты
доставил мне послание Моварла, а теперь оставь нас. - Он повернулся,
взмахнув подолом черной тоги, и его глазки с желтой радужкой злобно
сверкнули на худом лице. - И имей в виду: я простил тебе твою задержку,
Серый Мышелов, простил фантазии насчет дракона и сомнения в магическом
могуществе Хисвина. Но в другой раз прощения тебе не будет. Не вздумай и
заговаривать о чем-нибудь подобном.
Мышелов поклонился и направился к выходу. Проходя мимо неподвижной
служанки с исполосованной спиной, он прошептал:
- Как тебя зовут?
- Рита, - выдохнула та.
Рядом прошла Хисвет, подцепила серебряной вилкой черной икры, и Рита
мгновенно рухнула на колени.
- Тайные восторги, - пробормотала дочь Хисвина и принялась катать
голубовато-розовым язычком икринки по пухлой верхней губе.
Когда Мышелов ушел, Глипкерио склонился к Хисвину и стал похож на
черную виселицу.
- Между нами, - прошептал он. - Эти крысы порой заставляют даже
меня... э-э... тревожиться.
- Жуткие твари, - мрачно согласился Хисвин. - Могут устрашить даже
богов.
Фафхрд скакал на юг, в сторону Сархеенмара, по каменистой дороге,
зажатой между отвесными скалами и Внутренним морем. Черные волны дыбились
подле берега и с глухими ударами разбивались в нескольких ярдах ниже
дороги, которая от брызг была влажной и скользкой. Низкие темные тучи
состояли, казалось, не из паров воды, а из дыма вулканов или горящих
городов.
Северянин спал с тела - лишний жир ушел с потом, сгорел, - глаза его
налились кровью от пыли, вокруг них выступили красные круги, волосы
потускнели. Он скакал на мощной и сухопарой серой кобыле, дикие глаза
которой тоже покраснели - она выглядела не менее зловеще, нежели местность
вокруг.
Он добыл эту лошадь у минголов вместо гнедого, и, несмотря на
скверный нрав кобылы, сделка оказалась выгодной, так как, когда Фафхрд
встретил минголов, гнедой от бешеной скачки уже еле дышал. Приближаясь по
лесной дороге к Клелг-Нару, он увидел трех тощих, как пауки, минголов,
которые собирались изнасиловать стройных сестер-двойняшек. Это жестокое и
малоэстетичное мероприятие Фафхрду удалось предотвратить, поскольку он не
дал минголам времени воспользоваться луками, а их короткие кривые мечи по
сравнению с Серым Прутиком были ничто. Когда последний из троицы, изрыгая
проклятия и кровь, повалился на землю, Фафхрд повернулся к одинаково
одетым девочкам и обнаружил, что спас лишь одну: один из подлых минголов,
прежде чем броситься на Северянина, успел перерезать второй горло. Вот тут
Фафхрд и завладел одной из мингольских лошадей, несмотря на то, что она
кусалась и лягалась, как бешеная. Из воплей и всхлипываний оставшейся в
живых девочки Фафхрд понял, что ее родители возможно еще живы и находятся
среди защитников Клелг-Нара, поэтому он тут же вскинул ее на луку седла,
хотя она сопротивлялась изо всех сил и пыталась его укусить. Когда же она
немного угомонилась, Фафхрд пришел в возбуждение: тонкие и длинные руки и
ноги девочки были так близко, лемурьи глаза были такими огромными, и к
тому же она, перемежая речь жуткими девичьими проклятиями и совсем уж
детскими выражениями, не переставая твердила, что все мужчины без
исключения - волосатые скоты, презрительно поглядывая при этом на
роскошную растительность на груди Северянина. Однако он все же сдержал
свой любовный пыл из уважения к совсем юным летам девочки - ей с виду было
не больше двенадцати, хотя она и отличалась довольно высоким ростом, - а
также к перенесенной ею утрате. Однако когда он вернул девчонку не слишком
признательным и на удивление подозрительным родителям, то на его учтивое
обещание вернуться через годик-другой, она лишь сморщила курносый нос,
язвительно взглянула на него своими голубыми глазами и повела плечами,
отчего в голову Фафхрда закрались сомнения: а правильно ли он поступил,
когда спас ее от минголов и дал ей столь опрометчивое обещание? Но как бы
там ни было, он все же добыл себе свежую лошадь и тугой мингольский лук с
целым колчаном стрел.
В Клелг-Наре шли ожесточенные уличные бои за каждый дом, за каждое
дерево, а по ночам на востоке полукругом горели огни мингольских костров.
К своему неудовольствию, Фафхрд выяснил, что уже много недель в гавань
Клелг-Нара не заходил ни один корабль, поскольку она была наполовину
занята противником. Город минголы поджигать не стали: для тощих жителей
безлесых степей дерево было богатством, и их рабы быстро разбирали
очередной занятый дом и утаскивали или увозили на восток каждое бревнышко,
каждый кусочек прелестной резьбы.
Поэтому, несмотря на слухи о том, что мингольские отряды прорвались и
на юг, Фафхрд поскакал именно в этом направлении, предварительно укротив
свою дикую кобылу с помощью кнута и нескольких кусочков сотового меда. И
теперь из-за стлавшегося над дорогой дыма он был почти уверен, что
Сархеенмар минголы все же подпалили. Чуть позже Фафхрд понял, что город
взят: на дороге стали попадаться оборванные, пропыленные беженцы, которые,
дико озираясь, тянулись на север, заставляя Фафхрда то и дело объезжать их
по склону холма, чтобы его неистовая кобыла не растоптала их своими
железными копытами. Он попытался было расспросить кое-кого из беженцев, но
те не могли от ужаса связать и двух слов и только лепетали что-то, словно
Северянин пытался пробудить их от кошмарного сна. После нескольких
бесплодных попыток Фафхрд кивнул - он знал, как умеют пытать минголы.
Но вскоре в том же направлении проскакал в беспорядке мингольский
кавалерийский отряд. Лошади всадников лоснились от пота, а на лицах самих
конников застыла гримаса ужаса. На Фафхрда они не только не напали, но,
казалось, даже его не заметили, и если кто-то из беженцев и попал под
копыта их лошадей, то не по злому умыслу всадников, а лишь потому, что,
объятые паникой, те не замечали ничего вокруг.
Помрачневший Фафхрд продолжал скакать, продираясь сквозь гудящую
толпу и размышляя, что могло внушить такой ужас минголам и жителям
Сархеенмара.
Теперь черные крысы стали показываться в Ланкмаре даже днем: они
ничего не воровали, не кусались, не бегали, не пищали, а просто
показывались. Они выглядывали из люков и только что прогрызенных дыр,
сидели во всяческих щелях и заходили в жилища безмятежно и доверчиво,
словно кошки, причем как в будуары дам, так и в лачуги бедняков.
Там, где крыс замечали, слышался судорожный вздох, тихий взвизг,
быстрый топот ног, и в грызунов летели закопченные горшки, браслеты с
самоцветами, ножи, камни, шахматные фигуры - словом, все, что попадалось
под руку. Но зачастую крыс замечали далеко не сразу - настолько спокойно и
непринужденно они себя чувствовали.
Некоторые крысы степенно расхаживали по вымощенным плиткой или
булыжником улицам, пробираясь через лес ног и развевающихся черных тог и
напоминая карликовых собачонок; когда их обнаруживали, людская река
немедленно вскипала водоворотами. Пять тварей, словно черные бутылки с
яркими глазками, расположились на верхней полке в лавке самого богатого
ланкмарского бакалейщика и сидели там, пока люди не разобрали, что к чему,
и не принялись истерически швырять в них узловатыми пряными кореньями,
тяжелыми хруспскими орехами и даже кувшинчиками с черной икрой, после чего
крысы лениво удалились через щель, которой накануне еще не было. Еще
дюжина разместилась, стоя на задних лапах, среди черных мраморных
скульптур, украшавших стены храма Зверей; в самый разгар ритуала они с
громким писком принялись невозмутимо сновать по многочисленным нишам. Три
твари свернулись клубочком на обочине рядом со слепым попрошайкой Нафом, и
все принимали их за его грязную суму, пока некий вор не попытался ее
стянуть. Еще одна разлеглась на расшитой драгоценными каменьями подушке,
где обычно отдыхала любимая черная мартышка Элакерии, племянницы сюзерена
и весьма пышнотелой погубительницы мужчин: в один прекрасный миг Элакерия
рассеянно протянула пухлую ручку, чтобы погладить зверька, и ее пальчики с
позолоченными ногтями наткнулись не на бархатистый мех, а на короткую и
жесткую шерсть.
В памяти жителей сохранилось нашествие крыс во времена взрыва Черной
Хвори, но тогда они испуганно метались по улицам или жались по углам и
никогда не расхаживали столь нагло и решительно, как теперь.
Такое поведение тварей заставило стариков, сказочников и редкобородых
ученых мужей вспомнить страшные предания о том, что когда-то, много
десятков веков назад, на месте Ланкмара находился горбатый город,
населенный крысами размером с человека; что в те времена у крыс был свой
язык, свое правительство и даже целая империя, простиравшаяся до границ
непознанных миров, которая сосуществовала с людскими поселениями, но была
гораздо более сплоченной; что под толстыми стенами Ланкмара, много глубже
обычных крысиных ходов и людских подземных сооружений якобы существует
метрополия грызунов - с низкими потолками, улицами, домами, яркими
фонарями и хранилищами, доверху набитыми украденным зерном.
И теперь крысы стали вести себя настолько заносчиво, что, казалось,
им принадлежит не только легендарная подземная метрополия, но и весь
Ланкмар вообще.
Матросы с "Каракатицы", которые собрались было изумить в таверне
собутыльников и сорвать с них не одну выпивку за рассказы о страшном
нападении крыс на их судно, обнаружили, что Ланкмар интересуется
исключительно собственным крысиным нашествием. Матросы приуныли и
встревожились. Некоторые даже поскорее вернулись на "Каракатицу", где
звездочет снова стал зажигать защитные фонари, а Слинур и черный котенок в
беспокойстве прохаживались по юту.
8
Глипкерио Кистомерсес приказал зажечь толстые свечи, хотя закатное
солнце еще ярко освещало высокую пиршественную залу, выходившую окнами на
море. Впрочем, монарх-орясина казался крайне веселым, когда, хихикая и
посмеиваясь, заверил своих серьезных и испуганных советников в том, что у
него есть секретное оружие, благодаря которому крысы будут уничтожены в
самый разгар своего наглого вторжения и к следующему полнолунию в Ланкмаре
от них не останется и следа. Сюзерен поднял на смех своего изборожденного
морщинами главнокомандующего Олегния Мингологубца, который для борьбы с
мохнатыми захватчиками предложил вызвать войска из близлежащих городов.
Казалось, правитель не замечает ни тихого топотка, раздававшегося за
роскошными шторами всякий раз, когда на миг затихали разговоры и звон
ножей и вилок, а также маленьких черных теней на четырех лапках, изредка
выхватываемых из мрака отблеском свечей. Банкет шел своей пьянственной
дорогой, и Глипкерио становился все более веселым, беззаботным - даже
шальным, как начали перешептываться некоторые. Однако его правая рука с
бокалом на длинной ножке дрогнула дважды за вечер, потные пальцы
спрятанной под столом левой руки тряслись непрерывно, а свои костлявые
ноги он согнул в коленях и поставил золоченые каблуки на серебряную нижнюю
поперечину кресла - только бы не прикасаться к полу.
А снаружи тусклая ущербная луна освещала маленькие горбатые тени,
движущиеся по кромкам всех крыш, за исключением зданий на улице Богов, где
помещались разнообразные храмы ланкмарских богов, а также святыня истинных
богов Ланкмара с ее высокой и вечно немой прямоугольной колокольней.
Серый Мышелов уныло расхаживал взад и вперед по светлой песчаной
дорожке, огибавшей купу благоуханных укромных деревьев. Каждое из них
напоминало громадную перевернутую корзину с полукруглым дном и стенками из
множества упругих и тонких ветвей, которые были густо усыпаны зеленой
листвой и снежно-белыми цветами и свисали вниз так, что внутри, вокруг
ствола образовывалась весьма укромная комнатка в форме колокола со стенами
из листьев и цветов. Ужинавшие в цветах огненные жуки, светящиеся осы и
ночные пчелы смутно обрисовывали каждый такой естественный шатер своими
бледными мерцающими огоньками золотого, фиолетового и розоватого цветов.
Из двух или трех радужных беседок уже доносился тихий шепот
возлюбленных, а быть может - как что-то вдруг кольнуло Мышелова, - и
воров, выбравших это невинное и традиционно почитаемое уединенное место
для разработки планов ночных грабежей. Будь Мышелов помоложе, или в
какой-нибудь другой вечер, он непременно подслушал бы этих любителей
уединения и обчистил бы еще до них выбранные ими жертвы. Но сейчас это не
входило в его планы.
Высокие здания на востоке заслоняли луну, поэтому, если не считать
мерцающих укромных деревьев, на площади Тайных Восторгов стояла кромешная
тьма, и лишь кое-где тусклые огоньки и тлеющие угли освещали товары
уличных торговцев, да ритмично покачивали своими красными фонариками
фланирующие куртизанки.
Сейчас эти последние источники света ужасно раздражали Мышелова, хотя
в прежние времена, он, случалось, устремлялся на них, как ночная пчела на
цветок укромного дерева, да и во время обратного рейса на "Каракатице" он
дважды видел их во сне. Однако несколько крайне неудачных визитов
прошедшего дня, сперва к кое-каким светским подружкам, потом в самые
завлекательные городские бордели, наглядно продемонстрировали Мышелову,
что вся его мужественность, которая так взыграла в Кварч-Наре и на борту
"Каракатицы", почему-то иссякла, если не считать тех случаев, когда - как
он сперва предположил, а теперь горячо надеялся - дело касалось Хисвет.
Воистину, день нынче выдался злополучный: стоило Мышелову обнять девушку,
как перед ним возникало в воздухе худощавое треугольное лицо дочери
Хисвина, и физиономия его очередной подружки сразу меркла, а от серебряной
стрелки, засевшей в виске, разливалось по всему телу ощущение кромешной
скуки и пресыщенности.
Вслед за телом это ощущение овладело и умом Мышелова. Он тупо думал о
том, что крысы, несмотря на серьезные потери, понесенные ими на борту
"Каракатицы", угрожают Ланкмару. Потери в живой силе пугали крыс гораздо
меньше, чем людей, да и восполняли они их намного быстрее. А к Ланкмару
Мышелов питал привязанность - вроде той, какую питает мужчина к весьма
крупному домашнему животному. Между тем грозящие городу крысы отличались
просто невероятным умом и организованностью - то ли благодаря урокам
Хисвет, то ли по какой-то другой, более глубокой причине. Мышелов живо
представил себе, как никем не замеченная армия черных грызунов ряд за
рядом пересекает площадь Тайных Восторгов и окружает заросли укромных
деревьев.
К тому же Мышелов прекрасно понимал, что переменчивый Глипкерио
утратил последние крупицы доверия к нему и что Хисвин и Хисвет после
казалось бы полного поражения сумели вывернуть все наизнанку, и теперь он
должен вернуть свою победу, а с ней и утраченное доверие сюзерена.
Но Хисвет, враг крайне опасный, была вместе с тем девушкой, к которой
он попал в рабство, и только она могла сделать Мышелова прежним -
справедливым, расчетливым и эгоистичным. Кончиками пальцем он притронулся
к маленькой шишке на виске, в которой засела серебряная стрелка. Он мог бы
выдавить ее через кожу за несколько мгновений. Однако Мышелов боялся того,
что может наступить после этого: он мог утратить не только ощущение скуки
и пресыщенности, но и вообще все чувства, а может, даже и жизнь. Кроме
того, ему не хотелось лишаться этого серебряного звена, связывающего его с
Хисвет.
Еле слышный скрип песка под ногами, которых было явно не две, а
больше, заставил Мышелова поднять взгляд. К нему приближались, держась за
руки, две стройные монахини в черных рясах с длинными рукавами и
затеняющими лицо капюшонами - обычном одеянии служительниц истинных богов
Ланкмара.
Мышелов знал, что куртизанки, промышляющие на площади Тайных
Восторгов, способны нарядиться в любое платье, дабы получше разжечь своих
клиентов, как старых, так и новых, и привлечь к себе их интерес: это могли
быть лохмотья девочки-попрошайки, облегающие штаны и короткая курточка
пажа, ожерелья и побрякушки рабыни из Восточных Земель, тонкая кольчуга,
шлем с забралом и узкий меч принца-забияки из тех же краев, шуршащая
зелень дриады, темно-зеленые или бурые водоросли наяды, строгое платье
школьницы и, наконец, расшитое одеяние жрицы любого из многочисленных
ланкмарских богов - люди в городе Черной Тоги почти никогда не обращают
внимания на святотатства по отношению к этим богам, поскольку их
насчитываются целые тысячи, причем одни уходят, другие приходят.
Но существовал в Ланкмаре один-единственный наряд, надеть который не
посмела бы ни одна куртизанка, - простая ряса с капюшоном служительниц
истинных богов Ланкмара.
И между тем...
Не дойдя до Мышелова дюжины ярдов, монахини свернули с тропинки и
направились к ближайшему укромному дереву. Одна из них раздвинула длинные
шуршащие ветви; широкий черный рукав очень смахивал на крыло летучей мыши.
Другая монахиня проскользнула внутрь. Первая торопливо последовала за ней,
однако ее капюшон на миг откинулся и в фиолетовом мерцании светящейся осы
мелькнуло улыбающееся лицо Фрикс.
Сердце у Мышелова подпрыгнуло. Он сам - тоже.
Когда под всплеск белых лепестков - казалось, дерево своими цветами
приветствует его, - Мышелов вступил в беседку, обе черные фигуры
повернулись к нему и откинули капюшоны. Так же, как и в последний раз на
борту "Каракатицы", темные волосы Фрикс были убраны под серебряную сетку.
Губы девушки еще улыбались, однако взгляд был серьезен и устремлен куда-то
вдаль. Волосы же Хисвет сами по себе представляли белокуро-серебристое
чудо, пухлые губки были соблазнительно надуты, словно она посылала ему
воздушный поцелуй, а веселый взгляд проказливо плясал по его фигуре.
Девушка шагнула в сторону Мышелова.
С радостным зычным клекотом, слышал который лишь Мышелов, ринулась
кровь по артериям к самой сердцевине его существа и в единый миг возродила
уснувшую было мужественность - так вызванный волшебством джинн в одно
мгновение возводит высоченную башню.
Следуя зову собственной крови, Мышелов с распростертыми объятиями
бросился к Хисвет.
Однако девушки, словно исполняя какой-то быстрый танец, мгновенно
поменялись местами, и в результате Мышелов обнаружил, что обнимает Фрикс и
прижимается щекой к ее щеке, поскольку та в последний миг повернула
голову.
Мышелов уже хотел было высвободиться и прошептать учтивые и чуть ли
не искренние извинения (сквозь платье стройное тело Фрикс показалось ему
весьма соблазнительным и не лишенным крайне занимательных выпуклостей),
однако в этот миг Хисвет, положив подбородок на плечо служанки и чуть
наклонив в сторону свою крошечную головку, прижалась полуоткрытыми губами
к губам Мышелова, которые немедленно начали подражать движениям хоботка
трудолюбивой пчелы, пьющей нектар.
Ему показалось, что он очутился на седьмом небе, куда допускаются
лишь самые юные и прекрасные из богов.
Наконец Хисвет оторвалась от его рта и, держа лицо так близко, что
свежий шрам от Кошачьего Когтя представился Мышелову в виде розовой ленты
с голубыми краями, идущей от изящнейшего носика к гладкому бархатистому
подбородку, прошептала:
- Ликуй, очаровательный воин: ты лично поцеловал в губы барышню
Ланкмара, а это само по себе уже невообразимая фамильярность, причем этой
барышней была я - а это интимность просто небывалая. А теперь, воин,
обними покрепче Фрикс, а я тем временем буду услаждать твой взор и лелеять
твое лицо - воистину благороднейшую из частей тела, забрало самой души.
Разумеется, это ниже моего достоинства - ведь не пристало богине чистить и
умащивать маслом сапог простого солдата, однако знай, что делать это я
буду с радостью.
Между тем шустрые пальчики Фрикс уже расстегивали его пояс из
крысиной кожи. Легко скользнув вниз, он едва слышно упал на упругий,
коротко подрезанный дерн, который в тени укромного дерева казался почти
белым.
- Не забудь, твой взор должен быть направлен лишь на меня, - с едва
заметной, но вместе с тем настойчивой укоризной шепнула Хисвет. - Я не
буду ревновать к Фрикс, только пока ты не будешь обращать на нее ни
малейшего внимания.
Хотя освещение в беседке оставалось все таким же мягким, Мышелову
показалось, что внутри стало светлее, чем снаружи. Быть может, наконец
поднялась ущербная луна. А может, мерцание слетевшихся на нектар огненных
жуков, светящихся ос и ночных пчел сосредоточилось именно здесь. Несколько
насекомых лениво кружили по беседке, вспыхивая и снова угасая, словно
летающие самоцветы.
Мышелов, еще сильнее сжимая стройную талию Фрикс, сбивчиво бормотал,
обращаясь к Хисвет:
- О белая принцесса... Ледяная правительница желаний... Морозная
богиня чувственности... О сатанинская дева...
Под аккомпанемент этих слов Хисвет чуть касалась губами век, щек и
уха Мышелова, проходила по ним, словно крошечными грабельками, своими
длинными серебристыми ресницами, возделывая нежный цветок любви,
поднимавшийся все выше и выше. Мышелов хотел было одарить ее ответной
лаской, но Хисвет удержала его губы своими. Нежно проведя языком по зубам
девушки, Мышелов отметил, что два ее передних резца вроде несколько
больше, чем следовало бы, однако в ослеплении страстью это показалось ему
лишь еще одним признаком ее совершенства. Да что там: окажись даже, что
Хисвет обладает какими-то чертами дракона, гигантского белого паука или
крысы, коли на то пошло, - он лишь голубил бы эти черточки все без
разбора. Даже если б над головой у нее вдруг возникло бы членистое и
склизкое белое жало скорпиона, он запечатлел бы на нем любовный поцелуй...
хотя нет, это было бы уже слишком, внезапно решил Мышелов... но с другой
стороны, а почему бы и нет? - тут же подумал он, когда ресницы Хисвет
легонько пощекотали шишечку на правом виске, в которой засела серебряная
стрелка.
Нет, это истинный экстаз, пришел к заключению Мышелов. Ему уже
казалось, будто он вознесся на девятое, самое верхнее небо, где в неге и
мечтаниях пребывает лишь горстка избранных героев, переживая нестерпимые
восторги и время от времени с ленивым любопытством посматривая вниз, на
богов, которые многими ярусами ниже в поте лица своего следят за птицами
малыми, вдыхают воскуряемый им фимиам и вершат судьбами людей.
Мышелову так никогда и не удалось бы узнать, что случилось в
следующий миг - а случиться могли вещи крайне неприятные, - если бы, не
вполне удовлетворенный, казалось бы, наивысшим восторгом, он не решился
еще раз ослушаться вполне недвусмысленного приказа Хисвет и не взглянул бы
украдкой на Фрикс. До этого момента он покорно не обращал к ней свое
зрение и слух, но тут ему пришло в голову, что если он будет одновременно
созерцать оба лика своей, если можно так выразиться, двуглавой
возлюбленной, то это может лишь еще туже скрутить метательные жилы
катапульты его наслаждения.
И вот, когда Хисвет снова принялась щекотать его ухо своим тоненьким
голубовато-розовым язычком, Мышелов, постанывая от блаженства, чуть
повернул голову и незаметно скосил глаза на лицо Фрикс.
Сначала ему пришло в голову, что девушка весьма неудобно изогнула
шею, дабы не мешать любовным играм своей хозяйки. Затем он подумал, что,
несмотря на горячо рдеющие щеки и вырывающееся из полуоткрытых губ
благоуханное, но прерывистое дыхание, взгляд служанки, почему-то
задумчивый и печальный, устремлен куда-то очень далеко, - быть может, на
шахматную партию, в которой она, Мышелов и даже Хисвет всего лишь пешки, а
может, на сцену из невообразимо далекого детства, или на...
...Или же она смотрела на нечто более близкое, что находилось за его
спиной и вовсе не так уж далеко...
Весьма неучтиво выведя свое ухо из соприкосновения с дразнящим
язычком Хисвет, Мышелов резко повернул голову, посмотрел через плечо и на
фоне светлой мерцающей стены укромного дерева увидел темный силуэт
притаившегося человека, в вытянутой руке которого блеснуло что-то
голубовато-серое.
Мгновенно отскочив от Фрикс и присев, Мышелов развернулся и с силой
выбросил назад левую руку, которой только что обнимал служанку за талию.
Удар был нанесен очень вовремя, но наобум. Кулак Мышелова врезался в
чьи-то костлявые пальцы, в которых был зажат нож, и острие тут же
рассадило ему предплечье. Но он незамедлительно врезал минголу правой
прямо в физиономию, в результате чего та, хоть и на миг, но все же
утратила свою бесстрастность.
Ладная фигура в черном отлетела назад и тут же, словно какое-то
мерзкое одноклеточное, раздвоилась: из-за спины первого мингола выскочил
второй, тоже с кинжалом в руке, и двинулся на Мышелова, который,
чертыхаясь, нашарил пояс и выхватил из ножен Кошачий Коготь - он первым
попался ему под руку.
Фрикс, продолжавшая стоять в своих черных одеждах с мечтательным
выражением лица, проговорила сипловатым и каким-то далеким голосом:
- Тревога и отступление от темы. Входят два мингола.
А стоявшая у нее за спиной Хисвет с раздражением воскликнула:
- Вечно мой ненавистный отец портит мне все удовольствие! Всегда он
губит мои самые эстетичные творения в области наслаждений - то ли из
какой-то злобной и недостойной родителя ревности, то ли...
Но тут первый мингол немного оклемался, и оба противника осторожно
двинулись на Мышелова, выставив вперед ножи и поблескивая узкими глазами
на желтых лицах. Мышелов, держа Кошачий Коготь на уровне груди, мгновенно
заставил их отступить, неожиданно хлестанув наотмашь своим поясом, который
сжимал в левой руке. Ножны со Скальпелем угодили одному из противников по
уху, так что тот сморщился от боли. Теперь бы в самый раз прыгнуть вперед
и прикончить обоих - по удару на каждого, если повезет.
Но Мышелов не стал испытывать свое везение. Откуда ему было знать:
минголов только двое или больше? А вдруг Хисвет и Фрикс перестанут
паясничать - если до сих пор они действительно паясничали - и бросятся на
него со своими собственными ножами как раз в тот миг, когда он начнет
разделываться с этими тощими убийцами в черном? К тому же его левая рука
кровоточила, и он пока не знал, насколько серьезна рана. И наконец,
несмотря на всю свою гордость, Мышелов неохотно признал, что возникшая
опасность, быть может, слишком грозна даже для него, что он попал в
положение, которого сам до конца не понимает, и в своем опьянении рискует
жизнью ради сомнительных восторгов, правда довольно необычных; нет, он не
должен больше полагаться на переменчивую удачу и крайне нуждается - тем
более в отсутствие своего могучего друга Фафхрда - в чьем-нибудь мудром
совете.
Не успело его сердце ударить и два раза, как он, стрелой пролетев
мимо несколько обескураженных Фрикс и Хисвет, раздвинул ветви беседки и
выскочил наружу под очередной и даже более сильный всплеск белых цветов.
Через пять ударов сердца Мышелов уже бежал в свете поднявшейся луны
на север через площадь Тайных Восторгов и, застегнув по дороге пояс,
доставал из привешенного к нему мешочка бинт, чтобы через несколько
мгновений ловко перевязать рану на руке.
Еще пять ударов сердца - и он оказался в узком мощеном переулке,
ведшем к Болотной заставе.
К своему крайнему неудовольствию, он вынужден был признать: пришла
пора двинуться через предательскую и зловонную Великую Соленую Топь и
спросить совета у своего колдуна-наставника Шильбы Безглазоликого.
За неимением иного пути Фафхрд гнал свою рослую серую кобылу через
горящие улицы Сархеенмара - город был зажат между Внутренним морем и
дикими горами. Через эти иззубренные утесы шла единственная тропа, по
которой можно было попасть к затерянному среди пустыни морю Монстров и
расположенному на его берегу городу Упырей, где кроме его жителей никто
никогда не бывал.
Ночное небо было затянуто плотной пеленой дыма, и путь Северянину
освещали лишь громадные языки пламени, бушевавшего на крышах, в дверях и
окнах зданий, славившихся прежде своей прохладой, да раскаленные докрасна
стены, которые там, где еще не обвалились, были покрыты красивым, словно
фарфоровым, волнистым глянцем.
Широкая улица была пуста, но налитые кровью глаза Фафхрда на потном,
изможденном и покрытом копотью лице глядели настороженно. Он расстегнул
ножны меча и боевого топора и натянул тетиву мингольского лука, который
держал наготове в левой руке, а колчан со стрелами повесил на правое
плечо. Его заметно отощавшая седельная сумка и полупустая фляга, колотили
кобылу по ребрам, а пустой кошель, в котором был лишь оловянный свисток,
развевался по ветру.
Кобыла, как ни странно, совершенно не боялась пожара. Фафхрд слышал,
что минголы в условиях, приближенных к боевым, приучают своих лошадей ко
всяческим ужасам почти так же безжалостно, как приучаются сами, и
беспощадно убивают животное, если оно пугается после седьмой попытки, а
человека - после второй.
Однако не доезжал до узкого переулка, лошадь вдруг остановилась как
вкопанная, раздувая покрытые пеной ноздри и бешено кося большими глазами,
налитыми кровью еще сильнее, чем у Фафхрда. Северянин принялся колотить ее
пятками по бокам, но безрезультатно, поэтому он спешился и силой потащил
кобылу по дымной, объятой пламенем улице.
Внезапно из-за угла горящего дома выскочила кучка существ, которых на
первый взгляд можно было принять за невероятно высокие и тощие скелеты
красного цвета: каждый из них, облаченный в весьма скудные доспехи,
размахивал двумя короткими обоюдоострыми мечами со скошенными к концам
лезвиями.
Мгновенно оправившись от ошеломления, Фафхрд понял, что перед ним
упыри, обладавшие, как ему доводилось слышать - причем его прежний
скептицизм мгновенно улетучился, - прозрачной плотью, если не считать чуть
желтоватых или розоватых детородных органов у мужчин и губ и сосков у
женщин.
Говорили также, будто они питаются исключительно мясом,
преимущественно человечьим, и что было весьма удивительно наблюдать, как
проглоченные ими куски опускаются за ребрами вниз, превращаются в кашу и
постепенно исчезают из вида по мере того, как невидимая кровь
перерабатывает пищу - если, конечно, какой-нибудь нормальный человек имел
когда-либо возможность наблюдать за процессом пищеварения упырей и не
стать объектом этого процесса.
Фафхрд испытывал ужас и вместе с тем возмущение, что он, человек
совершенно нейтральный в войне между упырями, минголами и сархеенмарцами,
подвергся подобному нападению, а между тем бежавший впереди скелет уже
метнул в него один из своих мечей, и Северянину пришлось уклониться от
летевшего к нему сквозь дым клинка.
Выхватив из-за спины стрелу, он зарядил лук и свалил первого упыря -
стрела вошла ему между ребрами, чуть левее грудины. К некоторому своему
удивлению. Северянин обнаружил, что целиться в жизненно важные органы
скелета гораздо легче. Издавая леденящие душу боевые клики, упыри быстро
приближались, и по красноватым отсветам пламени, то и дело вспыхивавшим на
их невидимой коже, Фафхрд определил, что существа они хоть и высокие, но
крайне тощие, если даже считать, что плоть у них все же есть.
Подстрелив еще двух недругов - последнему он угодил прямо в черную
глазницу, - Фафхрд отшвырнул лук, выхватил топор и меч и сделал последний
выпад в сторону оставшихся упырей, которые продолжали его настойчиво
теснить.
Серый Прутик вошел упырю чуть ниже подбородка и остановил жуткое
существо раз и навсегда. Было несколько страшновато наблюдать, как скелет
валится наземь, совершенно не гремя при этом костями. Вслед за мечом
пришел черед топора, и череп очередного врага отлетел в сторону, а из его
повалившегося вперед тела на руку Фафхрда хлынула невидимая, но теплая
жидкость.
Эти мрачные события дали возможность третьему упырю обежать своих
поверженных товарищей по оружию и ткнуть мечом в Фафхрда; по счастью,
нанесенный сверху удар лишь скользнул по ребрам и особого вреда Северянину
не причинил.
Однако он оказался таким болезненным, что возмущение Фафхрда
превратилось в гнев, и Северянин всадил топор в череп упыря, да так
сильно, что топор заклинило и он вырвался у него из руки. От этого гнев
его мгновенно вылился в слепую ярость, и, увидев, что у четвертого, и
последнего, упыря на фоне белых ребер розовеют два соска, он двумя
боковыми ударами выбил мечи из рук дамы, стремительно бросившейся на него,
после чего прямым левым в челюсть уложил ее на дорогу.
Фафхрд стоял, тяжело отдуваясь, всматриваясь, не подает ли
какой-нибудь из поверженных скелетов признаков жизни - чего не было, того
не было, - и время от времени осматриваясь по сторонам в поисках нового
отряда упырей. Такового тоже не наблюдалось.
Во время стычки привычная к ужасам кобыла не двинула ни одним
подкованным копытом. Теперь же она вскинула свою длинную голову, оскалила
громадные зубы и тихо заржала.
Спрятав в ножны Серый Прутик, Фафхрд осторожно присел над женским
скелетом и приложил пальцы к невидимой шее под подбородком. Пульс едва
прощупывался. Без особых церемоний Фафхрд схватил воительницу поперек
талии и поднял. Женщина весила немного больше, чем он ожидал, и поразила
его своей стройностью, а также упругостью и гладкостью невидимой кожи.
Обуздав охвативший его мстительный порыв, Фафхрд перекинул скелет через
луку седла, так что ноги женщины болтались по одну сторону, а тело - по
другую. Кобыла оглянулась, снова оскалила желтоватые зубы, однако на этот
раз промолчала.
Фафхрд перевязал рану, выдернул топор из черепа, надел на него чехол,
подобрал лук и, сев в седло, потрусил дальше по улице сквозь клубы дыма и
смерчи колючих искр. Он продолжал посматривать по сторонам, опасаясь
засады, но, опустив взор вниз, пришел в некоторое замешательство, узрев на
луке седла белый тазовый пояс - причудливую конструкцию из костей,
прикрепленных к остальному скелету чуть заметными сухожилиями и
полупрозрачными хрящами. Проехав чуть дальше, Фафхрд забросил лук на левое
плечо и, чтобы не забыть, что перед ним находится женщина, положил ладонь
на сухопарые и теплые невидимые ягодицы.
В Ланкмаре крысы по ночам стали выходить на промысел. Они воровали
везде, причем не только пищу. С глаз умершего возчика они стянули погнутые
и позеленевшие медяки, а из запертой на три замка шкатулки для
драгоценностей, принадлежавшей тощей как привидение тетушке Глипкерио, -
оправленные в платину украшения для носа, ушей и губ, проделав в толстой
доске сказочно аккуратную дыру. Самый богатый бакалейщик лишился всех
лущеных хруспских орехов, серой икры из заморского Уул-Плерна, сушеных
жаворонковых сердец, придающих силу тигровых сердец, фантомьих пальчиков в
сахарной пудре и вафель с амброзией, тогда как менее дорогие лакомства
остались нетронутыми. Из Центральной библиотеки исчезли редкие пергаменты,
включая оригинальные документы, касающиеся прав на прокладку канализации и
туннелей в самых старых районах города. С ночных столиков пропадали
конфеты, из детских комнат принцев - игрушки, с золотых подносов с
закусками - всякие деликатесы, из лошадиных торб - хрустящее зерно. На
запястьях обнимающихся влюбленных расстегивались браслеты, не раз были
обчищены набитые карманы и кошели стражей, с арбалетами карауливших крыс,
а из-под носа у кошек и хорьков исчезала еда.
И вот зловещий штрих: крысы прогрызали дыры только там, где им нужно
было сделать проход, никогда не оставляли следов когтей или зубов, ничего
не загаживали, а складывали свой помет аккуратными кучками, словно следили
за порядком в доме, в котором намеревались вскоре поселиться навсегда.
На них ставили хитроумнейшие ловушки, раскладывали везде
соблазнительно выглядевшую отраву, их норы затыкали свинцовыми пробками и
забивали бронзовыми листами, жгли в темных углах свечи, недремлющие стражи
дежурили везде, где они могли появиться. И все безрезультатно.
Ко всеобщему ужасу, во многих своих действиях крысы выказывали
поистине человеческий ум. В нескольких проделанных ими лазах, которые
удалось обнаружить, кусочки дерева, казалось, были не изгрызены, а
выпилены, а потом вставлены назад, так что получались крошечные дверцы. К
лакомствам, подвешенным для сохранности к потолку, крысы забирались по
собственным веревкам, а некоторые перепуганные очевидцы утверждали, будто
видели, как крысы сами забрасывают эти веревки наверх на манер лассо или
привязывают их к стрелам и выстреливают из маленьких арбалетов. Похоже,
среди них существовало разделение труда: одни выступали в роли лазутчиков,
другие были командирами и охранниками, третьи - искусными взломщиками и
механиками, четвертые - простыми носильщиками, которые беспрекословно
подчинялись своим пискливым командирам.
И что хуже всего, те немногие люди, которым довелось слышать их писк
и чириканье, в один голос твердили, что это не обычные звуки, издаваемые
животными, а ланкмарские слова, произносимые так быстро и тонко, что
разобрать их практически невозможно.
Страх в Ланкмаре набирал силу. Многие припомнили старое пророчество,
гласившее, что однажды город будет захвачен темным завоевателем,
предводителем жестоких орд, которые прикидываются цивилизованными, но на
самом деле дики и одеты в грязные шкуры. Прежде все полагали, что слова
эти относятся к минголам, но теперь подумали о крысах.
Даже жирная Саманда была внутренне напугана постоянными набегами на
кладовки и буфеты сюзерена, равно как беспрестанным топотком невидимых
маленьких лап. Время от времени, часа за два до рассвета, она сгоняла с
постелей многочисленных пажей и служанок и в похожей на пещеру кухне,
перед полыхающим очагом, в котором можно было зажарить две коровьи туши
одновременно и еще поставить дюжины две противней, проводила массовые
допросы и работала кнутом, чтобы успокоить расходившиеся нервы и отвлечь
мысли от истинных виновников происходящего. Словно изящные медные статуи,
освещаемые оранжевым пламенем, бритые жертвы стояли, согласно ее приказу,
кто навытяжку, кто нагнувшись, кто на коленях, а кто лежал, распростершись
ниц, перед Самандой, и после артистической обработки кнутом целовали подол
ее черного платья или же нежно обтирали ей лицо и шею бело-лиловым
полотенцем, предварительно смоченным в ледяной воде и хорошенько выжатым,
поскольку эта людоедша так усердно действовала кнутом, что пот брызгал
из-под копны ее черных волос и капельками собирался на усах. Стройная Рита
еще раз подверглась бичеванию, но потом отомстила, сыпанув пригоршню
молотого белого перца в таз с ледяной водой, когда опускала в него
использованное полотенце. Правда, в результате очередная жертва была
наказана вчетверо строже, но ведь когда кто-то мстит, всегда страдают
невинные.
На сей раз этим спектаклем наслаждалась избранная публика, состоявшая
из одетых во все белое поваров и ухмыляющихся брадобреев, большинство
которых обслуживало всю армию дворцовой прислуги. Зрители одобрительно
хихикали и ржали. За спектаклем наблюдал и Глипкерио, сидевший на галерее
за шторой. Орясина-сюзерен был в восторге, его длинные аристократические
нервы расслабились не хуже, чем у Саманды, однако внезапно на самых
верхних и темных кухонных полках он узрел сотни пар крошечных глаз,
принадлежавших незваным зрителям. Глипкерио кинулся в свои личные, хорошо
охраняемые покои, его черная тога развевалась и хлопала, словно парус,
сорванный штормом с мачты судна. "Скорее бы Хисвин пустил в ход свое
могущественное заклинание", - думал сюзерен. Но старый торговец зерном и
по совместительству колдун недавно заявил, что одна из планет еще не
заняла положение, необходимое для усиления магического воздействия.
События в Ланкмаре стали напоминать гонку звезд и крыс. Что ж, на худой
конец, размышлял Глипкерио, хихикая и отдуваясь после утомительного
пробега, у него есть безотказное средство, которое поможет ему сбежать из
Ланкмара и даже Невона и добраться до какого-нибудь иного мира, где его
несомненно быстро провозгласят монархом или для начала дадут достойное
княжество (Глипкерио считал себя человеком скромным) - и это хоть как-то
утешит его после утраты Ланкмара.
9
Не поворачивая прикрытой клобуком головы, Шильба Безглазоликий
протянул руку внутрь своей хижины, быстро нащупал какой-то небольшой
предмет и протянул его Мышелову.
- Вот тебе ответ на ланкмарское крысиное нашествие, - быстро
проговорил он голосом низким, загробным и напоминающим шум гальки в не
слишком сильный прибой. - Решив эту задачку, ты справишься и с остальным.
Стоявший ярдом ниже Мышелов поднял голову и на фоне бледного неба
увидел небольшую толстую бутылочку, которую Шильба сжимал через ткань
своего длиннющего рукава: он предпочитал никому не показывать своих
пальцев, если, конечно, это были пальцы. Занимавшийся рассвет серебрился в
хрустальной пробке флакона.
Особого впечатления все это на Мышелова не произвело. Он смертельно
устал и был перепачкан с головы до ног, которые уже погрузились по
щиколотку в топкую грязь и погружались все глубже. Его замызганная
шелковая одежда была изодрана так, что починить ее не взялся бы и самый
искусный портной. На расцарапанной коже, там где она была суха, выступили
струпья болотной соли, от которой свербело все тело. Перевязанная рана на
левой руке горела и ныла. А теперь начинала болеть и шея - слишком долго
он стоял задрав голову.
Вокруг Мышелова раскинулись унылые просторы Великой Соленой Топи,
многие акры острющей осоки, скрывавшей под собой предательские ключи и
опасные омуты и, словно прыщами, усеянной низкими буграми, на которых
росли кривые карликовые деревья с колючими ветвями и пузатые кактусы.
Фауна же здесь была весьма разнообразна и смертоносна - от морских пиявок,
гигантских червей, ядовитых угрей и водяных кобр до низко летавших трупных
птиц с крючковатыми клювами и далеко прыгающих соляных пауков с когтистыми
лапами.
Черная хижина Шильбы была высотой с беседку укромного дерева, где
Мышелов накануне вечером пережил неземное блаженство и чуть было не
распрощался с жизнью. Она стояла на пяти коленчатых подпорках или ногах,
четыре из которых были расположены по углам, а пятая в центре. Каждая нога
заканчивалась выпуклой круглой пластиной с добрый щит и по всей видимости,
ядовитой, поскольку вокруг повсюду валялись останки смертоносной болотной
фауны.
Дверной проем в хижине был один - низкий и сверху закругленный,
словно лаз в нору. В настоящий момент Шильба лежал в нем, опершись
подбородком на согнутую в локте левую руку - или что там это у него было,
- и, протягивая бутылочку, казалось, смотрел сверху вниз на Мышелова,
совершенно равнодушный к тому, что, по логике вещей, Безглазоликий никуда
вообще смотреть не может. Несмотря на то что небо на востоке уже розовело,
Мышелов не видел в просторном клобуке ничего, кроме густейшего мрака.
Устало и, наверное, в тысячный раз Мышелов размышлял, почему Шильбу
прозвали Безглазоликим: потому ли, что он был просто слеп, или потому, что
между носом и макушкой у него была лишь гладкая кожа? А может, вместо
головы у него имелся только самый обычный череп или вместо глаз торчали
антенны? Эти раздумья не заставили Мышелова вздрогнуть от страха - слишком
он был зол и измучен, - а толстая бутылочка все так же не впечатляла.
Отмахнувшись рукой в перчатке от очередного соляного паука, Мышелов
прокричал вверх:
- Что-то твоя бутылочка слишком мала - яду в ней явно не хватит,
чтобы отравить всех ланкмарских крыс. Эй ты, черный мешок, может, все же
пригласишь меня немножко выпить, перекусить и обсохнуть? Иначе я наложу на
тебя заклятие, которое как-то украл у твоей милости!
- Я тебе не мать, и не любовница, и не нянька, я твой чародей! -
глухо, как из бочки, отозвался Шильба. - Оставь свои детские угрозы и
перестань дергаться, серый негодник!
Последнее замечание показалось Мышелову невероятно оскорбительным: ну
как он мог дергаться, если спина у него буквально разламывалась от
усталости? Он с горечью подумал, что совершенно измотался за ночь. Из
Ланкмара он вышел через Болотную заставу - к величайшему удивлению и
испугу стражников, которые не рекомендовали гулять в одиночку по Топи даже
днем. При свете луны он двинулся по извилистой насыпной дороге в сторону
расщепленного молнией, но все равно очень высокого ястребиного дерева.
Там, долго озираясь по сторонам, он засек хижину Шильбы по мерцающему
голубоватому свечению, лившемуся из низкой двери, и смело направился к ней
по острой осоке. И тут начался кошмар. Глубокие ключи и колючие кочки
попадались в самых неожиданных местах, и вскоре Мышелову изменила его
способность безошибочно ориентироваться. Голубой огонек куда-то исчез,
потом вдруг появился справа, после чего время от времени то приближался,
то внезапно пропадал вовсе. Мышелов понял, что ходит около хижины кругами
и что Шильба, видимо, заколдовал это место, дабы ему никто не мешал, когда
он трудится над наиболее утомительными и жуткими разделами магии. Мышелов
дважды чуть было не погиб в зыбучих песках, подвергся нападению
длинноногого болотного леопарда, которого принял за хижину, поскольку
глаза зверюги испускали голубое свечение и к тому же эта тварь имела
обыкновение ими моргать, и только после всего этого, когда звезды на небе
уже начали тускнеть, добрался до места назначения.
Тут он немедленно выложил Шильбе все свои недавние неприятности и
потребовал помощи в решении каждой из проблем: приворотного зелья для
Хисвет, зелья дружелюбия для Фрикс и Хисвина, опекунского зелья для
Глипкерио, противомингольной мази, черного альбатроса, чтобы послать его к
Фафхрду с просьбой поспешить домой, и еще чего-нибудь от крыс. В
результате же была удовлетворена лишь последняя из просьб.
Мышелов покрутил головой, чтобы немного размять сведенную шею,
отмахнулся кончиком Скальпеля от морской рыбы и кисло посмотрел на
бутылочку.
- И как я должен этим пользоваться? - осведомился он. - По капле в
каждую крысиную нору? Или отловить несколько крыс, влить в них по ложечке
снадобья и выпустить на волю? Имей в виду: если тут есть семена Черной
Хвори, я натравлю на тебя весь Ланкмар, и ты вылетишь из Топи как пробка.
- Ничего ты не поймаешь, - презрительно проскрипел Шильба. - Тебе
нужно найти место, где собираются крысы, и самому выпить жидкость.
Брови Мышелова поползли на лоб. Через несколько мгновений он спросил:
- И что будет? У меня появится на крыс дурной глаз, и я смогу убивать
их взглядом? А может, я стану ясновидящим и увижу сквозь землю и камни их
главные гнездовища? Или же чудесным образом возрастут мои умственные
способности и хитрость? - добавил он, хотя, по правде говоря, в
возможности последнего очень сильно сомневался.
- А всего понемножку, - беззаботно отозвался Шильба и кивнул
клобуком. - Это даст тебе точку опоры, чтобы справиться с ситуацией. У
тебя появится возможность совладать с крысами и довести дело до их полного
уничтожения - таким могуществом еще не обладал ни один человек на земле.
Держи. - Шильба отпустил бутылочку, и Мышелов подхватил ее на лету. Шильба
тут же добавил: - Снадобье действует ровно девять часов, с точностью до
одного удара пульса, число которых за день составляет, по моим расчетам,
одну десятую миллиона, так что ты должен справиться с делом за три восьмых
этого времени. И не забудь по окончании сделать мне подробный доклад. А
теперь прощай. И не иди за мной.
Шильба скрылся в глубине хижины, которая тотчас, сгибая ноги в
коленях, с громким чавканьем вытащила по очереди свои щитообразные ступни
из грязи и двинулась прочь - сперва несколько тяжеловесно, но потом все
быстрее и быстрее, легко скользя по осоке, словно огромный жук-водомерка.
Мышелов смотрел ей вслед с гневом и изумлением. Теперь он понял все:
и что со способностью ориентироваться у него все в порядке, и почему ему
так долго не удавалось попасть к хижине, и почему теперь нигде не видно
высокого ястребиного дерева. Ночью колдун заставил-таки Мышелова
погоняться за ним и, должно быть, позабавился всласть.
Когда до измученного и провонявшего грязью Мышелова дошло, что Шильба
мог бы сейчас запросто доставить его в своей хижине к Болотной заставе,
ему очень захотелось запустить этой дурацкой бутылочкой вслед пятиногому
транспортному средству.
Однако вместо этого он тщательно примотал пробку куском бинта, чтобы
та ненароком не вывалилась, сунул бутылочку в кошель и крепко стянул его
тесемкой. Он пообещал себе, что если снадобье не поможет, то напустит на
Шильбу весь Ланкмар, и тогда уж колдуну не поздоровится. Затем, собравшись
с силами, Мышелов одну за другой вытащил из болота ноги, которые
погрузились уже почти по колено, отковырнул Кошачьим Когтем пару мерцающих
морских слизней, прилепившихся к его левому сапогу, им же раскроил
гигантского червя, обвившегося вокруг его правой лодыжки, допил остатки
прокисшего вина, выбросил флягу и зашагал в сторону крошечных башенок
Ланкмара, которые едва виднелись в тумане на западе, прямо под бледной
ущербной луной.
Крысы в Ланкмаре распоясались уже вовсю, нанося раны и увечья всему
живому. Псы с воем прибегали к хозяевам, и те вытаскивали у них из морд
острые, как иголки, стрелы. Кошки забирались куда-нибудь подальше и
зализывали крысиные укусы. Визжащих хорьков с переломанными лапами
доставали из крысиных капканов. Обделавшаяся от ужаса черная мартышка
Элакерии чуть было не утонула в глубокой и скользкой серебряной ванне
своей хозяйки - крысы каким-то образом заманили зверька в благоухающую
воду.
Почувствовав на лице крысиные зубы, спавшие в постелях люди с воплем
вскакивали и часто видели черную тень, которая пробегала по одеялу и
спрыгивала с кровати. Красивые или просто напуганные женщины спали теперь
в масках из серебряной филиграни либо толстой кожи. В большинстве домов,
от самых богатых до убогих, люди спали при свете свечей посменно, оставляя
бодрствовать дежурных. В городе стало не хватать свечей, а цены на лампы и
фонари сделались просто немыслимыми. Прохожие описались за свои лодыжки, и
даже по широким улицам ходили редко, не говоря уж о переулках. Крысы не
появлялись лишь на улице Богов, тянувшейся от Болотной заставы до
зернохранилищ на берегу Хлала, поэтому ее храмы ломились от толп и
буквально все - люди богатые и бедняки, верующие и те, кто до сих пор
считал себя атеистами, - молились об избавлении от крысиной чумы десяти
тысячам и одному ланкмарским богам и даже жутким и равнодушным истинным
богам Ланкмара, чей всегда запертый храм с колокольней стоял в самом конце
улицы, напротив вытянутого кверху дома зерноторговца Хисвина.
В ходе жестокой и отчаянной борьбы затоплялись крысиные норы, порой
даже отравленной водой, кузнечными мехами в них вдувался дым от горящего
фосфора и серы. По приказу Верховного Совета и после нерешительного
согласия Глипкерио, который все твердил о каком-то секретном оружии, из
главных житниц страны на юге и западе были призваны в город
профессиональные крысоловы. Олегний же Мингологубец, действуя
исключительно по собственному почину, вызвал из Товилийса, Картишлы и даже
с Края Земли отряд черных солдат, которые двинулись к Ланкмару ускоренным
маршем и получили по пути необычное оружие и предметы обмундирования,
вызвавшие крайнее удивление и насмешки в адрес интендантов в частности и
ланкмарской военной бюрократии в целом: это были вилы на длинных
рукоятках, метательные шары, утыканные множеством острых иголок, сети со
свинцовыми грузилами, серпы, большие кожаные рукавицы и маски из того же
материала.
В ожидании погрузки "Каракатица" стояла на швартовах у пирса подле
зернохранилищ, недалеко от конца улицы Богов. Слинур целыми днями в
тревоге расхаживал по палубе; он заказал полированные медные диски около
ярда в диаметре, которые были надеты посередине на каждый швартов, чтобы
крысы не могли перебраться на судно. Черный котенок почти все время сидел
на верхушке мачты, беспокойно поглядывая в сторону города, и спускался
вниз, только чтобы перекусить. Других портовых кошек на "Каракатице" не
было, как, впрочем, не было их и на пристани.
В облицованных зеленой плиткой покоях Радужного дворца Глипкерио
Кистомерсеса, стоя в толпе вооруженных вилками пажей и офицеров конвоя с
кинжалами наголо и арбалетами на взводе, Хисвин пытался унять истерику
монарха-орясины, которому с полдюжины нагих служанок гладили лоб и пальцы
рук, целовали пальцы на ногах, предлагали вино и черные опиумные шарики
величиной с маковое зерно, стараясь его успокоить.
Вырвавшись из рук своих восхитительных прислужниц, которые несколько
поумерили свой пыл, Глипкерио раздраженно захныкал:
- Хисвин, Хисвин, поторопись. Народ начинает роптать. Совет и
главнокомандующий без моего согласия принимают какие-то меры. А некоторые
полоумные лизоблюды начинают поговаривать о том, чтобы сей трон в форме
морской раковины занял мой слабоумный кузен Радомикс Кистомерсес
Незаметный. Хисвин, крысы бродят по улицам днем и ночью, и, по-моему, их
уже вполне можно поразить твоим заклинанием. Ну когда же эта твоя планета
займет надлежащее место на усеянной звездами сцене и ты сможешь начать
свое словесное и пальцевое колдовство против крыс? В чем же задержка,
Хисвин? Я повелеваю этой планете двигаться быстрее! Иначе я пошлю
экспедицию за неизведанное Внешнее море, и она ее потопит!
Тощий и сутуловатый торговец зерном печально втянул щеки под
клапанами черного кожаного шлема, возвел круглые глазки к потолку и вообще
напустил на себя крайне благочестивый вид.
- Увы, о мой отважный сюзерен, - проговорил он, - путь этой звезды
пока еще не может быть предсказан с абсолютной точностью. Опасаться тебе
нечего, она скоро достигнет нужного места, однако когда именно это
произойдет, не могут определить даже самые сведущие астрологи. Кроткие
волны гонят ее вперед, а вредоносный небесный прибой относит назад. Она
находится в самой сердцевине космического шторма. Словно самоцвет
величиной с айсберг, плавающий в голубых водах небес, она подвержена их
течениям и круговоротам. Кроме того, не забывай мои слова о твоем коварном
гонце. Сером Мышелове, который стакнулся с могущественными магами и
чародеями, работающими против нас.
Нервно одернув черную тогу и шлепнув своими длинными пальцами по руке
служанку, которая попыталась поправить ему одеяние, Глипкерио сварливо
заблекотал:
- То Мышелов, то звезды. Уж больно беспомощный из тебя волшебник.
Сдается мне, что крысы властвуют не только над улицами и домами Ланкмара,
но и над звездами.
Рита - а это ее сюзерен шлепнул по руке - издала беззвучный, но
весьма философический вздох, тихонько, словно мышка, сунула покрасневшую
руку под тогу властелина и принялась слегка почесывать ему живот,
одновременно представляя себе, будто стоит, опоясанная кушаками Саманды с
болтающимися на них ключами, цепями и кнутами, а ревущая в три ручья нагая
дворцовая экономка валяется перед ней.
Между тем Хисвин заговорил нараспев:
- Справиться с этими пагубными мыслями тебе поможет один очень
действенный палиндром. Послушай: "Атака звезд опала под зев заката".
Повторяй его вслух и про себя, когда в ожидании решающей схватки с
мохнатыми недругами ты впадешь в меланхолию, о мой бесстрашнейший
командир.
- Ты пичкаешь меня одними словами, а мне нужны действия, -
пожаловался Глипкерио.
- Я пришлю к тебе свою дочь Хисвет. Она выучила очень поучительным
эротическим штучкам новую дюжину белых крыс, сидящих в серебряной клетке.
- Крысы, крысы, крысы! Ты что, хочешь свести меня с ума? - злобно
пропищал Глипкерио.
- Я тотчас же велю ей уничтожить этих безобидных зверушек, хотя они и
крайне способны, - примирительно ответил Хисвин, склоняясь как можно ниже,
чтобы никто не увидел злобной гримасы на его лице. - А потом, буде того
пожелает твое величество, моя дочь успокоит твои истерзанные ожиданием
битвы нервы мистическими ритмами, которым она выучилась в Восточных
Землях. А ее служанка Фрикс весьма искусна в изысканном массаже, известном
только ей да еще нескольким мастерицам в Квармалле, Когнабе и Клеше.
Глипкерио поднял плечи, надул губы и издал нечленораздельный звук,
выражавший нечто среднее между безразличием и невольным удовлетворением.
В этот миг с полдюжины офицеров и пажей, сбившись в кучу, направили
свои взоры и оружие в сторону двери, в которой появилась низкая белая
тень.
Поглощенная мысленным созерцанием того, как Саманда с визгом и
стонами катается по кухне, а все вокруг таскают ее за длинные черные
волосы и колют вынутыми из них булавками, Рита, почесывая своему монарху
живот, нечаянно дернула за попавший ей под пальцы пучок волос.
Монарх взвился, словно пронзенный кинжалом, и взвизгнул тонко и
пронзительно.
Крошечный белый котенок, нервно топтавшийся в дверях и с испугом
озиравшийся розовыми глазенками, подскочил и унесся прочь, как будто
сметенный невидимой метлой.
Тяжело отдуваясь, Глипкерио покачал под носом у Риты указательным
пальцем. Девушка с трудом сдержалась, чтобы не укусить мягкий надушенный
кусочек плоти, казавшийся ей длинным и мерзким, словно белая гусеница
гигантской лунной бабочки.
- Отправляйся к Саманде! - приказал сюзерен. - И подробно опиши ей,
как ты меня оскорбила. Пусть она заранее известит меня о часе твоего
наказания.
Вопреки обыкновению, Хисвин позволил себе скроить легкую гримасу, в
которой сквозило презрение к ухваткам его повелителя. Серьезным и
профессиональным тоном он проговорил:
- Чтобы лучше подействовало, повторяй мой палиндром с конца к началу,
буква за буквой.
Мышелов мирно похрапывал на толстом матрасе в крохотной спальне над
мастерской Джоха Ловкие Пальцы, а тем временем сам портной, сидя внизу,
яростно скреб и чинил одежду и снаряжение Мышелова. На полу рядом с
матрасом стояли два кувшина с вином - один полный, другой наполовину
опорожненный, - а под подушкой лежала полученная от Шильбы бутылочка,
которую Мышелов для верности сжимал в левом кулаке.
Было уже далеко за полдень, когда, совершенно выбившись из сил, он
вылез из Великой Соленой Топи и миновал Болотную заставу. Джох предоставил
ему ванну, вино и постель, а также относительную безопасность - насколько
он мог обеспечить таковую своему старому приятелю по трущобам.
Мышелов сразу провалился в сон, и только теперь ему начали грезиться
картины славы, которую он завоюет, когда докажет Глипкерио, что может
справиться с крысами гораздо лучше, чем Хисвин. Во сне он как-то не
принимал во внимание, что Хисвин - не враг крысам, а скорее союзник, если,
конечно, лукавый зерноторговец уже не решил, что пришел час переметнуться
на другую сторону.
Растянувшись на вершине холма в ложбинке, залитой светом луны и
костра, Фафхрд беседовал с разлегшейся неподалеку упыриней-скелетом по
имени Крешкра, которую, впрочем, он ласково называл Костеночком. Зрелище
было незаурядное, но зато могло тронуть сердца всех, не лишенных
воображения, возлюбленных, а также противников расовой дискриминации в
любом из бесконечного множества миров.
Необычные собеседники поглядывали друг на дружку с нежностью. Куртка
Фафхрда была распахнута, и белая кожа, просвечивающая сквозь буйную
поросль на его груди, составляла очаровательный контраст с бликами костра
на теле Крешкры, которые вспыхивали то тут, то там на фоне ее скелета
цвета слоновой кости. Губы девушки, словно две алые рыбки, головы и хвосты
которых склеились, то чуть подрагивали, то принимались играть, обнажая
жемчужные зубки. Груди вздымались над грудной клеткой двумя половинками
персика - местами бледно-розовыми, местами пурпурными.
Фафхрд задумчиво переводил взгляд с одного из этих ярких украшений на
другое.
- Почему? - в конце концов осведомился он.
Смех девушки рассыпался стеклянными колокольчиками.
- Ах, Нечистый, как же ты мил и глуп! - проговорила она по-ланкмарски
с забавным акцентом. - Девушки, которые не принадлежат к племени упырей, -
все твои предыдущие дамы, насколько я понимаю, да порубят их в преисподней
на фарш! - привлекают внимание к своим прелестям, скрывая их под
роскошными тканями или драгоценными металлами. Мы же обладаем прозрачной
плотью и презираем всяческие одежды, поэтому нам приходится идти другим
путем и пользоваться косметикой.
Фафхрд лениво хмыкнул в ответ. Теперь он переводил взгляд со своей
милой попутчицы с белым костяком на луну, которая просвечивала сквозь
гладкие светло-серые ветви сухого колючего дерева, росшего на краю
ложбины, и любовался этим контрастом. Ему казалось странным, хотя,
впрочем, не слишком, что его чувства к Крешкре изменились столь быстро.
Прошлой ночью, когда примерно в миле от горящего Сархеенмара девушка
пришла в себя после нокаута, он уже было хотел прикончить ее, но она
повела себя настолько отважно, а позже оказалась такой задорной, милой и
сообразительной попутчицей, хотя и суховатой, как то приличествует
скелету, что когда розовая полоска зари сперва слилась с заревом пожара, а
потом и затмила его, Северянину показалось вполне естественным, что она
едет вместе с ним по направлению к югу, сидя на крупе лошади. Он подумал,
что такая попутчица может безо всякого оружия обратить в бегство
разбойников, которые бесчинствовали в окрестностях Илтхмара и считали
упырей мифом. От предложенного хлеба Крешкра отказалось, но немного вина
выпила. Ближе к вечеру ему удалось подстрелить из лука песчаную антилопу,
и у них получился сытный ужин, причем свою порцию девушка съела сырой.
Все, что Фафхрд слышал о пищеварении упырей, оказалось правдой. Поначалу
Северянина беспокоило то обстоятельство, что Крешкра отнеслась к потере
своих товарищей с виду совсем равнодушно, и он начал даже подозревать, что
она пытается дружелюбным поведением усыпить его подозрения, чтобы потом
убить, но потом он решил, что жизнь и смерть не имеют слишком уж большого
значения для упырей, которые так похожи на скелеты.
Серая мингольская кобыла, привязанная к колючему дереву на краю
ложбины, внезапно вскинула морду и заржала.
Где-то очень высоко в черном ветреном небе со спины мощного черного
альбатроса соскользнула летучая мышь и стала, кружась, словно громадный
черный лист, спускаться на землю.
Фафхрд вытянул руку и запустил пальцы в невидимые, но длинные волосы
Крешкры.
- Скажи, Костеночек, почему ты называешь меня Нечистым?
Девушка безмятежно ответила:
- Все ваше племя кажется нам грязным, ведь наша плоть чиста, как
бегущая вода в ручье, который не мутят ни люди, ни дожди. Кости прекрасны.
Они созданы для того, чтобы их все видели. - Протянув свою руку скелета,
она мягко прикоснулась к груди Фафхрда, поиграла с волосами на ней, потом
снова заговорила, серьезно глядя в звездное небо: - Мы, упыри, испытываем
такое сильное эстетическое отвращение к грязной плоти, что считаем своим
священным долгом делать эту плоть кристально прозрачной, пожирая ее. Но я
не имею в виду тебя, Нечистый, по крайней мере не сегодня, - добавила она
и дернула за рыжий завиток.
Фафхрд схватил ее легонько за запястье.
- Выходит, твое расположение ко мне противоестественно, во всяком
случае по упырским меркам? - с некоторым вызовом спросил он.
- Не смею спорить со своим повелителем, - с язвительной ноткой в
голосе ответила девушка.
- Не буду стоять, вернее, лежать на своем, - пробормотал Фафхрд. -
Мне повезло, какими бы ни были твои побуждения и как бы мы их ни называли.
- Голос его зазвучал громче. - Скажи, Костеночек, как тебе удалось выучить
ланкмарский?
- Ну и бестолочь ты все же, Нечистый, - снисходительно отозвалась
Крешкра. - Это ж наш родной язык. - В ее голосе появились мечтательные
нотки. - Мы заговорили на нем тысячу лет назад, когда Ланкмарская империя
простиралась от Квармалла до гор Пляшущих Троллей и от Края Земли до моря
Монстров, когда Кварч-Нар назывался Хваршмаром, а мы, одинокие упыри, лишь
пили кровь покойников в глухих переулках да на кладбищах. У нас был и
другой язык, но ланкмарский оказался проще.
Фафхрд отпустил руку девушки и, опершись ладонью о землю, заглянул в
ее черные глазницы. Тихонько охнув, она провела пальцами по его бокам.
Сдерживая охватившее его желание, Фафхрд проговорил:
- А скажи, Костеночек, как тебе удается что-то видеть - ведь свет
пронизывает тебя насквозь? Ты что, видишь задней стенкой черепа?
- Вопросы, вопросы, одни вопросы, - простонала Крешкра.
- Я просто хочу стать немножко менее глупым, - покорно объяснил
Фафхрд.
- Но мне нравится, что ты глупый, - вздохнула девушка. Затем,
приподнявшись на локте и оказавшись лицом к пылающему костру - плотная
древесина колючего дерева горела медленно и ярко, - она проговорила: -
Посмотри как следует мне в глаза. Нет, не так, повернись спиной к костру.
Видишь в каждом глазу маленькую радугу? Свет преломляется в них, и в мозгу
возникает изображение.
Признав, что видит две радуги, Фафхрд нетерпеливо продолжал:
- Погоди, продолжай смотреть на огонь, я хочу тебе что-то показать. -
Согнув пальцы одной руки в трубочку, он приставил ее одним концом к глазу
Крешкры и, приложив пальцы к другому ее концу, сказал: - Смотри! Видишь,
как просвечивает огонь сквозь кончики моих пальцев? Значит, и я немного
прозрачный, то есть местами чистый.
- Да, вижу, вижу, - пробубнила девушка. Отвернувшись от Северянина и
от костра, она сказала: - Но мне ведь нравится, что ты грязный. - И,
положив ладони ему на плечи, добавила: - Иди ко мне и будь еще грязнее.
Глядя на ее череп с жемчужными зубами и различая в каждой глазнице по
крошечному переливчатому лунному серпу, Фафхрд вспомнил, что однажды некая
колдунья с севера сказала им с Мышеловом, что они крутят любовь со
смертью. Что ж, она оказалась права, по крайней мере в отношении его,
вынужден был признать Фафхрд, все сильнее прижимаясь к Крешкре.
В этот миг послышался тонюсенький свист, очень высокий, почти
неразличимый, однако ввинчивающийся в уши двумя иглами толщиной с волос.
Фафхрд резко обернулся, Крешкра подняла голову, и возлюбленные обнаружили,
что кроме мингольской кобылы за ними наблюдает еще и летучая мышь, висящая
вверх ногами на высокой ветви колючего дерева.
Движимый смутным предчувствием, Фафхрд вытянул указательный палец в
сторону черной летуньи, и та немедленно перепорхнула на этот новый насест.
Северянин снял у нее с лапки пергаментную трубочку, пружинящую, словно она
была сделана из листка тончайшей закаленной стали, отшвырнул мышь назад на
дерево, развернул черный пергамент и, пододвинувшись к костру, прочитал
написанный белыми буквами текст:
"Мышелов в ужасной опасности. Ланкмар тоже. Посоветуйся с Нингоблем
Семиоким. Главное - быстрота. Не потеряй оловянный свисток".
Вместо подписи стоял неправильной формы овал - один из знаков Шильбы
Безглазоликого.
Положив белую челюсть на белые же костяшки пальцев, Крешкра наблюдала
своими непроницаемо черными глазными впадинами, как Фафхрд стал надевать
пояс с мечом.
- Ты покидаешь меня, - безучастно проговорила она.
- Да, Костеночек, я должен лететь быстрее ветра, - торопливо
согласился Северянин. - Моему лучшему другу грозит страшная беда.
- Он, разумеется, мужчина, - все таким же бесцветным голосом
проговорила девушка. - У нас, упырей, мужчины не покидают своих
возлюбленных ради товарищей по оружию.
- Это совсем иная любовь, - возразил Фафхрд, отвязывая от дерева
кобылу и ощупывая свисавший с луки кошель, чтобы удостовериться, что
оловянный цилиндрик не пропал. Затем он перевел разговор в более
практическую плоскость: - У нас еще осталась половина антилопы, так что на
дорогу домой еды тебе хватит. Она сырая.
- Стало быть, ты считаешь мой народ пожирателем мертвечины, а я значу
для тебя ровно то же, что и половина антилопы?
- Ну, я часто слышал, что упыри... Да нет, у меня и в мыслях не было
расплачиваться с тобой... Послушай, Костеночек, я не собираюсь спорить,
все равно мне тебя не переубедить. Просто поверь, что мне нужно одинокой
молнией лететь в Ланкмар и по дороге посоветоваться со своим
наставником-чародеем. Я не могу взять тебя - да и вообще никого - с собой.
Крешкра с любопытством огляделась по сторонам:
- А кто просит тебя ехать? Летучая мышь, что ли?
Закусив губу, Фафхрд проговорил:
- Вот, я оставляю тебе свой охотничий нож. - Девушка не ответила, и
Северянин, положив нож возле ее руки, спросил: - Ты умеешь стрелять из
лука?
Словно обращаясь к какому-то невидимому собеседнику, девушка-скелет
сказала:
- А сейчас Нечистый поинтересуется, сумею ли я вырезать у человека
печенку. Да чего там, все равно он уже завтра мне надоел бы, и я, делая
вид, что хочу поцеловать его в шею, прокусила бы ему артерию за ухом,
выпила бы из него кровь и съела бы его грязную мертвую плоть, оставив лишь
его глупый мозг, чтобы не заразиться и самой не стать идиоткой.
Воздержавшись от комментариев, Фафхрд положил лук и колчан со
стрелами рядом с охотничьим ножом. Затем он присел и хотел было поцеловать
девушку на прощание, но та в последний миг отвернулась и подставила ему
холодную щеку.
Фафхрд поднялся и заметил:
- Хочешь верь, хочешь нет, но я вернусь и отыщу тебя.
- Ты не сделаешь ни того ни другого, - возразила Крешкра, - меня не
будет нигде.
- И все равно я тебя поймаю, - сказал Северянин. Он уже распутал
лошади ноги и теперь стоял рядом с ней. - Потому что ты подарила мне такое
небывалое и удивительное наслаждение, что с тобой не сравнится ни одна
женщина в мире.
Глядя куда-то в ночь, девушка-упыриня проговорила:
- Поздравляю тебя, Крешкра. Ты сделала человечеству подарок -
невыразимые восторги. Давай, Нечистый, лети как молния, я тоже страсть как
люблю сильные ощущения.
Сжав губы, Фафхрд несколько мгновений смотрел на девушку, потом одним
движением завернулся в плащ, и летучая мышь, подлетев, тут же прицепилась
к нему.
Крешкра кивнула:
- Вот я и говорю - летучая мышь.
Фафхрд вскочил в седло и поскакал вниз по склону.
Вскочив на ноги, Крешкра схватила лук и стрелу, подбежала к краю
ложбины и прицелилась Фафхрду в спину; простояв так три удара сердца, она
выпустила стрелу в сторону колючего дерева. Стрела вонзилась в самую
середину серого ствола.
Услышав звон тетивы, свист стрелы и ее удар о дерево, Фафхрд быстро
обернулся. Костлявая рука ласково махала ему и не опустилась, пока он не
достиг дороги у подножия холма, где он пустил кобылу в мощный галоп.
В течение двух ударов сердца Крешкра постояла в задумчивости на
вершине холма, затем, отцепив нечто невидимое от пояса, бросила в самую
середину догорающего костра.
Среди фейерверка искр в воздух, футов на двенадцать, взметнулся
ярко-голубой язык пламени и горел примерно столько же ударов сердца. В его
свете скелет Крешкры казался сделанным из вороненого железа, а ее
мерцающая плоть - из клочков ночного тропического неба, но полюбоваться
этой красотой было некому.
Оглянувшись на всем скаку, Фафхрд увидел острый и тонкий язык огня и
нахмурился.
В эту ночь крысы в Ланкмаре уже убивали. Коты погибали от выпущенных
из арбалетов крошечных стрел, которые проходили через узкий вытянутый
зрачок и впивались в мозг. Разложенный на полу крысиный яд каким-то хитрым
способом попадал в собачью еду. Мартышка Элакерии погибла, распятая на
изголовье кровати из сандалового дерева этой жирной распутницы, прямо
напротив серебряного зеркала до потолка, которое полировалось ежедневно.
Младенцев находили в колыбелях закусанными до смерти. Несколько взрослых
были ранены глубоко вонзившимися стрелками, намазанными какой-то черной
гадостью, и скончались после многочасовых конвульсий. Многие пили, чтобы
заглушить страх, однако некий одинокий старик, упившись вусмерть, истек
кровью, так как его артерии были в нескольких местах аккуратно перерезаны.
Тетушка Глипкерио, мать Элакерии, задохнулась, попав в петлю, повешенную
над крутой темной лестницей, ступени которой для скользкости были политы
маслом. Некую отважную проститутку съели заживо на площади Тайных
Восторгов, причем никто не обратил внимания на ее вопли.
Крысы расставляли столь замысловатые ловушки и, судя по косвенным
уликам, так умело владели оружием, что многие жители твердили, будто у
некоторых из грызунов, в особенности у неуловимых белых альбиносов, вместо
передних лап настоящие руки, заканчивающиеся пальцами с когтями, - не
говоря уж о том, что люди неоднократно видели крыс, бегущих на задних
лапах.
Хорьков целыми стаями загоняли в крысиные норы. Ни один не вернулся.
Устрашающего вида солдаты в коричневых доспехах и масках-мешках на головах
целыми отрядами носились по улицам, тщетно выискивая врага, против
которого они смогли бы применить свое хваленое новое оружие. В самые
глубокие городские колодцы был насыпан яд - в предположении, что они
доходят до подземного крысиного города и грызуны берут из них питьевую
воду. Крысиные норы так немилосердно заливались горящей серой, что потом
приходилось отрывать солдат от исполнения основных обязанностей для
тушения пожаров.
На следующий день начался исход, который продолжился и ночью: люди
уходили морем - на яхтах, баржах, лодках и плотах, и сушей - в экипажах,
повозках или пешком через Зерновую заставу на юг и через Болотную на
восток, однако Глипкерио по совету Хисвина, а также дряхлого и
жестоковыйного главнокомандующего Олегния Мингологубца силой прекратил
бегство, не остановившись даже перед кровопролитием. Галера Льюкина вместе
с другими военными кораблями окружила беглецов и погнала их назад к
причалам, не считая, естественно, яхт богачей, которым удалось откупиться
золотом. Вскоре, со скоростью вести об изобретении нового греха,
распространился слух, что раскрыт заговор, имевший целью умертвить
Глипкерио и посадить на трон любимого в народе, его неимущего и ученого
кузена Радомикса Кистомерсеса Незаметного, который держал в доме
семнадцать кошек. Ударный отряд, состоявший из стражей порядка в штатском
и ланкмарской пехоты, тотчас же был послан из Радужного дворца в залитую
светом факелов темноту, дабы схватить Радомикса, однако того успели
вовремя предупредить, и он вместе с кошками скрылся в трущобах, где у них
было много друзей как человечьего, так и кошачьего племени.
Черепашьим шагом ночь ужаса клонилась к закату, и улицы, где
постепенно не осталось ни одного прохожего, стали необычно молчаливы и
темны: все подвалы и многие первые этажи были заперты и забаррикадированы
сверху. И лишь на улице Богов все еще толпился народ - там можно было не
бояться нападения крыс и найти забвение от страхов. В других же местах
слышалась лишь поступь совершающей обход ночной стражи да тихий топоток и
писк, которые становились все более смелыми и частыми.
Рита распростерлась перед громадным кухонным очагом и старалась не
обращать внимания на Саманду, которая, рассевшись в объемистом кресле
дворцовой экономки, проверяла свои кнуты, розги, палки и прочие орудия
наказания, время от времени со свистом рассекая воздух одним из них. Рита
была привязана к большому кольцу, привинченному к полу посреди кухни
длинной и тонкой цепью, которая тянулась от обруча у нее на шее. Порой
Саманда задумчиво поглядывала на девушку и каждые полчаса, вместе со
звоном колокола, приказывала девушке встать по стойке смирно, после чего
иногда давала какое-нибудь пустяковое поручение, - к примеру, наполнить ей
кружку вином. И между тем она до сих пор ни разу не ударила Риту и,
насколько той было известно, не послала человека к Глипкерио, чтобы
сообщить о том, когда начнется экзекуция.
Рита понимала, что ей намеренно взвинчивают нервы, откладывая
наказание, и пыталась забыться в дреме и мечтах. Однако всякий раз, когда
ей удавалось задремать, ее начинали мучить кошмары, и пробуждения каждые
полчаса становились просто невыносимыми, а мечты о жестокой расправе над
Самандой в данной ситуации не находили отзвука в душе у девушки. Она
пыталась предаться романтическим фантазиям, однако располагала для этого
слишком скудным материалом. Среди прочего ей припомнился невысокий воин в
сером, который спросил, как ее зовут, в день, когда она подверглась
наказанию за то, что, испугавшись крыс, уронила поднос. Он по крайней мере
был учтив и, похоже, считал ее не просто живым сервировочным столиком, но,
наверное, уже давным-давно позабыл о ней.
Внезапно в усталом мозгу девушки мелькнула мысль: если ей удастся
подманить Саманду поближе, то при быстрых и решительных действиях она,
возможно, сумеет задушить мегеру своей цепью. Но от этой мысли Риту лишь
бросило в дрожь. В конце концов она дошла до того, что стала перечислять в
уме имеющиеся у нее преимущества, например, у нее не было волос, так что
повыдергивать их или спалить не мог никто.
Серый Мышелов проснулся уже за полночь свежим и готовым к действию.
Перевязанная рана не болела, хотя левое предплечье немного онемело. Однако
появиться перед Глипкерио было уместно лишь днем, а поскольку
воспользоваться противокрысиной магией Шильбы Мышелов собирался лишь в
присутствии восхищенного сюзерена, то он решил снова заснуть с помощью
остававшегося вина.
Действуя совершенно бесшумно, чтобы не потревожить Джоха Ловкие
Пальцы, который устало похрапывал на матрасе рядом с ним, Мышелов быстро
прикончил початый кувшин и уже не спеша принялся за следующий. Но сон
упрямо не шел к нему. Напротив: чем больше он пил, тем бодрее билась у
него в жилах кровь. В результате, пожав плечами и улыбнувшись, Мышелов
бесшумно взял Скальпель и Кошачий Коготь и крадучись спустился вниз.
В тусклом свете лампы с роговым абажуром и привернутым фитилем он
увидел свою одежду и снаряжение, аккуратно разложенные на прибранном столе
Джоха. Сапоги и другие кожаные предметы были тщательно вычищены и смазаны
маслом, серая шелковая туника и плащ - выстираны, высушены, аккуратно
зашиты и заштопаны двойным швом. Благодарно взмахнув рукой в сторону
потолка, Мышелов быстро оделся, снял с потайного крючка один из двух
одинаковых, смазанных маслом больших ключей, отпер дверь, бесшумно отворил
ее на хорошо покрытых смазкой петлях, выскользнул на улицу и запер за
собой замок.
Мышелов стоял в густой тени. Лунный свет беспристрастно серебрил
изъеденные зубами времени стены со всеми их потеками, плотно закрытые
ставнями окошки, запертые двери, истоптанные каменные порожки под ними,
древние булыжники мостовой, обрамленные бронзой водостоки, валявшийся
повсюду мусор. Улица была молчалива и пуста. "Именно так, - подумал
Мышелов, - должен выглядеть ночью город Упырей - с той лишь разницей, что
там по улицам, наверное, ходят скелеты на своих узких костистых ступнях
цвета слоновой кости, которые никогда не клацают".
Словно огромный кот, Мышелов осторожно вышел из тени. Пухлая,
неправильной формы луна ярко сверкала над зубчатым коньком крыши дома, где
жил Джох. Вскоре, сделавшись частью этого посеребренного мира, Мышелов уже
быстро и широко ступал на губчатых подошвах по Грошовой улице в сторону
скрытого за поворотом перекрестка с улицами Мыслителей и Богов. Слева
параллельно Грошовой шла Бардачная, справа - Извозчицкая и Пристенная; все
четыре улицы повторяли изгибы Болотной стены, вдоль которой тянулась
Пристенная.
На первых порах тишина была абсолютной. Двигаясь по-кошачьи, Мышелов
и шума производил не больше, чем кот. Затем он услышал это - легкий
топоток, напоминавший стук первых дождевых капель или первый порыв бури в
листве небольшого дерева. Мышелов замер и огляделся по сторонам. Топоток
тут же прекратился. Всмотревшись в тень, Мышелов различил лишь две точки,
блестевшие рядом друг с дружкой в куче мусора, которые могли быть, чем
угодно - от капель воды до рубинов.
Он снова тронулся в путь. Топоток немедленно возобновился, причем
стал сильнее, словно буря должна была вот-вот разразиться. Мышелов
прибавил шагу и вот тут-то они на него и налетели: двумя неровными
линиями, серебрившимися в лунном свете, маленькие животные бросились к
нему из мрака справа, из-за груд мусора, и сзади, из водостоков, а
несколько крыс вылезли даже из-под неплотно пригнанных дверей.
Он побежал - вприпрыжку и гораздо быстрее своих недругов; Скальпель
молниеносно разил врагов одного за другим, словно серебристый жабий язык,
вонзаясь им в жизненно важные органы, как будто Мышелов был каким-то
фантастическим мусорщиком, а крысы - живым мусором. Грызуны продолжали
выскакивать на него откуда-то спереди, но большинство из них он обогнал, а
остальных прикончил. Выпитое вино сделало Мышелова абсолютно уверенным в
себе, и его бег казался ему похожим на танец - танец смерти, в котором
крысы изображали род людской, а он - его ужасную повелительницу, только
вооруженную не косой, а мечом.
Улица свернула вбок, и тень поменялась местами с серебристой стеной.
Увернувшись от Скальпеля, большая крыса прыгнула Мышелову на пояс, но он
ловко смахнул ее на острие Кошачьего Когтя, одновременно пронзив мечом еще
двух недругов. "Никогда в жизни, - радостно подумал человечек в сером, -
он не был до такой степени Серым Мышеловом, истреблявшим своих исконных
врагов".
Внезапно что-то прожужжало у его носа, словно рассерженная оса, и
сразу все изменилось. В голове у Мышелова яркой вспышкой промелькнули
картины в высшей степени странной и решающей ночи на борту "Каракатицы",
ночи, которая уже начала было терять для него всякую реальность и в
которой были крысы с арбалетами, Скви с мечом у его артерии, и он впервые
понял, что имеет дело с необыкновенными и даже не с необычными крысами, а
с представителями чужой и враждебной цивилизации, правда сравнительно
немногочисленными, но, по-видимому, более умными и более склонными к
убийству, чем люди.
Мышелов бросился бежать со всех ног; одной рукой он продолжал
наносить Скальпелем удары, а другой засунул Кошачий Коготь за пояс и
нащупал кошель, чтобы достать черную бутылочку Шильбы.
Бутылочки в кошеле не было. Сердце у Мышелова упало, и,
чертыхнувшись, он вспомнил, что, возбужденный винными парами, он оставил
ее под подушкой в доме у Джоха.
Мышелов проскочил улицу Мыслителей, высокие дома которой загораживали
луну. Оттуда хлынули новые полчища крыс. Мимо его лица прожужжали еще две
стальные осы и - услышь Мышелов такое от кого-нибудь, он бы ни в жизнь
этому не поверил - крошечная стрела, горящая голубым пламенем. Теперь он
уже несся вдоль длинной темной стены здания, в котором помещался Цех
Воров, думая лишь о том, как бы поскорее отсюда смыться - ему было уже не
до сражений.
Внезапно за крутым поворотом Грошовой он увидел впереди свет и
множество людей; еще несколько шагов - и он оказался в толпе, а все крысы
куда-то подевались.
Мышелов купил у разносчика кружечку подогретого на жаровне эля, чтобы
немного прийти в себя и перевести дух. Промочив пересохшее горло теплой
горьковатой жидкостью, он бросил взгляд сперва на восточный конец улицы
Богов, где через два квартала темнели ворота Болотной заставы, потом на
запад, где сверкали огнями более богатые здания.
Мышелову казалось, что в эту ночь весь Ланкмар слетелся сюда, на свет
пылающих факелов, фонарей, свечей с роговыми экранами и огней на высоких
шестах, чтобы молиться и разгуливать, стонать и бражничать, жевать и
шептать пугающие сплетни. Он задал себе вопрос: почему крысы избегают
только этой улицы? Неужто они боятся человеческих богов сильнее, чем сами
люди?
В том конце улицы Богов, что примыкала к Болотной заставе,
располагались лишь жалкие лачуги, воздвигнутые в честь самых новых, не
слишком зажиточных и просто нищих ланкмарских богов. Паства же здесь
представляла собой небольшие группки людей, обступивших какого-нибудь
костлявого отшельника или тощего жреца с задубевшей на солнце кожей,
явившегося из пустынных Восточных Земель.
Мышелов повернул в другую сторону и начал неторопливо протискиваться
сквозь гомонящую толпу, время от времени то приветствуя какого-нибудь
старого знакомого, то выпивая у разносчика кружечку вина или стаканчик
чего-нибудь покрепче: жители Ланкмара убеждены, что религия и слегка
одурманенные или хотя бы успокоенные алкоголем умы - вещи вполне
совместимые.
Подавив мимолетное искушение, он миновал Бардачную улицу, поглаживая
пальцами шишку на виске, дабы напомнить себе, что сейчас любое эротическое
предприятие окончится для него крахом. Несмотря на то что на Бардачной
было темно, ее обитательницы, молодые и не очень, высыпали из домов в
полном составе и занимались своим делом во мраке многочисленных портиков,
искусно изгоняя из мужчин страх третьим по силе способом после молитв и
вина.
Чем дальше Мышелов уходил от Болотной заставы, тем богаче становилось
окружение ланкмарских богов, чьи заведения встречались ему по пути -
теперь это были уже святилища и храмы, некоторые даже с посеребренными
колоннами, а жрецы в них носили раззолоченные ризы и золотые цепи на
груди. Из открытых дверей лился ярко-желтый свет, пьянящие ароматы
благовоний, и слышался гул молитв и анафем, направленных против крыс,
насколько мог судить Мышелов.
Однако он заметил, что крысы на улице Богов все же присутствовали.
Тут и там на крышах виднелись маленькие головки, за решетками сточных
люков сверкали желто-красные, близко посаженные глаза.
Но Мышелов уже набрался вполне достаточно, чтобы не беспокоиться по
таким пустякам, несмотря даже на недавний испуг, и теперь унесся памятью к
той странной поре, когда несколько лет назад Фафхрд был нищим и бритым
учеником Бвадреса, единственного жреца Иссека Кувшинного, а сам он -
правой рукой рэкетира по имени Пульг, взимавшего дань с каждого жреца и
его паствы.
Очнулся от воспоминаний Мышелов уже у реки Хлал, а самом конце улицы
Богов, где у всех храмов двери из чистого золота, шпили чуть ли не
упираются в небо, а облачения жрецов сверкают радугой драгоценных камней.
Вокруг него кипела почти столь же богато разодетая толпа; внезапно в
просвете между людскими фигурами Мышелов увидел зеленый бархатный капюшон,
под ним - черные волосы, собранные в высокую прическу и покрытые
серебристой сеткой, а еще ниже - веселое и вместе с тем грустное лицо
Фрикс, взгляд черных глаз которой был устремлен прямо на него. Из ее руки
на дорогу, которая была здесь вымощена керамическими плитками,
скрепленными медными полосами, бесшумно упал какой-то бесформенный
светло-коричневый комочек. Девушка тут же повернулась и затерялась в
толпе. Мышелов бросился вслед за ней, подхватив по пути комочек
пергамента, однако путь ему преградили два аристократа со своими
прихлебателями и какой-то купец в раззолоченной одежде, и когда он
протиснулся между ними, стараясь укоротить свой разогретый вином норов,
чтобы не доводить дело до рукопашной, нигде не было видно ни бархатного
платья с зеленым капюшоном, ни женщины, хоть отдаленно напоминающей Фрикс.
Разгладив обрывок пергамента, Мышелов прочитал при свете низкого
уличного фонаря с роговым колпаком:
"Будь, как герой, терпелив и отважен.
Тогда исполнение желаний твоих
с лихвой превзойдет ожидания,
и будут заклятия сняты.
Хисвет".
Мышелов поднял взгляд и обнаружил, что уже миновал последний,
сверкающий и парящий храм ланкмарских богов и стоит перед темным
приземистым святилищем и молчаливой колокольней истинных богов Ланкмара,
этих древних божеств, этих коричневых скелетов в черных тогах, которым
ланкмарцы никогда не поклоняются - они просто боятся и почитают их больше
всех других богов и дьяволов Невона, вместе взятых.
При этом зрелище волнение, вызванное запиской Хисвет, мгновенно
улетучилось, и Мышелов, миновав последний уличный фонарь, приблизился к
низкому темному храму. В его разогретом спиртным мозгу беспорядочно
крутились обрывки сведений, которые он когда-либо слышал об истинных богах
Ланкмара. Им не нужны были ни жрецы, ни богатство, ни даже поклонники. Им
было достаточно этого тусклого храма - до тех пор, пока их не тревожили.
Это казалось весьма странным и даже зловещим в мире, где все другие боги,
включая и ланкмарских, казалось, стремились иметь как можно больше
поклонников, богатств и рекламы. Истинные боги Ланкмара выходили наружу,
лишь когда городу грозила близкая беда - да и то не всякий раз, - чтобы
спасти город, покарать, но не его врагов, а его жителей, а потом поскорее
удалиться в свой угрюмый храм, на свои тронутые тленом ложа.
На крыше этого святилища и в тени вокруг него крыс не было.
Вздрогнув, Мышелов повернулся к нему спиной; напротив, стиснутый
неясными башнями зернохранилищ, на фоне далеких радужных минаретов дворца
Глипкерио, казавшихся в лунном свете нарисованными пастелью, стоял узкий и
темный дом торговца зерном Хисвина. Свет горел лишь в одном окошке на
верхнем этаже.
Неистовое желание, пробужденное в Мышелове запиской Хисвет, вспыхнуло
с новой силой: его так и подмывало забраться в это окно по совершенно
гладкой, лишенной каких бы то ни было украшений стене, однако, несмотря на
выпитое, здравый смысл одержал верх. Ведь, в конце концов, Хисвет написала
сперва "терпелив", а потом уж "отважен".
Со вздохом пожав плечами, он вернулся на ярко освещенную часть улицы
Богов, отдал почти все оставшиеся деньги жеманной и увешанной
драгоценностями девушке-рабыне за маленькую хрустальную бутылочку редкого
белого бренди, стоявшую на лотке, который висел у нее на животе, прямо под
обнаженной грудью, и, одним глотком выпив обжигающую ледяную жидкость,
почувствовал в себе достаточно смелости, чтобы углубиться в зияющую тьму
улицы Монахинь. Мышелов намеревался дойти до площади за улицей Мыслителей
и через Ремесленническую добраться до Грошовой, где помещался дом Джоха.
На борту "Каракатицы", свернувшись клубочком в "вороньем гнезде",
черный котенок дергался и постанывал во сне, словно его одолевали кошмары,
достойные взрослого кота или даже тигра.
10
На рассвете Фафхрд, украв ягненка, въехал в поле пшеницы немного
севернее Илтхмара, чтобы позавтракать самому и накормить кобылицу.
Внушительные куски мяса, нанизанные на толстую зеленую ветку и зажаренные,
вернее, хорошо высушенные на небольшом костерке, были восхитительны,
однако жующая кобыла угрюмо и не особенно одобрительно разглядывала своего
нового хозяина, как будто хотела сказать: "Я, конечно, поем этого зерна,
хотя кормежка эта мягкая, водянистая и ненажористая по сравнению с жестким
мингольским зерном, на котором меня вскормили и сделали выносливой и
отважной, какой всегда становишься, если хорошенько хрустеть зубами".
Едва они покончили с завтраком, как им пришлось срочно смываться от
возмущенных пастухов и фермеров, которые с криками уже бежали к ним по
зеленой ниве. Камень, брошенный фермером, в послужном списке у которого
явно была не одна дюжина волков с размозженными головами, просвистел прямо
над головой Фафхрда. Не ввязываясь в схватку. Северянин галопом ускакал от
них, после чего пустил кобылу иноходью, чтобы поразмыслить, как ему лучше
пробраться через Илтхмар: впереди уже виднелись его приземистые башни,
казавшиеся золотыми в лучах только что взошедшего солнца, а объездной
дороги вокруг города не было.
Илтхмар, стоявший на берегу Внутреннего моря немного к югу от Зыбучих
Земель, которые тянулись на запад, в сторону Ланкмара, был скверным,
коварным и златолюбивым городом. Он располагался на самом перепутье и был
примерно одинаково удален от пустынных Восточных Земель, лесистой Земли
Восьми Городов и степей, где кочевали безжалостные минголы вместе со своим
шатровым стойбищем. Благодаря столь выгодному местоположению, он всегда
стремился обманом или силой взимать пошлину со всех проезжих. Его
сухопутных пиратов и морских разбойников, делившихся добычей с двуличными
баронами-правителями, боялись повсеместно, однако могущественные державы
не могли позволить какой-либо одной из них завладеть столь важным
стратегическим пунктом, поэтому Илтхмар сохранял независимость посредника,
хотя и весьма жуликоватого и ненадежного.
Поскольку город являлся как бы перекрестком, где сходились пути
путешественников, а значит, и собирались сплетни со всего Невона, Нингобль
Семиокий и выбрал своей резиденцией запутанную волшебную пещеру,
располагавшуюся у подножия небольшой горной гряды к югу от Илтхмара.
Следов мингольского набега Фафхрд не увидел, и это ему не очень
понравилось. Пробраться через встревоженный Илтхмар было бы гораздо проще,
чем через Илтхмар, делающий вид, что лениво греется на солнышке, но на
самом деле высматривающий, с кого бы чего урвать. Северянин пожалел, что
не взял с собой Крешкру, как собирался прежде. Ее жуткого вида костяк мог
бы послужить пропуском более надежным, чем даже охранная грамота от Царя
Востока со знаменитой Бегемотовой печатью, оттиснутой на востоке с
крупинками золота. В новую женщину никогда нельзя влюбляться до
умопомрачения, но и сбегать от нее тоже нельзя - иначе останешься в
дураках! Кроме того, Фафхрд жалел, что оставил ей лук - теперь ему
хотелось бы иметь даже два.
Однако неприятности начались, когда он уже на три четверти пересек
замусоренный город с его полными клопов постоялыми дворами и приветливыми
с виду тавернами, где всяким простакам подают отдающее смолой вино,
зачастую приправленное опиумом. Внимание Фафхрда явно отвлек большой и
яркий караван, отправляющийся домой, в Восточные Земли. Единственным
украшением окружавших Северянина жалких домов были бесчисленные
изображения илтхмарского крысоподобного божества.
И двумя кварталами спустя начались неприятности в виде семи
исшрамленных, рябых головорезов в черных сапогах, узких черных штанах и
куртках, черных плащах с отброшенными назад капюшонами и в черных же
облегающих шапочках. Еще миг назад улица казалась пустынной, а тут Фафхрд
обнаружил, что все семеро обступили его, угрожая мерзкими зазубренными
мечами и прочим оружием и требуя, чтобы он спешился.
Один из головорезов схватил кобылицу под уздцы у самого мундштука.
Это была явная ошибка. Лошадь мгновенно встала на дыбы и с точностью
заправского дуэлянта угодила ему подкованным копытом прямо по черепу.
Фафхрд, выхватив Серый Прутик, косым ударом полоснул по глотке ближайшего
к нему черного разбойника. Опустившись на передние копыта, кобыла
взбрыкнула задними и превратила в кашу внутренности какого-то не слишком
благородного типа, который уже нацелил свой дротик Фафхрду в спину. После
этого всадник с лошадью припустили таким аллюром, что южную границу города
они пролетели мимо стражи илтхмарского барона прежде, чем эти чуть более
приличного вида разбойники в железных кирасах успели их остановить.
Проскакав с пол-лиги, Фафхрд обернулся. Пока погони видно не было, но
это ничего не значило. Северянин прекрасно знал илтхмарских головорезов.
Эти люди так просто от задуманного не отступались. Воспламененные жаждой
мести и добычи, четверо разбойников в черном очень скоро пустятся по его
следу. И на сей раз у них будут с собой луки или по крайней мере дротики в
достаточном количестве, и прибегнут они к ним, оставаясь на почтительном
расстоянии. Фафхрд принялся обшаривать взглядом поднимавшийся перед ним
склон в поисках извилистой, почти неразличимой тропки, которая вела к
подземному жилищу Нингобля.
На заседании Чрезвычайного Совета Глипкерио Кистомерсес сидел как на
иголках. В этот Совет входили все члены Внутреннего и Военного Советов
плюс еще несколько знатных персон, включая и Хисвина, который пока молчал,
настороженно зыркая по сторонам своими черными глазками. Но остальные, для
пущего красноречия взмахивая крыльями тог, только и делали, что говорили,
говорили, говорили - и все о крысах, крысах, крысах!
Орясина-сюзерен, который сидя не казался высоким, поскольку имел
непропорционально длинные ноги, уже давно прятал руки под столом, чтобы
никто не видел, как сплетаются и расплетаются его пальцы, словно нервные
белые змеи, однако, по-видимому, из-за этого лицо его начало подергиваться
в тике, и венок из нарциссов каждый тринадцатый вздох слетал ему на глаза
- Глипкерио специально сосчитал и нашел эту цифру явно зловещей.
Кроме того, пообедать ему удалось лишь наспех и - что еще хуже - с
самого завтрака у него на глазах не отстегали кнутом и даже не отхлестали
по щекам ни одного пажа или служанку, и поэтому нервы сюзерена, гораздо
более тонкие, чем у обычных людей, благодаря его высокому происхождению и
длине конечностей, находились просто в плачевном состоянии. Он вспомнил,
что еще вчера послал одну жеманную служаночку к Саманде, чтобы та ее
наказала, однако его властная экономка до сих пор не сообщила о времени
экзекуции. Глипкерио прекрасно знал о пытке отсрочкой наказания, но в
данном случае она превратилась в пытку отсрочкой наслаждения - для него.
"Этой мерзкой толстухе явно не хватает воображения! Почему, ну почему, -
думал Глипкерио, - он способен успокоиться, только когда наблюдает за
бичеванием? Как несправедлива к нему судьба!"
Какой-то идиот в черной тоге начал перечислять девять доводов за то,
чтобы нанять всех жрецов илтхмарского крысоподобного божества, дабы те
прибыли в Ланкмар и прочитали умилостивительные молитвы. Беспокойство и
нетерпение Глипкерио дошли до такой степени, что его уже начали раздражать
цветистые комплименты в его адрес, которыми каждый оратор предварял свое
выступление, а когда говоривший умолкал дольше, чем на миг, чтобы
перевести дух либо для пущей убедительности, сюзерен быстро произносил
наугад "да" или "нет" в надежде, что это ускорит дело, однако получалось
как раз наоборот. Среди тех, кто еще не выступал, находился и Олегний
Мингологубец, по праву считавшийся самым утомительным, многословным и
самовлюбленным из всех членов Совета.
К сюзерену неслышно приблизился паж и встал на колени, почтительно
протягивая грязный кусочек пергамента, сложенный вдвое и запечатанный
свечным салом. Мельком глянув на большой, с толстыми завитушками отпечаток
большого пальца на сале, который принадлежал явно Саманде, Глипкерио
схватил пергамент, распечатал его и пробежал взглядом черные каракули.
"Она будет высечена раскаленной добела проволокой ровно в три. Не
вздумай опоздать, сюзеренчик, ждать тебя я не стану".
Глипкерио вскочил; теперь его заботило лишь одно: как бы не опоздать
на экзекуцию, ведь два часа пробило уже давно.
Размахивая сложенной запиской - а может, это так сильно дергалась его
рука, - Глипкерио выпалил одним духом, с вызовом оглядывая Совет:
- Важные новости о моем секретном оружии! Я должен немедленно
уединиться с пославшим эту записку!
Не дожидаясь ответа и дернув напоследок щекой так, что венок из
нарциссов слетел ему на нос, ланкмарский сюзерен бросился вон из залы
Совета через арку из пурпурного дерева с серебряным орнаментом.
Не разжимая тонких губ, Хисвин коротко поклонился Совету и,
соскользнув с кресла, поспешил вслед за Глипкерио, да так быстро, что
создавалось впечатление, будто под черной тогой у него не ноги, а колеса.
Догнав сюзерена в коридоре, Хисвин крепко схватил его за локоть,
находившийся где-то на уровне его собственной головы, накрытой черной
шапочкой, убедился, что их никто не подслушивает, и тихо, но значительно
проговорил:
- Возрадуйся, о могучий ум, мозг всего Ланкмара! Медлительная планета
наконец-таки заняла нужное место, встретилась с остальным звездным флотом,
и сегодня же вечером я произнесу заклинание, которое избавит твой город от
крыс!
- Что такое? Ах да, очень хорошо, - отозвался Глипкерио, пытаясь
освободиться от крепкой хватки Хисвина и одновременно поправляя желтый
венок, дабы тот занял достойную позицию на его узком черепе в белокурых
кудряшках. - Но сейчас я должен спешить к...
- С поркой она может подождать, - с неприкрытым презрением прошипел
Хисвин. - Я говорю, что сегодня вечером, ровно в двенадцать, я произнесу
заклинание, которое избавит Ланкмар от крыс и спасет твой трон, а ты
обязательно потеряешь его еще до рассвета, если этой ночью мы не
расправимся с мерзкими грызунами.
- Но в том-то и дело, что она не станет ждать! - в невероятном
возбуждении воскликнул Глипкерио. - Уже двенадцать, ты сказал? Но этого не
может быть! Еще не пробило даже три - ведь правда?
- О мудрейший и терпеливейший повелитель времени и вод пространства,
- привстав на цыпочки, подобострастно забормотал Хисвин, после чего впился
ногтями в руку сюзерена и медленно, с нажимом на каждом слове, проговорил:
- Я сказал в двенадцать ночи. Мои демонические лазутчики уверяют, что
сегодня вечером крысы утихнут, дабы убаюкать бдительность горожан, а в
полночь перейдут в решающее наступление. Чтобы они все находились на
улицах, когда я произнесу с самого высокого минарета этого дворца свое
губительное заклинание, ты должен за час до этого отправить всех солдат и
стражей порядка в южные казармы. Скажи главнокомандующему Олегнию, что для
укрепления боевого духа он должен выступить перед ними с обращением, - на
это старый дурак непременно клюнет... Ты... ты понимаешь меня... о
повелитель?
- Да понимаю, понимаю! - нетерпеливо воскликнул Глипкерио, морщась от
боли, которую причинял ему Хисвин; покамест сюзерен не сердился, а думал
лишь о том, как бы поскорей избавиться от собеседника. - Сегодня в
одиннадцать вечера... убрать с улиц всех солдат и стражу... речь
Олегния... А теперь, прошу тебя, Хисвин, мне надо спешить, чтобы не
опоздать...
- ...на бичевание служанки, - бесстрастно закончил фразу Хисвин. - За
четверть часа до полуночи ты должен ждать меня в Голубых палатах, откуда я
взберусь на Голубой минарет, чтобы произнести заклинание. Ты должен быть
там лично вместе со всеми своими пажами, которые понесут в народ
утешительные вести. Проследи, чтобы у них были жезлы - символы их
полномочий. Для твоего спокойствия я приведу свою дочь со служанкой, а
также своих рабов-минголов - на случай, если не хватит пажей. Так что
приготовь жезлы и для них. И кроме того...
- Ну разумеется, дорогой Хисвин, - отчаянно заблекотал Глипкерио. - Я
очень благодарен... Фрикс и Хисвет - это чудесно... Я все помню... за
четверть часа до полуночи... Голубые палаты... пажи, жезлы... жезлы для
минголов. А теперь мне надо спешить...
- И кроме того, - неумолимо продолжал Хисвин, сжимая пальцы, словно
челюсти капкана, - берегись Серого Мышелова! Скажи страже, чтоб смотрела в
оба! А теперь... приятного тебе бичевания, - как бы мимоходом добавил он,
выпуская руку Глипкерио из своих цепких пальцев с острыми ногтями.
Потирая оставленные ими вмятины и еще не сообразив, что его
отпустили, Глипкерио продолжал бормотать:
- Ах да, Мышелов - это скверно! Но все остальное... прекрасно! Очень
благодарен тебе, Хисвин! А теперь я должен спешить... - И Глипкерио
бросился прочь, делая неимоверно длинные шаги.
- ...чтобы полюбоваться на служанку, - не удержался Хисвин.
Последние слова словно бы вонзились Глипкерио между лопаток: он
остановился и задорно проговорил:
- Чтобы заняться делом неизмеримой важности! У меня есть свое
секретное оружие; ты, старик, да и другие волшебники не имеют к нему
отношения!
С этими словами он бросился по коридору, чуть ли не разрывая тогу
своими длиннющими ногами.
Сложив рупором костлявые ладони и приставив их к морщинистым губам,
Хисвин сладеньким голосом прокричал ему вдогонку:
- Надеюсь, это твое дело усладит тебе зрение очаровательными
конвульсиями, а слух утешит воплями, о мой отважный сюзерен!
У обрамленных опаловой плиткой ворот во дворец Серый Мышелов
предъявил стражникам свой перстень гонца. Теперь он не очень-то надеялся,
что пропуск сработает. У Хисвина было двое суток, чтобы настроить против
него скудоумного Глина. И верно: за предъявлением пропуска последовали
косые взгляды и ожидание, достаточно долгое для того, чтобы Мышелов сумел
в полной мере прочувствовать свое похмелье и поклясться, что никогда не
будет столько пить и тем более смешивать. Кроме того, он успел изумиться
собственной глупости, а также везению, благодаря которому ему удалось,
несмотря на хмель, в целости и сохранности вернуться по темным и
наводненным грызунами улицам к Джоху и не напороться при этом на еще одну
крысиную засаду. Что ж, по крайней мере он нашел в доме черную бутылочку
Шильбы, устоял перед искушением выпить ее содержимое в пьяном виде и,
кроме того, получил столь ободряющую и волнующую записку от Хисвет.
Покончив здесь с делами, он тут же бросится к ее дому и...
Стражник откуда-то вернулся и с кислым видом кивнул. Мышелов прошел
внутрь.
От ехидного третьего дворецкого, который был его старым приятелем по
обмену сплетнями, Мышелов узнал, что ланкмарский сюзерен находится на
заседании Чрезвычайного Совета, в который теперь входил и Хисвин. С
надеждой сжимая в кармане черную бутылочку, Мышелов подавил в себе мощный
порыв продемонстрировать действие Шильбиного волшебства перед сановниками
Ланкмара и в присутствии своего главного конкурента по части магии. В
конце концов, чтобы зелье сработало, ему нужно собрать крыс в одном месте
и остаться один на один с Глипкерио. Поэтому Мышелов углубился в лабиринт
нижних дворцовых коридоров, намереваясь при случае провести часок за
подслушиванием или просто с кем-нибудь поболтать.
Как случалось всегда, когда ему надо было убить время, Мышелов вскоре
обнаружил, что движется в сторону кухни. Он терпеть не мог Саманду, но
иногда из лукавства немного увивался вокруг нее, поскольку знал, что во
дворце она личность могущественная, и к тому же питал слабость к ее
фаршированным грибам и глинтвейнам.
Выложенные гладкой и безукоризненно чистой плиткой коридоры, по
которым он шел, были безлюдны. Стоял час затишья, когда обеденная посуда
уже вымыта, подготовка к ужину еще не началась и все усталые слуги при
первой же возможности стараются рухнуть на тюфяк или просто на пол. К тому
же боязнь крыс как-то не располагала к прогулкам по дворцу. В какой-то
момент Мышелову показалось, что он слышит за спиной тихие шаги, однако
когда он обернулся, шаги тут же стихли, а вокруг никого не было. К тому
времени, как он начал ощущать запахи пищи, очага, горшков, мыла и грязной
воды, тишина вокруг приобрела даже несколько зловещий оттенок. Затем
где-то прозвучали три громких и печальных удара колокола, и впереди
раздался хриплый рев Саманды: "Убирайтесь отсюда!" Мышелов невольно
попятился. Шагах в двадцати от него заколыхалась кожаная штора, и в
коридор выскочили три кухонных мальчишки и служанка, беззвучно ступая
босыми ногами по плиткам пола. В тусклом свете, сочившемся из маленького
оконца под потолком, они показались Мышелову ожившими восковыми фигурами,
которые прошмыгнули мимо и, казалось, его даже не заметили. А может, это
была вбитая кнутом команда "Смотреть только перед собой!".
Так же бесшумно, как и они - а от них после утреннего бритья не мог
исходить даже звук упавшего волоса, - Мышелов бросился вперед и припал
глазом к дырочке в кожаной шторе.
Занавески на других дверях, ведших в кухню, - даже на той, что
выходила на галерею, - были задернуты. В просторном помещении находились
двое. Жирная Саманда, потея под башней из утыканных булавками черных
волос, в своем черном шерстяном платье, раскаляла в жарко пылающем очаге
семь проволочных бичей с длинными ручками. Вот она чуть потянула бичи на
себя. Проволока уже дошла до красного каления. Экономка сунула бичи назад.
Она улыбнулась, с ее редких черных усов в капельках пота просыпался
соленый дождь, а заплывшие глазки сверлили Риту, которая стояла почти
посередине комнаты, держа руки по швам и высоко подняв подбородок, боком к
огню. На служанке был лишь черный кожаный воротник. На спине еще можно
было различить звездообразный узор, оставшийся от последнего бичевания.
- Стой ровнее, милочка, - низким коровьим голосом промычала Саманда.
- Или лучше привязать тебя за руки к балке, а за ноги к кольцу в крышке
погреба?
В нос Мышелову еще сильнее ударил запах грязной воды, не вылитой
после мытья пола. Он скосил глаза и увидел на полу большое деревянное
ведро с пенистой мыльной водой, из которой торчала громадная мокрая
швабра.
Саманда снова проверила бичи. Они были уже ярко-красные.
- Ну, куколка, держись, - сказала она.
Скользнув за штору и схватив швабру за толстую растрескавшуюся ручку,
Мышелов бросился к Саманде, держа мокрую и всклокоченную, как голова
Медузы, швабру на уровне своего лица, чтобы экономка не смогла узнать
своего обидчика. Под тихое шипение раскаленных бичей, на которые попало
несколько капель воды, Мышелов изо всех сил ткнул шваброй, которая издала
при этом чавкающий звук, прямо в физиономию Саманде. Та отлетела назад и,
задев ногой валявшуюся длинную вилку для жарки, рухнула на свою жирную
спину.
Предоставив швабре аккуратно покоиться на груди у экономки, Мышелов
круто обернулся, мимоходом заметив чей-то водянистый желтоватый глаз в
прорези ближайшей занавески и последние красноватые отблески на
проволочных бичах, лежавших между очагом и Ритой, которая стояла не
размыкая глаз и напряженно ждала первого удара раскаленной докрасна
проволоки.
Мышелов схватил девушку за руку у самой подмышки, та заверещала от
изумления и немного обмякла, но он, не обращая на это внимания, поволок ее
к двери, через которую вошел, однако тут же остановился, услышав за
кожаной занавеской топот множества сапог. Недолго думая, Мышелов толкнул
девушку в сторону двух других занавешенных дверей, где в прорезях штор не
было видно ничьих глаз. Оттуда тоже раздался топот. Не выпуская руки Риты,
Мышелов бросился на середину кухни.
Саманда, все еще лежа на спине, отбросила швабру в сторону и теперь
яростно терла пухлыми пальцами глаза, подвывая от злости и боли, которую
причиняла попавшая в них мыльная вода.
Водянистых желтоватых глаз уже было два: в кухню ввалился Глипкерио,
хлопая полами черной тоги и поправляя сбившийся набекрень венок из
нарциссов; его сопровождали два стражника с воронеными пиками наперевес,
за ними виднелись и другие. Из остальных дверей тоже посыпались
вооруженные пиками солдаты, несколько появилось даже на галерее.
Грозя Мышелову длинным белым пальцем, Глипкерио прошипел:
- Вероломный Серый Мышелов! Хисвин говорил, что ты строишь против
меня козни, - так оно и оказалось!
Внезапно Мышелов присел на корточки и что было мочи потянул обеими
руками за вделанное в пол большое кольцо. Толстая деревянная крышка люка,
выложенная плиткой, повернулась на петлях. "Вниз!" - скомандовал Мышелов,
и Рита с похвальным хладнокровием и проворством нырнула в зияющую дыру.
Юркнув за ней следом, Мышелов отпустил крышку. Она захлопнулась очень
вовремя и защемила наконечники двух направленных в него пик, а сами пики,
по всей видимости, вырвались из рук своих обладателей. "Сужающиеся к концу
наконечники должны недурно заклинить крышку", - подумал Мышелов.
Вокруг стояла непроглядная тьма, но, когда люк еще был открыт,
Мышелов успел разглядеть несколько каменных ступеней, внизу - пол из
плитняка и стену в потеках селитры. Опять схватив Риту за предплечье, он
помог ей спуститься по лестнице и по неровному полу подвел к невидимой
теперь стене. Отпустив руку девушки, он нашарил в кошеле кремень, кресало,
трутницу и короткую свечу с толстым фитилем.
Сверху донесся приглушенный треск. По-видимому, это сломалось древко
пики, когда один из стражников попытался вытащить ее из щели. Затем
послышалась команда "Поднимай!", и Мышелов ухмыльнулся в темноте,
представив, как теперь стальные наконечники пик еще сильнее расклинят
крышку.
В воздухе засверкали искорки, трут в трутнице занялся, и вскоре на
кончике свечи уже дрожало маленькое золотое пламя с сапфировой
сердцевиной. Захлопнув трутницу, Мышелов поднял свечу над головой.
Внезапно она разгорелась ярким пламенем. И в следующий миг Рита обхватила
Мышелова за шею и в невыразимом ужасе хрипло задышала ему в ухо.
Примерно в длине копья, прижимая их к древней стене, кое-где покрытой
бледными кристалликами селитры, молчаливым полукругом сидели крысы -
сотни, нет, тысячи длиннохвостых черных грызунов, а из множества нор,
которые были прогрызены у пола в стенах длинного подвала, заваленного
кое-где бочонками и мешками из-под зерна, непрерывным потоком текло
пополнение.
Внезапно Мышелов ухмыльнулся, сунул трутницу, кресало и кремень
обратно в кошель и принялся снова шарить в нем рукой в поисках чего-то
еще.
Роясь в кошеле, он заметил совсем рядом с ними новую нору, но не
прогрызенную, а скорее всего пробитую киркой, судя по крошкам застывшего
раствора и кусочкам камня, валявшимся перед ней. Крысы оттуда не
появлялись, но Мышелов тем не менее настороженно поглядывал на зияющую
дыру.
Наконец он нашел бутылочку Шильбы, сорвал с нее обвязку и вытащил
хрустальную пробку.
На кухне тупоголовые балбесы начали колотить чем-то в крышку люка -
еще одна бесплодная попытка!
А крысы все лезли из нор, угрожая превратить в бугристый черный ковер
весь пол подвала за исключением крошечной площадки, на которой стоял
Мышелов и прильнувшая к нему Рита.
Ухмылка Мышелова сделалась еще шире. Поднеся бутылочку к губам, он
отпил немножко для пробы, задумчиво покатал жидкость на языке, затем
запрокинул сосуд и вылил его чуть горьковатое содержимое прямо в глотку.
Рита разомкнула руки и с легким упреком сказала:
- Я бы тоже выпила немного вина.
Мышелов с радостным видом поднял брови и объяснил:
- Это не вино. Магия.
Если бы брови девушки не были выбриты, она тоже вздернула бы их от
удивления. Мышелов подмигнул ей, отшвырнул бутылочку и стал доверчиво
ждать, когда у него проявятся противокрысиные силы - какими бы они ни
были.
Сверху послышался металлический скрежет и медленный треск прочного
дерева. Теперь они действуют правильно, пустили в ход ломы. По всей
вероятности, люк будет открыт вовремя, и Глипкерио увидит, как Мышелов
победит крысиную армию. Все идет просто превосходно.
Черное море до сих пор молчавших крыс заволновалось, послышался
сердитый писк и клацанье маленьких зубов. Тем лучше - на фоне подобной
воинственности их поражение будет более убедительным.
Мышелов между делом обратил внимание на то, что стоит посреди
большого пятна розоватой жидкой грязи, окаймленного чем-то серым, которого
он прежде из-за спешки и возбуждения не заметил. Раньше он такой плесени в
подвалах не встречал.
У него было ощущение, что глазные яблоки начинают набухать и саднить;
внезапно Мышелов почувствовал в себе божественное могущество. Он поднял
взгляд на Риту, намереваясь предупредить ее, чтобы она не пугалась, если с
ним произойдет что-то неожиданное - скажем, все его тело начнет светиться
золотом или из глаз ударят два алых луча, от которых все крысы скукожатся
либо раскалятся и лопнут.
И тут его пронизала мысль: "Он _п_о_д_н_я_л_ взгляд? Это на Риту-то?"
Розоватое пятно превратилось в большую лужу, чавкающую у него под
ногами.
Сверху опять послышался треск, и на крыс брызнул поток света из
кухни.
Онемев от ужаса, Мышелов вытаращил глаза. Каждая крыса была величиной
с кошку! Нет, даже с черного волка! Да что там с волка - с мохнатого
черного человека, вставшего на четвереньки! Мышелов судорожно вцепился в
Риту... и обнаружил, что тщетно пытается обхватить руками гладкую белую
лодыжку толщиной с церковную колонну. Он задрал голову и увидел двумя
этажами выше удивленное и испуганное лицо девушки. Ему припомнились
беззаботные и чертовски неопределенные слова Шильбы: "Это даст тебе точку
опоры, чтобы справиться с ситуацией". Да уж, удружил, нечего сказать!
Лужа грязи с серой каемкой стала еще шире и уже доходила ему до
лодыжек.
Мышелов прижался к Ритиной ноге в слабой и не слишком благородной
надежде, что раз его одежда и оружие уменьшились вместе с ним, то от его
прикосновения девушка тоже сократится в размерах. Тогда у него хоть будет
попутчица. К чести Мышелова надо сказать, что ему не пришло в голову
крикнуть: "Подними меня с пола!"
Но с Ритой ничего не произошло, и только из ее рта величиной с
громадный щит с красной окантовкой, прогремел низкий голос:
- Что ты делаешь? Мне страшно! Приступай же скорее к своей магии!
Мышелов отскочил от живой колонны, разбрызгав мерзкую розоватую жижу
и чуть в ней не поскользнувшись, и выхватил Скальпель. Теперь меч был чуть
длиннее парусной иглы. Свеча же, которую он все еще держал в левой руке,
годилась разве что для комнаты в кукольном домике.
Тут послышался громкий топот множества лап, клацанье когтей о камень,
в уши Мышелову ударил воинственный писк, и громадные черные крысы ринулись
на него с трех сторон, вздымая облака серой пыли на краях лужи и
разбрызгивая и волнуя розоватую грязь.
Остолбеневшая Рита в ужасе наблюдала, как ее непонятным образом
уменьшившийся спаситель круто повернулся, перепрыгнул через камешек,
приземлился в пятнышко розоватой жижи и, размахивая перед собой крошечным
мечом и прикрывая свечу полой плаща, бросился, нагнув голову, в ближайшую
нору и скрылся из вида. Крысы бросились за ним вслед, задевая ноги девушки
и огрызаясь друг на друга в стремлении побыстрее добраться до норы.
Большая же часть крыс поспешно разбежалась по другим дырам. Впрочем, одна
задержалась на миг и тяпнула девушку за икру.
Нервы у Риты не выдержали. Разбрызгивая розоватую грязь и серую пыль,
она с воплем бросилась вперед, распугивая оставшихся крыс, взлетела вверх
по ступеням, растолкала изумленных стражников и, оказавшись в кухне, с
судорожными рыданиями осела на пол. Саманда немедленно пристегнула цепь к
ее кожаному вороту.
Прикрывая согнутыми руками голову от неожиданных столкновений с
нависающими с потолка каменными выступами, а лицо - от соприкосновения с
паутиной, а также чьими-то призрачными пальцами и перепончатыми крыльями,
Фафхрд наконец увидел над головой круглое отверстие с зазубренными краями,
из которого лился зеленоватый свет. Вскоре он выбрался из черного туннеля
в большую пещеру с несколькими входами, освещаемую неверным зеленым светом
разложенного посредине костра, который поддерживали, подкидывая в него
тонкие кроваво-красные поленья, два тощих и востроглазых юных оборванца,
очень смахивавших на уличных попрошаек из Ланкмара, Илтхмара или любого
другого столь же нездорового города. Под левым глазом у одного из них
красовался здоровенный фингал. Напротив них у костра на широком низком
камне примостилась неприлично толстая фигура в таком просторном плаще с
клобуком, что ни ее лица, ни рук не было видно вовсе. Фигура рылась в
большой куче клочков пергамента и черепков и время от времени, выловив
какой-нибудь из них сквозь ткань длинных, болтающихся рукавов, принималась
близоруко рассматривать, чуть ли не засовывая его к себе в клобук.
- Приветствую тебя, мой нежный сын, - обратилась фигура к Фафхрду
сладкозвучным и вибрирующим голосом флейты. - Какой счастливый случай
привел тебя сюда?
- Уж тебе ли этого не знать! - хрипло отозвался Фафхрд и, подойдя к
пляшущим языкам зеленого пламени, уставился в черный овал, обрамленный
клобуком. - Как мне спасти Мышелова? Что случилось с Ланкмаром? И - во имя
всех богов, смерти и разрушения! - почему так важен оловянный свисток?
- Ты изъясняешься загадками, мой нежный сын, - мирно прозвучал
певучий голосок, в то время как его обладатель продолжал копаться в куче
мусора. - Какой оловянный свисток? В какую беду попал Мышелов? Вот
безрассудный юнец! И что там с Ланкмаром?
Фафхрд разразился потоком цветистой брани, от которой мелодично
зазвенел лес сталактитов у него над головой. Потом выхватил из кошеля
черный клочок с запиской Шильбы и дрожащей от ярости рукой протянул его в
сторону костра.
- Послушай-ка, незнайка, я бросил хорошенькую девушку, чтобы ответить
на это, а теперь...
Но фигура в клобуке как-то по-особому засвиристела, и по этому
сигналу черная летучая мышь, о которой Фафхрд совершенно забыл, снялась с
плеча его собеседника, выхватила острыми зубами у него из пальцев черную
записку и, пролетев над зеленым пламенем, села толстяку на скрытую рукавом
руку, или на щупальце, или на что там у него было. С помощью этого чего-то
толстяк поднес летучую мышь к отверстию клобука, и та, послушно впорхнув
внутрь, скрылась в угольной черноте.
Затем последовал неразборчивый пискливый диалог, приглушенный к тому
же клобуком; Фафхрд ждал его окончания, уперев кулаки в бока и кипя от
злости. Тощие мальчишки ухмыльнулись с хитрым видом и принялись нахально
перешептываться, не сводя с Северянина блестящих глаз. Наконец послышался
голосок-флейта:
- Вот теперь мне все совершенно ясно, о мой многотерпеливый сын. Наши
отношения с Шильбой Безглазоликим в последнее время складывались не
наилучшим образом - кое-какие чародейские разногласия, - а вот теперь он
вроде хочет помириться. Словом, Шильба начал со мной заигрывать. Ну и ну!
- Очень интересно, - проворчал Фафхрд. - Имей в виду: я должен
действовать быстро. Когда я подъезжал к твоей пещере. Зыбучие Земли как
раз выступили из воды. Моя резвая, но измученная лошадь щиплет у входа
твою вонючую траву. Мне нужно убраться отсюда не позже чем через полчаса,
если я хочу пересечь Зыбучие Земли, прежде чем они снова погрузятся в
море. Скажи же наконец, что мне делать с Мышеловом, Ланкмаром и оловянным
свистком?
- Но я об этом не имею ни малейшего понятия, мой нежный сын, -
прозвучал простодушный ответ. - Мне совершенно ясны лишь мотивы, которыми
руководствовался Шильба. Нет, только подумать, что он... Погоди, Фафхрд,
не нужно снова сотрясать сталактиты. Я, конечно, постарался заколдовать их
получше, чтобы они не упали, но на свете нет такого заклятия, сквозь
которое не мог бы порой пробиться какой-нибудь здоровила. Главное, не
бойся, вот что я тебе скажу. Но прежде мне нужно включить свое
ясновидение. Ну-ка, ребятки, насыпьте мне немного золотой пыли - только
бережно, она в десять раз дороже нетолченых алмазов.
Мальчишки нырнули в стоявший неподалеку большой мешок и бросили в
зеленое пламя по пригоршне сверкающей пыли. Языки огня мгновенно
потемнели, но при этом взвились к потолку, причем без каких бы то ни было
признаков копоти. В пещере стало почти темно, и Фафхрд, глядя на пламя,
начал вроде бы различать мимолетные и переменчивые тени каких-то
спиралевидных башен, уродливых деревьев, высоких сгорбленных людей,
приземистых животных, прекрасных, но тающих восковых женщин и всякое тому
подобное, однако к его вопросам все это не имело ни малейшего отношения.
Но тут из клобука упитанного чародея вылезли два небольших
зеленоватых предмета овальной формы с вертикальной черной полоской
посередине, словно были сделаны из кошачьего глаза. Отодвинувшись на
пол-ярда от клобука, они повернулись в сторону потемневшего костра и
замерли. За ними тут же последовали еще два, которые разошлись в разные
стороны и продвинулись немного дальше. Еще один, сделав плавную дугу,
остановился прямо над костром, явно рискуя подпалиться. И наконец два
последних каким-то невероятным образом обогнули костер и, повернувшись к
нему, замерли с двух сторон от Фафхрда.
- Всегда не вредно рассмотреть проблему со всех сторон, - мудро
пропел голос.
Внутренне сжавшись, Фафхрд с трудом подавил дрожь. Он всегда приходил
в замешательство, наблюдая, как Шильба выдвигает свои глаза на способных
бесконечно удлиняться глазоножках. Особенно в случаях, когда за миг до
этого он прикидывался стеснительным, словно девица в халате, и ни за что
не хотел их показывать.
Поэтому прошло довольно много времени, прежде чем Фафхрд начал
нетерпеливо пощелкивать пальцами - сперва чуть слышно, потом все громче и
громче. На пламя он уже не смотрел. Все равно там не было видно ничего,
кроме дразнящих, колеблющихся теней.
Наконец зеленые глаза вплыли назад в клобук, словно возвращающиеся в
гавань таинственные корабли. Пламя снова сделалось ярко-зеленым, и
Нингобль проговорил:
- Мой нежный сын, теперь я понимаю, чем ты озадачен, и попробую тебе
помочь. Видел-то я много чего, но всего объяснить не смогу. Возьмем Серого
Мышелова. Он находится ровно на двадцать пять футов глубже самого
глубокого подвала во дворце Глипкерио Кистомерсеса. Он не похоронен там и
даже не мертв, хотя двадцать четыре двадцать пятых его тела мертвы. Но при
этом он жив.
- Как это? - разведя руками, вытаращил глаза Фафхрд.
- Понятия не имею. Он окружен врагами, но рядом с ним находятся два
друга определенного сорта. Теперь о Ланкмаре, тут все более понятно. Он
подвергся нашествию, в его стенах повсюду зияют бреши, на улицах идут
сражения с жестокими захватчиками, число которых превышает количество
жителей в... - силы небесные? - раз в пятьдесят, да и снабжены они самым
современным оружием. Но ты можешь спасти город, можешь решить исход битвы
- это я вижу очень отчетливо, - если только поспешишь к храму истинных
богов Ланкмара, взберешься на его звонницу и ударишь в колокола, молчавшие
бессчетное число столетий. Скорее всего, для того, чтобы поднять богов. Но
это лишь мое предположение.
- Уж больно не хочется иметь дело с этой пыльной шайкой, -
пожаловался Фафхрд. - Насколько мне известно, они больше похожи на ожившие
мумии, нежели на настоящих богов, - иссохшие нелюбезные типы, присыпанные,
словно песком, всякими ядовитыми старческими бзиками.
Нингобль пожал под плащом крутыми плечами:
- Мне казалось, что ты смельчак и любишь выказывать отчаянную
храбрость.
Язвительно чертыхнувшись, Фафхрд осведомился:
- Но если даже я раскачаю эти ржавые колокола, то каким образом
Ланкмар сможет продержаться до моего появления - ведь его стены проломаны,
а врагов в пятьдесят раз больше, чем горожан?
- Этого я не могу тебе сказать, - уверенно отозвался Нингобль.
- А как я доберусь до храма, если на улицах идут бои?
Нингобль снова пожал плечами:
- Но ты же герой, тебе лучше знать.
- Ну а что с оловянным свистком? - раздраженно поинтересовался
Северянин.
- Понимаешь ли, насчет свистка я ничего не увидел. Ты уж извини. Он у
тебя с собой? Можно взглянуть?
Фафхрд с ворчанием извлек из тощего кошеля свисток и, обойдя костер,
продемонстрировал его колдуну.
- Ты пробовал в него дунуть? - спросил Нингобль.
- Нет, - удивленно отозвался Северянин и поднес свисток к губам.
- Не вздумай! - взвизгнул Нингобль. - Ни в коем случае! Никогда не
свисти в незнакомый свисток. Он может накликать на тебя кое-что похуже
свирепых мастиффов или даже стражи. Ну-ка, дай сюда.
Выхватив у Фафхрда вещицу своим вновь как бы ожившим рукавом,
волшебник поднес ее к клобуку, покрутил так и сяк, после чего выпустил
четыре змеевидных глаза и принялся рассматривать свисток чуть ли не
вплотную.
Наконец он спрятал глаза, вздохнул и проговорил:
- Ну, даже не знаю, что и сказать. На нем, правда, есть надпись из
тринадцати значков - прочесть я ее не могу, вижу только, что их
тринадцать. И если сопоставить это с изображением какого-то лежащего
животного из породы кошачьих на другой стороне... Словом, я полагаю, что
этим свистком можно вызвать боевых котов. Но имей в виду, это всего лишь
умозаключение, основанное на нескольких посылках, в которых я не уверен.
- Что это за боевые коты? - удивился Фафхрд.
Нингобль поежился под своим просторным одеянием.
- Этого я точно не знаю. Но если сложить вместе многочисленные слухи
и предания, а к ним добавить наскальные изображения, встречающиеся на
севере стылых Пустошей и к югу от Квармалла, то можно сделать
соблазнительный вывод: это военная аристократия всех кошачьих племен,
кровожадная Чертова Дюжина неистовых берсерков. Могу предположить -
конечно условно, имей в виду, - что когда их позовут, быть может, этим
свистком, они явятся и без промедления начнут убивать тех людей или
животных, которые, по их мнению, угрожают роду кошачьих. Поэтому я
посоветовал бы тебе воспользоваться этим свистком только в присутствии
врагов кошачьего племени, которым они отдадут предпочтение перед тобой -
ведь, насколько мне известно, ты за свою жизнь умертвил несколько тигров и
леопардов. На, держи.
Фафхрд поймал брошенный свисток, сунул его в кошель и осведомился:
- Но, клянусь обледенелым черепом бога, откуда мне знать, когда я
должен в него свистнуть? Каким образом Мышелов может быть живым на две
пятидесятых, если он находится на восемь ярдов под землей? Что это за орда
врагов, которая нахлынула на Ланкмар, когда перед этим не было ни слухов,
ни сообщений об их приближении? Какой такой флот может перевезти...
- Хватит вопросов! - взвизгнул Нингобль. - Твои полчаса истекли. Если
ты хочешь успеть на Зыбучие Земли и спасти город, немедленно скачи в
Ланкмар. И ни слова больше.
Фафхрд побушевал еще немного, но Нингобль упрямо молчал, поэтому
Северянин хорошенько обложил его напоследок, отчего с потолка сверзился
небольшой сталактит и чуть не вышиб ему мозги, и ушел, не обращая внимания
на возмутительные ухмылки мальчишек.
Выбравшись из пещеры, он вскочил на мингольскую кобылу и поскакал в
облаке вздымаемой копытами пыли по залитому солнцем осыпающемуся склону в
сторону Зыбучих Земель - каменистого коричневого перешейка в милю шириной,
кое-где в пятнах соли и лужах морской воды. К югу от перешейка сверкала
голубая гладь Восточного моря, к северу - бушевали серые волны Внутреннего
моря и блестели приземистые башни Илтхмара. Там же, на севере, Фафхрд
заметил четыре пыльных облачка, движущихся по илтхмарской дороге, по
которой недавно проезжал он сам. Как он и предполагал, это почти наверняка
были четыре разбойника в черном, которые пустились за ним в погоню, чтобы
отомстить за трех убитых или, по меньшей мере, сильно покалеченных
товарищей. Прищурившись, Фафхрд пустил кобылу резвым галопом.
11
Преодолевая напор студеного и влажного сквозняка, Мышелов торопливо
шел по просторному низкому помещению, потолок которого, словно в шахте,
был подперт крепями из поставленных на попа кирпичей, а также сломанными
рукоятками пик и швабр: освещалось помещение посаженными в клетки
огненными жуками и светляками, кое-где плевались искрами факелы - их
держали в руках крысы-пажи в куртках и коротких клетчатых штанах,
сопровождавшие каких-то явно важных персон в масках. Несколько увешанных
драгоценностями и чудовищно толстых крыс, тоже в масках, развалились в
паланкинах, которые несли приземистые и мускулистые, почти обнаженные
крысы-слуги. Хромая пожилая крыса с двумя немного дергающимися мешками в
лапах вытаскивала из клеток утомленных и потускневших светляков и заменяла
их свежими. Мышелов двигался на цыпочках, согнув колени, наклонившись
вперед и подняв подбородок кверху. Ноги от этого страшно ломило, но зато
он считал, что удачно имитирует походку крысы, идущей на задних лапах.
Голову его защищала цилиндрическая маска с прорезями для глаз, вырезанная
из низа плаща и натянутая на каркас из проволоки, которую пришлось
выдернуть из ножен Скальпеля; она опускалась несколько ниже подбородка,
благодаря чему создавалось впечатление, что под ней находится удлиненная
крысиная морда.
Мышелова беспокоило одно: какой-нибудь наблюдательный грызун, подойдя
достаточно близко, мог заметить, что его маска и, естественно, плащ сшиты
из маленьких крысиных шкурок. Правда, он надеялся, что здешним крысам
досаждают другие, еще более мелкие, хотя подходящих нор он пока не
заметил, но ведь бытует же мнение, будто у каждого паразита есть свои
паразиты; в крайнем случае он заявит, что прибыл из дальнего крысиного
города, где так оно и есть. Дабы держать любопытствующих подальше, он то и
дело хватался за Скальпель и Кошачий Коготь, сердито выкрикивая или
бормоча всякие необычные фразы вроде: "Ни дна ни покрышки этим
крысоловам!" или "Клянусь свечным салом и шкуркой от ветчины!". Произносил
он все это по-ланкмарски, поскольку, уменьшившись, сразу уловил, что в
подземном царстве все говорят на этом языке, и особенно бегло -
аристократы. Ничего удивительного: эти паразиты, заполонившие людские
фермы, корабли и города, среди всего прочего освоили и человеческий язык.
Мышелов уже несколько раз обращал внимание на одиноких, вооруженных до
зубов крыс - по-видимому, это были наемные убийцы или берсерки - и теперь
старался подражать их заносчивой и воинственной повадке.
Убежать от подвальных крыс ему удалось благодаря собственному
хладнокровию и нетерпению его тупоумных преследователей, которые мгновенно
разодрались за право настигнуть его первыми и на некоторое время
заблокировали туннель. Свеча очень помогла ему при спуске по первому
наклонному проходу, грубо вырубленному в камне: он оскальзывался, прыгал,
хватался за скальные выступы и вонзал каблуки в землю, когда скорость
становилась угрожающей. В первом подземном помещении с грубыми крепями
было почти темно. Там ему пришлось прикрыть лицо полой плаща, поскольку
при свете свечи он разглядел множество крыс: в основном они передвигались
на всех четырех лапах и были обнажены, однако некоторые стояли сгорбившись
на задних ногах и были кое-как одеты - кто в короткие штаны, кто в куртку,
на ком была просто бесформенная шляпа, на ком - широкий пояс с висящими на
нем широкими крючьями. Некоторые из этих крыс несли на плече кирку, лопату
или лом. Кроме того, была там и одетая во все черное крыса, вооруженная
мечом и кинжалом и в большой маске, окантованной серебром, - во всяком
случае, Мышелов предположил, что это крыса.
Отсюда Мышелов снова двинулся вниз - теперь в туннеле были грубо
вырубленные ступени, - однако на повороте лестницы остановился у странной
и весьма зловонной ниши. Тут он впервые увидел светлячковые фонари,
которые освещали полдюжины кабинок с дверьми, немного не доходившими как
до пола, так и до потолка. Чуть помедлив, Мышелов нырнул в одну из них,
где внизу не было видно черных лап или сапог, и, запоров за собой дверь на
крючок, начал спешно мастерить себе маску. Его предположение относительно
назначения этих кабинок вполне подтвердилось: там была корзина с двумя
ручками, наполовину заполненная пометом, и ведро с вонючей мочой. Когда
длинная маска была готова и надета, Мышелов затушил свечу, сунул ее в
кошель и наконец-то расслабился, только теперь позволив себе поудивляться
тому обстоятельству, что его одежда и все пожитки уменьшились в размерах
вместе с телом. "Что ж, - подумал он, - теперь понятно, откуда взялась
розовая лужа с серой каймой, которая натекла в подвале у моих ног. Когда я
таким чудесным образом дал усадку, ставшие излишними атомы моей плоти,
крови и костей устремились вниз и образовали эту самую лужу, а такие же
мельчайшие частички моего серого одеяния и оружия из закаленной стали
осыпались серой пылью, поскольку ткань и металл по сравнению с плотью
почти не содержат воды". Ему пришло в голову, что эта злосчастная розовая
лужа содержит Мышелова, по весу раз в двадцать больше, чем его теперешняя
крошечная ипостась, и от этой мысли на миг стало очень грустно.
Мышелов уже собрался было продолжить спуск, когда на лестнице
послышался цокот коготков и топот сапог, и вскоре кто-то постучался в его
кабинку.
Недолго думая, Мышелов откинул крючок и рывком распахнул дверь. Перед
ней стояла одетая в черное крыса с черно-серебряной маской на морде - ее
он видел этажом выше, - а за ней виднелись три крысы без масок, но с
крючьями, которые отличались необыкновенной остротой, явно недостижимой
для неуклюжей человеческой руки.
Бросив на них взгляд, Мышелов сразу же опустил голову: он боялся, что
его могут выдать цвет, форма и в особенности расположение глаз.
Грызун в маске проговорил по-ланкмарски быстро и безукоризненно:
- Скажи, ты видел или, быть может, слышал, как кто-нибудь спускался
по лестнице? В частности, меня интересует вооруженный представитель
человеческого племени, каким-то волшебством уменьшившийся до нормальных,
пристойных размеров.
Опять-таки не раздумывая, Мышелов оттолкнул плечом грызуна с его
свитой и сердито заверещал:
- Тупицы! Вам бы только жевать опиум да глодать гашиш! Прочь с
дороги!
Уже на лестнице он на миг обернулся и проорал громко и презрительно:
- Никого я не видел!
С этими словами он двинулся вниз - очень достойно, но тем не менее
через две ступеньки.
Этажом ниже крыс не было видно, но зато благоухало зерно. Мышелов
разглядел лари с пшеницей, ячменем, просом, комбикормом и диким рисом с
реки Тилт. Здесь вполне можно спрятаться - если понадобится. Вот только
зачем ему прятаться?
Третий этаж, считая сверху вниз, был полон воинственного лязга и
вонял крысами. Мышелов разглядел там проходивших военную муштру
крыс-копейщиков, другой взвод обучался приемам арбалетной стрельбы, еще
одна кучка грызунов столпилась вокруг стола, на котором была разложена
карта. Тут Мышелов пробыл совсем недолго.
На каждой площадке лестницы находилась ниша с кабинками, подобными
той, которой он воспользовался. Мышелов отметил про себя это
обстоятельство.
С четвертого этажа струился освежающе чистый, влажный воздух, там
было светло, а большинство прогуливающихся крыс красовались друг перед
другом богатой одеждой и масками. Мышелов сразу же двинулся навстречу
сыроватому ветерку, поскольку он мог дуть из внешнего мира и указывать
дорогу к спасению; при этом человечек в сером продолжал сердито
вскрикивать и чертыхаться, не желая выходить из инстинктивно взятой на
себя роли неистовой и капризной крысы-задиры.
При этом он так старался быть убедительным, что его глаза
самопроизвольно и не без вожделения уставились на кокетливую крысу в шелке
и жемчугах - такими были как ее маска, так и платье, - которая вела на
поводке существо, принятое было Мышеловом за крысенка, но на поверку
оказавшееся крохотной и ухоженной мышкой с испуганными глазами. Обратил он
внимание и на высокую, величественную крысиху в темно-зеленом шелке,
расшитом осколками рубина, которая держала в одной лапе кнут, а в другой -
два поводка с привязанными к ним свирепыми с виду и тяжело дышащими
землеройками размером с мастиффа и, по всей вероятности, еще более
кровожадными.
Похотливо пожирая взглядом эту невероятно гордую даму, степенно
плывшую мимо него в зеленой, усеянной рубинами и поднятой на лоб маске,
Мышелов столкнулся с медлительной и осанистой крысой в одежде и маске из
меха горностая, казавшегося здесь довольно грубым, с длинной золотой цепью
на груди и внушительной талией, перетянутой золоченым поясом, с которого
свисал тяжелый мешочек, сладко зазвеневший при столкновении.
Бросив сипло залопотавшему типу "Не взыщи, купчишка!", Мышелов не
оглядываясь двинулся дальше. Его лицо под маской расплылось в
самодовольной ухмылке. Этих крыс так нетрудно одурачить! А быть может,
благодаря меньшим размерам его и без того острый ум сделался еще острее?
На, миг Мышеловом овладело искушение вернуться, заманить куда-нибудь
и обчистить этого толстяка, но он тут же сообразил, что в человеческом
мире его звонкие золотые будут меньше блесток на платье красавицы.
Это соображение заставило Мышелова вернуться к задаче, которая смутно
ужасала его с тех пор, как он попал в крысиный мир. Шильба заявил, что
зелье будет действовать девять часов. После этого он скорее всего вернется
к своим нормальным размерам, причем с той же быстротой, с какой и
уменьшился. Если это произойдет в норе или даже в помещении высотой в
полтора фута, подпертом крепями, - ему конец. Мышелов даже поморщился.
С одной стороны, у него не было ни малейшего желания провести все
девять часов в крысином царстве. С другой - ему не хотелось начинать
выбираться отсюда прямо сейчас. Слоняться полночи по Ланкмару в виде
каким-то чудом ожившей серой куклы ему вовсе не улыбалось - это будет
ужасно стыдно, особенно если в таком мерзком виде ему придется докладывать
столь важные сведения о крысином царстве Глипкерио и Олегнию Мингологубцу,
причем не исключено, что в присутствии Хисвет. Кроме того, Мышелов уже
загорелся желанием убить крысиного короля, если таковой имеется, или
сорвать планы завоевателей каким-нибудь еще более эффектным манером,
причем на их территории. Мышелов ощущал удивительную уверенность в себе,
не отдавая себе отчета в одном: эта уверенность вызвана тем
обстоятельством, что теперь он стал ростом с большую крысу, примерно как
Фафхрд среди людей, а не коротышка, каким был всю жизнь.
Однако не следовало упускать из вида, что по какой-нибудь
несчастливой случайности его могут разоблачить, схватить и посадить в
крошечную темницу. Мысль, мягко говоря, не из приятных.
Но еще сильнее Мышелова тревожила проблема времени. Как оно движется
у крыс - быстрее или медленнее? У Мышелова сложилось впечатление, что
здесь, внизу, жизнь во всех ее проявлениях протекает в ускоренном темпе.
Но так ли это? Почему он стал так ясно разбирать речь говорящих
по-ланкмарски крыс, которая наверху казалась ему просто писком? Потому ли,
что его слух стал острее, а уши меньше, или же просто потому, что крысиный
писк слишком высок для человеческого уха? А может, дело лишь в том, что
крысы говорят по-ланкмарски только в норах? Мышелов незаметно пощупал себе
пульс. Вроде нормальный. Ну а вдруг он здорово участился, но в такой же
мере участилась работа его органов чувств и мозга, и поэтому разница
незаметна? Шильба упомянул что-то о том, что в сутках содержится одна
десятая миллиона ударов пульса. Чей пульс он имел в виду - крысиный или
человеческий? А вдруг час у крыс такой короткий, что девять их часов
займут всего около сотни человеческих минут? Мышелов почувствовал
сильнейшее желание броситься вверх по первой попавшейся лестнице. Нет,
стоп... Если считать время по пульсу, а он у него в норме, то не удастся
ли ему выкроить хоть немного времени для нормального сна? Да, тут сам черт
ногу сломит.
- Да пропади оно все припадем, клянусь сосисками из кошачьих кишок и
жареными собачьими глазами! - от души выругался Мышелов.
Кое-что тем не менее было вполне ясно. Прежде чем он позволит себе
отдохнуть или вздремнуть, не говоря уж о нормальном сне, ему нужно
каким-то образом соотнести здешнее время с тем, что течет снаружи. Кроме
того, чтобы разобраться с крысиными ночью и днем, следует поскорее
выяснить, когда эти чертовы грызуны спят. По какой-то таинственной причине
Мышелову пришла на ум рослая крысиха с землеройками на сворке. Нет, это
просто смешно, тут же одернул он себя. Сон сну рознь, и один не имеет
практически никакого отношения к другому.
Выйдя наконец из глубокой задумчивости, Мышелов в полной мере ощутил
то, что уже некоторое время подсказывали ему органы чувств: прохожие стали
появляться реже, ветерок сделался более влажным и прохладным и отдавал
морем, а колонны впереди освещались желтоватым светом, но не ярким, а
мерцающим и не похожим на тот, что давали огненные жуки, светляки и
крошечные факелы.
Миновав какие-то отделанные мрамором двери, Мышелов увидел в них
мельком спускающиеся вниз беломраморные ступени, вошел в проход между
двумя каменными колоннами, и глазам его открылось поистине сказочное
место.
Это была естественная пещера, имевшая форму неправильной окружности,
в несколько крысиных ростов высотой, а в длину и ширину еще больше; внизу
чуть плескалась морская вода, пронизанная мягким желтоватым светом,
который лился из отверстия в ее дальнем конце, находившемся под водой на
глубине, примерно равной длине крысиного копья. Вокруг подземного озера,
на высоте двух крысиных копий над водой, шла узкая тропинка, частично
естественного происхождения, частично выдолбленная в камне. На ней теперь
и стоял Мышелов. Прямо над подводным отверстием Мышелов различил с
полдюжины неподвижно стоящих на тропке вооруженных крыс, - по всей
вероятности, это были часовые.
Через некоторое время Мышелов заметил, что желтоватый свет сделался
еще более желтым, и понял: день снаружи уже клонится к вечеру - тот самый
день, когда он попал в крысиное царство. Солнце в это время года заходило
в шесть, сюда он попал после трех, стало быть, из девяти отпущенных ему
часов он пробыл здесь почти три. Но что важнее всего, теперь ему удалось
установить связь между здешним временем и тем, что текло снаружи, и он сам
удивился, какое почувствовал облегчение.
Мышелову припомнились якобы мертвые крысы, которые, как ему тогда
показалось, выплывали из клетки, выброшенной из окна дворца во Внутреннее
море после демонстрации Хисвином его чудодейственного заклинания. Они
вполне могли заплыть под водой в эту пещеру или другую ей подобную.
Теперь Мышелову стала ясна природа влажного ветерка. Он знал, что
сейчас время прилива, и примерно через час вода достигнет наивысшего
уровня - значит, поднимаясь, она гнала воздух из пещеры в подземный
лабиринт. А при отливе отверстие частично выйдет из воды, и в пещеру
начнет поступать свежий воздух. Весьма умная система периодической
вентиляции. Очевидно, некоторые крысы были гораздо более изобретательны,
чем он мог предположить.
Внезапно что-то - и явно не человеческая рука - легонько прикоснулось
к правому плечу Мышелова. Обернувшись, он увидел отступившую чуть назад
крысу в черной одежде и маске с обнаженным мечом в опущенной руке - ту
самую, что чуть раньше вломилась к нему в кабинку.
- Что все это значит? - неистово завизжал Мышелов. - Клянусь
безволосым хвостом божества, я не потерплю, чтобы меня не переставая
травили кошками и хорьками, черная ты собака!
Крыса в черном осведомилась по-ланкмарски, причем гораздо более
чисто, чем верещал Мышелов:
- Что вы делаете в запретной зоне? Я вынужден попросить вас снять
маску, сударь.
- Снять маску? Хорошо, но прежде я хочу посмотреть, какого цвета у
тебя печень, мышиное ты отродье! - возопил Мышелов, понимая, что не должен
выходить из роли.
- Мне что, позвать солдат, чтобы они сорвали с вас маску? - таким же
мягким, но зловещим тоном поинтересовалась крыса в черном. - Впрочем, в
этом нет необходимости. Ваше нежелание снять маску окончательно
подтверждает мою догадку относительно того, что вы - каким-то магическим
образом уменьшившееся человеческое существо, которое явилось в Нижний
Ланкмар в шпионских целях.
- Снова опиумные фантазии? - заорал Мышелов, кладя ладонь на рукоять
Скальпеля. - Исчезни, полоумная мышь, которую окунули в чернила, пока я не
порубил тебя в фарш!
- Ваше хвастовство и угрозы ни к чему не приведут, сударь, - тихонько
рассмеявшись, отвечала крыса. - Вас удивляет, каким образом мне удалось
вас разоблачить? Полагаю, вы считаете, что действовали крайне ловко. Но на
самом деле вы себя выдали, и не раз. Во-первых, тем, что облегчились в
туалете, где я вас впервые встретил. Ваши экскременты отличаются по форме,
цвету, консистенции и запаху от помета моих соотечественников. Вам
следовало бы поискать ватерклозет. Во-вторых, хотя вы и попытались
спрятать свои глаза, прорези в вашей маске расположены слишком близко для
крысы. В-третьих, ваши сапоги сшиты явно на человеческую ногу, это
заметно, несмотря даже на то, что вы догадались идти на цыпочках, чтобы
ваши ноги и походка были похожи на наши.
Мышелов увидел, что подметки на черных сапогах его собеседника
гораздо тоньше, чем у него, а головки, так же как и голенища, сделаны из
одной и той же мягкой кожи.
Между тем его собеседник продолжал:
- И я с самого начала понял, что вы чужак, поскольку в противном
случае вы никогда бы не осмелились толкать и оскорблять самого известного
дуэлянта и владельца самого быстрого меча во всем Нижнем Ланкмаре.
Левой лапой в черной перчатке он сорвал с себя маску с серебряным
кантом, и взору Мышелова предстали торчащие закругленные уши, длинная
морда, поросшая черной шерстью, и огромные, выпуклые и широко
расставленные черные глаза. Обнажив в самодовольной и высокомерной ухмылке
длинные белые резцы и прижав маску к груди, крыса в черном с коротким
язвительным поклоном добавила:
- Свивомило, к вашим услугам.
И тут Мышелов понял, что лишь непомерное тщеславие - почти равное его
собственному! - заставило его преследователя бросить солдат в лабиринте,
дабы иметь возможность задержать нарушителя в одиночку. Одновременно
выхватив из ножен Скальпель и Кошачий Коготь, не помедлив даже, чтобы
снять маску, Мышелов провел стремительнейшую атаку и завершил ее мощным
выпадом в горло противника. Ему показалось, что никогда в жизни он не
действовал столь быстро - в крошечных размерах безусловно были свои
преимущества.
В воздухе что-то сверкнуло, раздался звон, и Скальпель скользнул по
кинжалу Свивомило, который тот выхватил с поистине молниеносной быстротой.
Он тут же перешел в наступление, тесня Мышелова вдоль узкой тропинки над
водой, причем человечек в черном отбивался обоими клинками. Ему невольно
пришло в голову, что у его противника было гораздо больше времени, чтобы
приспособиться к маленькому росту и сопутствующей ей быстроте движений,
тогда как ему самому маска очень ограничивала обзор и грозила вообще
лишить такового, соскользни она хоть чуть-чуть в сторону. Однако Свивомило
все наступал, и у Мышелова просто не было возможности сорвать ее и
выбросить прочь. В отчаянном порыве он бросился вперед и ухитрился на миг
захватить Скальпелем меч соперника, после чего, полоснув Кошачьим Когтем
по его лапе с кинжалом, благодаря точному глазу и везению, перерезал на
ней сухожилия.
Свивомило отскочил назад, и Мышелов, сделав три мощных выпада,
которые противник отразил двумя двойными и одним круговым отбивами, на
четвертый раз боковым ударом всадил Скальпель прямо в горло Свивомило, так
что острие застряло у того в позвонке.
Алая кровь хлынула ему на черное кружевное жабо, из груди вырвался
короткий хрип - кроме артерии, Мышелов рассек ему и дыхательное горло, - и
самоуверенный, но безрассудный дуэлянт рухнул ничком и забился в
предсмертных судорогах.
И тут Мышелов совершил ошибку забыв, что ножны Скальпеля лишились
проволочного каркаса, он стал пытаться засунуть в них меч. Успехом его
старания не увенчались, и он послал подальше ставшие мягкими, как хвост
Свивомило, ножны.
Внезапно из двух скальных коридоров вынырнули четыре крысы в кирасах
и шлемах и с копьями наперевес. Размахивая окровавленным мечом и
сверкающим кинжалом, Мышелов бросился в оставленный без присмотра проход,
через который он вошел, и, с устрашающим визгом влетев в замеченные им
раньше мраморные двери, кинулся вниз по белой лестнице.
В уже привычной нише на площадке он увидел только три кабинки с
дверьми из слоновой кости, отделанной серебром. В среднюю как раз входила
крыса в белых сапогах, широком белом плаще с капюшоном, державшая в правой
лапе, затянутой в белую перчатку, жезл из слоновой кости с большим
сапфиром на конце.
Недолго думая, Мышелов ввалился в нишу, втолкнул в кабинку крысу в
белом плаще, захлопнул дверь из слоновой кости и мигом запер ее на
задвижку.
Немного опомнившись, жертва Мышелова повернулась и с видом
оскорбленного достоинства, размахивая жезлом, воскликнула из-под
украшенной бриллиантами белой маски:
- Кто ты такой, что пошмел шовершить нашилие над шоветником Григом иж
Шовета Тринадшати! Шквернавец!
Пока частью своего мозга Мышелов соображал, что видел эту шепелявую
белую крысу на плече у Хисвина, когда тот был на борту "Каракатицы", глаза
успели ему сообщить, что в этой кабинке была не корзина для помета, а
приподнятый над полом серебряный стульчак, из которого доносился звук и
запах проточной морской воды. Наверное, это и был один из упомянутых
Свивомило ватерклозетов.
Отбросив Скальпель в сторону, Мышелов откинул капюшон Грига, сдернул
с него через голову маску, поставил лопочущего что-то советника на колени,
и, пригнув его голову к дальнему краю серебряного стульчака, перерезал
Кошачьим Когтем белую мохнатую глотку от уха до уха, так, что кровь
хлынула в поток бегущей внизу воды. Когда жертва перестала дергаться,
Мышелов снял с нее белый плащ с капюшоном, стараясь не измазать его в
крови.
И в этот миг он услышал топот сапог: по лестнице кто-то спускался.
Действуя с поистине дьявольской скоростью, Мышелов положил Скальпель, жезл
из слоновой кости, белую маску и плащ за стульчак, посадил на него труп, а
сам присел на корточки сзади, глядя на запертую дверь и поддерживая
мертвеца в сидячем положении. Сделав все это, он стал самым искренним
образом молиться Иссеку Кувшинному - первому пришедшему ему в голову
божеству, которому когда-то служил Фафхрд.
Над дверцей засверкали волнистые и загнутые на концах наконечники
копий из вороненой стали. Двери двух других кабинок с треском
распахнулись. Последовала пауза, в продолжение которой, как надеялся
Мышелов, кто-то заглянул под дверь и заметил белые сапоги, после чего
раздался тихий стук и учтивый голос осведомился:
- Прошу прощения, ваше великородие, не повстречался ли вам недавно
некто в плаще и маске из тончайшего серого меха, вооруженный мечом и
кинжалом?
Мышелов отозвался голосом, которому постарался придать спокойствие и
благородную снисходительность:
- Никого такого не жаметил, шударь. Но примерно тридцать вждохов
нажад я шлышал, как кто-то быштро пробежал вниж по штупенькам.
- Тысяча благодарностей, ваше великородие, - ответил голос, и сапоги
загрохотали по лестнице вниз, к пятому этажу.
Мышелов неслышно выпустил воздух из легких и прервал свою молитву.
Затем быстро принялся за работу, поскольку понимал, что задача перед ним
стоит сложная и не из приятных. Прежде всего он вытер и сунул в ножны
Скальпель и Кошачий Коготь. Затем тщательно осмотрел плащ, капюшон и маску
жертвы и практически не найдя на них пятен, отложил в сторонку. Мысленно
он отметил, что плащ застегивается спереди на пуговицы из слоновой кости.
После этого он стащил с Грига высокие сапоги из белоснежной замши и
попробовал их примерить. Несмотря на мягкость материала, из которого они
были сшиты, он натянул их с большим трудом, причем конец подошвы пришелся
ему примерно на середину стопы. Ладно, это поможет не забывать про
крысиную походку. Мышелов примерил также длинные белые перчатки Грига,
которые сидели еще хуже, чем сапоги, если такое вообще было возможно.
Однако носить их некоторое время он все же мог. Свои собственные сапоги и
перчатки он засунул себе за серый пояс.
Потом он раздел Грига и одно за другим выбросил в воду все, что на
том было, оставив лишь острый как бритва кинжал, отделанный слоновой
костью и золотом, несколько небольших пергаментных свитков, нижнюю сорочку
и открывавшийся с двух концов кошель, набитый золотыми монетами, на одной
стороне которых была отчеканена крысиная голова в венке из колосьев, а на
другой - какой-то запутанный лабиринт (туннели?), несколько цифр и буквы:
О.О.Н.Л. - "От Основания Нижнего Ланкмара"? - промелькнула у него в голове
блестящая догадка. Он повесил на пояс кошель, затем кинжал,
воспользовавшись золотым крючком на ножнах из слоновой кости, а свитки, не
читая, сунул в свою суму.
Затем, крякнув от омерзения, он засучил рукава и с помощью нового
кинжала принялся расчленять покрытый шерстью труп на куски такой величины,
чтобы их можно было протолкнуть в стульчак и выбросить в воду.
Покончив с этим жутким занятием, он внимательно осмотрел пол в
поисках капель крови, вытер его и серебряный стульчак сорочкой Грига и
выбросил ее вслед за остальными вещами.
После этого, не давая себе ни малейшей передышки, Мышелов снова
натянул белые замшевые сапоги, накинул плащ из тончайшей шерсти и
застегнул его спереди на все пуговицы, предварительно продев руки в
прорези по бокам. Потом надел маску и обнаружил, что ему нужно с помощью
кинжала удлинить прорези внутри, чтобы видеть хоть что-то своими близко
посаженными человеческими глазами. Затем он привязал капюшон и надвинул
его как можно ниже, дабы скрыть несколько изуродованную маску и отсутствие
волосатых крысиных ушей. И в завершение Мышелов натянул длинные и
неудобные белые перчатки.
Оказалось, что действовал он без промедления очень кстати: на
лестнице снова послышался стук сапог, и грозные наконечники копий снова
заколыхались над дверью, тогда как под ней Мышелов увидел типичные
крысиные сапоги с загнутыми носами, сделанные из тонкой черной кожи и
украшенные золотыми завитушками. В дверь постучали уже громче, и скрипучий
голос проговорил вежливо, но вместе с тем категорично:
- Прошу прощения, советник. Это Грист. Как заместитель начальника
пятого этажа я вынужден просить вас открыть дверь. Вы находитесь здесь уже
довольно давно, и я должен убедиться лично, что шпион, которого мы
разыскиваем, не приставил вам нож к горлу.
Мышелов кашлянул, взял жезл из слоновой кости с сапфиром на конце,
широко распахнул дверь и, чуть прихрамывая, величественно вышел наружу.
Ему пришлось снова вернуться к мучительной походке на цыпочках, и из-за
этого левую ногу внезапно свело судорогой.
Крысы-копейщики преклонили колени. Крыса в вычурных сапогах, чья
одежда, маска, перчатки и ножны меча тоже были разрисованы тонкими
золотыми узорами, попятилась.
Скользнув по ней взглядом, Мышелов произнес ледяным тоном:
- Ты ошмелился побешпокоить шоветника Грига и поторопить его ш
отправлениями. Что ж, надеюшь, у тебя для этого ешть вешкие причины.
Надеюшь.
Грист сдернул с головы широкополую шляпу с плюмажем из грудных
перышек черной канарейки.
- Разумеется, есть, ваше великородие. В Нижнем Ланкмаре прячется
посланный людьми шпион, который каким-то волшебным образом уменьшился до
нашего роста. Он уже убил нашего опытного, хотя и несколько буйного и
заносчивого воина Свивомило.
- Вешьма печальное ижвестие, - прошепелявил Мышелов. - Отышкать этого
шпиона немедленно! Вожьмите школько вам нужно шолдат и не жалейте шил.
Ешли ваш поштигнет неудача, Гришт, я доложу об этом шовету.
Под извинения, благодарности и заверения Гриста Мышелов стал
царственной походкой спускаться по беломраморным ступеням; его хромота
была почти незаметна благодаря пришедшемуся очень кстати жезлу из слоновой
кости. Сапфир на его конце сверкал, как голубая звезда Ашша. Мышелов
чувствовал себя царем.
В сгущающихся сумерках Фафхрд скакал на запад, подковы мингольской
кобылы высекали искры из кремнистой дороги, пересекавшей Зыбучие Земли.
Искры сверкали в полутьме так же, как и несколько самых крупных звезд на
небе. Дорога, вернее, простая вереница следов от копыт была едва
различима. С севера и с юга серели угрюмые просторы Внутреннего и
Восточного морей: первое из них было подернуто рябью. Только теперь, на
фоне грязно-розовой полоски заката, Фафхрд начал различать черную
волнистую линию приземистых деревьев и толстых кактусов - там начиналась
Великая Соленая Топь.
Это было радующее душу зрелище, но Фафхрд хмурился - у внутренних
концов бровей лоб его пересекали две глубокие морщины.
Левая морщина, если можно так выразиться, была посвящена тому, что
находилось у него за спиной. Неспешно оглянувшись через плечо, он увидел,
что четверо всадников, которых он впервые заметил, когда они спускались по
Сархеенмарской дороге, находятся всего в полутора полетах стрелы. Они
мчались на вороных лошадях и были одеты в просторные черные плащи с
капюшонами. Теперь Северянин знал точно: это были его старые знакомцы -
илтхмарские головорезы. А горевшие жаждой добычи, не говоря уж о мщении,
илтхмарские сухопутные пираты славились тем, что отваживались преследовать
свою жертву вплоть до Болотной заставы Ланкмара.
Появление правой, более глубокой морщины было вызвано почти
незаметным наклоном с юга на север иззубренной линии горизонта. Фафхрд
понял: Зыбучие Земли дали крошечный крен в противоположном направлении, и
это подтвердилось, когда мингольскую кобылу вдруг повезло влево. Он дал
шенкеля и пустил лошадь в резвый галоп. Только бы успеть добраться до
насыпной дороги через Топь, пока Зыбучие Земли не погрузились в пучину.
Ланкмарские философы считали, что Зыбучие Земли представляют собой
громадную, вогнутую снизу и скалистую сверху плиту из породы настолько
пористой, что ее удельный вес в точности равен удельному весу воды.
Вулканические газы, которые выделяются из основания Илтхмарских гор, а
также зловонные испарения из неизведанных глубин Великой Соленой Топи
постепенно наполняют углубление в плите, и она всплывает на поверхность.
Однако устойчивостью она не обладает, поскольку плотность ее
поверхностного слоя гораздо больше, чем плотность пористой породы. Словом,
всплыв на поверхность, громадная плита сразу начинает раскачиваться.
Поддерживающие ее газы и испарения выходят громадными пузырями то с одной,
то с другой стороны. В результате плита погружается в воду, и медленный
периодический процесс повторяется сызнова.
Короче говоря, по крену Фафхрд понял, что Зыбучие Земли вскоре опять
погрузятся в море. Крен увеличился до такой степени, что ему пришлось
немного натянуть правый повод, чтобы удержать кобылу на дороге.
Оглянувшись через правое плечо, он увидел, что четыре черных всадника тоже
прибавили ходу и скачут даже чуть быстрее, чем он сам.
Переведя взгляд на столь дорогую его сердцу и желанную Топь, Фафхрд
вдруг увидел, как совсем рядом с ним воды Внутреннего моря взвились в
воздух каскадом серых пенистых гейзеров - первый выброс газов, - а
Восточное море заплескалось у самой дороги.
Затем скальная плита под ним начала медленно крениться в другую
сторону, и вскоре ему пришлось натягивать уже левый повод, чтобы не дать
лошади сойти с дороги. Северянин радовался, что кобыла под ним -
мингольская, приученная не обращать внимания на любые необычные явления
природы, включая и землетрясения.
Теперь уже спокойные воды Восточного моря взорвались длинной и
грязной стеной пенящегося газа, а волны Внутреннего моря разбивались чуть
ли не под копытами лошади.
Но до Топи уже было совсем рукой подать. Фафхрд мог различить
отдельные колючие деревья, кактусы и пучки исполинской морской травы,
которые четко вырисовывались на фоне уже совершенно обескровленного неба
на западе. Через несколько мгновений он разглядел и прямую черную полосу:
это - хвала Иссеку! - была насыпная дорога.
Из-под железных подков лошади вылетали снопы белых искр. Животное
дышало сипло и часто.
Но тут в пейзаже начали происходить тревожные, хотя и едва заметные
изменения. Почти неразличимо для глаза вся Великая Соленая Топь стала
подниматься.
Это означало, что Зыбучие Земли начали опять медленно погружаться в
воду.
С обеих сторон, с севера и с юга, к Фафхрду подступали серые стены -
бушующие пенистые воды Внутреннего и Восточного морей ринулись на
громадную каменную плиту, которая лишилась поддерживавшего ее газового
пузыря.
Внезапно перед Фафхрдом вырос черный уступ примерно в ярд высотой.
Низко пригнувшись в седле, Северянин дал кобыле шенкеля; в мощном прыжке
преодолев высоту, она приземлилась на твердую почву и без малейшей
задержки поскакала дальше - с той лишь разницей, что теперь ее копыта не
гремели по камню, а мягко стучали по плотно утрамбованному гравию насыпной
дороги.
Грозный гул позади нарастал, внезапно раздался оглушительный взрыв.
Фафхрд оглянулся и увидел чудовищную круговерть воды, но уже не серой, а
призрачно-белой в слабом свете, лившемся с запада: прямо над дорогой
столкнулись волны Внутреннего моря с валами Восточного.
Северянин уже собрался было отвернуться от этого жуткого зрелища и
чуть придержать кобылу, когда из бело-серого водоворота вынырнул сперва
один черный всадник, за ним другой, потом третий. Четвертого не было, -
по-видимому, он сгинул в пучине. При мысли о том, какой прыжок пришлось
совершить трем вороным лошадям и их всадникам, волосы на затылке у Фафхрда
встали дыбом, и он, чертыхаясь, принялся понукать свою мингольскую кобылу,
прекрасно зная, что к нежному обращению она не приучена.
12
Когда тени удлинились до бесконечности, а солнечный диск сделался
темно-оранжевым, Ланкмар начал готовиться к еще одной ночи ужаса. Жители
города не клюнули на то, что свирепых крыс на улицах стало меньше:
чувствуя наэлектризованное затишье перед бурей, они, как и в прошлую ночь,
баррикадировались в верхних этажах своих домов. Солдаты и стражи порядка,
в зависимости от индивидуальных особенностей характера, удовлетворенно
ухмылялись или ворчали на глупость начальства, когда узнали, что за час до
полуночи им следует собраться в южных казармах, где перед ними выступит
Олегний Мингологубец, который славился своими длиннейшими, нуднейшими и
слюнявейшими речами как ни один главнокомандующий за всю историю Невона,
не говоря уж о том, что от него по-стариковски воняло кислятиной.
Слинур приказал всю ночь жечь огни на борту "Каракатицы" и велел
заступить на вахту всей команде. Черный же котенок, оставив "воронье
гнездо", прогуливался по поручням со стороны причала, время от времени
тревожно мяукал и вглядывался в темные улицы, словно охваченный искушением
и страхом одновременно.
Глипкерио на какое-то время успокоился, наблюдая за Ритой, которую
подвергли изощренным истязаниям, в большей степени душевным, нежели
физическим, а также многочасовому допросу умелых инквизиторов, поставивших
своей целью выбить из нее признание, что Мышелов является крысиным вождем
- его уменьшение до размера крысы доказывало это со всей очевидностью, - а
также заставить девушку выдать всю информацию касательно его магических
методов и уловок. Девушка буквально заворожила Глипкерио - так живо и
неутомимо реагировала она на угрозы, издевательства и сравнительно легкие
пытки.
Однако через какое-то время ему наскучило и это, и он велел подать
себе легкий ужин на залитый красным солнечным светом балкон Голубой
палаты, рядом с медным желобом, подле которого стоял серый
веретенообразный снаряд, который монарх время от времени для пущего
утешения нежно поглаживал рукой. Что ж, Хисвину он не солгал, самодовольно
убеждал себя Глипкерио, у него и впрямь есть секретное оружие, хотя и
предназначенное не для нападения, а как раз наоборот. Только бы не
пришлось им воспользоваться! Хисвин пообещал, что в полночь произнесет
заклинание против распоясавшихся крыс, а ведь до сих пор у Хисвина дела
шли отлично - разве не спас он от крыс караван с зерном? - да и его дочь
вместе со своей служанкой умели успокоить Глипкерио, и, что удивительно,
никого при этом не отхаживали кнутом. Он ведь своими глазами видел, как
Хисвин умертвил своим заклинанием крыс, и со своей стороны сдержал слово:
в полночь все солдаты и стражи порядка будут слушать в южных казармах
этого утомительного Олегния Мингологубца. Все, что от него требовалось, он
сделал, убеждал себя Глипкерио, Хисвин выполнит свое обещание, и в полночь
со всеми бедами и неприятностями будет покончено.
Но полночь наступит еще так не скоро! Монарха-орясину в черной тоге и
венке из фиолетовых анютиных глазок опять охватила скука, и он с тоской
вернулся мыслями к кнутам и Рите. Все у него не как у людей: сюзерену,
отягощенному административными и прочими государственными заботами, даже
не выделить времени на непритязательные хобби и невинные развлечения.
Тем временем инквизиторы закончили на сегодня с Ритой и оставили ее
на попечение Саманды, которая то и дело принималась описывать девушке,
каким умопомрачительным поркам и прочим истязаниям она ее предаст, когда
эти хлюпики-инквизиторы завершат свою работу. Истерзанная девушка пыталась
найти утешение в мысли, что ее лихому серому спасителю удастся обрести
нормальные размеры и прийти к ней на помощь. Что бы там ни утверждали ее
гадкие мучители. Серый Мышелов сделался ростом с крысу вовсе не по своей
воле. Рита стала вспоминать слышанные ею в детстве сказки про ящериц и
лягушек, которые вновь стали прекрасными принцами после нежного девичьего
поцелуя, и, несмотря на страдания, глаза на ее безбровом лице подернулись
мечтательной дымкой.
Сквозь прорези в маске Грига Мышелов разглядывал роскошную залу
заседаний и находившихся в ней крыс, входивших в Совет Тринадцати. Ему уже
успело опротиветь и окружение, и то обстоятельство, что все время
приходилось шепелявить. Тем не менее он постарался собраться для
последнего усилия, мысль о котором по крайней мере щекотала ему
воображение.
Его появление здесь было полно крайней простоты и неизбежности. Когда
он расстался с Гристом и его копейщиками и добрался до пятого этажа,
крысы-пажи распростерлись перед ним ниц на беломраморной лестнице, и
вперед вышла крыса-гофмейстер, позванивая в серебряный колокольчик с
гравировкой, который прежде звенел, скорее всего, на лодыжке храмовой
танцовщицы с улицы Богов. Величественно опираясь на жезл из слоновой кости
с сапфиром на конце, хотя и слегка прихрамывая, Мышелов молча прошел в
сопровождении гофмейстера в залу заседаний и был усажен в соответствующее
кресло.
Зала была низкой, но просторной, колоннами в ней служили золотые и
серебряные свечи, явно стянутые из дворцов и церквей Ланкмара. Было там и
несколько украшенных самоцветами колонн, которые очень смахивали на
скипетры и жезлы. У дальней стены, наполовину скрытые колоннами, толпились
крысы-копейщики, камердинеры, слуги, носильщики паланкинов со своими
транспортными средствами и прочая шушера.
Зала освещалась посаженными в золотые и серебряные клетки огненными
жуками, ночными пчелами и светящимися осами величиной с орла, и было их
так много, что свет в зале заметно пульсировал. Мышелов решил, что, если
ему захочется поразвлечься, он выпустит из клеток несколько светящихся ос.
В центральном круге, образованном особо дорогими колоннами, стоял
круглый стол, за ним на равном расстоянии друг от друга восседали
Тринадцать - все в масках, белых капюшонах и одеяниях, из-под которых
торчали лапы в белых перчатках.
Напротив Мышелова, на кресле, которое было чуть выше остальных, сидел
Скви, врезавшийся ему в память с того момента, когда он сидел у него на
плече и грозил перерезать ему сонную артерию. Справа от Скви сидел Сисс, а
слева - молчаливая крыса, которую присутствующие называли лорд Незаметный.
Единственный из Тринадцати, этот угрюмый лорд был облачен в черные плащ,
капюшон, маску и перчатки. В его чертах было нечто неуловимо знакомое, -
возможно, потому, что цветом своей одежды он напомнил Мышелову Свивомило и
Гриста.
Остальные девять крыс были явно новоизбранными членами, призванными
заполнить бреши в Совете, которые образовались после истребления белых
крыс на борту "Каракатицы", поскольку они в основном сидели молча, а когда
вопрос ставился на голосование, сразу соглашались с большинством старых
членов Совета; когда же голоса разделялись между ними поровну, новички
воздерживались.
Всю столешницу закрывала круглая карта, сделанная, по всей видимости,
из загорелой и хорошо выделанной человеческой кожи, очень тонкой и
пронизанной множеством пор. На самой карте не было ничего, кроме массы
точек - золотых, серебряных, красных и черных, отчего она напоминала
засиженную мухами витрину торговца фруктами в бедном квартале. Глядя на
нее, Мышелов поначалу вспомнил лишь мрачное, многозвездное небо. Но по
замечаниям присутствующих он постепенно понял, что перед ним - ни больше
ни меньше как карта всех крысиных нор в Ланкмаре!
Поначалу эта карта ни о чем Мышелову не говорила. Но мало-помалу на
первый взгляд беспорядочных нагромождениях точек и пунктирных завитушек он
начал узнавать главные улицы и здания города. Изображение города было,
понятное дело, перевернутым, поскольку неведомый картограф смотрел на него
не сверху, а снизу.
Как выяснилось, золотыми точками были изображены норы, неизвестные
людям и используемые крысами; красными точками - норы, известные людям, но
тем не менее еще действующие; серебряными - неизвестные наверху, но
временно законсервированные подземными жителями; и наконец, черные точки
обозначали норы, известные людям и не посещаемые грызунами Нижнего
Ланкмара.
На протяжении всего заседания к столу время от времени подходили три
стройные крысы-служанки, чтобы изменить цвет той или иной точки или даже
нанести новую в соответствии с текущей информацией, которую шепотом
сообщали им пажи, бесшумно входившие в залу. Три крысы очень ловко
работали кисточками типа "крысиный хвост", каждая из которых была сделана
из одного-единственного жесткого и распушенного на конце конского волоса,
макая их в одну из четырех привешенных к поясу чернильниц с чернилами
соответствующего цвета.
Через некоторое время Мышелов начал постигать простой и вместе с тем
жуткий план штурма Верхнего Ланкмара, который должен был начаться за
полчаса до полуночи: он узнал подробнейшие сведения о ротах копейщиков,
арбалетных расчетах, ударных группах кинжальщиков, бригадах отравителей и
поджигателей, а также об убийцах-одиночках, детоубийцах, крысах-паникерах,
крысах-вонючках, о крысах, назначенных кусать мужчин за детородные органы,
а женщин за груди, и прочих берсерках; равно как о специалистах по
ловушкам на человека, таких, как веревки для спотыкания, ежи с торчащими
из них иглами и удавки; об артиллерийских бригадах, которые должны были по
частям вытащить наверх большие орудия и уже там их собрать - и прочее, и
прочее, и прочее, чего мозг Мышелова был уже не в силах вместить.
Узнал он и направления двух главных ударов - на южные казармы и улицу
Богов, которую до сих пор крысы щадили.
И наконец, Мышелов узнал, что целью крыс было не уничтожение людей и
не изгнание их из Ланкмара - нет, они хотели добиться от Глипкерио
безоговорочной капитуляции и тем самым, а также путем постоянного террора,
подчинить себе его подданных, так чтобы Ланкмар продолжал как и прежде
развлекаться и заниматься делами, покупать и продавать, рожать детей и
умирать, посылать за моря суда и караваны, растить зерно - это главное? -
но уже под властью крыс.
По счастью, все эти сведения были сообщены Скви и Сиссом. У Мышелова,
то есть у Грига, никто ничего не спрашивал так же, как и у лорда
Незаметного, - разве что высказать мнение по какому-нибудь запутанному
вопросу или провести очередное голосование. Благодаря этому у Мышелова
оказалось достаточно времени, чтобы обдумать, как бы получше подпустить
кошку в ящик с крысиными планами.
Проинформировав присутствующих обо всем, Скви поинтересовался, нет ли
у кого-нибудь предложений по улучшению плана штурма, причем сделал это,
явно не ожидая какой-либо реакции.
Но тут с места поднялся Мышелов - не без труда, поскольку проклятые
сапоги Грига жали немилосердно, - и концом своего роскошного жезла
безошибочно ткнул в скопление серебряных точек в западном конце улицы
Богов.
- А почему бы нам не вжять и это ждание? - осведомился он. - Я
предлагаю в шамый ражгар битвы выпуштить отряд крыш в черных тогах иж
храма иштинных богов Ланкмара. Это лучше вшего убедит людей, что их боги,
боги их города, отвернулишь от них, превратившишь в крыш!
Мышелов с трудом сглотнул образовавшийся в горле сухой комок. Какого
дьявола этому Григу понадобилось шепелявить?
Поначалу остальные члены Совета, казалось, несколько обалдели от
подобного предложения. Наконец Сисс с нескрываемым удивлением, восхищением
и завистью, как бы против воли, проговорил:
- Мне это и в голову не приходило.
Скви заметил:
- Храм истинных богов Ланкмара уже очень давно не посещается ни
людьми, ни крысами, как тебе прекрасно известно, Григ. И тем не менее...
- Я против, - брюзгливо перебил лорд Незаметный. - К чему задевать
неизвестное? Жители Ланкмара боятся и избегают храм богов их города. И мы
должны поступить так же.
Сверкнув сквозь прорези маски глазами в сторону крысы в черном,
Мышелов спросил:
- Мы кто - мыши или крыши? Или мы прошто трушливые и шуеверные люди?
Где твоя крышиная шмелошть, лорд Нежаметный? Где твой царштвенный
шкептичешкий, крышиный ражум? Моя уловка уштрашит людей и навшегда докажет
превошходштво крыш. Шкви! Шшшш! Ражве не так?
Вопрос был поставлен на голосование. Лорд Незаметный проголосовал
против, Сисс, Мышелов - и после краткой паузы Скви - за, остальные девять
их горячо поддержали, и таким образом операция "Черная Тога", как назвал
ее Скви, вошла составной частью в план штурма.
- Чтобы ее организовать, у нас есть еще более четырех часов, -
напомнил Скви встревоженным коллегам.
Мышелов улыбнулся под маской. У него было ощущение, что истинные боги
Ланкмара, если уж поднимутся, то окажутся на стороне жителей города,
принадлежащих к роду людскому. "Ой ли?" - запоздало подумал он.
Как бы там ни было, его задача и основное желание в настоящий момент
- как можно скорее смыться из залы заседаний. И Мышелову мгновенно пришло
в голову, как это сделать. Он махнул рукой пажу.
- Пожови паланкин, - велел он. - Это обшуждеиие меня утомило. У меня
шлабошть и шудороги в ногах. Я ненадолго отправлюшь домой, к жене, и
отдохну.
Скви обернулся и недоуменно взглянул на него.
- К жене? - недоверчиво переспросил он.
Мышелов тут же нашелся:
- Кому какое дело, ешли мне в голову вштупила причуда нажвать женой
швою любовницу?
Скви несколько мгновений молча смотрел на него, потом пожал плечами.
Появился паланкин, несомый двумя крепкими полуобнаженными крысами.
Мышелов с благодарностью взобрался в него, положил рядом посох,
скомандовал: "Домой!" - и жеманно сделал ручкой Скви и лорду Незаметному,
уже трясясь на подушках. Он чувствовал себя самым блестящим умом во всей
вселенной, вполне достойным отдыха, пусть даже в крысиной норе. Он
напомнил себе, что у него есть по крайней мере четыре часа до того
момента, когда зелье Шильбы перестанет действовать и он снова приобретет
нормальные габариты. Для Ланкмара он сделал все, что мог, и теперь обязан
подумать о себе. Он лениво размышлял, какие удобства могут ждать его в
крысином доме. Он должен их отведать, прежде чем выберется наружу. После
всего происшедшего заседание Совета выдалось и впрямь утомительное.
Когда паланкин скрылся за колоннами, Скви повернулся к лорду
Незаметному и сказал из-под украшенной бриллиантами белой маски:
- Выходит, у этого старого женоненавистника Грига есть любовница!
Должно быть, это она заставила его ум работать до такой степени блестяще,
что он додумался до операции "Черная Тога".
- Не нравится мне все это, хотя вы и победили по голосам и я вынужден
подчиниться, - раздраженно пропищал его собеседник из-под своей черной
маски. - Слишком много всяких неясностей. Решающее сражение на носу. В
Нижнем Ланкмаре появляется какой-то чудесным образом преобразившийся
человеческий шпион. Внезапно меняется характер у Грига. Эта взбесившаяся
мышь, что с пеной у рта бегала против движения солнца у залы заседаний и
трижды пискнула, когда ты убил ее. Необычно громкое жужжание ночных пчел в
покоях у Сисса. И теперь эта новая операция, утвержденная с
бухты-барахты...
Скви дружески потрепал лорда Незаметного по плечу.
- Нынче вечером ты пребываешь в смятении, друг, и в каждом светляке
видишь дурные предзнаменования, - проговорил он. - Как бы там ни было, но
одно Григ сказал совершенно справедливо. Нам всем не помешает немного
отдохнуть и освежиться. Особенно тебе перед столь важной миссией. Пойдем.
Оставив остальных заседающих на попечение Сисса, они с лордом
Незаметным вошли в занавешенный альков позади залы, и Скви велел принести
закуски и напитки.
Когда занавеска за ними запахнулась, Скви уселся на один из двух
стульев, стоявших перед небольшим столиком, и снял маску. В мерцающем
фиолетовом свете трех ос, сидевших в серебряных клетках и освещавших
альков, его длинная, покрытая белой шерстью морда с голубыми глазками
казалась особенно зловещей.
- Подумать только, - проговорил он, - что завтра мой народ уже будет
хозяином Верхнего Ланкмара. На протяжении тысяч лет мы, крысы,
проектировали и строили, прокладывали туннели, учились и боролись, и
теперь, меньше чем через шесть часов... Да, за это стоит выпить! Кстати,
друг, не пора ли тебе принять лекарство?
Лорд Незаметный, уже готовый по рассеянности снять свою черную маску,
зашипел от неожиданности, сунул правую лапу, затянутую в черную перчатку,
в кошель и вытащил оттуда маленький белый флакончик.
- Погоди! - в ужасе воскликнул Скви и схватил приятеля за руку. -
Ведь если сейчас ты примешь это лекарство...
- Что-то я слишком уж разнервничался, - согласился собеседник, сунул
в кошель белый флакончик и достал черный. Прежде чем выпить его
содержимое, он снял свою черную маску. Под ней оказалась не крысиная
мордочка, а морщинистое лицо с глазками-бусинками, принадлежащее торговцу
зерном Хисвину.
Проглотив черное лекарство, он заметно расслабился. Тревога на его
лице сменилась задумчивостью.
- А что у Грига за любовница? - внезапно спросил он. - Готов
поклясться, что это не обычная потаскушка и даже не тщеславная куртизанка.
Скви пожал покатыми плечами и цинично заявил:
- Чем незауряднее очарованный, тем глупее чаровница.
- Нет, - нетерпеливо возразил Хисвин, - я чувствую за всем этим
действительно незаурядный и хищный ум, какого у Грига отродясь не было.
Когда-то он был честолюбив и метил очень высоко, однако выше лба уши-то не
растут - я говорю в переносном смысле, ясное дело. А сейчас он постарел, и
такого ему ни за что не выдумать. Да, насчет истинных богов Ланкмара его
явно кто-то надоумил. Только вот кто?
Скви пожал плечами:
- Что-то мне не верится, что тут замешана его любовница. Не женского
ума это дело. Быть может, он разжился каким-нибудь тайным советчиком?
- Да откуда? - возразил Хисвин. - Больше половины Совета Тринадцати
перебито, а новые его члены не в счет, они пока еще недоумки. Ладно, пора
браться за дело. Мы должны не только захватить храм истинных богов
Ланкмара, но и объявить жителям, что эти самые их боги убиты. Это
произведет впечатление.
- Прекрасная мысль! - обрадовался Скви. - Я пойду и распоряжусь, а ты
пока отдыхай. Сегодня у тебя трудный день, вернее сказать, трудная ночь.
Продолжая гнать мингольскую кобылу, Фафхрд мчался по насыпной дороге
через Великую Соленую Топь. Вокруг стало почти совсем темно, и Северянин
различал по сторонам лишь темные силуэты ястребиных деревьев и толстых
кактусов. Судя по глухому стуку копыт позади, три черных всадника
продолжали погоню и уже, можно сказать, наступали ему на пятки.
Внезапно кобыла начала прядать ушами и через несколько шагов встала
как вкопанная. До Фафхрда донесся очень знакомый голос:
- Эй, Фафхрд! Дубина стоеросовая, сколько можно тебя звать?
Голос вне всякого сомнения принадлежал Серому Мышелову и доносился
откуда-то справа. Вглядевшись, Северянин различил в густых сумерках слабое
серебристое мерцание примерно в двух полетах стрелы от дороги.
"Он что, совсем с ума сошел и оседлал одноглазого болотного леопарда?
- с неудовольствием подумал Фафхрд. - Делать нечего, придется разобраться
с этим серым бездельником".
Он свернул с дороги и пустил заартачившуюся было кобылицу напрямик
через болото. Через несколько десятков ударов сердца, в течение которых
слышалось лишь чавканье болотной жижи под копытами, Северянин оказался
перед какой-то лачугой, торчавшей посреди Топи на пяти длинных суставчатых
ногах. В полукруглом дверном проеме чуть мерцал серебристый свет
непонятного происхождения.
- Что ты там копаешься, олух? - донесся из лачуги голос Мышелова. -
Лезь скорее сюда.
- Что стряслось, Мышелов? Что это ты тут делаешь? - пробурчал
Северянин, несколько удивленный грубостью своего товарища.
Не дожидаясь ответа, он спрыгнул с кобылы, стреножил ее на всякий
случай, подтянулся на руках и оказался в дверном проеме. Серебристый свет
тут же погас и послышался голос, напоминавший шорох прибоя по прибрежной
гальке:
- Ну что, явился наконец?
Волосы на затылке у Фафхрда, не успев улечься, снова встали дыбом.
Ему не раз приходилось слышать скрежещущий голос Шильбы Безглазоликого, но
его знаменитую хижину он никогда не видел и тем более никогда в ней не
бывал. Он бросился в сторону и прижался спиной к стене. Затылок его
прикоснулся к чему-то гладкому, круглому и прохладному. Почти наверняка
настенный череп.
Место, которое он только что освободил, заняла бесформенная черная
фигура. На фоне тусклого лунного света Фафхрд различил черный клобук.
- Где Мышелов? - сипло осведомился Фафхрд.
Хижина резко накренилась. Фафхрд наудачу вытянул руки и, к счастью,
нащупал две какие-то вертикальные стойки.
- В переплете. Очень тяжелом переплете, - лаконично ответил Шильба. -
Я кричал его голосом, чтобы ты пошевелился. Когда управишься с тем, что
велел тебе сделать этот придурок Нингобль - что-то с колоколами вроде? -
немедленно спеши к нему на помощь.
Хижина дернулась второй раз, третий, после чего началась бортовая и
килевая качка, как на корабле, только более быстрая и резкая, словно
жилище Шильбы каким-то образом очутилось на покатой спине гигантской и
нетрезвой жирафы.
- Немедленно спешить куда? - немного застенчиво спросил Фафхрд.
- Откуда я знаю, а если даже и знаю, то почему должен тебе сказать? Я
не твой чародей. Просто я решил подбросить тебя до Ланкмара в качестве
одолжения этому толстобрюхому, семиглазому и многоречивому дилетанту,
который считает себя моим коллегой и обманом заставил тебя взять его в
наставники, - послышался из-под капюшона скрипучий голос. Затем, немного
смягчившись, Шильба ворчливо добавил: - Скорее всего, во дворец сюзерена.
А теперь умолкни.
Качка и скорость хижины увеличились. Ветер полоскал край клобука
Шильбы. Мимо проносилась топь с пятнами лунного света на ней.
- Что за всадники гнались за мной? - осведомился Фафхрд, изо всех сил
вцепившись в подпорки. - Илтхмарские разбойники? Приспешники мерзкого,
серпорукого властелина?
Молчание.
- Что вообще происходит? - не унимался Фафхрд. - Ланкмар захвачен
бесчисленным, но безымянным врагом. Безымянные черные всадники. Мышелов
ужасно скукожился и сидит глубоко под землей, но живой. Оловянный свисток,
которым можно вызвать боевых котов, опасных для свистнувшего. Чушь
какая-то.
Хижина дернулась особенно резко. Шильба молчал. Фафхрд почувствовал
приближение морской болезни и сосредоточился на своих ощущениях.
Набравшись мужества, Глипкерио просунул свою курчавую белокурую
голову в венке из анютиных глазок, болтавшуюся на длинной шее, между
кожаными занавесями на кухонной двери и, щуря свои подслеповатые желтые
глазки на огонь очага, ухмыльнулся хитровато-благодушной, чуть глуповатой
ухмылкой.
Рита, опять прикованная цепью за шею, сидела перед очагом, скрестив
ноги и свесив голову на грудь. Окруженная четырьмя сидевшими на корточках
служанками, Саманда клевала носом в своем вместительном кресле. Несмотря
на то что на кухне не раздалось ни звука, она перестала храпеть,
приоткрыла поросячьи глазки и, уставившись на Глипкерио, бесцеремонно
проговорила:
- Заходи, сюзеренчик, не стой там, как застенчивая жирафа. Или крысы
напугали и тебя тоже? Ну-ка, девочки, брысь на свои тюфяки.
Три служанки вскочили на ноги. Выхватив из волосяной башни на голове
длинную булавку, Саманда ткнула ею четвертую служанку, которая успела
задремать.
Молча, если не считать сдавленного вскрика уколотой, четыре служанки
отвесили один поклон Глипкерио, два Саманде и поспешили вон из кухни,
похожие на восковые манекены. Рита устало посматривала по сторонам.
Глипкерио, не глядя на нее, слонялся по кухне, его подбородок дергался,
дрожащие длинные пальцы плели нескончаемые узоры.
- Тебя кусает клоп беспокойства, сюзеренчик? - спросила Саманда. -
Приготовить тебе маковый глинтвейн? Или лучше полюбуешься, как ее будут
пороть? - продолжала толстуха, указывая толстым пальцем на Риту. -
Инквизиторы запретили, но, конечно, если ты прикажешь...
- Нет-нет, разумеется, нет, - запротестовал Глипкерио. - Но раз уж
речь зашла о кнутах, то в моей личной коллекции появилось кое-что
новенькое, милая Саманда, могу показать, если хочешь. К примеру, бич,
якобы доставленный из Дальнего Кираая и покрытый крупно толченым стеклом.
А еще шестизубое серебряное стрекало с хорошенькой гравировкой, оно
предназначено для быков и доставлено сюда из...
- А, стало быть, тебе нужна компания, как любому напуганному, -
перебила его Саманда. - Я бы и рада удружить тебе, сюзеренчик, вот только
инквизиторы велели всю ночь не спускать глаз с этой девчонки, которая
стакнулась с крысиным предводителем.
Глипкерио долго что-то бекал, мекал и наконец проговорил:
- Ну, если это так уж необходимо, ты могла бы взять ее с собой.
- Могла бы, могла бы, - сердечно согласилась Саманда и оторвала свою
затянутую в черное платье тушу от кресла. - Кстати, испробуем на ней твои
новые приобретения.
- Нет, что ты, - снова запротестовал Глипкерио. Потом нахмурился,
пожал узкими плечами и задумчиво добавил: - Хотя иногда, чтобы освоить
новый пыточный инструмент, просто необходимо...
- ...просто необходимо, - повторила Саманда и, отстегнув серебряную
цепь от ошейника Риты, взяла девушку на короткий поводок. - Веди нас,
сюзеренчик.
- Ступайте сперва ко мне в спальню, - отозвался тот. - А я пойду
вперед и удалю стражников. - И он бросился вон из кухни, чуть ли не
разрывая тогу длинными ногами.
- Да не нужно, сюзеренчик, твои привычки ведь всем известны, -
крикнула ему вслед Саманда и рывком подняла Риту на ноги. - Пошли, девка,
тебе оказали большую честь. Радуйся, что я - не Глипкерио, иначе тебя
натерли бы сыром и бросили в подвал к крысам.
Когда по пустынным, увешанным шелками коридорам они добрались наконец
до спальни Глипкерио, тот в беспокойстве и раздражении стоял перед
открытой, усеянной самоцветами толстой дубовой дверью и нервно шелестел
тогой.
- Я по пути не встретил ни единого стражника, - пожаловался он. -
Похоже, мой приказ был по чьей-то дурости неверно истолкован, и в южные
казармы вместе с солдатами и стражами порядка отправили и мою личную
охрану.
- На кой ляд тебе охрана, если для защиты у тебя есть я? - браво
осведомилась Саманда и похлопала по дубинке, висевшей у нее на поясе.
- Это верно, - с некоторым сомнением в голосе согласился Глипкерио и
вынул из складок тоги большой золотой ключ сложной формы. - Давай запрем
девушку здесь, Саманда, и пойдем смотреть мои приобретения, ладно?
- И решим, какое из них испробовать на ней? - громко и хрипло
добавила экономка.
Разыгрывая возмущение, Глипкерио неодобрительно покачал головой и,
бросив последний взгляд на Риту, проговорил серьезно и по-отечески:
- Нет, конечно нет. Просто я подумал, что бедной девочке будет с нами
скучно и неинтересно.
Но, несмотря на все старания, Глипкерио не удалось скрыть
прозвучавшее в голосе нетерпение и блудливый огонек в глазах.
Отстегнув поводок, Саманда втолкнула девушку в спальню.
Почувствовав в последний миг опасение, Глипкерио предупредил:
- Не вздумай прикасаться к моему ночному питью. - С этими словами он
указал на золотой поднос, стоявший на серебряном ночном столике. На
подносе возвышались большие хрустальные графины и кубок на длинной ножке с
вином бледно-абрикосового цвета.
- Не вздумай ничего трогать, или я заставлю тебя молить о смерти, -
подтвердила Саманда, на сей раз грубо и без тени юмора. - Встань на колени
у изножья кровати и нагни голову - поза покорности номер три - и не
двигайся, пока мы не вернемся.
Как только массивная дверь затворилась, щелкнул язычок замка и
звякнул вынутый с той стороны золотой ключ, Рита, подойдя к ночному
столику, подвигав немного щеками, плюнула в ночное питье и стала следить,
как пузырчатый плевок медленно оседает на дно. "Эх, будь у меня хоть
несколько волосков", - с яростью подумала она, но в комнате не было ничего
мехового или шерстяного, а ее саму утром тщательно выбрили.
Она вынула пробку из самого соблазнительного хрустального графина и,
время от времени грациозно отпивая глоточек, принялась осматривать
спальню, обшитую панелями из редких пород дерева, привезенного из Восьми
Городов, а также находящиеся в ней еще более редкие сокровища. Дольше
всего она простояла у тяжелого золотого ларца, полного ограненных, но
неоправленных драгоценных камней - аметистов, аквамаринов, сапфиров,
гагатов, топазов, огненных опалов, рубинов, кимпи и ледяных изумрудов,
которые сверкали и переливались, словно осколки радуги.
В одном углу она увидела вешалку с женскими платьями, сшитыми на
очень высокую и худую особу, и рядом, как ни странно, стойку с вороненым
оружием.
Довольно долго Рита разглядывала полки с фигурками из дутого стекла и
наконец выбрала, по ее мнению, самую изящную и дорогую - нет нужды
говорить, что это была фигурка стройной девушки в сапогах, коротенькой
курточке и с бичом в руке. Рита смахнула фигурку с полки, и та вдребезги
разбилась о натертый пол, а бич превратился и вовсе в пыль.
Что они могут сделать с ней такого, чего до сих пор не было в их
планах? - спрашивала она себя со скупой улыбкой на губах.
Затем, забравшись в постель, Рита вытянулась во весь рост и стала
нежиться, наслаждаясь мягкими прикосновениями тонких льняных простыней к
ее бритым конечностям, телу и голове и время от времени выливая из
хрустального графина несколько капель нектара себе в рот, которому шутки
ради она придала высокомерный изгиб. Черт побери, она будет пить до
последнего мига, чтобы стать мертвецки пьяной! И тогда пусть Саманда и
Глипкерио сколько угодно терзают ее бесчувственное тело и отключившийся
мозг, если, конечно, им это понравится...
13
Мышелов ехал в паланкине, откинувшись чуть набок; хвост передней
крысы-носильщика находился на почтительном расстоянии в руку от его лица.
Мышелов обратил внимание, что, не покидая пятого этажа, они добрались до
широкого коридора, в котором неподвижно замерли копейщики и куда выходило
тринадцать забранных тяжелыми шторами дверей. Первые девять штор были
бело-серебряные, следующая - черно-золотая и последние три - бело-золотые.
Несмотря на усталость и радостное чувство безопасности, Мышелов на
протяжении всего пути был настороже, подозревая, хотя и не совсем всерьез,
что Скви или лорд Незаметный могут установить за ним слежку; кроме того,
не следовало забывать о Гристе, который мог обнаружить в ватерклозете
какую-нибудь улику, невзирая на весь артистизм, с каким Мышелов проделал
свою неприятную работу. Время от времени он замечал крыс, быть может,
следивших за его паланкином, но все они раньше или позже сворачивали в
какое-нибудь из ответвлений лабиринта коридоров. Последними его ленивые
подозрения пробудили две стройные крысихи в черных шелковых плащах,
капюшонах, масках и перчатках, но и те, не взглянув на него, скрылись под
ручку за черно-золотыми шторами, явно перемывая кому-то шепотом косточки.
Его паланкин остановился у следующей двери, третьей от конца.
Выходило, что Скви и Сисс выше рангом, чем Григ, но Григ выше, нежели лорд
Незаметный. Это было не вредно знать, хотя именно такое впечатление и
сложилось у Мышелова на Совете.
Несколько мгновений он продолжал сидеть, потом встал, опираясь на
жезл и немного утрируя судорогу в ноге, и бросил одной из крыс-носильщиц
монету с венком из колосьев, извлеченную из кошелька Грига. Мышелов решил,
что такая вещь, как чаевые, свойственна любым живым существам, тем более
крысам. Не оглядываясь, он проковылял за тяжелые шторы, отметив мимоходом,
что они были сотканы из тонкой золотой нити и расшиты белым шелком. За
шторами оказался короткий полутемный проход, также занавешенный с другого
конца. Мышелов раздвинул вторые, шторы и оказался в уютной, но не слишком
богато обставленной квадратной комнате с забранными занавесками дверьми во
всех остальных трех стенах, над каждой из которых светился огненный жук в
бронзовой клетке. В комнате были два закрытых буфета, письменный стол с
табуретом перед ним, множество свитков в серебряных чехлах, весьма
смахивавших на наперстки из верхнего мира, два скрещенных меча и боевой
топор на тусклых стенах, а также очаг, в котором сквозь слой золы алел
один-единственный кусок угля. Над очагом, точнее, нишей с жаровней из
стены торчало оправленное в бронзу полушарие величиной почти с теперешнюю
голову Мышелова. Оно было желтоватого цвета, с большим
зеленовато-коричневым кругом, в середине которого находился еще один
черный кружок. Охваченный внезапным ужасом Мышелов догадался, что это -
мумифицированный человеческий глаз.
Посреди комнаты стояло мягкое ложе с высокой спинкой, явно
предназначенное для существа, которое много читает лежа, а рядом -
довольно большой низкий стол, совершенно пустой, если не считать трех
колокольчиков - медного, серебряного и золотого.
Выкинув испуг из головы как эмоцию совершенно бесполезную, Мышелов
взял серебряный колокольчик и громко позвонил, решив для начала не
бросаться в крайности.
Едва он успел заключить, что комната принадлежит закоренелому
холостяку с научными наклонностями, как из двери в дальней стене вышла,
пятясь, толстая старая крыса в безукоризненно белом длинном халате и белой
шапочке. Она повернулась, и Мышелов увидел седую морду со слезящимися
глазками, равно как и серебряный поднос с дымящимися тарелками и
серебряным кувшином.
Мышелов кивнул в сторону стола. Повар - а это он, пожалуй, и был -
поставил поднос и неуверенно подошел к Мышелову, словно желая помочь ему
снять плащ. Мышелов отрицательно махнул рукой и твердо указал на заднюю
дверь. Будь он проклят, если даст себе труд шепелявить в доме у Грига. К
тому же слуги скорее, чем кто-либо другой, распознают чужой голос. Повар
неловко поклонился и вышел.
Мышелов удобно расположился на ложе, но решил перчатки и сапоги пока
не снимать. Маску он тем не менее снял и положил рядом - было приятно хоть
ненадолго дать отдых глазам - после чего принялся за Григов обед.
В дымящемся кувшине оказалось подогретое вино с пряностями. Оно
приятно успокаивало его пересохшее горло и истерзанные нервы, но было
слишком уж ароматным - в кувшине плавала гвоздичина величиной с хорошую
грушу, а палочка корицы была размером с пергаментный свиток. С помощью
Кошачьего Когтя и двузубой вилки, которая оказалась на подносе, Мышелов
начал расправляться с телячьими отбивными - его нос сообщил ему со всей
достоверностью, что это именно телятина, а не мясо грудного младенца к
примеру. С другой дымящейся тарелки он отведал что-то похожее с виду на
сладкую картофелину. Оказалось, что это вареное зернышко пшеницы.
Желтоватый кубик, размером с игральную кость, оказался крупинкой сахарного
песка, а черные шарики величиной с ногтевую фалангу его большого пальца -
черной икрой. Он принялся накалывать их по одному на вилку и отправлять в
рот, перемежая с кусками телятины. Было очень странно есть чудную нежную
телятину, волокна которой были толщиной с его палец.
Покончив с самой существенной частью обеда Грига, равно как и с
вином, Мышелов надел маску и откинулся на подушки, намереваясь наметить
план бегства из Нижнего Ланкмара. Однако золотой колокольчик все время
отвлекал его от практических вопросов, поэтому Мышелов протянул руку и
позвонил в него. Сразу идти туда, куда тебя влечет любопытство, чтобы ум
не успел взбунтоваться, было одним из девизов Мышелова.
Не успел замереть нежный звон, как тяжелые шторы на одной из боковых
дверей раздвинулись и появилась стройная крыса - нет, пожалуй, крысиха - в
платье, капюшоне, маске, туфельках и перчатках из тонкого желто-лимонного
шелка.
Первой реакцией Мышелова было удовлетворение. Выходит, у Грига все же
была любовница, и его, Мышелова, мгновенный ответ на недоуменный вопрос
Скви относительно жены был блестящим проблеском интуиции. Какого бы роста
он ни был, все равно он может перехитрить кого угодно. У него ум Мышелова,
равного которому нет во всей вселенной.
Мышелов встал и подошел к изящной фигурке в желтом. Во всем ее облике
было нечто ужасно знакомое. Быть может, это она и была той крысихой в
зеленом, что вела на сворке землероек? Судя по гордой стати, очень похоже.
Используя уловку, уже опробованную им на поваре, он молча показал
служанке на дверь, пропуская ее вперед. Она возражать не стала, и Мышелов
двинулся вслед за ней по мрачному петляющему коридору.
К тому же она ужасно миловидна, решил он, разглядывая ее стройный
силуэт и вдыхая аромат ее пахнувших мускусом духов. Немного запоздало он
напомнил себе, что перед ним крыса, которая должна внушать ему крайнее
отвращение. "Но почему обязательно крыса? Я же претерпел превращение, так
почему такое не могло произойти и с другими? А если это простая служанка,
то какова же ее госпожа? Наверно, какая-нибудь жирная ведьма", - цинично
подумал он. Но его возбуждение, несмотря на это, росло.
Отвлекшись ненадолго от этих мыслей, чтобы сориентироваться, Мышелов
понял, что боковая дверь, через которую они вышли, ведет, скорее всего, в
занавешенные черными шторами покои лорда Незаметного, а не к Сиссу или
Скви.
Наконец крысиха в желтом раздвинула тяжелые, расшитые золотом черные
шторы, затем легкие занавеси из фиолетового шелка. Пройдя мимо нее,
Мышелов стал сквозь прорези в маске Грига разглядывать просторную спальню,
весьма красивую и изящную, но при этом самую причудливую и жутковатую из
всех, что ему доводилось видеть.
Драпировки, ковры, обивка потолка и мебели были в ней серебряные либо
фиолетовые, причем последний цвет прекрасно сочетался с цветом одежды его
сопровождающей. Комната освещалась рассеянным светом, лившимся из
расставленных вдоль стен узких и глубоких сосудов со склизкими мерцающими
червями размером с хорошего угря. Перед этими сосудами стояло несколько
туалетных столиков с большими серебряными зеркалами, в которых Мышелов
увидел свое отражение в белом плаще и отражение его стройной провожатой,
задвигавшей шелковые фиолетовые занавеси. Все столики были завалены
всяческой косметикой и прочими средствами для поддержания красоты, разными
эликсирами и крошечными баночками - все, кроме одного, находившегося подле
другой двери с серебряными шторами и уставленного несколькими десятками
черных и белых флаконов.
Между туалетными столиками, ярко освещенные снизу мерцающими
слизняками, с потолка на цепях свисали большие серебряные клетки, в
которых сидели скорпионы, пауки, богомолы и прочая нечисть, каждый
размером со щенка или кенгуренка. В одной из просторных клеток свернулась
клубком громадная, как питон, квармаллийская малая гадюка. Все они клацали
челюстями или шипели, в зависимости от того, к какому семейству
принадлежали, один из скорпионов яростно гремел жалом о блестящие прутья
своей клетки, а гадюка то и дело выпускала изо рта узкий и дрожащий
раздвоенный язычок.
На одной из более коротких стен висели лишь две картины, каждая
размером с дверь: на первой на темном фоне были изображены девушка и
крокодил, которые сплелись в любовном объятии, на второй - мужчина и
леопардица, занятые примерно тем же самым.
Почти посреди комнаты стояла большая кровать, накрытая лишь белой
простыней, на вид грубой, как мешковина, но тем не менее соблазнительной;
в головах лежала пышная белая подушка.
Привольно развалившись на постели и откинув голову на подушку, чтобы
удобнее было разглядывать Мышелова сквозь прорези маски, лежала девушка.
которая была чуть стройнее, чем служанка, но во всем остальном очень на
нее похожа, включая и одежду, правда, не желтого, а фиолетового цвета и
еще более тонкую.
- Добро пожаловать под землю. Серый Мышелов, - нежно проворковала она
очень знакомым серебристым голоском. Затем, бросив взгляд куда-то в
сторону, добавила: - Милая рабыня, помоги нашему гостю устроиться
поудобнее.
Послышались мягкие шаги. Мышелов обернулся и увидел, что его
проводница сняла желтую маску, под которой оказалось веселое и вместе с
тем грустное черноглазое личико Фрикс. На этот раз ее темные волосы были
убраны в две длинные косы с вплетенной в них тонкой медной нитью.
Без какой бы то ни было суеты, а лишь улыбнувшись, она принялась
ловко расстегивать длинный белый плащ Грига. Мышелов чуть приподнял руки и
позволил служанке заниматься собой, словно был во сне, не обращая на эту
процедуру ни малейшего внимания, поскольку пристально рассматривал фигуру
в фиолетовой маске, лежавшую на кровати. Невзирая ни на что, он точно
знал, кто это: в виске у него пульсировала серебряная стрелка, а желание,
которое смутно преследовало Мышелова все это время, накинулось на него с
удвоенной силой.
Ситуация была странная, почти необъяснимая. Мышелов догадался, что
Фрикс и ее госпожа приняли какой-то эликсир, вроде того, что дал ему
Шильба, но при этом он мог бы поклясться, что все они были нормального
человеческого роста, если бы не эта громадная, бегающая и ползающая
нечисть.
Мышелов поднял сперва одну ногу, потом другую и с радостью дал Фрикс
стащить с себя тесные сапоги. Покорно отдавшись в руки служанки, он тем не
менее оставил при себе пояс с мечом Скальпелем и - по какому-то
непонятному наитию - маску Грига. Ощупав висевшие на поясе маленькие
ножны, он с тревогой обнаружил, что оставил Кошачий Коготь в покоях Грига
на столе, рядом с вилкой, отделанной слоновой костью.
Но эти тревоги растаяли, как последний снег под весенним солнцем,
когда с кровати прозвучал вкрадчивый голосок:
- Не хочешь ли немного освежиться, гость дорогой? - Мышелов с
радостью согласился, и девушка, приподняв руку в фиолетовой перчатке,
приказала: - Милая Фрикс, принеси сласти и вино.
Пока Фрикс возилась у дальнего столика, Мышелов с громко бьющимся
сердцем прошептал:
- Ах, восхитительнейшая Хисвет... Ведь, я полагаю, ты - Хисвет?
- Это ты должен решить сам, - кокетливо прозвенел голосок.
- Тогда я буду называть тебя Хисвет, - смело ответил Мышелов, -
признавая в тебе свою королеву королев и принцессу принцесс. Знай же, о
очаровательнейшая барышня, что с тех пор, как наши восторги под укромным
деревом были столь грубо прерваны вмешательством минголов, все мои помыслы
- нет, все движения моей души были связаны лишь с тобой.
- Уж не знаю, - сладострастно откидываясь на подушку, отвечала
девушка, - верить этим комплиментам или нет.
- Ты должна им верить, - подходя поближе, властно заявил Мышелов. -
Более того, знай, что сегодня я намерен вести беседу с тобой не через
плечо Фрикс - как бы привлекательна она ни была, - а на более близком
расстоянии. Я тверд в своем желании освежиться всеми доступными мне
способами.
- Ты не можешь считать, что я - Хисвет! - воскликнула девушка с
негодованием, как надеялся Мышелов, притворным. - Иначе ты никогда не
осмелился бы произнести столь святотатственные речи?
- Моя смелость простирается гораздо дальше! - с нежным любовным рыком
возвестил Мышелов и быстро приблизился к постели. Висевшая вокруг нечисть
сердито зашевелилась, стала биться о прутья клеток, раскачивая их, и
принялась громко клацать, пощелкивать и шипеть. Тем не менее Мышелов,
бросив пояс с мечом на пол у постели и встав на нее одним коленом, уже
готов был накинуться на Хисвет, но в этот миг Фрикс поставила между ними
на груботканую простыню большой серебряный поднос, на котором стояли
графинчики со сладким вином, хрустальные кубки и тарелочки со сластями.
Не обращая внимания на это препятствие, Мышелов протянул руку и
сорвал фиолетовую шелковую маску с лица девушки. Рука в фиолетовой
перчатке выхватила у него эту маску, однако не надела ее назад, и Мышелов
увидел худощавое треугольное личико Хисвет: щеки девушки пылали, глаза с
красноватой радужкой блестели, однако пухлые губы улыбались, обнажая
длинные жемчужные верхние резцы, а с головы спускались две длинные, до
пояса косы с вплетенной, как у Фрикс, в серебристо-белокурые волосы нитью,
только более тонкой и серебряной, а не медной.
- Нет, - смеясь, проговорила она, - я вижу, ты слишком уж уверен в
себе, и мне придется защищаться. - Спустив руку с кровати, она достала
откуда-то длинный и узкий кинжал с позолоченной рукояткой. Игриво помахав
им перед носом у Мышелова, девушка заявила: - А теперь попробуй из кубков
и тарелочек, что стоят перед тобой, дорогой гость, но вот с прочими
лакомствами будь поосторожней.
Мышелов послушно налил вина себе и Хисвет. Уголком глаза он заметил,
что Фрикс, бесшумно двигаясь в своем шелковом платье, завернула белые
сапоги и перчатки Грига в его белый плащ и капюшон и положила сверток на
табурет, стоявший подле высокой картины с мужчиной и леопардицей, после
чего сделала аккуратный сверток из остальной одежды Мышелова, в основном
его собственной, и положила его на табурет рядом с первым. "Весьма
деловитая и дальновидная служанка, - подумал Мышелов, - и к тому же очень
преданная своей госпоже, даже слишком преданная". Мышелову хотелось бы,
чтобы она поскорее удалилась и оставила его наедине с Хисвет.
Но та, судя по всему, делать этого не собиралась, а Хисвет не
отсылала девушку прочь, поэтому Мышелов без дальнейших проволочек затеял
легкую любовную игру ловил затянутые в фиолетовый шелк пальцы левой руки
Хисвет, когда девушка протягивала их за очередным лакомством, и дергал за
оборки и рюши ее фиолетового платья, как бы намекая на серьезные различия
в степени их обнаженности и предлагая устранить их, сняв один-другой
предмет ее туалета. Хисвет же проворно тыкала кинжалом в его неугомонную
руку, словно желая пригвоздить ее к подносу или постели, так что Мышелову
то и дело приходилось ее отдергивать. Это была забавная игра, танец руки и
острого как бритва кинжала - по крайней мере, она показалась Мышелову
забавной, особенно после того, как он осушил два кубка огненного
бесцветного вина, - так что на вопрос Хисвет, каким образом он попал в
крысиное царство, он весело поведал ей историю с черным зельем Шильбы и о
том, как принял поначалу его действие за дурацкую шутку волшебника, но
теперь благословляет этот драгоценнейший подарок, - словом. Мышелов
повернул все дело так, чтобы казалось, будто единственной его целью было
очутиться здесь, на постели рядом с Хисвет.
В заключение он поинтересовался, быстро раздвинув пальцы, чтобы
очередной удар кинжала пришелся между ними.
- А как ты и милая Фрикс догадались, что это был не Григ, а я?
- Очень просто, любезный искатель приключений, - ответила та. - Мы
заехали за моим отцом на Совет, поскольку ему, Фрикс и мне сегодня еще
предстоит важная поездка. Мы издали услышали, как ты говоришь, и я сразу
узнала твой голос, несмотря на то, что ты так искусно шепелявил. А потом
мы пошли за тобой следом.
- Вот теперь я могу надеяться, что ты и впрямь нежно меня любишь, раз
дала себе труд так хорошо меня изучить, - страстно прощебетал Мышелов,
отдергивая руку от очередного коварного удара. - Но скажи, божественная,
как получилось, что ты, Фрикс и твой отец способны жить в крысином
царстве, да еще пользуетесь здесь такой властью?
Несколько томно Хисвет указала концом кинжала на туалетный столик с
черными и белыми флаконами и проговорила:
- Моя семья уже бессчетное количество веков пользуется тем же
снадобьем, что и Шильба, и, кроме того, снадобьем белого цвета, которое
позволяет нам мгновенно вырастать до человеческих размеров. За эти века мы
скрестились с крысами, в результате чего появились как божественно
прекрасные монстры вроде меня, так и уродливые чудовища, по крайней мере
по людским меркам. Последние никогда не выходят из-под земли, а вот такие,
как я, наслаждаются жизнью в обоих мирах. В результате скрещивания
появилось также множество крыс с человеческими руками и мозгом.
Цивилизацию среди крыс распространили в основном мы, мы и станем
верховными вождями и даже божествами, когда крысы покорят людей.
Рассказ о скрещивании и монстрах озадачил Мышелова и заставил его
призадуматься, несмотря даже на то, что Хисвет с каждым мигом все сильнее
приковывала его к себе своими чарами. Он припомнил предположение Льюкина,
которое тот сделал на борту "Каракатицы" относительно того, что у Хисвет
под платьем скрывается тело крысы, и стал гадать - со страхом, но и не без
любопытства, - как же все-таки выглядит ее стройное тело. Есть, к примеру,
у нее хвост или нет? Но в общем и целом он не сомневался: ему придется по
душе все, что бы он ни обнаружил под фиолетовым платьем девушки, поскольку
его страсть к дочери зерноторговца уже превзошла все мыслимые пределы.
Внешне, однако, Мышелов ничем не выдал своих мыслей, а как бы
невзначай спросил:
- Значит, твой отец - лорд Незаметный, и вы вместе с ним и Фрикс
регулярно путешествуете из большого мира в маленький и обратно?
- Покажи ему, милая Фрикс, - лениво велела Хисвет, прикрывая изящными
пальчиками зевак, как будто ей уже наскучила игра в кинжал и ладонь.
Фрикс начала продвигаться к стене, пока ее черноволосая головка со
сверкающими медной нитью косами - капюшон она откинула назад - не
оказалась между клетками с малой гадюкой и самого злющего из скорпионов.
Темные глаза девушки были, словно у сомнамбулы, устремлены в какую-то
бесконечно далекую точку. Скорпион ткнул сквозь прутья своим влажным белым
жалом в крысином дюйме от ее уха, раздвоенный язык гадюки дрожал у самой
ее щеки, с зубов, которыми она пыталась перекусить серебряный прут клетки,
капал маслянистый яд прямо ей на плечо, но Фрикс, казалось, ничего этого
не замечала. Проведя пальцами правой руки по ряду медальонов, украшавших
сосуд со светящимся слизнем позади нее, она не глядя нажала на два из них.
Картина, изображавшая девушку с крокодилом, быстро поднялась вверх,
открыв подножие крутой темной лестницы.
- Она ведет прямо в наш с отцом дом, - пояснила Хисвет.
Картина опустилась. Фрикс нажала на два других медальона, и за
поднявшейся картиной с мужчиной и леопардицей обнаружилась такая же
лестница.
- А эта ведет к золотой норе, которая сообщается с личными покоями
ланкмарского сюзерена, в данном случае - Глипкерио Кистомерсеса, - сказала
Хисвет, когда вторая картина скользнула на место. - Как видишь,
возлюбленный, наша власть простирается повсюду.
С этими словами Хисвет подняла кинжал и приставила острие к горлу
Мышелова. Несколько мгновений Мышелов сидел неподвижно, потом взял лезвие
двумя пальцами и отвел его в сторону. После этого он так же осторожно взял
косу Хисвет - девушка не сопротивлялась - и стал медленно выплетать тонкую
серебряную нить из еще более тонких серебристо-белокурых волос.
Фрикс, словно статуя, продолжала стоять между зубами гадюки и жалом
скорпиона и всматриваться в потусторонний мир.
- А Фрикс тоже из вашего племени? В ней тоже известным образом
сочетаются лучшие крысиные и человеческие качества? - спокойно
поинтересовался Мышелов, продолжая заниматься своим делом, которое, как он
полагал, быть может, и не слишком скоро, но в конце концов позволит ему
осуществить свое сердечное желание.
Хисвет томно покачала головой и отложила кинжал в сторону.
- Фрикс моя любимейшая рабыня, почти сестра, но в ней течет не наша
кровь. Она и в самом деле самая дорогая рабыня во всем Невоне, поскольку
является принцессой, а сейчас, возможно, и королевой своей страны.
Путешествуя из одного мира в другой, она потерпела здесь кораблекрушение,
и ее одолели демоны, а отец ее спас на том условии, что она будет служить
мне вечно.
И тут Фрикс наконец заговорила, однако двигались при этом лишь ее
губы и язык, а сама она даже не взглянула на Мышелова и Хисвет.
- Или, любезнейшая госпожа, пока я, рискуя собственной жизнью, трижды
не спасу вас от неминуемой гибели. Один раз это уже произошло на борту
"Каракатицы", когда вас чуть было не сожрал дракон.
- Ты никогда не оставишь меня, дорогая Фрикс, - уверенно заявила
Хисвет.
- Я нежно вас люблю и верно вам служу, - отвечала Фрикс. - Но ведь
все имеет свой конец, о благословенная барышня.
- Тогда меня станет защищать Серый Мышелов и ты мне больше не
понадобишься, - приподнимаясь на локте, чуть раздраженно отозвалась
Хисвет. - А теперь оставь нас, Фрикс, мне нужно поговорить с ним наедине.
С веселой улыбкой Фрикс вышла из пространства между смертоносными
клетками, сделала короткий реверанс, надела свою желтую маску и скрылась
за одной из дверей, задернутой тонкой серебристой занавеской.
Все еще опираясь на локоть, Хисвет повернула к Мышелову свое
прекрасное узкое лицо. Он нетерпеливо простер к ней руки, но она сжала его
неугомонные ладони в своих холодных пальцах и, лаская их и глядя ему прямо
в глаза, спросила, вернее, сказала почти утвердительно:
- Ты ведь будешь любить меня вечно, раз отправился за мной в эти
темные, страшные и запутанные подземелья крысиного царства?
- Конечно буду, о царица бесконечных услад, - пылко воскликнул
Мышелов, вконец ополоумевший от желания и верящий в сказанное всеми
фибрами своей души - или почти всеми.
- Тогда, я думаю, тебя нужно освободить вот от этого, - проговорила
Хисвет и положила обе ладони ему на висок. - Теперь, когда я безоговорочно
верю тебе, это будет оскорблять меня самое и мою красоту.
И, заставив Мышелова ощутить лишь легкий укол, она ловко выдавила
ногтями у него из-под кожи серебряную стрелку - так женщина выдавливает
черный или белый угорь на лице своего возлюбленного. Затем Хисвет
протянула Мышелову ладонь с лежащей на ней сверкающей стрелкой. Мышелов же
ничего нового не почувствовал. Он продолжал восторгаться Хисвет, как
божеством, а тот факт, что прежде он веровал в какое-либо божество не
дольше нескольких мгновений, совершенно его не смущал, по крайней мере,
пока Хисвет не прикоснулась холодной рукой к его телу. Ее красноватые
глаза были уже не туманно-томными, а сверкающими. Мышелов хотел было ее
обнять, но она отстранилась и очень по-деловому сказала:
- Нет-нет, еще рано! Прежде нам нужно кое-что обдумать, радость моя,
ведь ты можешь оказать мне кое-какие услуги, которые не под силу даже
Фрикс. Для начала, ты должен убить моего отца - он вечно ставит мне палки
в колеса и мешает мне невообразимо, - а после его смерти я смогу стать
императрицей, а ты - моим возлюбленным принцем-консортом. Нашему
могуществу не будет предела. Сегодня ночью - Ланкмар! Завтра - весь Невон!
Потом... покорение других вселенных, лежащих за пределами космических вод!
Порабощение ангелов и демонов, неба и ада! Поначалу было бы неплохо, если
бы ты выдал себя за моего отца, как проделал это с Григом, и проделал
весьма умело, могу это подтвердить, миленький. По части обмана ты очень
похож на меня, дорогой. Затем... - Увидев что-то в лице Мышелова, Хисвет
осеклась. - Ты ведь будешь подчиняться мне во всем, не так ли? - даже не
спросила, а резко заявила она.
- Ну... - начал Мышелов.
Серебряная занавеска вздулась до потолка, и в спальню влетела Фрикс в
развевающемся плаще и капюшоне, бесшумно скользя по полу в шелковых
туфельках.
- Маски! Скорее! - крикнула она. - Берегитесь! - С этими словами
Фрикс поспешно схватила бледно-фиолетовое покрывало и прикрыла Хисвет в ее
фиолетовом платье и обнаженного Мышелова. - Ваш отец идет сюда с
вооруженными стражниками, госпожа!
После этого, мгновенно встав на колени у изголовья со стороны Хисвет
и склонив голову в желтой маске, служанка изобразила полнейшую покорность.
Едва белая и фиолетовая маски заняли свои места, а серебряная
занавеска опустилась, как кто-то резко отдернул ее в сторону. В комнату
влетели Хисвин и Скви, оба без масок, за ними три крысы-копейщика.
Несмотря на сидевших в клетках громадных животных, Мышелов никак не мог
отделаться от впечатления, будто все крысы были ростом футов пять, а то и
выше.
Хисвин оглядел спальню, и лицо его побагровело.
- Чудовище! - возопил он, обращаясь к Хисвет. - Бесстыдный разврат!
Распутничать с моим коллегой!
- Не нужно истерик, папочка, - проговорила Хисвет и лаконично шепнула
Мышелову: - Убей его сейчас. Со Скви и остальными я улажу.
Шаря рукой под покрывалом в поисках Скальпеля и повернув в сторону
Хисвина свою белую маску, украшенную бриллиантами, Мышелов мягко
проговорил:
- Ушпокойшя, шоветник. Ражве моя вина в том, что твоя божештвенная
дочь, Хишвин, выбрала меня иж вшех крыш и людей? Или это ее вина? Любовь
не жнает правил.
- Ты поплатишься за это своей головой, Григ, - проскрежетал Хисвин,
приближаясь к постели.
- Папочка, ты стал пуританином и маразматиком, - строго, почти
чопорно проговорила Хисвет, - раз не можешь подавить старческого
раздражения в ночь твоей великой битвы. С тобой все ясно. Твое место в
Совете должна занять я. Не правда ли, Скви? Папочка, я полагаю, что ты
страшно ревнуешь к Григу, потому что хотел бы сам оказаться на его месте.
- О пакостница, которая была моей дочерью! - возопил Хисвин и, с
юношеским проворством выхватив из-за пояса стилет, нанес удар, метя Хисвет
в шею, между фиолетовой маской и покрывалом, но Фрикс, бросившись, не
вставая с колен, вперед, подставила левую ладонь, словно отбивала ею мяч.
Острый, как игла, кинжал, вонзившись ей в руку по самую узкую
рукоять, вырвался из пальцев Хисвина.
Стоя на одном колене и вытянув левую ладонь, из которой торчал стилет
и капала кровь, Фрикс повернулась к Хисвину и, сделав другой изящный жест,
сказала ясным и обезоруживающим тоном:
- Ради всех нас, умерь свой гнев, о дорогой отец моей дорогой
госпожи. Чтобы все это уладить, нужен спокойный рассудок. Вы не должны
ссориться в эту ночь из ночей.
Хисвин побледнел и попятился, явно устрашенный сверхъестественным
самообладанием Фрикс, от которого и впрямь легко могло бросить в дрожь не
только человека, но даже крысу.
Ладонь Мышелова тем временем сомкнулась на рукоятке Скальпеля. Он
приготовился выскочить из постели и броситься назад в покои Грига,
прихватив по пути сверток с одеждой. В какой-то момент в течение последних
двадцати или около того ударов сердца его великая и бессмертная любовь к
Хисвет тихонько приказала долго жить и уже начинала пованивать.
Но в этот миг фиолетовые шторы резко раздвинулись, и из двери,
выбранной Мышеловом в качестве пути отступления, выскочил, размахивая
мечом и кинжалом, Грист в своем златотканом черном наряде. За ним
следовали три крысы-стражника в зеленых мундирах, каждая с обнаженным
мечом в лапе. Мышелов узнал кинжал, который Грист держал в руках, - это
был Кошачий Коготь.
Пробежав за изголовье кровати, Фрикс снова оказалась между клетками
со скорпионом и гадюкой; стилет, словно длинная булавка, все еще торчал у
нее из ладони. Мышелов услышал ее торопливый шепот:
- Интрига закручивается. Изо всех дверей входят вооруженные крысы.
Близится развязка.
Грист внезапно остановился и звонко прокричал Скви и Хисвину:
- Расчлененные останки советника Грига найдены у решетки сточной
системы пятого этажа! Человеческий шпион выдает себя за Грига,
переодевшись в его одежду!
"В данный момент это не соответствует действительности, если не
считать маски", - подумал Мышелов и сделал последнюю попытку:
- Глупошти! Это чиштое бежумие! Я Григ! А предательшки убита была
другая белая крыша!
Подняв Кошачий Коготь и не спуская глаз с Мышелова, Грист продолжал:
- Я обнаружил этот явно человеческий кинжал в покоях Грига. Шпион
здесь.
- Убейте его прямо в постели! - хрипло скомандовал Скви, однако
Мышелов, в общем-то предвидя неизбежное, был к этому готов и занял
оборонительную позицию: отбросив белую маску, он стоял совершенно
обнаженный, держа в правой руке длинный и грозно сверкавший Скальпель, а в
левой вместо кинжала - сложенные вдвое пояс и ножны.
С жутким хохотом Грист бросился на него, размахивая мечом, а Скви
выхватил свой клинок и перескочил через изножье кровати, наступив по
дороге на покрывало, под которым хрустнуло стоявшее на подносе стекло.
Захватив своим мечом Скальпель, Грист отвел оба клинка в сторону,
сделал шаг вперед и нанес удар Кошачьим Когтем. Отбив свой собственный
кинжал сложенным вдвое поясом, Мышелов со всей силы заехал плечом Григу в
грудь, так что тот врезался в двух крыс-стражников в зеленом и сшиб их с
ног.
Почти одновременно с этим Мышелову пришлось резко выбросить Скальпель
вверх, чтобы отбить меч Скви, который чуть было не воткнулся ему в горло.
Затем, быстро развернувшись, Мышелов вступил с ним в бой, снова отбил меч
противника и сделал молниеносный выпад. Крыса в белом уже отступала вдоль
изножья кровати, за изголовьем которой Хисвет, сдернув маску, критически и
несколько мрачно наблюдала за баталией, однако клинок Мышелова все же
успел поранить Скви правую кисть.
В этот миг третий стражник в зеленом, гигант ростом футов семь -
разумеется, крысиных, - которому пришлось пригнуться, когда он входил в
дверь, сделал мощный, хотя и не слишком быстрый выпад. Между тем Грист уже
поднимался с пола, а Скви отбросил кинжал и перекинул свой меч в здоровую
руку.
Мышелов парировал выпад гиганта, который, еще немного, и угодил бы
ему прямо в грудь, и нанес ответный удар. Гигант успел его отбить, однако
Мышелов чуть опустил кончик Скальпеля и из-под клинка противника пронзил
его прямо в сердце.
Челюсть гиганта отвисла, обнажая могучие резцы. Глаза его подернулись
беловатой пленкой. Даже его шерсть, казалось, потускнела. Он уронил оружие
и, уже мертвый, на какой-то миг застыл в вертикальном положении. Этим
мигом и воспользовался Мышелов: чуть присев на правой ноге, он резко
выбросил вперед левую. Его каблук угодил гиганту в грудину, сбросил его со
Скальпеля, и стражник с грохотом рухнул на Гриста и обеих крыс в зеленом.
Одна из крыс-копейщиков, подняв свое оружие, уже хотела было кинуться
на Мышелова, но Скви громко скомандовал:
- Не атаковать в одиночку! Его надо окружить!
Остальные начали спешно перестраивать свои боевые порядки, но за эту
короткую паузу Фрикс успела открыть дверцу серебряной скорпионьей клетки
и, не обращая внимания на проткнутую кинжалом руку, вытряхнуть ее
страшного обитателя прямо к изножью кровати, где тот, огромный, словно
упитанная кошка, стал медленно кружиться, клацая зубами и клешнями и
угрожающе подняв жало.
Почти все крысы тут же направили на него свое оружие. Схватив кинжал,
Хисвет сжалась в уголке постели и приготовилась защищаться от своего
любимчика. Хисвин нырнул за спину Скви.
Между тем Фрикс поднесла здоровую руку к медальонам на сосуде со
слизнем. Картина с мужчиной и леопардицей поднялась. Диковато улыбаясь,
служанка впилась сияющими глазами в Мышелова, но тот в подсказке не
нуждался. Подхватив серый сверток со своей одеждой, он кинулся вверх по
темной лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. Что-то просвистело у
него над ухом, со звоном врезалось в подступень и упало на лестницу. Это
был брошенный острием вперед длинный кинжал Хисвет. На лестнице стало
совсем темно, и Мышелов бежал уже через две ступеньки, низко пригнувшись и
что есть мочи вглядываясь во тьму впереди. Издали до него донеслась
пронзительная команда Скви: "За ним!"
Сморщившись, Фрикс выдернула из ладони стилет Хисвина, прикоснулась
губами к кровоточащей ране и с реверансом протянула оружие его владельцу.
Теперь в спальне остались лишь двое - Хисвет, которая оправляла свое
фиолетовое платье, и Скви, который с помощью зубов и здоровой руки
перевязывал раненую кисть.
Истыканный мечами и копьями, истекающий темной кровью скорпион лежал
на спине, еще чуть подергивая ногами и клешнями и поводя жалом.
Грист, две крысы в зеленом и три крысы-копейщика бросились в погоню
за Мышеловом; топот их сапог уже замер на лестнице.
Мрачно нахмурившись, Хисвин заявил Хисвет:
- Теперь мне осталось убить тебя.
- Ах, папочка, ты совершенно не понял, что произошло, - робко
отозвалась Хисвет. - Серый Мышелов приставил к моему телу меч. Это было
насилие. И, угрожая под покрывалом мечом, он заставил меня сказать тебе
все эти ужасные вещи. Ты же сам видел, что в конце концов я постаралась
его прикончить.
- Тьфу! - отвернувшись, сплюнул Хисвин.
- Вот кого нужно убить, - заявил Скви, указывая на Фрикс. - Она
помогла шпиону сбежать.
- Совершенно справедливо, о могущественный советник, - согласилась
Фрикс. - Иначе он перебил бы как минимум половину из вас, а ведь ваши
головы не просто нужны - они незаменимы, не так ли? - для руководства
сегодняшним штурмом Верхнего Ланкмара. - Затем служанка показала Хисвет
окровавленную ладонь и мягко сказала: - Это уже второй раз, дорогая
госпожа.
- Тебя наградят, - ответила Хисвет и поджала губы. - А за то, что ты
помогла шпиону сбежать - и не вмешалась, когда он меня насиловал! - тебя
будут пороть кнутами до тех пор, пока ты не перестанешь визжать, но это -
завтра.
- Завтра - с превеликим удовольствием, - ответила Фрикс, и в ее
веселом голоске послышалась строптивая нотка. - Но сегодня ночью нужно
проделать кое-какую работу, в Голубых палатах дворца Глипкерио. И
проделать ее предстоит нам троим. Причем, насколько я понимаю, прямо
сейчас, сударь, - повернувшись к Хисвину, почтительно добавила она.
- Это верно, - вздрогнув, согласился Хисвин. Он трижды перевел взгляд
с дочери на служанку и обратно, потом пожал плечами и сказал: - Пошли.
- Как ты можешь им верить? - удивился Скви.
- Приходится, - ответил Хисвин. - Раз я должен манипулировать
Глипкерио, без них мне не обойтись. Ты же тем временем займешь место
верховного главнокомандующего за столом Совета. Ты будешь нужен Сиссу.
Пошли! - повторил он, обращаясь к девушкам. Фрикс нажала на медальоны.
Вторая картина поползла к потолку, и все трое стали подниматься по
лестнице.
Оставшись в одиночестве, Скви принялся мерить шагами спальню, опустив
гудящую от злости голову, автоматически перешагивая через труп гигантского
стражника и обходя все еще корчащегося скорпиона. Наконец он остановился и
поднял взгляд на туалетный столик, заставленный белыми и черными флаконами
с волшебным снадобьем. Походкой сомнамбулы, или крысы, бредущей на задних
лапах по колено в воде, он медленно приблизился к столику. Какое-то время
он бесцельно переставлял флаконы с места на место. Затем вслух проговорил:
- Ну почему можно быть мудрым, повелевать толпами, беспрестанно
бороться, иметь блестящий, словно бриллиант, разум и оставаться при этом
крошечным, как тарпан, и слепым, как гусеница? Очевидное лежит прямо перед
нашими зубатыми мордами, а мы его не замечаем - и все потому, что мы,
крысы, свыклись с собственной ничтожностью, убедили сами себя в том, что
мы незначительны и не можем вырваться из своих тесных туннелей-тюрем, не
способны выскочить из неглубокой, но губительной колеи, которая может
привести нас лишь к куче вонючих отбросов или в узкий погребальный склеп.
Он поднял взор своих холодных, как ледышки, глаз и сурово посмотрел
на свое серебристое мохнатое отражение в серебряном зеркале.
- При всем своем величии, Скви, - сказал он себе, - ты всю свою
крысиную жизнь занимался всякой ерундой. И теперь, Скви, ты должен
решиться на серьезный шаг!
С жаром отдав себе это распоряжение, он взял один из белых флаконов и
сунул в кошель, немного поколебался, сгреб в кошель все остальные белые
флаконы, еще поколебался, пожал плечами, с язвительной ухмылкой сгреб туда
же и черные флаконы и поспешно вышел из спальни.
Скорпион на фиолетовом ковре все еще слабо подергивал лапками.
14
Освещаемый низкой луной, Фафхрд быстро карабкался вверх по высокой
Болотной стене Ланкмара в том ее месте, где его высадил Шильба, то есть
примерно в полете стрелы от Болотной заставы. "У ворот ты можешь наскочить
на своих черных преследователей", - предупредил Шильба. Фафхрд сильно в
этом сомневался. Правда, черные всадники неслись как ветер, однако хижина
Шильбы летела по болотной траве, словно компактный приземистый ураган, и
явно должна была оставить их далеко позади. Но подкреплять чем-либо свои
слова Шильба не стал. Он и его коллега Нингобль были прежде всего
торговцами и обладали даром убеждения, хотя Нингобль сбивал клиента с ног
потоком слов, а Шильба воздействовал с помощью многозначительных
умолчаний. Вот эксцентричный болотный чародей и хранил молчание - если не
считать упомянутого предупреждения - на протяжении всего пути, состоявшего
исключительно из качки, болтанки и прыжков, от которых желудок Фафхрда не
оправился до сих пор.
На древней стене было за что зацепиться. Для человека, который в
юности забрался на обелиск Полярной звезды в студеных горах Гигантов,
вскарабкаться на эту стену было детской забавой. Гораздо сильнее Фафхрд
был озабочен тем, что может ожидать его наверху, поскольку на несколько
мгновений он будет совершенно беззащитен перед стоящим на стене врагом.
Но еще сильнее, причем чем дальше, тем больше, он был озадачен мраком
и тишиной, охватившими весь город. Где гром битвы, где зарева пожаров? А
если Ланкмар уже покорен, что, несмотря на оптимизм Нингобля, было отнюдь
не исключено при пятидесятикратном численном перевесе врагов, то где вопли
насилуемых и радостные клики и гомон победителей?
Добравшись до верхушки стены, Фафхрд резко подтянулся, сквозь широкую
амбразуру спрыгнул на галерею и приготовился выхватить Серый Прутик и
боевой топор. Но, насколько он мог видеть, на галерее никого не было.
Пристенная улица - опять-таки насколько он миг судить - была темна и
пустынна. На Чистоганной, которая тянулась на запад и была залита лунным
светом, не было ни души. Тишина же здесь казалась еще более ощутимой, чем
когда Фафхрд карабкался по стене. Она как будто наполняла большой,
обнесенный стенами город, словно вода, налитая в чашу.
Фафхрд почувствовал ужас. Неужто захватчики уже покинули город,
погрузив его сокровища и жителей на какой-то невообразимо большой флот или
караван? Или заперлись вместе с жертвами, которым заткнули рты, в
молчаливых домах и творят в темноте какие-то мучительные обряды? А может,
город осадила армия демонов, после чего все жители исчезли? Или земля
разверзлась под победителями и побежденными и поглотила их? А может,
рассказ Нингобля - просто чародейский вздор? Но и это невероятное
предположение никак не объясняло, почему город стал таким
призрачно-пустынным.
Или вот, может, что: в эти самые мгновения на его глазах идет
жестокая битва, а он из-за какого-то заклятия Шильбы или Нингобля ее не
видит, не слышит и даже не ощущает? И так будет продолжаться до тех пор,
пока он не исполнит обет относительно колоколов, который навязал ему
Нингобль?
Вообще, вся эта история с колоколами очень не нравилась Фафхрду.
Воображение рисовало ему истинных богов Ланкмара: спеленутые коричневыми
лентами, словно мумии, они покоятся в своих сгнивших тогах, сверкают
черными глазами из-под пропитанных смолами повязок и, держа в окостеневших
руках свои черные жезлы, ждут, когда снова позовет их город, который забыл
их, но продолжал бояться и который они ненавидели, но вместе с тем и
оберегали. Фафхрд полагал, что лучше сунуть голую руку в паучью нору среди
пустынных скал, чем лезть к таким вот существам. Но обет есть обет, его
нужно выполнить.
Перепрыгивая через три ступеньки, он сбежал вниз по ближайшей
лестнице и направился на запад, в сторону Чистоганной улицы, которая шла
кварталом южнее Ремесленнической. Ему чудилось, что мимо проносятся чьи-то
невидимые тени. Пересекая извилистую Грошовую улицу, темную и безлюдную,
как и прочие, он вроде услышал донесшийся с севера рокот и пение, такие
слабые, что источник их явно находился никак не ближе улицы Богов. Однако
он твердо держался заданного направления: по Чистоганной до улицы Монахинь
и оттуда три квартала на север, к этой чертовой звоннице.
Бардачная, которая петляла еще сильнее, чем Грошовая, тоже казалась
совершенно необитаемой, однако не успел Фафхрд пройти и полквартала, как
услышал позади топот сапог и лязг оружия. Нырнув в узкую полоску тени, он
смотрел, как сдвоенный взвод стражи поспешно движется в лунном свете на
юг, в сторону Бардачной и южных казарм. Стражники шли тесной кучкой,
беспрестанно оглядываясь по сторонам и держа оружие на изготовку, хотя
нигде никакого неприятеля и в помине не было. Это в известном смысле
подтверждало предположение Фафхрда о невидимой армии. Охваченный еще более
сильным ужасом, он быстрым шагом двинулся дальше.
Через какое-то время то здесь, то там он начал примечать узкие
полоски света по краям плотно запертых ставен на окнах верхних этажей. Эти
мрачные прямоугольники только усилили его мистический ужас. "Лучше уж что
угодно, - подумал он, - чем это молчание запертых домов, нарушаемое лишь
тихим отзвуком его шагов по залитому лунным светом булыжнику. А в конце
этого пути - мумии!"
Где-то далеко послышался приглушенный звон: било одиннадцать. И тут,
переходя через узкую, налитую чернотой Серебряную улицу, Фафхрд услышал
тихое шуршание, как будто бы дождь забарабанил по мостовой, однако на небе
сияли звезды, кроме тех, которые затмила луна, и на землю не упало ни
одной капли. Фафхрд побежал.
На борту "Каракатицы" котенок, словно заслышав призыв, на который он
не мог не откликнуться, невзирая даже на страх, длинным прыжком перемахнул
на сваю причала, вскарабкался на дощатый настил и бросился во тьму,
вздыбив черную шерстку и сверкая изумрудными глазами, в которых были и
страх, и готовность встретить любую опасность.
Глипкерио и Саманда сидели в нагаечной комнате, предаваясь
воспоминаниям и понемногу накачиваясь спиртным, дабы привести себя в
надлежащее настроение перед поркой Риты. Жирная дворцовая экономка
хлестала кружками темное товилийское, ее черное шерстяное платье уже
пропиталось потом, а на каждом волоске мерзких черных усов повисло по
соленой капле. Ее господин тем временем потягивал фиолетовое кираайское,
которое она сама принесла ему из верхней кладовки, после того как на
звонок серебряного, а потом и бронзового колокольчиков не явился ни один
из дворецких и пажей. "Они боятся сдвинуться с места, после того как ушла
твоя охрана. Я исполосую их всех, как бог черепаху, но только после того,
как ты поразвлекаешься с ними по-своему, мой господинчик", - пообещала
Саманда.
И вот теперь, забыв на время об окружавших их редких, украшенных
драгоценными камнями пыточных орудиях, равно как и о грызунах, угрожавших
Ланкмару, они вернулись мыслями к более простым и счастливым дням.
Глипкерио, в несколько увядшем и скособоченном венке из анютиных глазок, с
пьяным пылом осведомился:
- А ты помнишь, как я в первый раз принес тебе котенка, чтобы ты
бросила его в кухонный очаг?
- Помню ли я? - с ласковым упреком переспросила Саманда. - Да я
помню, как ты в первый раз принес мне муху и стал показывать, как ловко ты
отрываешь у нее лапки и крылышки. Ты тогда только-только начал ходить, но
уже был ужасно долговязый.
- Ага, но вот об этом котенке, - продолжал настаивать Глипкерио, у
которого после торопливого глотка с дрожащего подбородка капало вино. - Он
был черненький, с голубыми, только что открывшимися глазками. Радомикс
хотел меня остановить - он жил тогда во дворце, - но ты наорала на него и
выгнала вон.
- Верно, - подхватила Саманда. - Мягкосердечный щенок! И я помню, как
котенок жарился и верещал и как ты потом плакал, что нельзя снова бросить
его в огонь. Чтобы отвлечь тебя и хоть немного развеселить, я раздела и
выпорола девчонку-горничную, такую же долговязую, как ты, и с длинными
белокурыми косами. Это было еще до того, как на тебя напал этот бзик с
волосами, - Саманда утерла усы, - и ты велел побрить всех девчонок и
мальчишек. Кажется, именно тогда ты дорос до более мужских развлечений и
отнюдь не стеснялся показывать, насколько ты взвинчен!
Саманда расхохоталась и ткнула монарха пальцем в бок.
Придя в возбуждение от этого поддразнивания и собственных мыслей,
ланкмарский сюзерен вскочил и сразу стал в своей черной тоге очень похож
на кипарис, хотя ни один кипарис на свете никогда так не корчился - разве
что во время землетрясения или под воздействием крайне действенного
колдовства.
- Пошли! - вскричал он. - Уже пробило одиннадцать. У нас почти не
осталось времени - мне ведь надо будет отправляться в Голубую палату,
чтобы встретиться с Хисвином и спасти город.
- Ладно, - согласилась Саманда, упершись могучими руками в колени и
высвобождая свой объемистый зад из узкого кресла. - Так какую нагайку ты
выбрал для этой мерзкой и коварной девки?
- Да никакую, - с радостным нетерпением воскликнул Глипкерио. - В
конце концов этот старый, хорошо промасленный черный арапник, что висит у
тебя на поясе, всегда оказывается самым лучшим. Скорее, милая Саманда,
скорее!
Услышав какой-то скрип, Рита вскинулась на хрустящих простынях.
Вытряхнув из своей гладко выбритой головки все мучившие ее кошмары, она
судорожно нашарила бутылку, чье содержимое должно было подарить ей
спасительное забвение.
Поднеся ее к губам, девушка на миг замерла. Дверь так и не открылась,
а скрип был какой-то тонкий и пронзительный. Заглянув за край кровати, она
увидела, что в панели стены, на уровне пола, открывается маленькая дверца
примерно в фут высотой. Из нее, чуть нагнув голову, быстро и молча
выскочил хорошо сложенный мускулистый человечек, в одной руке державший
серый сверток, а в другой - нечто вроде игрушечного меча, который был
обнажен, как и он сам.
Человечек закрыл за собой дверь, которая сразу слилась с деревянной
панелью, и стал внимательно осматриваться.
- Серый Мышелов! - завопила Рита и, соскочив с кровати, опустилась
перед ним на колени. - Ты вернулся ко мне!
Сморщившись, человечек закрыл уши крохотными ручками, не выпуская из
них меча и свертка.
- Рита, - взмолился он, - не кричи так. У меня лопается голова. -
Мышелов говорил медленно, низким голосом, но девушке его речь показалась
быстрой и визгливой, хотя и разборчивой.
- Извини, - сокрушенно прошептала она, сдерживая желание поднять
Мышелова и прижать к груди.
- Ладно уж, - ворчливо отозвался тот. - Найди лучше что-нибудь
тяжелое и приставь к двери. Тебе лучше не знакомиться с теми, кто за мной
гонится. Поторопись, красавица!
И не думая вставать с колен, девушка торопливо предложила:
- А почему бы тебе не прибегнуть к колдовству и не вернуть свой
нормальный рост?
- Да нет у меня волшебного зелья, - раздраженно ответил Мышелов. -
Флакон его был почти что у меня в руках, но я, как какой-то сексуально
озабоченный идиот, даже не подумал выпить его содержимое. Ну, давай же,
Рита!
Внезапно осознав всю выгоду своего положения и почувствовав, что есть
возможность поторговаться, Рита наклонилась пониже и с лукавой, но при
этом нежной улыбкой спросила:
- С какой такой крошечной стервозой ты связался на этот раз? Нет,
можешь не отвечать, но прежде чем я стану тебе помогать, ты должен
подарить мне шесть волосков из твоей чудесной головки. Учти, я прошу об
этом не просто так.
Мышелов начал было как сумасшедший что-то ей объяснять, но тут же
передумал, отхватил Скальпелем клок волос и положил его в громадную,
изборожденную глубокими морщинами, блестящую ладонь девушки, на которой
они казались тонкими, как у младенца, только немного длиннее и темнее.
Девушка порывисто встала, подошла к ночному столику и бросила волосы
в ночное питье Глипкерио. Затем отряхнула над кубком ладони и огляделась
по сторонам. Самым подходящим для цели, которую имел в виду Мышелов, ей
показался золотой ларец с неоправленными драгоценными камнями. Она
подтащила его и поставила перед невидимой дверцей, поверив Мышелову на
слово относительно ее точного месторасположения.
- Это задержит их хоть ненадолго, - проговорил он, алчно запоминая на
будущее радужные камни величиной с его кулак, - но лучше бы ты принесла
и...
Снова опустившись на колени, Рита с некоторой тоской в голосе
спросила:
- Неужто ты никогда не будешь опять большим?
- Да не тряси ты пол! Конечно, буду! Через час или даже раньше, если
верить моему игривому и коварному колдуну. А теперь, Рита, пока я
одеваюсь, принеси, пожалуйста...
В двери мелодично лязгнул ключ, тихо стукнул засов. Мышелов
почувствовал, что взмыл в воздух, нырнул вместе с Ритой на мягкую
пружинистую белую постель, и на него опустилась белая, чуть просвечивающая
простыня.
Большая дверь отворилась.
Огромная рука чуть не сплющила Мышелова под простыней; он хотел было
запротестовать, но услышал шепот Риты, похожий на рокот прибоя:
- Не вспучивай простыню. Что бы ни произошло, сиди тихо и ради твоей
собственной жизни не высовывайся.
В этот миг боевой трубой загремел голос, и Мышелов порадовался, что
простыня хоть немного его приглушает:
- Мерзкая девчонка забралась ко мне в постель! Какая гадость! Мне
дурно! Вина! Ой! Кр-р-р-х-х! - Послышался громовой хрип, звуки рвоты,
плевки, после них - снова боевая труба, уже тише, словно через фланель, но
еще более яростно: - Эта чертова вонючая шлюха бросила мне в питье волосы!
Исполосуй ее, Саманда, чтобы она стала похожа на бамбуковую ширму! Хлещи
ее, пока она не оближет мне все ноги и не перецелует на них все пальцы,
моля о пощаде!
Затем послышался другой голос, загремевший, как дюжина гигантских
литавр, и чуть не разорвавший тонкие, как листики сусального золота,
барабанные перепонки Мышелова:
- Охотно, мой господинчик. И не волнуйся, я закончу, только когда ты
велишь. Ну что, девка, сама вылезешь или мне выгнать тебя оттуда плеткой?
Рита сжалась в изголовье постели и начала отползать от этого голоса.
Мышелов стал карабкаться вслед за ней, хотя матрас качался под ним, как
белая корабельная палуба в шторм, простыня лежала на голове, словно
плотная пелена тумана. Внезапно туман куда-то делся, словно сдутый
волшебным ветром, и над Мышеловом склонилось громадное, красно-черное
двойное солнце: одно было лицом Саманды, побагровевшим от гнева и
горячительных напитков, другое - громадным узлом ее черных волос с
торчащими из них булавками. И у этого солнца был черный хвост - занесенная
для удара плетка экономки.
Мышелов бросился к ней через развороченную постель, размахивая
Скальпелем и не выпуская из другой руки серый сверток с одеждой.
Нацеленная на Риту плетка изменила направление и со свистом
устремилась прямо на Мышелова. Он изо всех сил подпрыгнул, плетка
драконьим хвостом пронеслась под его босыми пятками, и свист тут же стих.
Приземлившись и каким-то чудом удержавшись на ногах, Мышелов снова прыгнул
в сторону Саманды, уколол ее Скальпелем в скрытую под черным платьем
огромную коленную чашечку и соскочил на пол.
Сверкнув, словно вороненая молния, громадный боевой топор вонзился в
пол рядом с Мышеловом с таким грохотом, что у того лязгнули зубы. Это
Глипкерио с невероятным проворством схватил со стойки легкий топорик и на
удивление точно метнул его.
Мышелов нырнул под кровать, бросился в сторону того, что
представлялось ему низким, темным и широким портиком и, выскочив с другой
стороны, быстро обежал вокруг ножки кровати и замахнулся мечом, целя
Глипкерио в лодыжку.
Однако перерезать сюзерену сухожилие Мышелову не удалось: монарх
неожиданно повернулся. Немножко прихрамывая, Саманда подошла к Глипкерио.
Гигантский топор и плетка снова были занесены над головой Мышелова.
С истерическим, но радостным воплем, который чуть было не разнес в
клочки барабанные перепонки Мышелова, Рита швырнула в них хрустальную
бутыль с вином. Никого не задев, та просвистела между головами Глипкерио и
Саманды, но их остолбенение, быть может, спасло Мышелову жизнь.
А между тем золотой ларец с драгоценностями под шум и суматоху начал
мало-помалу отодвигаться от стены. Наконец дверца приоткрылась настолько,
что в нее уже могла проскользнуть крыса, и появился Грист во главе
вооруженного отряда, состоявшего из двух крыс в зеленых мундирах и масках
и трех копейщиков в вороненых шлемах и кольчугах, но без масок.
Совершенно обалдевший Глипкерио бросился к двери, за ним - Саманда,
но уже чуть медленнее; под ее могучей поступью пол затрясся, словно
началось землетрясение.
Горя желанием вступить в битву и с облегчением увидев перед собой
неприятеля одного с ним роста, Мышелов встал в позицию, прикрывшись, как
щитом, свертком с одеждой, и бесстрашно прокричал:
- Приди и встреть свою гибель, Грист!
Но в тот же миг он почувствовал, что снова взлетает к груди Риты с
быстротой, от которой у него похолодело внутри.
- Опусти меня вниз! Опусти сейчас же! - завопил он, все еще
охваченный воинственным пылом, но тщетно: опьяневшая девушка выбежала с
ним из комнаты и захлопнула за собой дверь, переломив при этом крысиное
копье и еще раз причинив боль барабанным перепонкам Мышелова.
Через несколько мгновений из комнаты выскочили Саманда и Глипкерио и
побежали в сторону голубевших в конце коридора широких штор, но Рита
выбрала другой путь: она летела к кухне и помещениям для слуг, и Мышелов
волей-неволей летел вместе с ней, изо всех сил сжимая сверток с одеждой и
бесполезный меч, тщетно издавая протестующие вопли и плача от бессильного
гнева.
Генеральный штурм Верхнего Ланкмара крысы начали одновременно, за
полчаса до полуночи, используя для этого в основном золотые норы. Конечно,
не обошлось без преждевременных вылазок, как, например, на Серебряной
улице, и без задержек в тех местах, где в последний момент норы были
обнаружены и блокированы людьми, но в общем и целом атака началась везде в
одно и то же время.
Первыми на Верхний Ланкмар были брошены дикие дивизии передвигавшихся
на четвереньках воинов, яростная кавалерия без всадников - крысы-варвары
из зловонных туннелей и канализационных труб, проложенных под ланкмарскими
трущобами, грызуны, которым были практически неизвестны блага цивилизации
и которые в большинстве своем разговаривали на ломаном ланкмарском,
помогая себе писком и визгом. Многие из них дрались лишь с помощью зубов и
когтей, как самые примитивные существа. С ними наверх отправились также
берсерки и группы специального назначения.
Затем двинулись убийцы-одиночки, а также поджигатели со своими
факелами, смолами и маслами - использование огня в качестве оружия, что
доселе никогда не практиковалось, было частью генерального плана, хотя при
этом самые верхние крысиные ходы и подвергались опасности. Однако
специалисты подсчитали, что победа будет одержана достаточно быстро, чтобы
успеть заставить людей потушить пожары.
И последними шли закованные в броню вооруженные крысы, все на задних
лапах, кроме тех, кто нес на себе снаряды и части легких орудий, которые
должны были быть собраны уже на поверхности.
Предыдущие набеги производились почти исключительно через норы в
подвалах и на первых этажах, через уличные водостоки и так далее. Но эта
ночная атака велась, где только это было возможно, через ходы, шедшие до
верхних этажей и даже мансард, и люди, захваченные врасплох в помещениях,
которые считали безопасными, в панике устремлялись на улицы.
На сей раз все было не так, как в последние дни и ночи, когда крысы
захлестывали город черными потоками и волнами. В эту ночь они проникали в
дома черным дождем, стекали живыми струями с казавшихся прочными стен,
принося с собой смятение и ужас. Тут и там, в основном под самыми крышами,
начались пожары.
Крысы объявились почти во всех ланкмарских храмах и даже утлых
часовенках на улице Богов и обратили молящихся в бегство, так что вскоре
эту широкую магистраль заполонили людские толпы, обезумевшие от ужаса,
боящиеся войти в темные улицы и отважившиеся организовать лишь два-три
небольших очага сопротивления.
В Южных казармах, в зале с высокими окнами, где всегда проводились
собрания, Олегний Мингологубец, брызжа слюной, громким, но дрожащим
голосом разглагольствовал перед усталой аудиторией, которая согласно
обычаю оставила оружие при входе - в прежние времена ланкмарские солдаты
славились тем, что могли и покалечить чем-то раздражающего их или просто
утомительного оратора. Когда главнокомандующий провозгласил: "Вы сразились
с черным бегемотом и левиафаном, вы выстояли против минголов и мерфианцев,
вы опрокинули ощетинившимися копьями каре царя Кримакса и обратили в
бегство его закованных в броню слонов, так неужто же вы испугаетесь
мерзких грызунов, которые..." - высоко в черных стенах открылись восемь
больших нор, и из этих грозных бойниц замаскированная арбалетная
артиллерия дала залп по возбужденному престарелому генералу. Пять жужжащих
снарядов угодили в цель, причем один - прямо в горло, и Олегний, жутко
хрипя, свалился с трибуны.
После этого арбалетный огонь был перенесен на потрясенных и
оцепеневших солдат, некоторые из них принялись аплодировать кончине
Олегния, словно это была карнавальная интермедия. Из других высоко
расположенных нор был открыт уже настоящий огонь снарядами из белого
фосфора и горящими промасленными тряпочными шариками со смолой в середине,
а из золотых нор у пола в зал потекли струи выдуваемого мехами ядовитого
газа, собранного в клоаках.
Солдаты и стражи порядка бросились к дверям, но оказалось, что те
заперты снаружи - это было одно из самых потрясающих достижений ударных
групп, которое стало возможным благодаря тому, что власти Ланкмара в свое
время приняли меры, обеспечивающие возможность в случае мятежа перебить
всех солдат. Офицеры и несколько рядовых, тайком пронесшие оружие в зал,
попытались открыть ответный огонь по норам, но попасть по ним было
нелегко, да и большая часть собравшихся, кашляя и крича, так же беспомощно
метались по залу, как и люди на улице Богов, более обеспокоенные вонючими
испарениями и дымом от появившегося кое-где пламени, нежели опасностью
настоящего пожара.
Между тем черный котенок распластался на бочке неподалеку от
зернохранилищ и смотрел на идущих мимо вооруженных крыс. Зверек дрожал от
страха, но его тянула все дальше в город какая-то таинственная сила,
которой он не понимал, но не мог противостоять.
В маленькой комнатке, помещавшейся на верхнем этаже дома Хисвина,
двери и ставни были крепко заперты изнутри, так что сторонний наблюдатель,
случись он здесь, очень бы удивился, как это можно было осуществить, когда
в комнате никого нет.
Воздух в комнате несколько отравляла одна-единственная толстая свеча,
горевшая голубоватым пламенем. Мебели тут не было, зато были шесть широких
углублений в выложенном плиткой полу. Три из них заполняла густая
розоватая жидкость, по которой то и дело пробегала легкая рябь. Вокруг
каждой розовой лужи была каемка черной пыли, которая с жидкостью не
смешивалась. Вдоль одной из стен тянулись полки с маленькими флакончиками:
белые стояли у самого пола, черные повыше.
На уровне пола отворилась крошечная дверца, и из нее молча вышли
Хисвин, Хисвет и Фрикс. Взяв в руки по белому флакону, они подошли к
углублениям с розоватой жидкостью и безбоязненно вступили в нее. Черная
пыль и розоватая жидкость замедлили их движение, но не остановили его
вовсе. От коленей вступивших в жидкость расходились вязкие волны. Вскоре
все трое оказались посреди углубления, каждый своего, по бедра в розоватой
жиже. Затем каждый осушил свой флакон.
Несколько мгновений ничего не происходило, лишь в слабом свете свечи
разбегалась по жиже мелкая рябь.
Но вот фигуры начали постепенно расти, а уровень жидкости в
углублениях - уменьшаться. Через дюжину ударов сердца и жижа и пыль
исчезли; в комнате стояли Хисвин, Хисвет и Фрикс - нормального
человеческого роста, совершенно сухие, в черной одежде.
Хисвин снял засов со ставен окна, которое выходило на улицу Богов,
широко распахнул их, сделал глубокий вдох, быстро и осторожно выглянул на
улицу и, ссутулившись, повернулся к девушкам.
- Началось, - мрачно сообщил он. - Нам нужно спешить в Голубую
палату. Время не ждет. Я предупрежу наших минголов, чтобы они собрались и
тоже пришли туда. - Он прошаркал к двери и добавил: - Идем.
Выбравшись на крышу храма истинных богов Ланкмара, Фафхрд помедлил и,
прежде чем направиться к звоннице, посмотрел назад и вниз, хотя залезть
сюда ему было даже проще, чем на городскую стену.
Он хотел выяснить, что за крик там поднялся.
На противоположной стороне улицы темнело несколько домов, первый из
которых принадлежал Хисвину, за ними высился Радужный дворец Глипкерио в
окружении залитых лунным светом минаретов нежных тонов во главе с голубым,
самым из них высоким, - все это походило на группу стройных танцовщиц,
стоящих позади кучки приземистых жрецов в черных одеяниях.
Прямо внизу темнела паперть храма и низкие широкие ступени, ведшие в
храм. Перед тем как забраться наверх, Фафхрд даже и не пытался отворить
его позеленевшие, обитые медью и изгрызенные червями двери. У него не было
ни малейшего желания искать на ощупь, в темноте и пыли, внутреннюю
лестницу, рискуя наткнуться рукой на какую-нибудь спеленутую на манер
мумии фигуру в черной тоге, которая не станет при этом лежать тихо, как
подобает уважающему себя праху, а может вскочить, пылая беспредельным и в
общем-то беспричинным гневом, подобно дряхлому королю, который не
одобряет, когда его будят среди ночи. В любом случае подъем по внешней
стене казался Фафхрду более оправданным, да и будить истинных богов
Ланкмара, раз уж в этом есть необходимость, гораздо приятнее с помощью
находящихся в отдалении колоколов, нежели хватая их за костлявые ноги или
руки, обернутые рассыпающимся от ветхости полотном.
Когда Фафхрд только начал взбираться на стену, этот конец улицы Богов
был безлюден, хотя подальше, из распахнутых дверей роскошных храмов -
храмов ланкмарских богов, - лился желтый свет и доносились печальные звуки
песнопений с острыми акцентами импровизированных молитв и заклинаний.
Но сейчас на улице клокотала толпа людей с побелевшими лицами,
которая непрестанно пополнялась новыми кучками народа, выбегавшего из
дверей храмов. Фафхрд никак не мог понять, кто обратил их в бегство, и
снова подумал о войске невидимок - ему достаточно было вообразить упырей с
прозрачными скелетами, - но потом обратил внимание, что большинство
вопивших и метавшихся людей смотрели себе под ноги и на мостовую. Тут он
вспомнил странный, многозвучный шорох, от которого убежал на Серебряной
улице. Припомнил заявление Нингобля о многочисленной и неуловимой армии,
нахлынувшей на Ланкмар. И наконец, на память ему пришла "Устрица",
потопленная крысами, действовавшими без чьей-либо помощи, и "Каракатица",
захваченная ими же. Невероятное предположение, родившееся у него в голове,
быстро перерастало в уверенность.
Между тем сбежавшие из храмов люди начали опускаться на колени перед
невзрачным святилищем, на крыше которого он стоял, и, биясь головами о
нижние ступени и мостовую, выкрикивать бессвязные мольбы о помощи. Как и
прежде, Ланкмар прибегал к своим угрюмым личным богам в случае крайней
нужды, когда все остальные средства оказывались бессильными. Прямо под
Фафхрдом несколько смельчаков взошли на темную паперть и принялись
корчиться подле древних дверей.
Послышался громкий скрип, за ним скрежет и треск. На какой-то миг
Фафхрду пришло в голову, что люди на паперти взломали дверь и собираются
войти в храм. Но тут же он увидел, что, объятые ужасом, они сбегают по
ступеням вниз и распластываются на мостовой вместе со всеми.
Громадные двери приоткрылись на ширину ладони. Из узкой щели
показалась факельная процессия, состоявшая из маленьких фигурок, которые
выстроились вдоль наружного края паперти.
Это были несколько десятков крупных крыс, которые двигались на задних
лапах и были одеты в черные тоги. Четверо из них несли длинные факелы,
горевшие ярко-голубым пламенем. Остальные держали в лапах по какому-то
предмету - при всей остроте своего зрения Фафхрд не мог разглядеть, что
это было - быть может, маленькие черные жезлы? Среди крыс он различил трех
белых, остальные были черные.
Улица Богов затихла - как будто по какому-то тайному сигналу
нападавшие перестали преследовать людей.
Крысы в черных тогах закричали в унисон, да так пронзительно, что их
услышал даже Фафхрд:
- Мы умертвили ваших богов, о ланкмарцы! Знай же, народ Ланкмара,
теперь мы - ваши боги. Подчинитесь нашим братьям-мирянам, и вас никто не
тронет. Внимайте их повелениям! Ваши боги мертвы, о ланкмарцы! Мы ваши
боги!
Распростертые перед храмом люди продолжали биться лбами о камни.
Многие из стоявших в толпе последовали их примеру.
Фафхрд подумал, что неплохо было бы найти что-нибудь увесистое и
сбросить на жуткую черную шеренгу, которая запугивает людей. Но тут же ему
в голову пришла неприятная мысль: раз Мышелов стал совсем крошечным и
способен жить под самым глубоким подвалом, то, скорее всего, это означает,
что злой чародей, наверное Хисвин, превратил его в крысу. Выходит, убивая
любую из крыс, он может погубить своего друга.
Северянин решил в точности следовать инструкции Нингобля.
Подтягиваясь на длинных руках и упираясь в стену еще более длинными
ногами, он стал карабкаться на звонницу.
Из-за дальнего угла храма выглянул черный котенок и вытаращил глазки
на жутких крыс в черных тогах. Ему очень хотелось задать стрекача, но он
даже не шелохнулся, словно солдат, который знает, что у него есть долг, но
позабыл или не успел поинтересоваться, в чем этот долг состоит.
15
Глипкерио не переставая ерзал на краешке своего золотого ложа в форме
морской раковины. Рядом, на голубом полу, лежал уже забытый маленький
боевой топор. С низкого столика сюзерен взял изящный серебряный жезл с
бронзовой морской звездой на конце - один из лежавших там нескольких дюжин
- и принялся нервно вертеть его в руках. Но через несколько мгновений жезл
выскользнул у него из пальцев и с мелодичным звоном откатился по голубым
плиткам футов на десять. Сюзерен сплел свои длиннющие пальцы и стал
раскачиваться от возбуждения.
Голубая палата освещалась лишь несколькими оплывшими и коптящими
свечами. Занавес посередине был поднят, но ставшая вдвое длиннее зала
казалась от этого еще более мрачной. Винтовая лестница, ведущая в голубой
минарет, терялась в густой тьме. За ведшим на балкон темным проходом
таинственно поблескивал залитый лунным светом серый сигарообразный снаряд,
стоящий у самого медного желоба. К его открытому люку была приставлена
серебряная лесенка.
На голубой стене залы подрагивали чудовищные тени какой-то оплывшей
фигуры с двумя посаженными одна на другую головами. Это были тени Саманды,
которая стояла и бесстрастно и пристально наблюдала за Глипкерио, как
наблюдают за помешанным, готовым вот-вот выкинуть какую-нибудь штуку.
В конце концов Глипкерио, беспрестанно шаривший глазами по полу, в
особенности там, где на него спускались голубые шторы перед голубым же
проходом, начал бормотать - сперва чуть слышно, потом все громче и громче:
- Мне этого больше не вынести. Вооруженные крысы бегают по дворцу.
Охрана ушла. В глотке свербит от волос. Эта ужасная девчонка. Наглый
попрыгунчик с физиономией Мышелова. Дворецкий и служанки на звонок не
идут. Нет даже пажа, чтобы снять со свечей нагар. И Хисвин не пришел. Не
идет, да и только! Я остался один. Все пропало! Мне этого не вынести! Я
ухожу! Прощай, мир! До свидания, Невон! Поищу вселенную получше!
С этими словами он ринулся на балкон - лишь мелькнула черная тога, -
и стал падать, кружась, последний лепесток с венка из анютиных глазок.
Тяжело ступая, Саманда бросилась за ним и догнала у серебряной
лестницы - главным образом потому, что сюзерену никак не удавалось
расплести свои длинные пальцы и схватиться за ступеньку. Обхватив его
своей громадной рукой, она повела его к парадному ложу, по пути расплетая
ему пальцы и успокаивая:
- Ну-ну, господинчик, сегодня ночью никаких путешествий. Мы останемся
на суше, в твоем собственном дворце. Только подумай: завтра, когда вся эта
ерунда будет позади, мы с тобой всласть поработаем плеточкой. А охранять
тебя буду я, красавчик мой, я ведь стою целого полка. Держись за свою
Саманду!
Как будто поняв ее слова буквально, Глипкерио, который до этого делал
неловкие попытки вырваться, обнял экономку за шею и чуть ли не уселся на
ее громадный живот.
Голубая занавеска вздулась к потолку, но это оказалась лишь
племянница сюзерена Элакерия в сером шелковом платье, которое грозило с
минуты на минуту лопнуть по всем швам. Дородная и похотливая девица за
последние несколько дней растолстела еще больше, поскольку непрерывно
напихивала себя сластями, дабы утолить горе, вызванное сломанной шеей ее
матушки и распятием любимой обезьянки, но главное - чтобы заглушить страх
за собственную особу. Однако в этот миг функции меда и сахара, казалось,
взял на себя гнев.
- Дядя! - завопила она. - Ты должен немедленно что-то предпринять!
Охранники сбежали. Ни служанка, ни паж не идут на звонки, а когда я
отправилась за ними сама, то обнаружила, что эта наглая Рита - разве ее не
должны были выпороть? - подбивает прислугу на революцию, если не на что-то
похуже. А на левой руке у нее сидела живая кукла в чем-то сером,
размахивала игрушечным мечом - наверное, она-то и распяла мою Кве-Кве! - и
призывала ко всяческим гнусностям. Мне удалось убежать оттуда
незамеченной.
- На революцию, говоришь? - проворчала Саманда, спуская с рук
Глипкерио и отстегивая от пояса кнут и дубинку. - Элакерия, присмотри
недолго за дядей. Знаешь, всякие там путешествия, - хриплым шепотом
добавила она и многозначительно покрутила пальцем у виска. - А я пойду
пропишу этим голым потаскушкам и блюдолизам такую контрреволюцию, что они
долго будут помнить.
- Не бросай меня! - взмолился Глипкерио, пытаясь снова забраться к
ней на руки. - Хисвин меня забыл, и теперь ты - моя единственная защита.
Часы пробили четверть. Голубые занавеси раздвинулись, и мерной
поступью, без обычного шарканья, в залу вошел Хисвин.
- Плохо это или хорошо, но я явился в обещанный час, - объявил он.
Хисвин был в своей черной шапочке и тоге, перетянутой поясом, с которого
свисали чернильница, футляр с перьями и мешочек с пергаментными свитками.
За ним в залу вошли Хисвет и Фрикс, обе в скромных черных платьях и
палантинах. Голубые занавеси беззвучно опустились на место. Все три
обрамленных черных лица были серьезны.
Хисвин подошел к Глипкерио, который, видя деловитость вновь прибывших
и несколько устыдившись, немного пришел в себя и теперь торчал жердью на
своих длинных, обутых в золотые сандалии ногах. Он уже успел расправить
складки тоги и надеть попрямее на золотистые локоны остатки венка из
анютиных глазок.
- О достославный сюзерен! - торжественно обратился к нему Хисвин. - Я
принес тебе дурные вести... - Глипкерио побледнел и опять затрясся, - ...а
также и добрые. - Глипкерио немного успокоился. - Сначала дурные. Звезда,
восход которой привел было небеса в надлежащее состояние, угасла, словно
свеча, задутая черным демоном, ее лучи померкли в темных волнах небесного
океана. Словом, она утонула бесследно, и я не могу произнести свое
заклятие против крыс. Более того, я считаю своим печальным долгом
поставить тебя в известность, что крысы уже практически заняли весь
Ланкмар. В южных казармах истреблено все твое войско. Все храмы захвачены,
и даже сами истинные боги Ланкмара поголовно умерщвлены на своих роскошных
высохших ложах. Крысы просто выжидают из учтивости, причины коей я объясню
позже, прежде чем занять твой дворец.
- Тогда все пропало, - дрожащим голосом проговорил Глипкерио и,
повернувшись к экономке, сварливо добавил: - Что я тебе говорил, Саманда!
Мне остается лишь отправиться в последний путь. Прощай, мир! Всего
наилучшего тебе, Невон! Я отправляюсь искать более...
Но на сей раз его бросок в сторону балкона был пресечен в зародыше
толстухой-племянницей и дородной экономкой, которые взяли сюзерена в клещи
с обеих сторон.
- А теперь послушай добрые вести, - несколько оживленнее продолжал
Хисвин. - Подвергая собственную жизнь страшной опасности, я связался с
крысами. Мне стало ясно, что они обладают высокоразвитой цивилизацией, во
многом гораздо более утонченной, нежели человеческая, - они фактически уже
некоторое время регулируют дела и развитие людей. О, эти мудрые грызуны
пользуются благами весьма удобной и приятной цивилизации, которая
несомненно удовлетворит твое чувство мирового порядка, когда ты поближе с
ней познакомишься! Короче говоря, крысы, которым я пришелся по душе, - ах,
на какие удивительные дипломатические ухищрения я только не пускался ради
тебя, дорогой властелин! - доверили мне ознакомить тебя с условиями
капитуляции, которые на удивление благородны!
Выхватив из мешочка один из свитков и проговорив: "Я вкратце", Хисвин
начал читать:
- "...немедленно прекратить военные действия... по команде Глипкерио,
переданной через посредство его посланцев с жезлами, подтверждающими их
полномочия... Потушить пожары и исправить повреждения, нанесенные зданиям,
силами ланкмарцев под руководством... - и так далее. - Повреждения,
нанесенные крысиным туннелям, аркадам, местам для развлечений и прочим
помещениям, должны быть исправлены людьми. - Здесь должно стоять:
"уменьшенными до соответствующего роста". Всех солдат разоружить, связать,
заточить - и так далее. - Всех котов, собак, хорьков и прочих
вредителей... - Ну, это понятно. - Все корабли и всех ланкмарцев,
находящихся за рубежом... - ну, это тоже естественно. А, вот это место!
Слушайте. - После этого каждый ланкмарец возвращается к своим занятиям,
свободный во всех своих действиях и владении имуществом... - свободный, вы
слышите? - и зависящий только от распоряжений своей персональной крысы или
крыс, которая будет сидеть у него на плече или же каким-либо иным образом
расположится на нем либо внутри его одежды, равно как и будет делить с ним
постель". Но твои крысы, - быстро продолжал Хисвин, указывая на Глипкерио,
лицо которого побелело и начало кривиться от тика, а все тело и члены
вновь задергались, - твои крысы, учитывая твое высокое положение, будут
вовсе не крысы, а моя дочь Хисвет и временно ее служанка Фрикс, которые
будут обслуживать тебя денно и нощно, бдеть и еще раз бдеть, удовлетворяя
любое твое желание на пустяковом условии, что ты будешь подчиняться всем
их распоряжениям. Что может быть справедливее, государь?
Но Глипкерио уже снова завел свое: "Мир, прощай! До свидания, Невон!
Отправляюсь искать..." - всем телом стремясь на крыльцо и извиваясь в
железных руках Элакерии и Саманды. Внезапно он замер, воскликнул:
"Конечно, я подпишу!" - и схватил пергамент. Хисвин торопливо потащил его
к торжественному ложу и столу, готовя по дороге письменные принадлежности.
Но тут возникла трудность. Глипкерио трясся так сильно, что едва мог
удержать в руке перо, так что ни о какой подписи не могло быть и речи. С
первой же попытки он посадил целую гроздь клякс на одежду окружающих и
морщинистое лицо Хисвина. Все попытки водить его рукой, сперва ласково,
потом насильно, ни к чему не привели.
Прищелкнув в раздражении пальцами, Хисвин внезапно кивнул своей
дочери. Та достала из складок черного шелкового платья флейту и начала
наигрывать нежную, наводящую дрему мелодию. Саманда и Элакерия держали
лежащего ничком на ложе Глипкерио, одна за плечи, другая за ноги, а Фрикс,
упершись коленом ему в поясницу, начала легонько, в такт музыке,
поглаживать пальцами ему спину от затылка до копчика, пользуясь в основном
левой перевязанной рукой.
Некоторое время Глипкерио еще ритмично подпрыгивал на ложе, но
постепенно это телотрясение начало стихать, и Фрикс смогла приступить к
массажу его беспокойных рук.
Прищелкивая пальцами, Хисвин нетерпеливо мерил шагами залу, и его
многочисленные тени метались по голубым плиткам пола, словно огромные,
меняющиеся в размерах крысы; внезапно, обратив внимание на лежащие на
столике жезлы, он осведомился:
- А где пажи, которых ты обещал здесь собрать?
Глипкерио мрачно ответил:
- У себя. Бунтуют. Ты же выманил отсюда всех стражников, которые за
ними присматривали. А где твои минголы?
Хисвин остановился как вкопанный и нахмурился. Его вопросительный
взгляд устремился на неподвижные голубые занавеси, через которые он сюда
вошел.
Дыша несколько чаще, чем обычно, Фафхрд влез в один из восьми оконных
проемов звонницы, уселся на подоконник и принялся разглядывать колокола.
Их было в общей сложности восемь: пять бронзовых, покрытых
бледно-бирюзовой патиной, и три из вороненой стали, с многовековым слоем
ржавчины. Насколько Северянин понял, все веревки сгнили много веков назад
Внизу чернела темнота, пересекавшаяся четырьмя узкими каменными
перемычками. Фафхрд осторожно наступил на одну из них. Перемычка не
дрогнула.
Фафхрд качнул самый маленький бронзовый колокол. Кроме унылого скрипа
не раздалось ни звука.
Он сперва заглянул в колокол, потом ощупал его изнутри. Языка не было
- скоба, к которой он крепился, уже давно целиком превратилась в ржавчину.
Не было языков и во всех других колоколах, - по-видимому, они лежали
в самом низу башни.
Фафхрд уже приготовился бить тревогу с помощью боевого топора, но
вдруг увидел колокольный язык, лежащий на одной из каменных перемычек.
Он поднял его двумя руками, словно дубинку чудовищных размеров, и,
без всякой опаски ступая по узким перемычкам, ударил по разу в каждый
колокол. Железные колокола обдали его дождем из ржавчины.
Поднялся грохот, перед которым бледнела даже гроза в горах, когда
гром перекатывается от склона к склону. Менее музыкальных колоколов
Фафхрду слышать не приходилось. Тона двух или трех из них образовывали
интервалы, от которых пухли уши. Похоже, что отливал их мастер диссонанса.
Бронзовые колокола вопили, лязгали, грохотали, дребезжали, гнусаво ревели
и пронзительно верещали. Железные стонали своими проржавевшими глотками,
рыдали, как левиафаны, исступленно бились, словно сердце гибнущей
вселенной, раскатисто грохотали, будто черный прибой, который обрушивается
на гладкие скалы. Судя по тому, что Фафхрд слышал об истинных богах
Ланкмара, колокола были вполне им под стать.
Металлический рев начал понемногу стихать, и Северянин понял, что
начинает глохнуть. Тем не менее он продолжал делать свое дело, пока не
ударил в каждый колокол трижды. Затем он выглянул в окно, через которое
влез.
Поначалу ему почудилось, будто половина людей внизу смотрит прямо на
него. Но через несколько мгновений он сообразил, что люди запрокинули
залитые лунным светом лица, услышав колокола.
Теперь перед храмом было гораздо больше коленопреклоненных
ланкмарцев. Они все прибывали по улице Богов с востока, словно за ними
кто-то гнался.
Крысы в черных тогах стояли внизу все такой же неподвижной шеренгой;
несмотря на их крошечный рост, от них исходила необъяснимая угрюмая
властность. По бокам шеренги расположились два взвода крыс, вооруженных
каким-то небольшим оружием, и Фафхрд, вглядываясь что было сил, узнал в
нем миниатюрные арбалеты, какие он видел на борту "Каракатицы".
Колокольный гул замер, а может, стал просто тише, и оглушенный Фафхрд
уже его не различал, но зато он услышал становившийся все громче ропот и
крики безнадежного ужаса, которые доносились снизу.
Снова взглянув на толпу, он увидел, что черные крысы беспрепятственно
залезают на коленопреклоненных людей и усаживаются им на правое плечо.
Но тут прямо под Фафхрдом послышался скрип, скрежет и треск. Древние
двери храма истинных богов Ланкмара резко распахнулись.
Задранные кверху белые лица обратились в сторону паперти.
Крысы в черных тогах и охранявшие их солдаты обернулись.
В шеренгу по четыре из широко открытых дверей начали выходить жуткие
коричневые фигуры, тоже облаченные в черные тоги. В руках у каждой был
черный жезл. У фигур было много чего коричневого: и древние пелены для
мумифицирования, и тонкая пергаментная кожа, которая обтягивала голые
скелеты, и кое-где обнажившиеся кости.
Крысы-арбалетчики дали залп. Скелетообразные коричневые фигуры
продолжали двигаться. Крысы в черных тогах не отступали и лишь что-то
повелительно визжали. Еще один бесполезный залп из крошечных арбалетов, и
в ответ - фехтовальный выпад черными жезлами. Каждая крыса, к которой
прикоснулся жезл, съежилась и застыла. Из толпы стали выскакивать все
новые крысы, но их настигала точно такая же гибель. Коричневые шеренги
двигались неотвратимо, словно это выступал сам рок.
Послышались отчаянные вопли, и толпа перед храмом начала таять, люди
бросались в боковые улочки и даже обратно в храмы, из которых только что
убежали. Как и следовало ожидать, ланкмарцы боялись пришедших им на помощь
собственных богов даже сильнее, чем неприятеля.
В некотором ужасе от последствий, вызванных его колокольным звоном,
Фафхрд полез вниз, решив, что ему следует не вступать в фантастическую
битву, а бежать в громадный дворец Глипкерио и разыскать Мышелова.
Сидевший у самого подножия храма черный котенок, увидев спускающегося
вниз человека, признал в нем гиганта, которого он драл когтями и вместе с
тем любил, и понял, что держащая его здесь сила каким-то образом связана с
этим человеком.
Серый Мышелов решительно выскочил из дворцовой кухни и побежал по
коридору, ведущему в покои монарха. Он был все еще маленького расточка, но
по крайней мере одет. Рядом с ним шагала Рита, вооруженная длинным и
острым вертелом для жарки отбивных. За ними беспорядочной толпой спешили
пажи с косарями и деревянными молотками в руках и служанки, вооруженные
ножами и длинными вилками.
Мышелов настоял, чтобы девушка не тащила его на руках, и та позволила
ему идти самому. И он чувствовал себя вполне мужчиной, когда шел на своих
ногах и время от времени грозно взмахивал Скальпелем.
Впрочем, он вынужден был признать, что чувствовал бы себя еще лучше,
будь он нормального роста и будь Фафхрд рядом с ним. Шильба говорил, что
черное зелье будет действовать в течение девяти часов. Мышелов выпил его в
самом начале четвертого. Стало быть, если Шильба не соврал, нормальный
рост должен вернуться к нему сразу после полуночи.
Мышелов взглянул вверх на Риту, огромную, словно великанша, с
блестящим копьем в руках длиной со шлюпочную мачту, и окончательно
успокоился.
- Вперед! - пропищал он, обращаясь к своему голому войску и стараясь
говорить как можно басовитее. - Мы должны спасти от крыс Ланкмар и его
сюзерена!
Когда до крыши храма оставалось несколько футов, Фафхрд спрыгнул и
осмотрелся. Ситуация внизу кардинально изменилась.
Все люди куда-то исчезли, не считая, разумеется, покойников.
Скелеты уже все вышли из храма и теперь двигались на запад по улице
Богов - процессия уродливых привидений, которые, правда, не были прозрачны
и громко стучали костями ступней по мостовой. Освещаемые луной паперть,
ступени и булыжники позади них были усеяны трупами черных крыс.
Однако теперь коричневые шеренги двигались медленнее и были окружены
мраком, который затмевал даже их собственные тени, - они шли через
настоящее море бросавшихся на них крыс и уже не успевали справиться с ними
с помощью своих смертоносных жезлов.
С обоих концов улицы Богов в них летели горящие стрелы. В отличие от
арбалетных, эти стрелы производили должный эффект. В местах, куда они
попадали, сразу же загоралось старое полотно и пропитанная смолой кожа. В
конце концов коричневым мумиям пришлось и вовсе остановиться и, не обращая
внимания на крыс, начать вытаскивать засевшие в них горящие стрелы и
сбивать пламя с горящих тел.
Внезапно со стороны Болотной заставы на улицу Богов хлынула новая
волна крыс, за которыми скакали на огромных конях три всадника и, низко
свешиваясь с седел, рубили грызунов в капусту. Лошади, плащи и капюшоны
всадников были черны как смоль. Фафхрд, которому казалось, что уже ничто
не может заставить его вздрогнуть, затрепетал. У него было впечатление,
что на сцену выступила сама Смерть в трех лицах.
Крысы-огнеметчики развернулись и дали по всадникам залп горящими
стрелами, но промахнулись.
В ответ черные всадники принялись давить копытами и крошить
огнеметчиков. Затем они развернулись в сторону коричневых скелетов и
сбросили свои черные капюшоны и накидки.
Фафхрд осклабился: это могло бы показаться крайне неуместным кому-то,
кто знал, что Северянин только что ужаснулся явлению Смерти, но был не в
курсе его похождений в течение последних нескольких дней.
На трех черных конях сидели три высоких скелета, казавшиеся в сиянии
луны совершенно белыми, и чутье влюбленного тут же подсказало Фафхрду, что
первый из них - это Крешкра.
Конечно, она могла разыскивать его, чтобы убить за вероломство. И тем
не менее, как практически любой влюбленный при подобных обстоятельствах -
впрочем, в разгар сверхъестественной баталии такое происходит нечасто, -
Фафхрд ухмыльнулся крайне самодовольно.
И тут же, не теряя времени, принялся спускаться с крыши храма.
Между тем Крешкра - а это была она - думала, глядя на истинных богов
Ланкмара: "Что ж, по-моему, лучше уж коричневые кости, чем никаких. Но
очень уж они пожароопасны. О, снова крысы! Что за гнусный город! Но где
же, о, где мой отвратительный Нечистый?"
У подножия храма черный котенок беспокойно мяукал, ожидая, пока
спустится Фафхрд.
Глипкерио, невозмутимый, как скала, и совершенно успокоенный массажем
Фрикс и флейтой Хисвет, уже дописал свое имя до половины, украшая каждую
букву невиданными громадными завитушками когда голубые занавеси,
заслонявшие самый широкий проход, упали, сорванные чьей-то сильной рукой,
и в залу, неслышно ступая босыми ногами, влетела обнаженная армия Риты и
Мышелова.
Глипкерио дернулся так, что чернильница пролилась прямо на пергамент
с условиями капитуляции, а перо стрелой взмыло в воздух.
Хисвин, Хисвет и даже Саманда начали пятиться в сторону балкона,
испуганные появлением служанок и пажей - в этих бритых, обнаженных юношах
и девушках с горящими глазами и плотно сжатыми ртами и вооруженных
кухонными орудиями было и впрямь нечто жутковатое. Хисвин ожидал появления
своих минголов и поэтому испытал двойное потрясение.
Элакерия бросилась вслед за остальными и завопила:
- Они сейчас нас всех перебьют! Это революция!
Фрикс с возбужденной улыбкой на устах стояла совершенно неподвижно.
Мышелов бросился вперед по голубым плиткам, вскочил на ложе Глипкерио
и забрался на золоченую спинку. Рита подскочила и встала рядом, грозно
размахивая вертелом.
Не замечая, что Глипкерио начал потихоньку отступать, испуганно глядя
сквозь пальцы, которыми он прикрыл глаза, Мышелов громко пропищал:
- О могущественный сюзерен, это не революция! Наоборот, мы пришли,
дабы спасти тебя от врагов! Вот этот, - Мышелов указал на Хисвина, -
действует заодно с крысами. У него под тогой хвост. Я видел его в
подземных туннелях, он входит в крысиный Совет Тринадцати, который
собирается тебя свергнуть. Это он...
Тем временем Саманда пришла в себя и бросилась на своих подопечных,
словно черный носорог с несколькими рогами в виде длинных булавок,
торчащих из ее черной копны. Раздавая своей черной плеткой удары направо и
налево, она грозно заорала:
- Так вы бунтовать? На колени, жалкие поварята и судомойки! Молитесь!
Захваченная врасплох и поддаваясь глубоко укоренившейся привычке,
стройная обнаженная молодежь бросилась врассыпную, их гордые помыслы
мгновенно увяли под градом привычной брани.
Однако Рита лишь побагровела от гнева. Забыв о Мышелове, да и обо
всем на свете, распаленная руганью, она бросилась на Саманду, крича
остальным рабам:
- Хватайте ее, трусы! Нас же много, а она одна!
И недолго думая, она вонзила вертел в жирный зад экономки.
Саманда сделала громадный скачок вперед, гремя цепями и ключами,
которые висели у нее на поясе. Отшвырнув с дороги несколько служанок, она,
громко топая, устремилась в сторону служб.
Рита бросилась за ней, крикнув через плечо:
- Хватайте ее, пока она не позвала на подмогу брадобреев и поваров!
Служанки и пажи больше не колебались. Рита вновь разожгла их
ненависть так же быстро, как Саманда ее потушила. Сделаться героями и
героинями и спасти Ланкмар - это было как лунный свет. Но отомстить своей
давней мучительнице - это уже ослепительное солнце. Как один, они
бросились вслед за Ритой.
Мышелов, который все еще балансировал на резной спинке ложа и
продолжал свою драматичную речь, слишком поздно сообразил, что остался без
войска, а сам между тем все еще такой же маленький. Хисвин и Хисвет,
вытащив из-под черных тог длинные кинжалы, быстро отрезали его от двери, в
которую убежала армия во главе с Ритой. Хисвин буквально полыхал злобой, а
Хисвет стала очень неприятно похожа на отца - никогда прежде Мышелов не
замечал столь поразительного фамильного сходства между ними. Дочь и отец
медленно приближались к нему.
Слева от него Элакерия схватила со стола несколько тоненьких жезлов и
угрожающе замахнулась. Но для Мышелова даже эти палочки были громадными,
как копья.
Справа от него Глипкерио, который продолжал пятиться, незаметно
подхватил с пола свой легкий боевой топор. По-видимому, он не расслышал
верноподданнического писка Мышелова или расслышал, но не поверил.
Мышелов судорожно размышлял, в какую сторону ему прыгнуть.
За его спиной Фрикс прошептала тихонько, но для него все равно чуть
ли не оглушительно:
- Кухонная тиранша удаляется, преследуемая раздетыми пажами и
служанками в их натуральном виде, и наш герой остается в окружении
великана и двух - а может, трех? - великанш.
16
Несмотря на то что Фафхрд спустился со стены храма довольно быстро,
расстановка сил на поле боя к этому моменту претерпела существенные
изменения.
Истинные боги Ланкмара, стараясь не поддаваться панике, отступали к
дверям своего храма, время от времени тыкая жезлами в орду осаждавших их
крыс. Призрачными лунными вымпелами от них еще тянулись к небу струйки
дыма. Все боги кашляли, даже, скорее всего, не кашляли, а чертыхались, но
это очень походило на кашель. Их коричневые костистые лица были страшны -
такое выражение бывает у потерпевших поражение стариков, которые стараются
под маской достоинства скрыть свою бессильную ярость.
Фафхрд поспешно уступил им дорогу.
Крешкра вместе с двумя другими упырями, сидя в седлах, рубила и
колола крыс перед домом Хисвина, а их кони топтали грызунов копытами.
Фафхрд двинулся было в их сторону, но в этот миг на него налетела
громадная стая крыс, и он был вынужден обнажить Серый Прутик. Пользуясь им
как косой, он тремя ударами расчистил пространство вокруг себя и снова
стал прорываться к упырям.
Внезапно двери дома Хисвина распахнулись, и по невысокой лестнице
хлынула вниз толпа рабов-минголов. Лица их были искажены от ужаса, но еще
более поражала их страшная худоба. Черные ливреи болтались на них, как на
пугалах. Их руки были руками скелетов. Вместо лиц были черепа, обтянутые
желтой кожей.
Три группы скелетов: коричневые, цвета слоновой кости и желтые. "Это
же чудо из чудес, - подумал Фафхрд, - немыслимый спектр, составленный из
костяков разных оттенков".
Вслед за минголами, тесня их, но не убивая, а просто отшвыривая с
дороги, появилась группа сутуловатых, но крепких мужчин в масках:
некоторые из них были одеты в доспехи, и все без исключения размахивали
оружием - мечами и арбалетами. В их шаркающей ковыляющей походке было
что-то страшно знакомое. За ними вышли другие - с копьями и в шлемах, но
уже без масок. На месте лиц у них были крысиные морды. Все вновь
прибывшие, как в масках на поросших шерстью мордах, так и без, бросились
на трех конных упырей.
Фафхрд прыгнул вперед. Серый Прутик запел у него над головой, он уже
не обращал внимания на бушующую у его ног новую волну обычных крыс - и
вдруг остановился как вкопанный.
Крысы - ростом с человека и вооруженные на людской манер - продолжали
выскакивать из дома Хисвина. Пусть он хоть трижды герой, но убить такое
количество врагов просто не в состоянии.
В этот миг Северянин вдруг почувствовал, как в ногу ему впились
острые когти. Замахнувшись громадной левой рукой со скрюченными пальцами,
чтобы смахнуть нового врага, он увидел, что по его бедру карабкается...
черный котенок с "Каракатицы".
"Нет, глупыш не должен оказаться в этой свалке", - подумал Фафхрд...
открыл пустой мешок, чтобы бросить туда котенка... увидел на дне
отливающий матовым блеском оловянный свисток... и понял, что это - та
самая соломинка, хоть и металлическая, за которую он должен хвататься.
Выхватив свисток, он поднес его к губам и дунул.
Рассеянно ударяя пальцем в игрушечный барабан, человек не ожидает
услышать громовой раскат. У Фафхрда перехватило дух, и он чуть не
проглотил свисток. Потом размахнулся, чтобы его выбросить, но вместо этого
снова сунул в рот, зажал уши руками, по какой-то таинственной причине
плотно зажмурился и снова дунул.
И опять чудовищный гром взметнулся к луне и прокатился по темным
улицам Ланкмара.
Попробуйте вообразить себе рев леопарда, рев тигра и львиный рык,
вместе взятые, и вы получите отдаленное представление о звуке, который
Фафхрд выдул из свистка.
Ватаги обычных крыс замерли на месте. Скелетоподобные минголы
остановили свой дрожащий и спотыкающийся бег. Большие вооруженные крысы,
как в масках, так и без, застыли, не добежав до упырей. И даже упыри
вместе со своими конями прекратили бой. Шерстка у черного котенка встала
дыбом, зеленые глаза сделались огромными, но он продолжал цепляться
когтями за согнутое бедро Фафхрда.
Наконец наводящий ужас звук замер в отдалении, далекий колокол начал
бить полночь, и схватка возобновилась с новой силой.
Но вокруг Фафхрда в лунном свете начали проступать какие-то туманные
четвероногие черные формы. Сперва это были лишь смутные тени, окруженные
сиянием. Затем они сделались плотнее, как будто были сделаны из
полупрозрачного черного рога. И наконец достигли угольной черноты, и лапы
их уперлись в залитую луной мостовую. У них были стройные длинноногие
фигуры гепардов, но массивность тигров или львов. В холке они были ростом
с добрую лошадь. Их небольшие головы с острыми ушами так же, как и хвосты,
медленно покачивались из стороны в сторону. Острые клыки напоминали чуть
зеленоватые сосульки. Похожие на замерзшие изумруды глаза в количестве
двадцати шести штук - зверей было тринадцать - уставились на Фафхрда.
Но Фафхрд сразу понял, что смотрят они не на него, а на его бедро.
Черный котенок издал пронзительный вой - это был и первый боевой клич
молодого кота, и приветствие.
С душераздирающим ревом, словно кто-то дунул в тринадцать оловянных
свистков сразу, боевые коты, разделившись на группы, бросились вперед.
Черный котенок со сверхъестественным проворством присоединился к группе из
четырех зверей.
Обычные крысы бросились врассыпную - к стенам, дверям и сточным
канавам - словом, всюду, где могли быть норы. Минголы, как один,
распростерлись ниц. Потрескавшиеся двери храма истинных богов Ланкмара
заскрипели, поспешно закрываясь.
Четыре боевых кота, к которым присоединился котенок, ринулись на
человекоподобных крыс, выходящих из дома Хисвина. Двое упырей уже лежали
на земле, выбитые из седел мечами и копьями. Третий, вернее, третья - это
была Крешкра - отбила направленный в нее удар меча и пустилась галопом
мимо дома Хисвина в сторону Радужного дворца. Две лишившиеся всадников
черные лошади поскакали за ней.
Фафхрд уже решил было последовать их примеру, но в этот миг с неба
спланировал черный попугай и завис перед ним, хлопая крыльями. В то же
самое время тощий мальчишка с фингалом под глазом дернул его за руку.
- Мышелов-Мышелов! - прокудахтал попугай. - Беда-беда!
Голубая-голубая-голубая палата!
- Меня просили передать тебе то же самое, громила, - с ухмылкой
просипел мальчишка.
И Фафхрд, обежав поле брани, где сражались вооруженные крысы и боевые
коты - круговорот серебристых мечей и сверкающих когтей, ледяных зеленых и
пламенеющих красноватых глаз, - пустился вслед за Крешкрой, поскольку та
ускакала в нужном ему направлении.
В одного из боевых котов вонзилось несколько длинных копий, но
котенок сверкающей черной молнией метнулся к морде переднего из
грызунов-копейщиков, и за ним - три других боевых кота.
Едва Хисвин и Хисвет приблизились на длину руки, как Серый Мышелов
легко соскочил со спинки золотого ложа. Враги начали обходить его с двух
сторон, и Мышелов, пробежав под ложем, оказался под низеньким столиком.
Когда он пересекал короткое, не защищенное сверху пространство между одним
и другим, рядом с ним в плиточный пол врезался топорик Глипкерио, а с
другой стороны шмякнулись и раскатились тоненькие жезлы, которые держала в
руке Элакерия. Под самой серединой стола Мышелов остановился, быстро
соображая, что ему делать дальше.
Глипкерио благоразумно ретировался, оставив топорик там, где он от
удара вырвался у него из руки. Однако толстенькая Элакерия поскользнулась
и во весь рост неловко растянулась на полу, так что на какой-то момент
Мышелов оказался между ее дородным телом и топориком Глипкерио.
Еще какой-то миг стол был удобной крышей, темневшей где-то над
головой Мышелова. Но в следующее мгновение Мышелов, и не думая
подпрыгивать, ударился в него головой, а еще через миг каким-то образом
перевернул его на бок, не притрагиваясь к нему руками и очень прочно сидя
на полу.
Одновременно с этим Элакерия из жирной распутницы, выпирающей повсюду
из своего серого платья, превратилась в стройную нимфу, причем совершенно
нагую. А топорик Глипкерио, которого касался краешком тонкий клинок
Скальпеля, стал щербатым осколком металла, как будто бы его разъела
невидимая кислота.
Мышелов понял, что к нему вернулся его обычный рост, как и
предсказывал Шильба. Ему пришло в голову, что поскольку ничто на пустом
месте само по себе не возникает, значит, частички, которые Скальпель
потерял, когда уменьшался в подвале, теперь были возмещены за счет
стального топора, а часть своей плоти и одежды он, если можно так
выразиться, позаимствовал у Элакерии. Впрочем, она только от этого
выиграла, решил Мышелов.
Однако он тут же сказал себе, что сейчас не время для метафизики и
морализаторства. Поднявшись на ноги, он, угрожая Скальпелем, стал
наступать на своих недругов, которые, казалось, стали ниже ростом.
- Бросить оружие! - скомандовал он.
У Глипкерио, Элакерии и Фрикс оружия не было. Хисвет мгновенно
выпустила из пальцев свой длинный кинжал, вероятно вспомнив, что Мышелов
знает об ее умении метать этот вид оружия. Но Хисвин, кипя от ярости и
отчаяния, ни за что не хотел расстаться со своим клинком. Неуловимым
движением Мышелов приставил кончик Скальпеля к его тощей шее.
- Отзови с улиц своих крыс, лорд Незаметный, или ты умрешь! - заявил
он.
- Не буду! - выкрикнул Хисвин, тщетно пытаясь отбить кинжалом
Скальпель. Потом, немного опомнившись, добавил: - Даже если б и захотел,
то не смог бы.
Мышелов, знавший по заседанию Совета, что это правда, задумался.
Элакерия, увидев, что осталась нагой, сдернула с золотого ложа легкое
покрывало и завернулась в него, но тут же приоткрыла край ткани и стала
любоваться своим стройным новым телом.
Фрикс продолжала улыбаться возбужденно, но вместе с тем и сдержанно,
словно наблюдая за ходом пьесы из зрительного зала.
У Глипкерио, изо всех сил вцепившегося в витую колонну между
освещенной свечами частью комнаты и залитым луной балконом, снова начались
сильные конвульсии. Его узкое лицо между периодическими судорогами
представляло собой олицетворение ужаса и нервного истощения.
Хисвет закричала:
- Мой серый возлюбленный, убей же этого старого дурака, моего отца!
Убей Глина и остальных тоже, если только не хочешь взять Фрикс себе в
наложницы. А потом правь Верхним и Нижним Ланкмаром, а я тебе охотно
помогу. Ты выиграл, мой миленький. Я признаю свое поражение. Я буду самой
покорной из твоих рабынь и лишь надеюсь, что когда-нибудь стану
любимейшей.
И столько звенящей искренности было в ее голосе, такими сладкими и
нежными были ее обещания, что, несмотря на ее прежние предательства и
жестокость, несмотря на убийственную холодность ее слов, Мышелов
почувствовал сильное искушение послушаться Хисвет. Он смотрел на нее -
лицо у нее было как у игрока, который поставил на кон все, - и тут на него
бросился Хисвин.
Мышелов отбил его кинжал и отступил на два шага, досадуя на то, что
позволил себя отвлечь. Хисвин продолжал отчаянно на него наскакивать и
угомонился только тогда, когда кончик Скальпеля уперся в его опухшее от
брани горло.
- Сдержи обещание и покажи свою отвагу, - крикнула Хисвет Мышелову. -
Убей его!
Хисвин начал осыпать бранью и ее тоже.
Впоследствии Мышелов так никогда и не мог сказать, что бы он стал
делать дальше, поскольку ближайшие к нему голубые занавески раздернулись и
появились Скви и Грист: оба человеческого роста, оба без масок и с
обнаженными мечами в руках, оба надменные, полные ледяной решимости и
грозные - сливки крысиной аристократии.
Ни слова не говоря, Скви шагнул вперед и наставил кончик меча на
Мышелова. Грист так быстро последовал его примеру, что невозможно было
сказать: подражал он товарищу по оружию или действовал по собственному
почину. Из-за их спин вынырнули две крысы с мечами и в зеленых мундирах и
встали по бокам. А уже из-за их спин появились три копейщика, тоже
человеческого роста, как и остальные; двое из них заняли место в дальнем
конце залы, а третий направился к золоченому ложу, рядом с которым стояли
Хисвет и Фрикс.
Поднеся руку к тощей шее, Хисвин справился с изумлением и, указывая
на дочь, повелительно прохрипел:
- Убейте ее тоже!
Приближавшийся к ложу копейщик послушно взял свое оружие наизготовку
и бросился на девушку. Когда широкое волнистое лезвие оказалось рядом с
Хисвет, Фрикс бросилась на копье и вцепилась руками в его древко.
Наконечник копья пронесся в пальце от Хисвет, и Фрикс упала. Копейщик
отдернул копье и уже занес его над лежавшей на полу Фрикс, но Скви
закричал:
- Стой! Не убивать пока никого, кроме этого в сером! Вперед!
Копейщик послушно повернулся и направил оружие на Мышелова.
Фрикс поднялась с пола и стала наблюдать за развитием событий, шепнув
мимоходом Хисвет:
- Это уже третий раз, дорогая госпожа.
Мышелов хотел было нырнуть с балкона вниз, но вместо этого бросился в
дальний конец залы. Вероятно, это была ошибка. У находившихся там дверей
располагались два копейщика, а наступавшие Мышелову на пятки стражники с
мечами не давали ему возможности увернуться от копий, убить их обладателей
и выскочить в дверь. Поэтому он нырнул за массивный стол и, неожиданно
развернувшись, легко ранил одного из стражников в зеленом, который
выскочил вперед. Но тот отпрыгнул назад, и Мышелов оказался лицом к лицу с
четырьмя крысами с мечами и двумя копейщиками - и очень возможно, со
смертью тоже, вынужден был признать Мышелов, заметив, с какой уверенностью
Скви руководит атакой. И тут началось: косой удар, прыжок, еще удар,
выпад, отбив удар ногой по столу - нужно атаковать Скви, - выпад, отбив,
ответный укол, защита, отход, но Скви разгадал этот маневр, поэтому: косой
удар, прыжок, выпад в прыжке, снова прыжок, удар спиной о стену, выпад -
нужно что-то предпринять, причем как можно скорее!
Внезапно краем глаза Мышелов увидел, как голова одной из крыс,
отделившись от туловища, отлетела в сторону, и услышал радостный и очень
знакомый вопль.
Это был Фафхрд: ворвавшись в залу, он обезглавил копейщика, стоявшего
чуть позади, как бы в резерве, и с тыла набросился на других.
По знаку Скви две крысы с мечами и два копейщика развернулись, но
последние немного замешкались со своим длинным и неуклюжим оружием. Фафхрд
отрубил наконечник одного из копий, потом голову его обладателя, отбил
удар второго копья, ткнул мечом в горло державшей его крысы, после чего
занялся двумя стражниками с мечами, а Скви и Грист тем временем с
удвоенной яростью налетели на Мышелова. Их длинные оскаленные морды со
вздыбившейся щетиной и торчащими резцами, громадные глаза, метавшие черные
и голубые молнии, казались такими же грозными, как и проворные их мечи;
впрочем, Фафхрду тоже приходилось нелегко.
При появлении Фафхрда, Глипкерио очень тихо заявил сам себе: "Нет,
этого мне больше не вынести", выскочил на крыльцо, взобрался по серебряной
лесенке и нырнул в люк серого веретенообразного аппарата. Своим весом
сюзерен нарушил его неустойчивое равновесие, и корабль начал медленно
сползать вниз по медному желобу. Высунувшись из люка, Глипкерио воскликнул
уже чуть громче:
- Прощай, мир! Всего тебе хорошего, Невон! Я отправляюсь на поиски
более счастливой вселенной. О Ланкмар, ты еще обо мне пожалеешь! Восплачь,
о великий город!
Серый аппарат скользил по желобу все быстрее и быстрее. Сюзерен влез
внутрь и захлопнул за собой крышку люка. С тихим печальным всплеском
снаряд скрылся в темных, рябых от лунных отблесков водах.
Лишь Элакерия и Фрикс, чьи глаза и уши не упускали ничего, заметили
отбытие Глипкерио и услышали его прощальные слова.
Внезапно объединив усилия, Скви и Грист схватились за стол, над
которым вели бой, и попытались прижать им Мышелова к стене. В самый
последний момент тот вскочил на стол сверху, увернулся от выпада Скви,
отбил удар Гриста и, очень удачно всадив ему Скальпель через глаз прямо в
мозг, тут же вытащил меч назад и парировал очередной выпад Скви.
Скви попятился. Благодаря почти панорамному обзору, который
обеспечивали ему широко расставленные голубые глаза, он увидел, что Фафхрд
расправляется уже со вторым стражником, меч которого был гораздо легче,
причем сам Северянин получил лишь несколько легких царапин и уколов.
Скви повернулся и побежал. Мышелов спрыгнул со стола и устремился за
ним. И тут примерно посреди залы с потолка стало падать нечто огромное и
голубое. Это стоявшая у стены Хисвет перерезала кинжалом шнур, на котором
висела занавеска, разделявшая залу пополам. Скви, пригнувшись, успел
проскочить под ней, а Мышелов влетел прямо в голубую материю и тут же
отскочил назад: Скви ударил мечом сквозь занавеску и чуть было не угодил
ему в горло.
Через несколько мгновений Мышелов и Фафхрд, отыскав место, где
соединялись две половинки занавеса, одновременно раздвинули их кончиками
мечей и приготовились отразить новый удар мечом или даже брошенный кинжал.
Но вместо этого они узрели Хисвина, Хисвет и Скви, которые, вызывающе
выпрямившись, стояли у парадного ложа, но ростом были с подростков - если
можно, конечно, так выразиться, говоря о крысах. Мышелов кинулся вперед,
но не успел он пробежать и половины разделявшего их расстояния, как все
трое стали ростом с крыс и юркнули в нору, замаскированную под одной из
голубых плиток пола. Бежавший последним Скви обернулся, что-то злобно
пропищал, грозно взмахнул своим игрушечным мечом и только после этого
захлопнул люк у себя над головой.
Мышелов чертыхнулся, но потом расхохотался. Фафхрд последовал его
примеру, не спуская, впрочем, настороженных глаз с Фрикс, которая, отнюдь
не сделавшись меньше ростом, продолжала стоять позади пояса. Северянин
обратил внимание и на Элакерию, которая лежала на ложе, испуганно
выглядывая из-под покрывала и выставив наружу - случайно или нет,
неизвестно - стройную ножку.
Продолжая хохотать, Мышелов подскочил к Фафхрду, обнял его за плечи,
шутливо ткнул кулаком в грудь и осведомился:
- Откуда ты взялся, дубина? Я ведь собрался было или героически
погибнуть, или прикончить в бою семерых лучших фехтовальщиков Нижнего
Ланкмара! Испортил мне всю мизансцену!
Все еще не спуская глаз с Фрикс, Фафхрд любовно смазал Мышелова
кулаком по подбородку и саданул локтем под ребро так, что у того заняло
дух и он мгновенно прекратил смеяться.
- Трое из них были простые копейщики, - уточнил он и заворчал: - Я
скачу две ночи и день вокруг Внутреннего моря, только чтобы спасти твою
карликовую шкуру. И спасаю, между прочим. И в благодарность слышу, что я -
всего лишь актер.
Мышелов со смешком выдохнул воздух из легких и проговорил:
- Ты даже не представляешь себе, до какой степени карликовую!..
Обогнул Внутреннее море, говоришь? А между тем свой выход на сцену ты
рассчитал безукоризненно! Да, ты величайший актер на свете! - Мышелов
опустился на колени перед плиткой-люком, и в его голосе прозвучала и
философичность, и насмешка, и легкая истерика: - А я вот потерял -
наверное, навсегда - самую большую любовь своей жизни. - Он постучал по
плитке - звук был совершенно глухой - и, приникнув к ней, ласково позвал:
- Эгей! Хисвет!
Фафхрд рывком поднял друга на ноги. Фрикс подняла руку. Мышелов
взглянул на нее, а Фафхрд и так все это время не спускал с девушки глаз.
- На, малыш, лови! - с улыбкой воскликнула Фрикс и бросила Мышелову
черный флакон. Мышелов поймал бутылочку и вытаращил на нее глаза. - Можешь
воспользоваться этим зельем, если ты такой дурак, что хочешь отыскать мою
бывшую госпожу. Мне все это уже не нужно. Моя кабала в здешнем мире
закончилась. Я сослужила этой дьявольской барышне все три службы. Я
свободна!
Не успела Фрикс вымолвить последние слова, как ее глаза вспыхнули,
словно два светильника. Откинув назад капюшон, она вдохнула так глубоко,
что, казалось, вот-вот оторвется от пола. Глаза ее устремились куда-то в
бесконечность. Темные волосы поднялись на голове дыбом. В них затрещали
голубоватые разряды, образовали вокруг головы девушки нечто вроде нимба и,
устремившись вниз, одели ее в ярко-синий огненный плащ.
Фрикс повернулась и бросилась на балкон, Мышелов и Фафхрд - за ней.
Вспыхнув нестерпимо-ярким голубым светом, девушка вскричала:
- Свободна! Свободна! Свободна! Назад в Аурию! Назад в страну
воздуха!
С этими словами она нырнула вниз. Немного не долетев до воды, Фрикс
пронеслась над гребнями волн крошечной голубой кометой, взмыла в небо и
стала подниматься все выше и выше, пока не превратилась в голубоватую
звездочку, которая вскоре пропала из вида.
- А где эта Аурия? - поинтересовался Мышелов.
- Насколько я понял, это страна воздуха, - задумчиво отозвался
Фафхрд.
17
В самом Ланкмаре крысы, понеся громадные потери, попрятались назад по
норам и плотно закрыли за собой двери, где таковые имелись. Это случилось
и на третьем этаже дома Хисвина, в комнатах с розовыми лужами, куда боевые
коты прогнали последних оставшихся в живых крыс человеческого роста,
которые, выпив белое снадобье, получили дополнительную плоть за счет
хисвинских минголов. Теперь они нетерпеливо хватали черные флаконы,
стремясь поскорее оказаться в своих подземных туннелях.
Полное поражение потерпели крысы и в южных казармах, где боевые коты
со сверхъестественной яростью набросились на дверь и в конце концов ее
высадили.
Выполнив свою задачу, боевые коты собрались в том же месте, куда их
вызывал Фафхрд, и растворились в воздухе таким же манером, каким прежде
материализовались. Несмотря на то что они потеряли в бою одного
сотоварища, их было тринадцать: черный котенок растворился в воздухе
вместе с ними, по-видимому, как соискатель. Впоследствии среди ланкмарцев
распространилась легенда относительно того, что боевые коты и белые
скелеты были призваны на помощь истинными богами Ланкмара, что весьма
содействовало укреплению их авторитета как существ могущественных, жутких
и зловещих, несмотря даже на временное поражение, нанесенное им крысами.
По двое, по трое, по шестеро выходили ланкмарцы из своих укрытий,
узнавали, что с крысиным нашествием покончено, и плакали, и молились, и
радовались. Мягкосердечный Радомикс Кистомерсес Незаметный был извлечен из
своего убежища в трущобах и вместе с семнадцатью кошками с триумфом
препровожден в Радужный дворец.
Глипкерио, чей свинцовый аппарат под давлением толщ воды сжался
вокруг его тела и образовал как бы вторую оболочку, отлитую в точности по
форме его фигуры, - премиленький вышел гробик! - продолжал погружаться в
Ланкмарскую впадину, но что было ему суждено - упокоиться на твердом дне
или вечно плавать между мировыми пузырями в водах вечности, - кто может
это знать?
Серый Мышелов вытащил Кошачий Коготь из-за пояса у Гриста, немного
удивляясь, что все убитые крысы оставались ростом с человека. По-видимому,
смерть прекращала действие любой магии.
С отвращением заметив три лужи розоватой жижи перед парадным ложем,
Фафхрд стал оглядываться в поисках чего-нибудь, чем можно было бы прикрыть
это безобразие. Элакерия застенчиво завернулась в покрывало. В результате
Северянин вытащил из угла цветной ковер, приношение какого-то герцога, и
прикрыл розовые лужи.
Внезапно послышался стук копыт по каменным плиткам. В высоком
сводчатом дверном проеме, занавески с которого были сорваны, появилась
Крешкра верхом на коне, ведшая на поводу еще двух упырских лошадей без
всадников. Стащив девушку-скелет с седла, Фафхрд пылко обнял ее на глазах
у несколько потрясенных Мышелова и Элакерии, после чего сказал:
- Любимая, мне кажется, тебе лучше надеть свой черный плащ с
капюшоном. Для меня твои обнаженные кости - верх красоты, но сюда идут
другие, которых они могут вывести из душевного равновесия.
- Выходит, ты меня уже стыдишься? Ох уж это мне нечистое племя с его
пуританской моралью и грязными помыслами! - криво усмехнувшись, отозвалась
Крешкра, но послушалась, и две радуги в ее глазницах замерцали.
Под "другими" Фафхрд имел в виду советников, солдат и всяческих
родичей бывшего сюзерена, включая и добряка Радомикса Кистомерсеса
Незаметного вместе с его семнадцатью кошками, которых несли на руках и
гладили придворные, надеясь тем самым снискать расположение явного
кандидата в новые сюзерены.
Однако не все из вновь прибывших были во дворце завсегдатаями. К
примеру, стуча по плиткам копытами, в залу явилась мингольская кобылица
Фафхрда, волоча на ногах перегрызенные путы. Она остановилась перед
Северянином и уставилась на него своими налитыми кровью глазами, словно
желая сказать: "От меня не так-то просто избавиться. Почему ты обманул
меня и не дал поучаствовать в заварухе?"
Крешкра потрепала мрачное животное по морде и заметила, обращаясь к
Фафхрду:
- Ты очень неплохо умеешь внушать другим привязанность. Надеюсь, ты и
сам не лишен этого чувства.
- Можешь не сомневаться, моя милая, - с подкупающей искренностью
отозвался Фафхрд.
Среди вновь прибывших появилась и Рита, которая выглядела
вкрадчиво-ублаготворенной, словно кошка, наевшаяся сметаны, или пантера,
напившаяся другой, более жизненно важной жидкости. Девушка была по
обыкновению обнаженной, если не считать черного кожаного пояса, трижды
обмотанного вокруг ее талии. Заключив Мышелова в объятия, она радостно
вскричала:
- Ты снова вырос и всех их победил!
Мышелов от объятий уклоняться не стал, но сделал намеренно
недовольную мину и кисло заявил:
- А ты мне здорово помогла! Особенно когда бросила меня вместе со
своим войском в самую трудную минуту. Надеюсь, хотя бы с Самандой вы
разобрались?
- Еще как! - ухмыльнулась Рита самодовольно, словно насытившаяся
леопардица. - Ну и скворчала же она! Смотри, кукленок, я трижды обернулась
ее знаменитым поясом. Мы загнали ее в кухне в угол и повалили. Потом
каждый взял по булавке из ее прически и...
- Умоляю, только без этих подробностей, - перебил девушку Мышелов. -
Этой ночью я в течение девяти часов был крысой со всеми сопутствующими
мерзкими ощущениями, а это немало. Пойдем, птичка, нам нужно кое-что
сделать, пока сюда не повалили толпы.
Когда через небольшой промежуток времени они вернулись, Мышелов тащил
завернутый в плащ ларец, а Рита была одета в фиолетовое платье,
перетянутое трижды все тем же поясом Саманды. А толпы и впрямь повалили.
Радомикс Кистомерсес, уже не Незаметный, которого неофициально произвели в
сюзерены, восседал с несколько ошеломленным видом на золоченом парадном
ложе в форме морской раковины вместе с семнадцатью кошками и улыбающейся
стройной Элакерией, завернутой в покрывало, словно это было сари.
Мышелов оттащил Фафхрда в сторонку.
- А девушка у тебя ничего, - ни к селу ни к городу заметил он, имея в
виду Крешкру.
- Ага, - учтиво согласился Северянин.
- Жаль, ты не видел мою, - хвастливо проговорил Мышелов. - Не Риту, а
ту, сверхъестественную. Она...
- Не вздумай употребить это слово в присутствии Крешкры, -
вполголоса, но твердо одернул друга Фафхрд.
- Как бы там ни было, но если мне захочется с ней повидаться, -
заговорщицки продолжал Мышелов, - я выпью содержимое этого черного флакона
и...
- А вот об этом я уж позабочусь! - решительно заявила Рита, которая
незаметно подошла сзади и выхватила флакон у него из руки. Бросив
мимолетный взгляд на черную бутылочку, она с поразительной меткостью
вышвырнула ее в окно, выходившее на море.
Мышелов послал ей свирепый взгляд, который, впрочем, быстро
превратился в чарующую улыбку.
Распахнув черный плащ, чтобы не было слишком жарко, Крешкра подошла к
Фафхрду и повелительно проговорила:
- Представь меня своим друзьям.
Между тем вокруг золоченого ложа толпа придворных, знати, советников
и офицеров все густела. Всем вновь пришедшим титулы раздавались дюжинами.
Хисвин и другие отсутствующие, виновные и невинные, были приговорены к
пожизненной высылке с конфискацией имущества. То и дело поступали
сообщения об удачной ликвидации пожаров в городе и о полном исчезновении
крыс. Тут же строились планы полной ликвидации крысиной метрополии.
Нижнего Ланкмара, - планы хитрые и замысловатые, но казавшиеся Мышелову
несколько оторванными от жизни. Становилось все яснее и яснее, что под
эгидой праведного Радомикса Кистомерсеса в Ланкмаре в еще большей степени,
чем когда бы то ни было, будут править дурацкие фантазии и бесстыдная
алчность. В подобные моменты становилось понятно, почему город до такой
степени раздражает истинных богов Ланкмара.
Мышелову и Фафхрду была, правда без особого рвения, выражена
благодарность, хотя большинство вновь прибывших не особенно ясно
представляли себе роль, сыгранную двумя героями, несмотря даже на
непрерывные рассказы Элакерии о последней схватке и бегстве Глипкерио.
Было понятно, что вскоре в рассеянный и безгрешный ум Радомикса будут
заронены семена сомнения относительно Фафхрда и Мышелова и героические
подвиги друзей незаметно превратятся в черное негодяйство.
Вместе с тем стало совершенно очевидно, что четыре боевых лошади, три
упырские и одна мингольская, начинают раздражать новоявленный двор, а
присутствие живого скелета просто выводит людей из себя (Крешкра
продолжала разгуливать по залу в распахнутом плаще). Фафхрд и Мышелов
переглянулись, посмотрели на Крешкру и Риту и поняли, что договорились обо
всем без лишних слов. Северянин взгромоздился на мингольскую кобылицу,
Мышелов и Рита сели на свободных упырских лошадей, и все четверо покинули
Радужный дворец без лишнего шума, - разумеется, насколько это было
возможно, когда подкованные копыта стучат по каменным плиткам.
В скором времени в Ланкмаре появилась легенда относительно Серого
Мышелова и Фафхрда, которая гласила, будто они в виде карлика, ростом с
крысу, и гиганта, ростом с колокольню, спасли Ланкмар от крыс, ценой
условия, что в загробное царство их препроводит посланец самой смерти;
очевидцы почему-то решили, будто скелет в черном плаще - мужчина, что
безусловно крайне раздражило бы Крешкру.
Впрочем, на следующее утро, когда звезды уже начали меркнуть, все
четверо скакали навстречу розоватому восходу по насыпной дороге через
Великую Соленую Топь и были вполне веселы, каждый на свой лад. Прихватив
где-то трех ослов, они погрузили на них ларец с драгоценностями, который
Мышелов забрал из спальни Глипкерио, а также еду и питье для долгого
путешествия, хотя еще не решили, куда именно они направляются. Фафхрд
стоял за поездку в свои любимые Стылые Пустоши с долгой остановкой в
городе Упырей. Мышелов же горел желанием вновь посетить Восточные Земли,
лукаво убеждая Риту, что лучшего места для приема солнечных ванн в
обнаженном виде просто не сыскать.
Для пущего удобства высоко подоткнув свое фиолетовое платье, Рита
согласно закивала.
- От одежды все чешется, - пожаловалась она. - Так и хочется снова
раздеться. Мне нравится ездить верхом с голой спиной - я имею в виду свою
спину, а не лошадиную. А волосы начинают отрастать и тоже ужасно чешутся.
Тебе придется каждый день меня брить, миленький, - добавила она, обращаясь
к Мышелову.
Тот согласился взять на себя эту обязанность, но добавил:
- Я не могу полностью разделить твое мнение, радость моя. Одежда
защищает от царапин и пыли и, главное, придает человеку известное величие.
- По-моему, в обнаженном теле величия гораздо больше, - строптиво
возразила Рита.
- Фи, моя милочка! - заметила на это Крешкра. - Что может сравниться
с величием обнаженного скелета? - Она взглянула на рыжую бороду Фафхрда,
потом на тоже рыжую, густейшую поросль у него на груди и добавила: -
Впрочем, в волосах тоже что-то есть.
Фриц ЛЕЙБЕР
МЕЧИ ПРОТИВ КОЛДОВСТВА
1. ШАТЕР КОЛДУНЬИ
Ведьма наклонилась над жаровней. Стремящиеся вверх струи серого дыма
переплетались со свисающими вниз прядями спутанных черных волос. В
отсветах жаровни можно было разглядеть ее лицо, такое же темное, угловатое
и грязное, как только что выкопанный клубок корней манцениллы. Полвека
обработки жаром и дымом жаровни сделали это лицо черным, морщинистым и
твердым, как мингольский окорок.
Сквозь расширенные ноздри и полуоткрытый рот, в котором виднелось
несколько коричневых зубов, похожих на старые пни, неравномерно
ограждающие серое поле языка, она с клокотанием вдыхала и с бульканьем
выдыхала дым.
Те струи дыма, которым удалось избежать ее ненасытных легких,
извиваясь, пробивались к провисшему своду шатра, покоящееся на семи
ребрах, изгибающихся вниз от центрального шеста, и откладывали на древней
недубленой коже свою крохотную долю смолы и сажи. Говорят, что если
прокипятить такой шатер после десятков или, предпочтительно, сотен лет
использования, то можно получить вонючую жидкость, вызывающую у людей
странные и опасные видения.
За обвисшими стенами шатра расходились во всех направлениях темные
извилистые аллеи Иллик-Винга, слишком разросшегося, грубого и шумного
города, восьмой и самой маленькой метрополии Земли Восьми Городов.
А наверху дрожали на холодном ветру странные звезды Невона, мира,
столь похожего и непохожего на наш собственный.
Внутри шатра два человека, одетых в варварские одежды, наблюдали за
колдуньей, скорчившейся над жаровней. Тот, что был повыше, с
рыжевато-белокурыми волосами, не отрывал от ведьмы мрачного,
сосредоточенного взгляда. Другой, пониже и одетый во все серое, с трудом
держал глаза открытыми, подавлял зевоту и морщил нос.
- Не знаю, от кого воняет хуже, от ведьмы или от жаровни, -
пробормотал он. - А может, так несет от самого шатра или от этой уличной
грязи, в которой мы вынуждены сидеть. Или, быть может, у нее живет дух
скунса. Послушай, Фафхрд, если уж нам нужно было советоваться с
какой-нибудь волшебной личностью, мы могли бы разыскать Шильбу или
Нингобля еще до того, как отправились из Ланкмара на север, через
Внутреннее море.
- До них было не добраться, - ответил высокий быстрым шепотом. - Ш-ш,
Серый Мышелов, по-моему, она впала в транс.
- Ты хочешь сказать, заснула, - неуважительно отозвался низкорослый.
Булькающее дыхание ведьмы начало больше походить на предсмертный
хрип. Ее веки затрепетали, приоткрывая две белых полоски. Ветер зашевелил
темные стены шатра - или, может быть, кожу трогали и теребили невидимые
духи.
На низкорослого это не произвело никакого впечатления. Он сказал:
- Я не понимаю, почему мы должны советоваться с кем бы то ни было.
Ведь мы же не собираемся совсем покидать Невой, как это было в нашем
прошлом приключении. У нас есть бумаги - я имею в виду кусок пергамента из
козлиной кожи - и мы знаем, куда мы идем. Или, по крайней мере, ты
говоришь, что ты знаешь.
- Ш-ш, - скомандовал высокий и добавил хрипло: - Прежде чем пуститься
в какое-то великое предприятие, по обычаю требуется посоветоваться с
колдуном или колдуньей.
Низкорослый, тоже перейдя на шепот, возразил:
- Тогда почему мы не могли посоветоваться с цивилизованными
колдунами? С любым добропорядочным членом Ланкмарской Гильдии Волшебников.
У него, по крайней мере, была бы поблизости парочка обнаженных девушек,
чтобы нашим глазам было на чем отдохнуть, когда они начнут слезиться от
рассматривания неразборчивых иероглифов и гороскопов.
- Хорошая ведьма, близкая к земле, гораздо честнее какого-нибудь
городского мошенника, вырядившегося в высокий черный колпак и усыпанную
звездами мантию, - упирался высокий. - Кроме того, эта колдунья находится
ближе к нашей ледяной цели и ее влияниям. А ты, с твоей городской страстью
к роскоши, ты превратил бы рабочую комнату волшебника в бордель!
- А почему бы и нет? - заинтересовался низкорослый. - Оба вида чар
одновременно.
Затем, ткнув большим пальцем в ведьму, он добавил:
- Близкая к земле, говоришь? К навозу будет гораздо ближе.
- Ш-ш, Мышелов, ты нарушишь ее транс.
- Транс?
Низкорослый еще раз тщательно осмотрел ведьму. Ее рот закрылся, и она
с присвистом дышала похожим на клюв носом, кончик которого, испачканный
сажей, пытался встретиться с выступающим подбородком. Откуда-то слышался
слабый высокий вой, словно где-то далеко были волки или где-то рядом были
духи, а может, это был просто странный отголосок ведьминых присвистываний.
Низкорослый презрительно приподнял верхнюю губу и потряс головой. Его
руки тоже слегка тряслись, но он старался скрыть это.
- Да нет, я бы сказал, что она просто накачалась до потери сознания,
- рассудительно прокомментировал он. - Тебе не следовало давать ей так
много опийной жвачки.
- Но в этом и заключается весь смысл транса, - запротестовал высокий.
- Накачать, подхлестнуть или каким-либо другим образом выгнать сознание из
тела и заставить его подняться наверх, в мистические высоты, чтобы с их
вершин обозревать земли прошлого и будущего, а возможно, и другого мира.
- Хотел бы я, чтобы те горы, которые будут перед нами, были просто
мистическими, - пробормотал низкорослый. - Послушай, Фафхрд, я готов
сидеть здесь на корточках всю ночь - или, по крайней мере, в течение еще
пятидесяти тошнотворных вдохов или двухсот занудных ударов сердца - чтобы
удовлетворить твою прихоть. Однако не пришло ли тебе в голову, что в этом
шатре может быть опасно? И я не имею в виду только духов. В Иллик-Винге
хватает проходимцев кроме нас, и некоторые из них, возможно, интересуются
тем же, чем и мы, и с превеликим удовольствием бы нас прикончили. А мы
здесь, в этой наглухо закрытой кожаной хижине, так же уязвимы, как олень
на фоне неба - или подсадная утка.
Как раз в этот момент вернулся ветер и снова начал щупать и теребить
стены, причем послышалось поскребывание, которое могли издавать кончики
раскачиваемых ветром ветвей или царапающие кожу длинные ногти покойников.
Кроме того, откуда-то доносились слабое ворчание и вой, а с ними -
крадущиеся шаги. Оба искателя приключений подумали о последнем
предупреждении Мышелова, посмотрели на кожаную дверь шатра, в щели которой
проглядывала тьма, и проверили, легко ли выходят мечи из ножен.
В это мгновение шумное дыхание ведьмы затихло, а вместе с ним исчезли
все остальные звуки. Ее глаза открылись, показывая одни белки - молочные
овалы, бесконечно жуткие на темном, похожем на сплетение корней, фоне
угловатого лица и косматых волос. Серый кончик языка полз вокруг губ,
словно большая гусеница.
Мышелов хотел было высказаться, но выставленная вперед увесистая
ладонью Фафхрда с растопыренными пальцами была более весомым аргументом,
чем любое "ш-ш".
Низким, но замечательно чистым, почти девичьим голосом ведьма
затянула:
Вас некой волшебной и смутною тайной.
Край мира замерзший влечет не случайно...
[здесь и дальше - стихи в переводе С.Троицкого]
"Ключевое слово здесь - "смутная", - подумал Мышелов. - Типичное для
ведьм пустословие. Она явно знает о нас только то, что мы направляемся на
север, а это она могла узнать у любого сплетника".
На север, на север вас путь уведет
Сквозь снежную пыль и убийственный лед...
"Опять то же самое... - мысленно прокомментировал Мышелов. - Но
неужели необходимо сыпать что-то на раны, пусть даже снег?! Бр-р-р!"
Завистливоглазых соперников стая
Вам вслед устремится, за пятки хватая.
"А, неизбежное запугивание, без которого не будет полным ли одно
предсказание!"
Но пламя опасности, словно купель,
Очистит вас... Рядом желанная цель!
"А теперь, очень своевременно, счастливый конец! О боги, самая глупая
проститутка из Илтхмара, читающая судьбу по руке, могла бы..."
- И вы обретете...
Что-то серебристо-серое промелькнуло перед глазами Мышелова, так
близко, что его очертания оказались размытыми. Не раздумывая, Мышелов
нырнул назад и вырвал из ножен Скальпель.
Острый, как бритва, наконечник копья, проткнувший стенку шатра,
словно бумагу, остановился в каких-то дюймах от головы Фафхрда, и был тут
же втянут обратно.
Их кожаную стенку пробил дротик. Его Мышелов отбил в сторону своим
мечом.
Снаружи поднялся шквал криков. Одни вопили "Смерть чужестранцам!",
другие - "Выходите, собаки, и дайте себя убить!"
Мышелов стоял лицом к кожаной двери, и его взгляд метался из стороны
в сторону.
Фафхрд, который отреагировал почти так же быстро, как и Мышелов,
наткнулся на слегка необычное решение стоящей перед ними запутанной
тактической проблемы: проблемы людей, осажденных в крепости, стены которой
и не защищают их, и не позволяют выглянуть наружу. Первым делом он прыгнул
к центральному шесту шатра и сильным рывком вытащил его из земли.
Ведьма, реакция которой тоже была подсказана солидным здравым
смыслом, бросилась ничком в грязь.
- Мы снимаемся с лагеря! - воскликнул Фафхрд. - Мышелов, прикрывай
спереди и направляй меня!
С этими словами он ринулся в сторону двери, неся с собой весь шатер.
Последовала быстрая серия небольших взрывов - это полопались не очень-то
прочные старые ремни, привязывающие кожаные стенки к кольям. Жаровня
перевернулась, рассыпая угли. Через ведьму Фафхрд перешагнул. Мышелов,
бегущий впереди, широко распахнул дверную прорезь, и сразу же ему пришлось
пустить в ход Скальпель, чтобы парировать удар меча из темноты. Другую
руку Серый использовал для того, чтобы держать дверь открытой.
Атаковавший головорез был сбит с ног и, возможно, слегка потрясен
тем, что на него напал шатер. Мышелов наступил на поверженного противника
и, как ему показалось, услышал треск ребер, когда Фафхрд проделал ту же
процедуру. Это было приятным, хотя и несколько жестоким штрихом. Затем
Мышелов начал кричать:
- Сейчас поверни налево, Фафхрд! Теперь немного вправо! Слева сейчас
будет аллея. Приготовься резко свернуть туда, когда я скажу. Давай!
Мышелов схватился за кожаные края двери и помог развернуть шатер,
когда Фафхрд крутанулся вокруг своей оси.
Сзади раздались крики ярости и удивления, а также пронзительные вопли
- похоже, их издавала ведьма, возмущенная пропажей своего дома.
Аллея была такой узкой, что края шатра цеплялись за дома и ограды.
Как только Фафхрд почувствовал под ногами неутоптанный участок грязи, он
сразу же воткнул туда шест, и друзья выбежали из шатра, оставив его
загораживать аллею.
Раздававшиеся сзади крики внезапно сделались громче, когда
преследователи свернули в аллею, но Фафхрд и Мышелов бежали не слишком
быстро. Было несомненно, что их противники потратят значительное время на
разведку и осаду пустого шатра.
Друзья вприпрыжку пробежали сквозь окраины спящего города к своему
лагерю, хорошо спрятанному вне городской черты. Их ноздри втягивали
холодный, бодрящий воздух, стекающий вниз, как через воронку, через самый
удобный перевал в скалистой цепи гор, носивших название Ступени Троллей и
отделяющих Землю Восьми Городов от обширного плато Холодной Пустоши,
лежащего на севере.
- К несчастью, эту старую даму прервали как раз тогда, когда она
собиралась сказать нам что-то важное, - заметил Фафхрд.
Мышелов фыркнул.
- Она уже спела свою песню, да только в итоге - нуль.
- Интересно, кто были эти грубые ребята и какие у них были мотивы? -
спросил Фафхрд. - Мне показалось, что я узнал голос того пивохлеба Гнарфи,
который чувствует такое отвращение к медвежьему мясу.
- Кучка подлецов, которые вели себя так же глупо, как и мы, - ответил
Мышелов. - Мотивы? С таким же успехом их можно приписать овцам! Десять
болванов, следующих за главарем-идиотом.
- Тем не менее, похоже, что кто-то нас не любит, - высказал свое
мнение Фафхрд.
- А разве это новость? - отпарировал Мышелов.
2. ЗВЕЗДНАЯ ПРИСТАНЬ
Ранним вечером, несколько недель спустя. Серые облачные доспехи неба
отлетели на юг, разбитые вдребезги и тающие, словно под ударами палицы,
которую окунули в кислоту. Тот же могучий северо-восточный ветер
презрительно сдул до того неприступную стену облаков на востоке, открывая
мрачно-величественную гряду гор, тянущуюся с севера на юг и резко
вырастающую из плато Голодной Пустоши, расположенного на высоте двух лиг,
- словно дракон длиной в пятьдесят лиг вздымал свою утыканную шипами спину
над ледяной гробницей.
Фафхрд, не новичок в Холодной Пустоши, рожденный у подножия этих гор
и в детстве немало полазивший по их нижним склонам, перечислял их названия
Серому Мышелову. Два друга стояли рядом на покрытом хрустящим инеем
восточном краю впадины, в которой они разбили свой лагерь, впадину эту уже
затопила закатная тень, но солнце, садящееся за их спинами, еще озаряло
западные склоны главных вершин, которые называл Фафхрд, - озаряло их не
романтическим розовым сиянием, а скорее чистым, холодным, вырисовывающим
все детали светом, так подходящим к страшной отчужденности гор.
- Посмотри как следует на первый большой подъем на севере, - говорил
Фафхрд Мышелову. - Эта фаланга угрожающих небу ледяных копий с проблесками
темного камня и сверкающей зелени зовется Пила. Дальше вздымается
гигантский одинокий зуб, словно сделанный изо льда и слоновой кости и
неприступный по любым здравым оценкам, - его называют Бивнем. Еще один
неприступный пик, еще более высокий, южная стена которого - отвесный
обрыв, взмывающий ввысь на целую лигу и отклоняющийся наружу у острия
вершины: это Белый Клык, где погиб мой отец; верный пес Гряды Гигантов.
- Теперь начни снова с первого снежного купола на юге цепи, -
продолжал высокий человек в меховой одежде, с волосами и бородой цвета
меди, с головой, больше ничем не прикрытой на морозном воздухе, таком же
спокойном на уровне земли, как морские глубины под бушующим штормом, - эту
гору называют Намек, или Давай. Выглядит она довольно невысокой, однако
люди замерзали насмерть, ночуя на ее склонах, и бывали сметены к своей
погибели неожиданными, как каприз королевы, лавинами. Затем гораздо более
обширный снежный купол, истинная королева рядом с Намеком-принцессой,
полусфера чистой белизны, достаточно высокая, чтобы подпирать крышу зала,
где соберутся все боги, которые когда-либо были или будут, - это Гран
Ханак, на которую первым из всех людей поднялся мой отец и покорил ее. Наш
шатровый городок располагался вон там, у ее подножья. Теперь от него, я
полагаю, не осталось и следа, даже и кучи мусора. Рядом с Гран Ханаком и
ближе к нам огромный столб с плоской вершиной, почти пьедестал для неба,
который, как кажется, сделан из снега с зелеными прожилками, но на самом
деле это все светлый, как снег, гранит, отшлифованный штормами: Обелиск
Поларис.
- И последнее, - продолжал Фафхрд, понизив голос и схватив своего
низкорослого спутника за плечо, - подними взгляд на гору, возвышающуюся
между Обелиском и Белым Клыком, со снежными косами, темными скалами и
снежной шапкой. Ее сверкающее подножие слегка скрыто за Обелиском, но она
на столько же выше своих соседей, на сколько они выше Холодной Пустоши.
Сейчас, когда мы на нее смотрим, она прячет за собой поднимающуюся луну.
Это Звездная Пристань, цель нашего пути.
- Довольно симпатичная, высокая, стройная бородавка на этом
отмороженном пятне на лике Невона, - согласился Серый Мышелов, пытаясь
освободить свое плечо из хватки Фафхрда. - А теперь, наконец, скажи мне,
приятель, почему ты в молодости не взобрался на эту Звездную Пристань и не
захватил сокровище, неужели нужно было ждать до тех пор, пока мы не нашли
ключ к этому кладу в пыльной, душной, охраняемой скорпионами башне в
пустыне, за четверть мира от этих гор - и затратили полгода, чтобы
добраться сюда.
Голос Фафхрда чуть дрогнул, когда он ответил:
- Мой отец никогда не поднимался на нее, почему же я должен был это
делать? К тому же, в Клаве моего отца не было легенд о сокровищах,
спрятанных на вершине Звездной Пристани... хотя была уйма других легенд о
Звездной Пристани, и каждая запрещала на нее подниматься. Люди называли
моего отца Нарушителем запретов Легенд и в мудрости своей пожимали
плечами, когда он погиб на белом Клыке... Честно говоря, моя память не так
уж хороша теперь, Мышелов, - я получил множество сотрясающих мозги ударов
по голове, прежде чем научился наносить удары первым... и к тому же я был
еще почти мальчиком, когда наш клан покинул Холодную Пустошь - хотя грубые
и суровые стены Обелиска были моей поставленной вертикально площадкой для
игр...
Мышелов с сомнением кивнул головой. В тишине друзья услышали, как их
привязанные пони хрумкают ломкой от инея травой, затем раздалось слабое и
беззлобное рычание снежной кошки Хриссы, свернувшейся калачиком между
крошечным костром и грудой багажа, - наверно, один из пони подошел к ней
слишком близко. На огромной ледяной равнине, окружавшей спутников, ничто
не двигалось - или почти ничто.
Мышелов опустил руку, обтянутую серой перчаткой, на самое дно своего
дорожного мешка, вынул из кармашка, пришитого там, небольшой прямоугольный
кусок пергамента и начал читать, больше по памяти, чем глядя на строки:
Кто на Звездную Пристань, на Лунное Древо взойдет,
(Путь незримых преград мимо змея и гнома не прост!"
Ключ к богатству превыше сокровищ царей обретет -
Сердце Света, а с ним заодно и кошель, полный звезд.
Фафхрд мечтательно сказал:
- Говорят, что боги когда-то жили и держали свои кузницы на Звездной
Пристани. Оттуда, из бушующего моря огня и рассыпающихся дождем искр, они
запустили в небо звезды: поэтому гора так и называется. Говорят, что
алмазы, рубины, изумруды - все самые дорогие камни - это маленькие модели,
которые боги сделали для звезд... и потом беззаботно разбросали по всему
свету, когда их великий труд был завершен.
- Ты никогда мне этого не рассказывал, - сказал Мышелов, взглянув на
друга в упор.
Фафхрд заморгал и озадаченно нахмурился.
- Я начинаю вспоминать кое-что из моего детства.
Мышелов слабо улыбнулся, прежде чем вернуть пергамент в потаенный
карман.
- Догадка, что кошель, полный звезд, может означать мешок с
драгоценными камнями, - начал перечислять он, - история о том, что
величайший алмаз Невона называется Сердце Света, несколько слов на
пергаменте из козлиной кожи, найденном в верхней комнате закрытой и
запечатанной в течение многих веков башни, стоящей посреди пустыни, - это
слишком незначительные намеки, чтобы заставить двоих людей пересечь
убийственную Холодную Пустошь. Скажи мне. Старый Конь, может, ты просто
чувствовал ностальгию по жалким белым лугам, где ты родился, и поэтому
сделал вид, что поверил во все это?
- Эти незначительные намеки, - сказал Фафхрд, который теперь
пристально глядел в сторону Белого Клыка, - заставили и других людей
пересечь весь Невой, направляясь на север. Должно быть, существовали и
другие обрывки козлиной кожи, хотя почему они все были обнаружены в одно и
то же время, я не могу понять.
- Мы оставили всех этих ребят позади, в Иллик-Винге или даже в
Ланкмаре, еще до того, как поднялись на Ступени Троллей, - с полной
уверенностью заявил Мышелов. - Слабаки, и не более того. Унюхали добычу,
но побоялись трудностей.
Фафхрд слегка покачал головой и указал вдаль. Между ними и Белым
Клыком поднималась тончайшая ниточка черного дыма.
- Разве Гнарфи и Кранарх показались тебе слабаками - если назвать
только двоих из остальных претендентов? - спросил он, когда Мышелов
наконец заметил дым и кивнул.
- Может быть, - мрачно согласился Мышелов. - Но разве в этой Пустоши
нет обыкновенных путешественников? Правда, мы не встречали ни души от
самого Мингола...
Фафхрд задумчиво сказал:
- Это может быть лагерь Ледяных Гномов... хотя они редко покидают
свои пещеры, кроме как в разгар лета, а это было уже месяц назад...
Он внезапно замолчал, озадаченно хмуря брови.
- Интересно, откуда я это знаю?
- Еще одно воспоминание времен детства, всплывающее на поверхность
черного котла? - высказал свою догадку Мышелов. Фафхрд с сомнением пожал
плечами.
- Значит, остаются Кранарх и Гнарфи, - заключил Мышелов. - Я готов
признать, что этих слабаками не назовешь. Возможно, нам следовало завязать
с ними драку в Иллик-Винте, - предложил он. - Или может, даже сейчас...
быстрый ночной переход... внезапный налет...
Фафхрд покачал головой.
- Мы сейчас скалолазы, а не убийцы, - сказал он. - Человек должен
быть целиком и полностью скалолазом, чтобы бросить вызов Звездной
Пристани.
Он снова указал Мышелову на самую высокую гору.
- Давай лучше изучим ее западную стену, пока еще достаточно светло.
Начнем с подножия, - сказал он. - Эта сверкающая юбка, ниспадающая с ее
заснеженных бедер, которые поднимаются почти на такую же высоту, что и
Обелиск Поларис - это Белый Водопад, где не смог бы выжить ни один
человек. Теперь выше, к ее голове. Под плоской, надетой набекрень снежной
шапкой свисают два огромных разбухших снежных локона, по которым почти
непрерывно струятся лавины, словно она расчесывает их день и ночь, - их
называют Косами. Между ними - широкая лестница из темного камня,
отмеченная в трех местах полосами уступов. Самая высокая из этих полос -
это Лик. Видишь более темные уступы, отмечающие глаза и губы? Средняя
полоса называется Гнезда, самая нижняя - на уровне широкой вершины
Обелиска - Норы.
- А чьи это гнезда и норы? - поинтересовался Мышелов.
- Никто не может ответить, потому что никто не поднимался по
Лестнице, - ответил Фафхрд. - Ну, а теперь наша дорога наверх - очень
простая. Мы поднимемся на Обелиск Поларис - гору, которой можно верить,
если такие вообще бывают - затем перейдем по провисающей снежной седловине
(это самая опасная часть нашего восхождения!) на Звездную Пристань и
поднимемся по Лестнице на ее вершины.
- А как мы будем подниматься по Лестнице в длинных пустых промежутках
между уступами? - спросил Мышелов с неким подобием детской невинности в
голосе. - Я хочу сказать, если обитатели гнезд и нор признают
действительными наши верительные грамоты и позволят нам сделать попытку.
Фафхрд пожал плечами.
- Какой-нибудь путь будет, все-таки скала - это скала.
- А почему на Лестнице нет снега?
- Она слишком крутая.
- Предположим, что мы все-таки добрались до верха, - сказал в
заключение Мышелов, - и как мы тогда перевалим наши избитые до синевы и
черноты и превратившиеся в скелеты тела через край снежной шапки, которую
Звездная Пристань загнула вниз самым элегантным образом?
- В ней где-то есть треугольная дыра, которая называется Игольное
Ушко, - небрежно ответил Фафхрд. - По крайней мере, я такое слышал. Но не
беспокойся, Мышелов, мы ее найдем.
- Конечно, найдем, - согласился Мышелов с легкомысленной
уверенностью, которая на первый взгляд казалась искренней, - мы, скачущие
и скользящие по дрожащим снежным мостам и танцующие фантастические танцы
на отвесных стенах, даже не прикасаясь рукой к граниту. Напомни мне, чтобы
я взял ножик подлиннее и вырезал наши инициалы на небе, когда мы будем
праздновать завершение этого небольшого прогулочного подъема.
Его взгляд чур, уклонился к северу. Уже другим голосом он продолжала:
- А вот темная северная стена Звездной Пристани - она, конечно же,
выглядит достаточно крутой, но на ней нет снега вплоть до самой вершины.
Почему бы нам не пойти там? Ведь скала, как ты сам сказал с такой
неопровержимой глубиной мышления, - это скала.
Фафхрд рассмеялся беззлобно.
- Мышелов, ты различаешь на фоне темнеющего неба эту длинную белую
ленту, стекающую, извиваясь, на юг с вершины Звездной Пристани? Да, а
пониже - более узкая лента, ее ты видишь? Эта вторая лента проходит сквозь
Игольное Ушко! Так вот, эти ленты, свисающие с шапки Звездной Пристани,
называются Большой и Малый Вымпелы. Это мелкий снег, сметенный с вершины
Звездной Пристани северо-восточным ветром, который дует по меньшей мере
семь дней из восьми и никогда не поддается предсказаниям. Этот ветер
сорвет самого сильного скалолаза с северной стены так же легко, как ты или
я могли бы сдуть одуванчик со стебля. Само тело Звездной Пристани защищает
Лестницу от этого ветра.
- Неужели ветер никогда не меняет направления и не атакует Лестницу?
- беспечно спросил Мышелов.
- Довольно редко, - успокоил его Фафхрд.
- О, великолепно, - отозвался Мышелов с совершенно подавляющей
искренностью и хотел было вернуться к костру, но как раз в этот момент
темнота начала быстро подниматься на Гряду Гигантов - солнце окончательно
нырнуло за горизонт далеко на западе - и человек в сером остался поглазеть
на величественное зрелище.
Казалось, что кто-то натягивает снизу вверх черное покрывало. Сначала
скрылась мерцающая полоса Белого Водопада, затем норы на Лестнице, и затем
гнезда. Потом все остальные пики исчезли, даже сверкающие жестокие вершины
Бивня и Белого Клыка, даже зеленовато-белая крыша Обелиска. Теперь на виду
оставались только снежная шапка Звездной Пристани и под ней - Лик между
серебристыми Косами. Какой-то миг карнизы, называемые Глазами, сверкали,
или, по крайней мере, так казалось. Затем наступила ночь.
Однако вокруг все еще было разлито бледное свечение. Стояла глубокая
тишина, и воздух был абсолютно неподвижным. Холодная Пустошь, окружавшая
двух друзей, казалось, простиралась к северу, западу и югу в
бесконечность.
И в этой протяженной тишине что-то скользнуло, как шепот, сквозь
спокойный воздух, издавая звук, подобный слабому шуршанию огромного паруса
в умеренном бризе. Фафхрд и Мышелов начали дико озираться по сторонам.
Ничего. Позади маленького костра Хрисса, снежная кошка, шипя, вскочила на
ноги. Опять ничего. Затем звук, каким бы ни было его происхождение, замер
вдали.
Очень тихо Фафхрд начал:
- Существует легенда...
Длинная пауза. Затем он внезапно встряхнул головой и сказал более
естественным голосом:
- Воспоминание ускользает от меня, Мышелов. Все извилины моего мозга
не могут удержать его. Давай еще раз обойдем лагерь и ляжем спать.
Мышелов очнулся от первого сна так тихо, что не проснулась даже
Хрисса, прижавшаяся спиной к его боку - от коленей до груди - с той
стороны, где был костер.
В небе, только что появившись из-за Звездной Пристани, висел молодой
месяц, поистине достойный плод Древа Луны. Его свет сверкал на южной Косе.
"Странно, - подумал Мышелов, - какой маленькой была луна и какой большой -
Звездная Пристань, силуэт которой вырисовывался на фоне бледного в свете
луны неба".
Затем, сразу же под плоской вершиной шапки Звездной Пристани, он
увидел яркий бледно-голубой мерцающий огонек. Мышелов вспомнил, что Ашша,
бледно-голубая и самая яркая из звезд Невона, должна была этой ночью
находиться неподалеку от луны, и подумал, уж не видит ли он ее, благодаря
редкостной удаче, сквозь Игольное Ушко, что доказывало бы существование
этого последнего. Он подумал также о том, какой большой сапфир или голубой
алмаз - возможно, Сердце Света? - был моделью, изготовленной богами для
Ашши. И при этом он сонно подсмеивался над собой за то, что его
заинтересовал такой глупый, прелестный миф. А потом, принимая этот миф
полностью, он спросил себя, оставили ли боги хоть одну из своих настоящих
звезд незапущенной, на Звездной Пристани. Потом Ашша, если это была она,
мигнула и исчезла.
Мышелов чувствовал себя очень уютно в своем плаще, подбитом овчиной,
и теперь зашнурованном в виде спального мешка при помощи ремней и роговых
крючков, нашитых на края. Серый долго и мечтательно смотрел на Звездную
Пристань, пока месяц не оторвался от нее, и голубая драгоценность не
засверкала на вершине и тоже не оторвалась от нее - теперь уже точно Ашша.
Уже без всякого страха Мышелов попытался понять, что вызвало похожее на
ветер движение, которое он и Фафхрд слышали в неподвижном воздухе, -
возможно, просто длинный язык шторма, коротко лизнувший землю. Если шторм
будет продолжаться, они, поднимаясь, попадут прямо в него.
Хрисса потянулась во сне. Фафхрд, завернутый в свой зашнурованный
ремнями, набитый гагачьим пухом плащ, сонно проворчал что-то низким
голосом.
Мышелов уронил взгляд на призрачное пламя угасающего костра и тоже
попытался уснуть. Язычки пламени рисовали девичьи тела, потом девичьи
лица. Затем призрачное, бледное, с зеленоватым оттенком, девичье лицо -
возможно, продолжение видений, как вначале подумал Мышелов, - появилось
позади костра, пристально глядя на него сильно сощуренными глазами поверх
огня. Лицо становилось более отчетливым по мере того, как Мышелов глядел
на него, но вокруг него не было ни малейшего намека на тело или волосы -
лицо висело в темноте, как маска.
И все Же лик был таинственно прекрасным: узкий подбородок, высокие
скулы, маленький рот с чуть выпяченными губами цвета темного вина, прямой
нос, переходящий без всякой впадинки в широкий, чуть низковатый лоб - и
затем загадка этих глаз, скрытых припухлыми веками и, казалось,
подглядывавших за Мышеловом сквозь темные, как вино, ресницы. И все, кроме
губ и ресниц, было очень бледного зеленоватого цвета, будто из нефрита.
Мышелов не издал ни звука и не пошевелил ни одним мускулом просто
потому, что лицо показалось ему очень красивым - так же, как любой мужчина
может надеяться, что никогда не кончится тот момент, когда его обнаженная
возлюбленная подсознательно или подчиняясь тайному побуждению, принимает
особенно чарующую позу.
К тому же, в хмурой Холодной Пустоши каждый человек лелеет иллюзии,
даже если он признает их таковыми с почти полной уверенностью.
Внезапно призрачные глаза широко раскрылись, показывал, что за ними
была только пустота, как если бы лицо действительно было маской. Тут
Мышелов все-таки вздрогнул, но все еще не так сильно, чтобы разбудить
Хриссу.
Затем глаза закрылись, губы выпятились вперед, словно в насмешливом
приглашении; затем лицо начало быстро растворяться, словно его кто-то
стирал в буквальном смысле слова. Сначала исчезла правая сторона, затем
левая, потом середина, и последними - темные губы и глаза. Мышелову на
мгновение почудился запах, похожий, на винный, и потом все исчезло.
Серый подумал было о том, чтобы разбудить Фафхрда, и чуть не
рассмеялся при мысли об угрюмой реакции своего приятеля. Он спросил себя,
было ли это лицо знаком, поданным богами; или посланием какого-нибудь
черного мага, обитающего в замке на Звездной Пристани; или, может быть,
самой душой Звездной Пристани - хотя тогда где она оставила свои мерцающие
косы и шапку и свой глаз-Ашшу? - или только шальным творением его
собственного, весьма хитроумного мозга, возбужденного сексуальными
лишениями, а сегодня еще и прекрасными, хотя и дьявольски опасными горами.
Довольно быстро Мышелов остановился на последнем объяснении и погрузился в
сон.
Два вечера спустя, в тот же самый час, Фафхрд и Серый Мышелов стояли
едва ли в броске ножа от западной стены Обелиска и строили пирамиду из
обломков светлых зеленоватых камней, падавших сюда в течение тысячелетий.
Среди этого скудно набросанного щебня попадались и кости - многие из
кетовых были переломаны - овец или горных коз.
Как и прежде, воздух был неподвижным, но очень холодным. Пустошь
безлюдна, заходящее солнце ярко сияло на горных склонах.
С этого наиближайшего тактического пункта Обелиск Поларис смотрелся
как пирамида, которая, казалось, уходила, сужаясь, в бесконечность.
Камень, из которого состоял Обелиск, оказался на поверку обнадеживающе
прочным, твердым, как алмаз, и по крайней мере на нижних склонах было, как
на шагреневой коже, полно трещин и выбоин, которые могли служить опорой
для рук и для ног.
Гран Ханак и Намек, находящиеся к югу, были сейчас скрыты. На севере
возвышался чудовищный Белый Клык, желтовато-белый в солнечном свете,
словно готовый прорвать дыру в сереющем небе. "Место гибели отца Фафхрда",
- вспомнил Мышелов.
От Звездной Пристани виднелись только темное подножие выщербленной
ветром северной стены и северная оконечность смертоносного Белого
Водопада. Все остальное скрывал Обелиск Поларис.
Все, кроме одного штриха: прямо над головами друзей призрачный
Большой Вымпел, словно исходящий теперь из Обелиска, струился на
юго-запад.
Позади работающих Фафхрда и Серого Мышелова поднимался дразнящий
запах двух жарящихся у огня снежных кроликов. Хрисса, сидящая перед
костром, медленно, с наслаждением, срывала мясо с тушки пойманного ею
третьего. Видом и размером снежная кошка напоминала гепарда, но с длинным
клочковатым белым мехом. Мышелов купил ее у бродячего мингольского
охотника, встреченного на севере, сразу же за Ступенями Троллей.
Позади костра пони жадно дожевывали остатки зерна, которого они не
пробовали уже неделю.
Фафхрд обернул свой вложенный в ножны меч Серый Прутик промасленным
шелком и уложил его внутри пирамиды, потом вытянул большую ладонь в
сторону Мышелова.
- Скальпель?
- Свой меч я возьму с собой, - заявил Мышелов. Потом добавил,
оправдываясь: - По сравнению с твоим мечом мой - просто перышко.
- Завтра ты узнаешь, сколько весит перышко, - сказал Фафхрд, пожав
плечами. Затем он положил рядом с Серым Прутиком свой шлем, медвежью
шкуру, сложенный шатер, лопатку и кирку, золотые браслеты с предплечий и
запястий, перья, чернила, папирус, большой медный котелок, несколько книг
и свитков. Мышелов добавил многочисленные и полупустые мешки, два
охотничьих копья, лыжи, ненатянутый лук и колчан со стрелами, крохотные
горшочки с масляной краской, куски пергамента и всю сбрую для пони; многие
из этих предметов были завернуты для предохранения от влаги, подобно
Серому Прутику.
Затем двое приятелей, аппетит которых разгорелся от аромата жаркого,
быстро уложили два верхних ряда камней, завершив пирамиду.
В тот момент, когда они повернулись туда, где их ждал ужин, и
оказались лицом к плоскому, с неровно позолоченными краями, западному
горизонту, в тишине снова послышался звук, похожий на шорох паруса или
тростника. На этот раз он был слабее, но друзья услышали его дважды: один
раз по направлению к северу и, почти одновременно, на юге...
И снова они быстро огляделись, пытаясь обнаружить хоть что-нибудь,
однако нигде ничего не было видно, если не считать - снова Фафхрд заметил
это первым - ниточки черного дыма совсем рядом с Белым Клыком. Та точка на
леднике, откуда поднимался дым, находилась между Клыком и Звездной
Пристанью.
- Гнарфи и Кранарх, если это они, выбрали для своего восхождения
скалистую северную стену, - заметил Мышелов.
- И она станет их погибелью, - предсказал Фафхрд, ткнув поднятым
большим пальцем в сторону Вымпела.
Мышелов кивнул, но явно с меньшей уверенностью, а затем спросил:
- Фафхрд, что это все-таки был за звук? Ты ведь жил здесь.
Фафхрд нахмурился и прикрыл глаза.
- Какие-то легенды об огромных птицах... - вопросительно пробормотал
он, - ...или о больших рыбах - нет, это не может быть правдой.
- Котелок памяти все еще кипит, только вот закоптился? - спросил
Мышелов. Фафхрд кивнул.
Прежде чем оставить пирамиду. Северянин положил рядом с ней кусок
соли.
- Это, - сказал он, - вместе с затянутым льдом озером и травой,
которую мы только что прошли, должно удержать здесь пони на неделю. Если
мы не вернемся, ну что ж, по крайней мере мы показали им путь отсюда до
Иллик-Виста.
Хрисса подняла свою довольную морду от окровавленного лакомства,
словно хотела сказать:
- Обо мне и моем пропитании можно не беспокоиться.
И снова Мышелов проснулся, едва только сон попытался крепко схватить
его в объятия, проснулся на этот раз радостно, как человек, который
припомнил, что у него назначено свидание. И снова, хотя теперь Серому не
пришлось предварительно созерцать звезды или смотреть на огонь, живая
маска встретила его взгляд сквозь угасающее пламя: все та же самая игра
мимики, те же черты - маленький рот; нос и лоб, составляющие одну прямую
линию - если не считать того, что этой ночью лицо было бледным, как
слоновая кость, с зеленоватыми губами, веками и ресницами.
Мышелов был в немалой степени потрясен, потому что прошлую ночь он не
смыкал глаз, ожидая появления призрачного девичьего лица - и даже пытаясь
вызвать его - пока растущий месяц не поднялся на три ладони над Звездной
Пристанью... без какого бы то ни было успеха. Разумом Мышелов с самого
начала понимал, что это лицо было галлюцинацией, однако чувства настаивали
на обратном - что вызвало смятение души и бессонницу на целую четверть
ночи.
А днем Серый тайно сверился с последним из четырех коротких
четверостиший на клочке пергамента, лежащем в самом глубоком кармане
дорожного мешка:
Ведь тому, кто пробьется в обитель Владыки Снегов,
Сыновьям двух его дочерей стать отцом суждено.
Хоть придется ему встретить страшных и лютых врагов,
Но зато до скончанья веков род продлить свой дано.
Вчера это звучало довольно многообещающе - по крайней мере та часть,
насчет дочерей и отцовства - однако сегодня, не выспавшись, Серый посчитал
все явным издевательством.
Но теперь живая маска снова была здесь и снова проделывала все те же
дразнящие штучки, в том числе и вызывающий дрожь, однако странным образом
волнующий фокус - веки широко раскрывались и показывали не глаза, а этакую
изнанку их, темную, как ночь вокруг. Мышелов был очарован, хотя и не без
трепета. Однако не в пример прошлому разу, голова его была вполне ясной, и
он пытался определить иллюзорность или реальность маски, моргая, щурясь и
бесшумно ворочая головой внутри капюшона - что никак не влияло на живую
маску. Затем он тихо развязал ремень, стягивающий верхние крючки плаща, -
Хрисса сегодня спала рядом с Фафхрдом - медленно протянул руку, поднял
камушек и щелчком запустил его через бледные языки пламени в точку чуть
пониже маски.
Хотя Мышелов знал, что позади костра не было ничего, кроме
разбросанного щебня и звеняще-твердой земли, он не услышал даже самого
слабого удара камня обо что бы то ни было. С таким же успехом он мог
забросить его в космическое пространство.
И почти в тот же самый момент маска дразняще усмехнулась.
Мышелов очень быстро выскользнул из плаща и вскочил на ноги.
Но еще быстрее маска растворилась в воздухе - на этот раз одним
быстрым мазком от лба до подбородка.
Мышелов почти фехтовальным выпадом метнулся на другую сторону костра
к тому месту, где, как казалось, висела маска, и стал внимательно
оглядываться по сторонам. Ничего - кроме мимолетного запаха вина или
винного спирта. Мышелов пошевелил угли в костре и снова осмотрелся. Опять
ничего. Не считая того, что Хрисса, лежащая рядом с Фафхрдом, проснулась,
ощетинила усы и серьезно, возможно даже с укором, уставилась на Мышелова,
который начал ощущать себя изрядным болваном. Он вопрошал себя, не играют
ли его разум и его желания в какую-то глупую игру друг против друга.
Затем он наступил на что-то. Сначала Серый подумал, что это его
камушек, но, подняв его, увидел, что это был крошечный горшочек. Это мог
быть один из его собственных горшочков с красками, но он был слишком
маленьким, чуть больше фаланги большого пальца, и сделан не из
выдолбленного камня, а из чего-то, похожего на слоновую или какую-либо
другую кость.
Мышелов стал на колени у костра и заглянул в горшочек, затем опустил
в него мизинец и осторожно тронул довольно густую мазь, находившуюся
внутри. Вытащенный палец приобрел цвет слоновой кости. От мази пахло
маслом, а не вином.
Мышелов некоторое время размышлял, сидя у костра. Затем, взглянув на
Хриссу, которая снова пригладила усы и закрыла глаза, и на тихо
похрапывающего Фафхрда, он вернулся к своему плащу и к прерванному сну.
Серый ни словом не обмолвился Фафхрду о своей прежней встрече с живой
маской. Поверхностно это можно было объяснить тем, что Фафхрд высмеял бы
такую телячью чушь о лицах, возникающих из дыма; более глубоко в
подсознании отыскалось бы то объяснение, которое удерживает любого мужчину
от упоминания о новой хорошенькой девушке даже в разговоре со своим лучшим
другом.
Так что, возможно, то же самое чувство не позволило Фафхрду на
следующее утро рассказать своему лучшему другу, что с ним случилось позже
этой же ночью. Фафхрду снилось, что он пытается в полной темноте на ощупь
определить точные очертания лица какой-то девушки, в то время как ее
тонкие руки ласкали тело Северянина. У нее был округлый лоб, глаза с очень
длинными ресницами, вмятинка между носом и лбом, круглые и крепкие, как
яблоки, щеки, дерзкий вздернутый нос - он казался дерзким даже на ощупь! -
и широкий рот, на котором большие осторожные пальцы Фафхрда могли
явственно ощутить улыбку.
Он проснулся, чтобы увидеть глазеющую на него луну, висящую
наискосок, к югу. Она серебрила нескончаемую стену Обелиска, превращая
выступы скал в черные полосы теней. Фафхрд проснулся также, чтобы ощутить
острое разочарование. Сон был только сном. Затем он мог бы поклясться, что
почувствовал, как кончики пальцев мимолетно скользнули по его лицу, и
услышал слабый серебристый смешок, который быстро затих вдали. Фафхрд сел,
как мумия, в своем зашнурованном плаще и огляделся вокруг. Костер
превратился в несколько красных глаз-угольков, но лунный свет был ярким, и
в этом свете он не смог увидеть абсолютно ничего.
Хрисса укоризненно зарычала на Северянина, потому что он глупо
нарушил ее сон. Фафхрд выругал себя за то, что принял остаточный образ сна
за реальность. Он выругал всю лишенную девушек, порождающую видения о
девушках Холодную Пустошь. Усиливавшийся ночной холод заползал под одежду.
Фафхрд сказал себе, что ему следовало бы крепко спать, как лежащий вон там
мудрый Мышелов, и набираться сил для завтрашних великих дел. Он снова
улетел и через некоторое время погрузился в сон.
На, следующее утро Мышелов и Фафхрд проснулись при первых признаках
серого рассвета, - луна на западе была все еще яркой, как снежный комок, -
быстро позавтракали и подготовились, и теперь стояли лицом к обелиску в
обжигающем морозом воздухе. Девушки были забыты, и все мужество друзей
нацелено только на гору.
Фафхрд был в высоких зашнурованных ботинках с только что заточенными
толстыми гвоздями на подошве и в куртке из волчьей шкуры, сшитой мехом
внутрь, но сейчас расстегнутой от горла до пояса. Его предплечья и голени
были обнажены. Короткие, по запястье, перчатки из сыромятной кожи
закрывали кисти рук. Совсем небольшой узелок, завернутый в плащ, висел у
него за плечами, и к нему был привязан большой моток черной конопляной
веревки. На прочном, не украшенном никакими заклепками поясе прицепленный
справа топор в чехле уравновешивал висящие с другой стороны нож, маленький
мех для воды и мешок с железными шипами, у которых вместо шляпок были
кольца.
Вокруг лица Мышелова был плотно затянут капюшон из козьей шкуры, а
его тело было защищено туникой, сшитой из трех слоев серого шелка. Его
перчатки были длиннее, чем у Фафхрда, и подбиты мехом. На меху были и
тонкие башмаки, подошва которых была сделана из морщинистой кожи бегемота.
На поясе - кинжал Кошачий Коготь и вех с водой уравновешивались мечом
Скальпелем, ножны которого были свободно привязаны к бедру. А на
завернутом в плащ узелке был закреплен странно толстый, короткий, черный
бамбуковый прут, на одном конце которого торчал шип, а на другом - шип и
большой крючок, примерно такой, как на посохе пастуха.
Оба мужчины были сильно загорелыми и мускулисто-худощавыми,
закаленными Ступенями Троллей и Холодной Пустошью. Их грудные клетки
сейчас были чуть шире обычного после недель существования в разреженном
воздухе плато.
Не было нужды выискивать наиболее привлекательный маршрут для
восхождения - Фафхрд уже сделал это вчера, когда они приближались к
Обелиску.
Пони опять щипали траву; один их них обнаружил комок соли и теперь
лизал его своим толстым языком. Мышелов оглянулся вокруг, ища Хриссу,
чтобы потрепать ее по щеке на прощание, но снежная кошка, насторожив уши,
вынюхивала чей-то след поодаль от лагеря.
- Она прощается по-кошачьи, - сказал Фафхрд. - Прекрасно.
Небеса и ледник рядом с Белым Клыком приняли слабый розоватый
оттенок. Скользнув взглядом по равнине в направлении этого пика. Мышелов
резко втянул в грудь воздух и сильно сощурился; Фафхрд пристально глядел в
ту же сторону, защищая глаза ладонью, как козырьком.
- Какие-то коричневатые фигуры, - сказал Мышелов наконец. - Насколько
я помню, Кранарх и Гнарфи всегда одевались в коричневую кожу. Но, мне
кажется, их больше, чем двое.
- По-моему, их четверо, - заметил Фафхрд. - И двое из них странно
косматые - наверно, одеты в бурые шкуры. И все четверо поднимаются от
ледника вверх по скальной стене.
- Где ветер их... - начал Мышелов, потом взглянул вверх. Фафхрд
сделал то же самое.
Большой Вымпел исчез.
- Ты сказал, что иногда... - заговорил Мышелов.
- Забудь о ветре и об этих двоих с их косматым подкреплением, - резко
оборвал его Фафхрд. Он снова обернулся к Обелиску. Мышелов сделал то же
самое.
Сощурившись и сильно откинув голову, он оглядел зеленовато-белый
склон и сказал:
- Сегодня утром он кажется еще более крутым, чем даже та северная
стена, и довольно-таки высоким.
- Пф! - с насмешкой отозвался Фафхрд. - В детстве я поднимался на
него перед завтраком. Очень часто.
Он поднял вверх обтянутую перчаткой из сыромятной кожи правую руку,
сжав ее в кулак, словно в ней был маршальский жезл, и воскликнул:
- Идем!
С этими словами он шагнул вперед и, не останавливаясь, пошел вверх по
неровному склону - или, по крайней мере, так показалось, потому что, хотя
Северянин и помогал себе руками, но отклонял туловище далеко от скалы, как
и подобает хорошему скалолазу.
Мышелов шел за Фафхрдом след в след, чуть шире расставляя ноги и
пригибаясь чуть ближе к скале.
Время уже близилось к полудню, а друзья все еще поднимались без
перерыва. У Мышелова болело или ныло все тело. Дорожный мешок давил так,
будто у Серого на спине сидел толстенный мужик; Скальпель, как весьма
упитанный мальчуган, цеплялся за пояс. И уже раз пять закладывало уши.
Над самой головой Мышелова ботинки Фафхрда топотали о выступы скал в
неколеблемом механическом ритме, который Мышелов начал ненавидеть. Однако
Серый был полон решимости не отрывать взгляда от ног приятеля. Один раз он
глянул вниз между своими собственными ногами и решил, что больше этого
делать не следует.
Нет ничего хорошего в том, чтобы видеть под собой голубоватую бездну
или даже серо-голубоватую, чуть поближе.
Так что Мышелов был застигнут врасплох, когда рядом с ним, обгоняя
его скачками, промелькнула белая лохматая мордочка с кровавой ношей в
зубах.
Хрисса остановилась на выступе рядом с Фафхрдом. Она тяжело, с
присвистом дышала; клочковатая шкура на ее животе прижималась к
позвоночнику при каждом вдохе. Она дышала только сквозь розоватые ноздри,
поскольку рот был забит двумя прижатыми друг к другу снежными кроликами с
болтающимися мертвыми головами и задними лапами.
Фафхрд взял у нее кроликов, бросил в свой мешок и плотно завязал его.
Затем он сказал, лишь самую чуточку высокопарно:
- Она доказала свою выносливость и сноровку, и оплатила свой путь.
Она - равная в нашей компании.
Мышелову и в голову не пришло усомниться в этом. Ему просто казалось,
что теперь уже три товарища поднимаются на Обелиск Поларис. Кроме того, он
был без меры благодарен Хриссе за остановку. Частично для того, чтобы
продлить ее. Серый осторожно выдавил в ладонь немного воды из своего меха
и протянул руку, чтобы Хрисса утолила жажду. Затем они с Фафхрдом тоже
выпили немного воды.
Весь долгий летний день путники поднимались по западной стене
жестокого, но надежного Обелиска. Фафхрд, казалось, не чувствовал
усталости. Мышелов обрел второе дыхание, потерял его, да так и не нашел
третье. Все его тело было налито одной сплошной свинцовой болью, которая
начиналась глубоко в костях и просачивалась наружу сквозь плоть, как некий
утонченный яд. Перед глазами Мышелова мельтешили реальные и вспоминаемые
скальные выступы, а необходимость ни в коем случае не пропустить ни одной
опоры для рук или ног казалась правилом, придуманным неким спятившим
учителем-богом. Мышелов беззвучно проклинал весь идиотский проект
покорения Звездной Пристани, хихикая про себя над мыслью, что
завлекательные четверостишия на пергаменте могли быть чем-то большим, чем
мечтами, навеянными трубкой с гашишем. Однако Серый не собирался сдаваться
или опять пытаться продлить короткие передышки.
Мышелов вяло восхищался тем, как Хрисса прыгает и, изогнув спину,
умещается на скальных выступах рядом с ними. Однако после полудня он
заметил, что кошка прихрамывает, и один раз увидел слабый кровавый
отпечаток двух подушечек в том месте, куда она ставила лапу.
Наконец, путники разбили лагерь, почти за два часа до заката, потому
что им попался довольно широкий уступ - и еще потому, что начался очень
слабый снегопад; крохотные снежинки беззвучно сыпались вниз, словно мука.
Они зажгли шарики смолы в маленькой жаровне на ножках в виде
когтистых лап - Фафхрд нес ее в своем мешке - и согрели воду для чая с
травами в своем единственном узком и высоком котелке. Прошло много
времени, прежде чем вода стала хотя бы чуть теплой. Мышелов отрезал
Кошачьим Когтем два больших куска застывшего меда и размешал их в воде.
Уступ простирался в длину на три человеческих роста, а в ширину - на
один. На отвесной стене Обелиска такое пространство казалось по меньшей
мере акром.
Хрисса бессильно растянулась позади крошечного костра. Фафхрд и
Мышелов съежились по обе стороны от него, закутанные в плащи и слишком
усталые, чтобы смотреть по сторонам, разговаривать или даже думать.
Снег пошел немного сильнее, достаточно, чтобы скрыть из вида Холодную
Пустошь, расстилающуюся далеко внизу.
После второго глотка сладкого чая Фафхрд заявил, что они поднялись,
по меньшей мере, на две трети высоты Обелиска.
Мышелов не понимал, как Фафхрд мог узнать, сколько они прошли, ведь
это было все равно что посмотреть на безбрежные воды Внешнего моря и
сказать, какой путь остался позади. Самому Мышелову казалось, что они
просто находились точно в самой середине головокружительно наклоненной
равнины из светлого прорезанного зелеными прожилками и припорошенного
снегом гранита. Серый все еще был слишком усталым, чтобы обрисовать эту
концепцию Фафхрду, однако ему удалось заставить себя сказать:
- И что, в детстве ты поднимался и спускался с Обелиска перед
завтраком?
- Мы в то время завтракали довольно поздно, - осипшим голосом
объяснил Фафхрд.
- Без сомнения, на пятый день после полудня, - заключил Мышелов.
Выпив весь чай, приятели согрели еще воды, положили в нее
разрубленного на куски снежного кролика и продолжали нагревать, пока мясо
не стало серым. Тогда они медленно сжевали его и выпили мутный бульон.
Примерно в это же время Хрисса слегка заинтересовалась освежеванной тушкой
другого кролика, положенной перед ее носом - рядом с жаровней, чтобы мясо
не промерзло. Заинтересовалась до такой степени, что даже принялась рвать
зубами тушку, медленно жевать и проглатывать.
Мышелов очень осторожно осмотрел подушечки лап снежной кошки. Они
были стерты так, что кожа стала тонкой, как шелк, на них было два или три
пореза, и белый мех между подушечками был покрыт темно-розовыми пятнами.
Легкими, как перышко, прикосновениями Мышелов втер в подушечки немного
бальзама и покачал головой. Затем он кивнул еще раз, вытащил из мешка
большую иглу, катушку нарезанных тонкими полосками ремешков и небольшой
свернутый кусок тонкой, прочной кожи. Из кожи он вырезал кинжалом нечто,
напоминающее очень толстую грушу, и сшил из этой заготовки башмак для
Хриссы.
Когда Мышелов примерил его на заднюю лапу снежной кошки, она
некоторое время не обращала на свою новую обувь внимания, а затем начала
довольно мягко ее покусывать, странно поглядывая на Мышелова. Серый
немного поразмыслил, затем осторожно проделал в башмаке дырки для
невтягивающихся когтей снежной кошки, натянул его так, чтобы он пришелся
как раз по лапе и чтобы когти полностью высовывались наружу, и привязал
его бечевкой, продетой в сделанные по верху прорези.
Хрисса больше не трогала башмак. Мышелов сделал еще два, а Фафхрд
присоединился к другу и тоже скроил и сшил один башмак.
Когда Хрисса была полностью обута в свои четыре открывающие когти
пинетки, она обнюхала их, затем встала, несколько раз прошлась взад-вперед
по уступу и, наконец, улеглась рядом с еще теплой жаровней, положив голову
на щиколотку Мышелова.
Крохотные снежные крупинки все еще падали отвесно вниз, покрывая край
карниза и медно-рыжие волосы Фафхрда. Северянин и Мышелов начали
натягивать капюшоны и зашнуровывать вокруг себя плащи на ночь. Солнце все
еще сияло сквозь снегопад, но его просачивающийся свет был белесым и не
давал ни капли тепла.
Обелиск Поларис не был шумной горой - в отличие от многих, где с
ледников постоянно капает вода, где грохочут каменные осыпи или
потрескивают сами пласты камня от неравномерного остывания или нагрева.
Тишина была абсолютной.
Мышелова так и подмывало рассказать Фафхрду о живой девичьей маске
или иллюзии, которую он видел ночью, а в это время Фафхрд обдумывал,
рассказать ли Мышелову свой собственный эротический сон.
И в этот миг вновь, без всякого предупреждения, в безмолвном воздухе
послышался шелестящий звук, и друзья увидели четко очерченный падающим
снегом огромный, плоский, волнообразно колышущийся силуэт.
Опускаясь, он медленно проплыл мимо приятелей, примерно в удвоенной
длине копья от края уступа.
Мышелов и Фафхрд не видели ничего, кроме плоского, бесснежного
пространства, занимаемого странной фигурой посреди висящего в воздухе
снега, и завихрений, вызванных ее полетом; она ни в коей мере не заслоняла
снега позади себя. Однако друзья почувствовали, как им в лицо ударил порыв
ветра.
По форме это невидимое существо было больше всего похоже на манту или
электрического ската ярдов четырех в длину и трех в ширину; у него даже
было что-то вроде вертикального плавника и длинного хлыстообразного
хвоста.
- Огромная невидимая рыба! - прошипел Мышелов, просунув руку под свой
наполовину зашнурованный плащ и умудрившись вытащить одним рывком
Скальпель. - Твоя башка была как нельзя более права, Фафхрд, когда ты
думал, что она ошибается!
Обрисованное снегом видение, скользя, скрылось из вида за утесом,
который заканчивался уступом с южной стороны, и оттуда донесся насмешливый
журчащий смех. Смеялись два голоса - альт и сопрано.
- Незримая рыба, которая смеется девичьим смехом - просто чудовищно!
- потрясенно заметил Фафхрд, засовывая в чехол свой топор, который он тоже
быстро выхватил, не успев, правда, отвязать длинный ремень, крепивший
топор к поясу.
После этого Фафхрд и Мышелов выбрались из своих плащей и некоторое
время просидели, скорчившись, с оружием в руках, ожидая возвращения
невидимого чудища. Хрисса, ощетинившись, стояла между ними. Но через
некоторое время оба друга начали трястись от холода, поэтому им пришлось
снова залезть в плащи и зашнуровать их; однако они все еще сжимали в руках
оружие и были готовы в мгновение ока сбросить ремни, стягивающие крючки
плащей. Приятели кратко обсудили только что увиденное сверхъестественное
явление, насколько им это было доступно, и каждый из них признался теперь
в своих прежних не то видениях, не то снах о девушках.
Наконец Мышелов сказал:
- Девушки могли ехать на этом невидимом существе, прижавшись к его
спине - и тоже быть невидимыми! Да, но что это было за существо?
Этот вопрос затронул нечто в памяти Фафхрда. Довольно неохотно
Северянин сказал:
- Помню, в детстве я однажды проснулся ночью и услышал, как отец
говорит матери: "...похожи на большие толстые дрожащие паруса, но те,
которых нельзя увидеть..." Потом они перестали разговаривать, наверно
потому, что услышали, как я шевелюсь.
Мышелов спросил:
- А твой отец когда-нибудь говорил о том, что высоко в горах он видел
девушек - во плоти, или призрачных, или ведьм, которые являются смесью
двух первых, видимых или невидимых?
- Он не сказал бы об этом, даже если бы и видел, - ответил Фафхрд. -
Моя мать была ужасно ревнивой женщиной и с колуном обращалась, как сам
дьявол.
Белизна, за которой приятели внимательно следили, быстро приняла
темно-серый цвет. Солнце зашло. Фафхрд и Мышелов больше не различали
падающий снег. Они натянули капюшоны, плотно зашнуровали плащи и прижались
друг к другу у задней стены карниза. Хрисса втиснулась между ними.
Неприятности начались на следующий день с самого утра. Фафхрд и
Мышелов поднялись при первых признаках света, чувствуя себя разбитыми и
измученными кошмарными снами, и с трудом размяли сведенные судорогой тела,
пока их утренний рацион, состоящий из крепкого чая, размельченного мяса и
снега, нагревался в том же котелке и превращался в чуть теплую ароматную
кашицу. Хрисса сгрызла размороженные кости снежного кролика и приняла от
Мышелова немного медвежьего сала и воды.
Снегопад за ночь прекратился, но каждая ступенька и выступ Обелиска
были припорошены снегом, а под ним был лед - выпавший ранее снег,
растаявший на камнях, согретых вчерашним скудным послеполуденным теплом, и
быстро замерзший снова.
Итак, Фафхрд и Мышелов привязались друг к другу веревкой, и Мышелов
быстро соорудил сбрую для Хриссы, прорезав две дыры на длинной стороне
прямоугольника кожи. Хрисса слегка запротестовала, когда Серый просунул ее
передние лапы в дыры и сшил удобно обхватившие концы прямоугольника у
кошки на спине. Но когда он привязал к сбруе, там, где были стежки, конец
черной конопляной веревки Фафхрда, Хрисса просто улеглась на карниз, на
место, нагретое жаровней, словно хотела сказать: "На этот унизительный
поводок я никогда не соглашусь, как бы к нему ни относились люди".
Однако когда Фафхрд медленно полез вверх по стене, а за ним
последовал Мышелов, и веревка натянулась, а Хрисса взглянула на них и
увидела, что друзья все еще привязаны, как и она сама, то с надутым видом
пошла за ними. Немного погодя она соскользнула с выступа - ее башмаки, как
бы ловко они не сидели ка лапах, должны были казаться неудобными после ее
собственных обнаженных подушечек - и качалась взад-вперед, царапая стену
когтями, в течение нескольких долгих мгновений, прежде чем ей удалось
снова встать на ноги. К счастью. Мышелов был в этот момент в очень
устойчивом положении.
После этого Хрисса начала подниматься более охотно; несколько раз она
даже обгоняла Мышелова сбоку и поворачивала к нему ухмыляющуюся морду -
ухмыляющуюся довольно сардонически, как показалось Мышелову.
Подъем был чуть более крутым, чем вчера, и требование находить каждый
раз абсолютно надежную опору для рук и ног было еще более настойчивым.
Пальцы в перчатках должны хвататься за камень, а не за лед; шипы должны
пробивать хрупкий верхний слой до самой скалы. Фафхрд привязал свой топор
веревкой к правому запястью, используя обух для того, чтобы оббивать с
камня предательские тонкие наросты и замерзшие, как стекло, извивы водяных
струй.
И еще подъем был более утомительным потому, что было труднее избегать
напряжения. Даже взгляд, брошенный Мышеловом на отвесную стену рядом с
собой, заставлял желудок Серого судорожно сжиматься от ужаса. Мышелов
спрашивал себя, что будет, если подует ветер; и боролся с желанием плотно
прижаться к утесу. В то же самое время по его лицу и груди начали стекать
тонкие струйки пота, так что Мышелову пришлось откинуть назад капюшон и
развязать тунику до самого пояса, чтобы одежда не промокла насквозь.
Но худшее поджидало впереди. Сначала Мышелову и Фафхрду показалось,
что склон над их головами становится менее отвесным, но теперь,
приближаясь к нему, друзья увидели, что примерно в семи ярдах выше скала
выступает на добрых два ярда, нависая над тропой. Нижняя часть выступа
была испещрена выбоинами - прекрасная опора для рук, если не считать того,
что все эти углубления глядели вниз. Выступ тянулся в обе стороны,
насколько мог видеть глаз, и во многих местах выглядел еще хуже.
Найдя себе самые удобные опоры, как можно ближе к выступу и друг к
другу, приятели принялись обсуждать вставшую перед ними проблему. Даже
Хрисса, цепляющаяся за скалу рядом с Мышеловом, выглядела подавленной.
Фафхрд тихо сказал:
- Я теперь припоминаю, что кто-то говорил, будто вершину Обелиска
опоясывает выступ. По-моему, отец называл его Короной. Хотел бы я знать...
- А разве ты этого не знаешь? - чуть резковато спросил Мышелов. От
напряженной позы руки и ноги Серого болели еще сильнее, чем прежде.
- О, Мышелов, - сознался Фафхрд, - в юности я никогда не поднимался
на Обелиск Поларис выше, чем на половину пути до нашего вчерашнего лагеря.
Я просто бахвалился, чтобы поднять наш дух.
Ответить на это было нечего, и Мышелову пришлось закрыть рот, хотя
губы его сжались при этом несколько сильнее, чем нужно. Фафхрд,
насвистывая какой-то корявый мотив, осторожно выудил со дна своего мешка
небольшой якорь с пятью острыми как кинжалы лапами и крепко привязал его к
длинному концу черной веревки, моток которой все еще висел у Северянина за
спиной. Затем он отвел правую руку как можно дальше от скалы, раскрутил
якорь, все быстрее и быстрее и, наконец, метнул его вверх. Приятели
услышали, как якорь ударился о камень где-то над выступом, однако не
зацепившись ни за трещину, ни за бугорок, тут же соскользнул и упал вниз,
пролетев, как показалось Мышелову, на расстоянии волоска от него.
Фафхрд подтянул к себе якорь - с некоторыми задержками, поскольку тот
имел склонность цепляться за каждую трещинку или выступ, находящиеся
внизу, - раскрутил и метнул орудие снова. И снова, и снова, и снова, и
каждый раз безрезультатно. Один раз якорь остался наверху, но стоило
Фафхрду осторожно потянуть за веревку, как он тут же свалился вниз.
Шестой бросок Фафхрда был первым по-настоящему неудачным. Якорь
вообще не скрылся из вида. Задержавшись в самой высокой точке полета, он
на мгновение засверкал.
- Солнечный свет! - радостно прошипел Фафхрд. - Мы почти у вершины.
- Это твое "почти" - просто чудовищная, бессовестная ложь! - ядовито
заметил Мышелов, но все же не смог подавить в голосе жизнерадостную нотку.
К тому времени как у Фафхрда не вышли еще семь бросков,
жизнерадостность Мышелова улетучилась. Все тело Мышелова ужасно болело,
руки и ноги начинали неметь от холода, и мозг тоже начал неметь, так что
когда Фафхрд в очередной раз бросил и промахнулся. Мышелов сглупил и
проводил падающий якорь глазами.
В первый раз за сегодняшний день Серый по-настоящему оторвал свой
взгляд от скалы и посмотрел вниз. Холодная Пустошь предстала
бледно-голубым пространством, похожим на небо, - и, казалось, еще более
отдаленным - все ее рощицы, холмики и крохотные озера давно уже
превратились в точки и исчезли. Во многих лигах к востоку, почти на
горизонте, в том месте, где кончались тени гор, виднелась бледно-золотая
полоска с зазубренными краями. Посреди полоски был синий разрыв - тень
Звездной пристани, протянувшаяся за край света.
Мышелов, почувствовав головокружение, оторвал взгляд от горизонта и
вновь посмотрел на Обелиск Поларис... и хотя Серый по-прежнему мог видеть
гранит, это, казалось, больше не имело значения - только четыре ненадежных
точки опоры на чем-то вроде бледно-зеленого небытия, и Фафхрд с Хриссой,
каким-то образом подвешенные рядом. Разум Мышелова больше не мог
справиться с крутизной Обелиска.
Внутри Мышелова явственно зазвучала потребность броситься вниз,
которую ему как-то удалось преобразовать в сардоническое фырканье, и он
услышал свой собственный голос, произносящий с острым, как кинжал,
презрением:
- Прекрати свое дурацкое ужение, Фафхрд! Сейчас я докажу тебе, как
ланкмарская наука о горах разрешит эту ничтожную проблему, которая, тем не
менее, не поддалась всему твоему варварскому раскручиванию и забрасыванию!
С этими словами он с безумной быстротой отстегнул от своего мешка
толстый бамбуковый шест или посох и, проклиная все на свете, начал
негнущимися пальцами вытаскивать и закреплять телескопически
раздвигающиеся секции, пока шест не стал в четыре раза длиннее, чем был
вначале.
Это приспособление для механизированного скалолазания, которое
Мышелов действительно тащил от самого Ланкмара, всю дорогу было яблоком
раздора между ним и Фафхрдом: Фафхрд утверждал, что это дурацкая
безделушка, которая не стоит труда, затраченного на ее упаковку.
Однако теперь Фафхрд воздержался от комментариев. Он просто смотал
веревку от якоря, засунул руки под куртку из волчьей шкуры, чтобы
согреться теплом живого тела и с кротким видом стал наблюдать за
лихорадочной деятельностью Мышелова. Хрисса передвинулась на скальную
полку поближе к Фафхрду и стоически скорчилась на ней.
Но когда Мышелов начал поднимать подрагивающий тонкий конец черного
шеста к нависающему над ними выступу, Фафхрд протянул руку, чтобы помочь
другу уравновесить шест, и не смог удержаться, чтобы не сказать:
- Если ты думаешь, что можно хорошо зацепиться крючочком за край,
чтобы взобраться по этой палочке...
- Заткнись ты, неотесанный болван! - огрызнулся Мышелов и с помощью
Фафхрда вставил конец пики в ямку в скале, едва ли на расстоянии длины
пальца от края выступа. Затем он установил снабженное шипом основание
шеста в небольшую мелкую впадину чуть повыше своей головы. Потом, отогнув
две короткие рукоятки, спрятанные в углублении у нижнего конца шеста,
начал вращать их. Скоро стало очевидным, что они были соединены с большим
винтом, спрятанным внутри шеста, потому что шест стал удлиняться, пока не
закрепился между двумя выбоинами в скале; при этом его крепкое черное
древко слегка прогнулось.
В этот момент кусок камня, на который нажимал шест, откололся от края
выступа. Шест зазвенел, распрямляясь, и Мышелов, выкрикивая проклятия,
потерял опору и сорвался.
Хорошо еще, что веревка, связывающая двух приятелей, была короткой, и
что шипы ботинок Фафхрда прочно, словно выкованные демонами острия
кинжалов, впивались в камень, на котором Северянин стоял - потому что
когда веревка внезапно рванула его пояс и сжимающую ее левую руку, Фафхрд
удержался и не слетел вслед за Мышеловом, а только слегка согнул колени и
заворчал себе под нос, в то время как его правая рука ухватилась за
вибрирующий шест и уберегла от падения.
Мышелов не пролетел даже расстояния, достаточного, чтобы стащить
Хриссу с ее полки, хотя веревка между ними почти натянулась. Снежная
кошка, просунув заросшую клочковатым мехом шею между грудью и передней
лапой, с большим интересом разглядывала болтающегося под ней человека.
Его лицо было серым, как пепел. Фафхрд, сделав вид, что он этого не
замечает, просто протянул ему черный шест, сказав при этом:
- Это хорошее приспособление. Я снова свинтил его. Вставь его в
другую ямку и попробуй еще раз.
Вскоре шест был закреплен между впадиной над головой Мышелова и ямкой
на расстоянии ширины ладони от края. Шест выгнулся, словно лук, обращенный
изгибом вниз. Затем Мышелова привязали к веревке первым, и он стал
подниматься по шесту, отдаляясь от скалы. Серый висел на шесте спиной
вниз, а края его ботинок цеплялись за крохотные выступы в местах
соединения секций - Мышелов полз вверх, а под ним расстилалось бледное,
серо-голубое пространство, которое так недавно вызвало у Мышелова
головокружение.
Шест начал прогибаться чуть сильнее, и шип на его конце скользнул в
верхней ямке на ширину пальца с ужасающим тихим скребущим звуком, но
Фафхрд чуть выкрутил винт, и шест выдержал.
Фафхрд и Хрисса наблюдали за тем, как Мышелов долез до конца и на
секунду приостановился. Потом они увидели, как он начал подымать левую
руку, пока она не исчезла за краем выступа по локоть. Правой рукой Мышелов
сжимал крюк, а ногами обвивал шест. Казалось, он пытается что-то нащупать
левой рукой. Затем он нашел это "что-то", продвинулся еще дальше и выше по
шесту, и очень медленно его голова, а следом за ней, внезапным быстрым
взмахом, правая рука исчезли из вида за краем выступа.
В течение нескольких мгновений, казавшихся бесконечно долгими, Фафхрд
видел только нижнюю половину изогнувшегося Мышелова. Его темные ботинки с
морщинистой подошвой прочно сжимали конец шеста. Затем, медленно, словно
серая улитка, он начал подниматься дальше и, окончательно оттолкнувшись
одним ботинком от крюка на конце шеста, полностью скрылся с глаз.
Фафхрд медленно вытравил следом за ним веревку. Через какое-то время
до них донесся голос Мышелова, слегка приглушенный, но четко слышный:
- Эй! Я закрепил веревку вокруг бугра величиной с пень. Посылай
наверх Хриссу.
Фафхрд тут же привязал Хриссу перед собой, затянув морским узлом
веревку на сбруе снежной кошки.
Хрисса какое-то время отчаянно сопротивлялась тому, чтобы ее
подтягивали на веревке в пустоту, но, как только это было сделано, повисла
абсолютно неподвижно. Затем, когда она стала медленно подниматься наверх,
узел Фафхрда начал развязываться. Снежная кошка молниеносно схватила
веревку зубами и зажала ее глубоко между челюстями. В тот момент, когда
она оказалась рядом с краем выступа, ее когтистые пинетки были уже
наготове, и она, помогая себе когтями, была быстро втащена наверх.
Вскоре Мышелов крикнул сверху, что Хрисса в безопасности и что Фафхрд
может следовать за ней. Фафхрд, хмурясь, вывернул винт еще на полоборота,
хотя шест при этом угрожающе заскрипел, и затем очень осторожно начал
подъем. Мышелов теперь постоянно натягивал веревку сверху, но на первом
отрезке пути это могло облегчить шест всего на каких-нибудь несколько
фунтов.
Верхний шип снова с ужасающим скрежетом стал сдвигаться в своем
углублении, но шест держался крепко. Фафхрд, которому теперь больше, чем
раньше, помогала веревка, уцепился руками и поднял голову над краем
выступа.
Он увидел гладкий, пологий склон, по которому можно было взобраться
ползком и, на его вершине, Мышелова и Хриссу, позолоченных солнечным
светом, на фоне голубого неба.
Вскоре он стоял рядом с ними.
Мышелов сказал:
- Фафхрд, когда мы вернемся в Ланкмар, напомни мне, чтобы я дал
Искуснику Глинти тринадцать бриллиантов из того мешка, который мы найдем
на шапке Звездной Пристани: по одному за каждую секцию и соединение моего
скалолазного шеста, по одному за каждый шип на конце и два за каждый винт.
- А там, что, два винта? - с уважением спросил Фафхрд.
- Да, по одному на каждом конце, - сказал Мышелов и затем попросил
Фафхрда подержать веревку так, чтобы он смог спуститься по склону и,
перегнувшись верхней частью тела через край, укоротить шест, вращая
верхний винт. Наконец, Серый с торжествующим видом втащил шест на вершину.
Когда Мышелов начал снова сдвигать все секции, Фафхрд серьезно сказал
ему:
- Тебе нужно привязать его ремнем к поясу, как я делаю со своим
топором. Нам нельзя рисковать потерей помощи Глинти на оставшемся пути.
Отбросив назад капюшоны и широко раскрыв туники навстречу жаркому
солнцу, Фафхрд и Мышелов оглядывались вокруг, пока Хрисса, роскошествуя,
вытягивала и разминала свои стройные лапы, шею и тело. Белый мех скрывал
от глаз полученные кошкой ссадины.
Оба приятеля были немного возбуждены разреженным воздухом и
переполнены до самых макушек тем покоем ума и души, который наступает
тогда, когда умело побеждена большая опасность.
К их удивлению, катящееся на юг солнце едва ли прошло половину пути
до полудня. Опасности, которые, как казалось, длились часами, на самом
деле заняли всего несколько минут.
Вершина Обелиска представляла собой огромное расстилающееся поле
светлого камня, слишком большое, чтобы его можно было измерить в
ланкмарских акрах. Друзья поднялись около юго-западного края, и окрашенный
в сероватые тона каменный луг, казалось, простирался к северу и востоку
почти до бесконечности. То тут, то там попадались холмики и впадины, но их
вздымающиеся и ниспадающие склоны были очень пологими. Было здесь и
несколько разбросанных по всему полю огромных валунов, а к востоку
виднелись более темные нечеткие очертания чего-то, что могло быть кустами
и маленькими деревьями, пустившими корни в трещинах, заполненных
принесенной ветром грязью.
- А что лежит к востоку от горной цепи? - спросил Мышелов. - Опять
Холодная Пустошь?
- Наш клан никогда не кочевал в ту сторону, - ответил Фафхрд. Он
нахмурился. - Какое-то табу на всем этом месте, по-моему. Когда мой отец
совершал свои великие восхождения, туман всегда скрывал восточную сторону
- или, по крайней мере, так он нам говорил.
- Мы бы могли посмотреть сейчас, - предложил Мышелов.
Фафхрд покачал головой.
- Наш путь лежит туда, - сказал он, указывая на северо-восток, где
Звездная Пристань поднималась как стоящая, но спящая, или притворяющаяся
спящей, великанша. Она выглядела по меньшей мере в семь раз мощнее и выше,
чем раньше, до того, как два дня назад Обелиск Поларис скрыл ее вершину.
Мышелов сказал с некоторой долей горечи:
- Все наши бравые усилия при подъеме на Обелиск только сделали
Звездную Пристань выше. Ты уверен, что на ее вершине нет еще одного пика,
сейчас невидимого?
Фафхрд кивнул, не отрывая взгляда от той, что была не имеющей
консорта императрицей Гряды Гигантов. Ее косы выросли в огромные
разлившиеся реки снега, и теперь оба искателя приключений могли видеть,
как в них что-то слабо шевелится - это соскальзывали и скатывались вниз
лавины.
Южная Коса стекала двумя огромными извивами по направлению к
северо-западному краю могучей вершины, на которой друзья стояли. Высоко
над ними нависающая снежная шапка Звездной Пристани - край которой сверкал
в лучах солнца, словно усыпанный бриллиантами, - казалось, наклонялась
чуть больше, чем когда-либо раньше, и вместе с ней Лик с его высокопарным
и ироничным взглядом как у великосветской дамы, намекающей на возможность
интимной близости.
Но длинная бледная дымка вуали Большого и Малого Вымпелов не
струилась больше с ее Шляпы. Воздух на вершине Звездной Пристани, должно
быть, был в этот момент таким же неподвижным, как на вершине обелиска, где
стояли два друга.
- Какого черта должно было случиться так, что Кранарх и Гнарфи
приступили к подъему на северную стену в единственный день из восьми,
когда нет ветра! - выругался Фафхрд. - Но эта стена еще станет их
погибелью - да, и погибелью их двух прихвостней в лохматой одежде. Это
затишье не может продолжаться долго.
- Я вспоминаю сейчас, - заметил Мышелов, - что когда мы кутили с ними
в Иллик-Винте, Гнарфи по пьянке хвастался, что он может высвистывать ветер
- научился этому фокусу от своей бабушки - и свистом же может успокаивать
его, что в данном случае гораздо более существенно.
- Тем более нам надо торопиться! - воскликнул Фафхрд, вскидывая на
спину дорожный мешок и продевая свои могучие руки в широкие лямки. -
Пошли, Мышелов! Вставай, Хрисса! Мы перекусим и утолим жажду перед снежным
гребнем.
- Ты хочешь сказать, что мы должны приступить к разрешению этой
морозной, предательской проблемы сегодня? - запротестовал Мышелов, который
с превеликим удовольствием разделся бы и погрелся на солнышке.
- До полудня! - провозгласил Фафхрд. И с этими словами решительным
шагом повел маленький отряд прямо на север, придерживаясь западного края
вершины, словно для того, чтобы с самого начала предупредить любое
поползновение любопытного Мышелова заглянуть за восточный край. Мышелов
последовал за Северянином почти без возражений; Хрисса шла, прихрамывая, и
поначалу сильно отставала, но потом догнала друзей, когда ее хромота
прошла, а ее кошачий интерес ко всему новому возрос.
И так они шли через огромную странную, гранитную равнину,
расстилавшуюся на вершине Обелиска и прорезанную то тут, то там белыми,
как мрамор, полосами известняка. Через некоторое время пропитанная солнцем
тишина и однообразие стали наводить ужас. Пологость склонов была
обманчивой: Фафхрд заметил несколько впадин, в которых мог бы спрятаться
батальон сидящих на корточках вооруженных людей - и остаться невидимыми до
тех пор, пока не подойдешь к нему на расстояние полета копья.
Чем дольше путники шли по равнине, тем внимательнее Фафхрд изучал
камень, о который лязгали шипы его башмаков. Наконец он остановился, чтобы
указать на странную, покрытую рябью полосу.
- Я готов поклясться, что когда-то это было морским дном, - негромко
сказал он.
Глаза Мышелова сузились. Он подумал об огромном, невидимом, похожем
на рыбу летуне, которого они видели прошлым вечером, о том, как
напоминающий ската силуэт колыхался под снегопадом. Серый почувствовал,
как по спине пробежали мурашки.
Хрисса прокралась мимо приятелей, крутя головой во все стороны.
Вскоре путники прошли мимо последнего огромного валуна и увидели, не
далее чем в полете стрелы перед собой, сверкание снега.
Мышелов сказал:
- Самое худшее в восхождении на горы - это то, что самая легкая часть
пути кончается быстро.
- Ш-ш-ш! - предупредил Фафхрд, внезапно распластываясь по земле
словно большой четырехногий водяной жук и прижимаясь щекой к скале. - Ты
слышишь, Мышелов?!
Хрисса зарычала, оглядываясь вокруг, и ее белый мех встал дыбом.
Мышелов начал было наклоняться, но тут же понял, что может этого и не
делать - настолько быстро надвигался звук: доносящийся отовсюду резкий
барабанный бой, словно пятьсот демонов стучали гигантскими толстыми
ногтями по огромному каменному барабану.
Затем, без всякого перерыва, из-за ближайшей скалы, вздымающейся к
юго-востоку, прямо на них хлынула огромная, с широким фронтом, волна
горных коз, так тесно прижавшихся друг к другу и с таким лоснящимся белым
мехом, что на мгновение они показались лавиной живого снега. Даже огромные
изогнутые рога вожаков были цвета слоновой кости. Мышелов заметил, что
полоска пронизанного солнечным светом воздуха над самым центром стада
мерцала и колыхалась, как это бывает над костром. Потом он и Фафхрд
бросились бежать назад, к последнему валуну; Хрисса скачками неслась
впереди.
Позади них демонический барабанный бой, издаваемый несущимся стадом,
становился громче и громче.
Приятели успели добежать до валуна и вскочить на его вершину, где уже
примостилась Хрисса, и спустя один удар бешено бьющихся сердец белая орда
уже была внизу. И хорошо, что Фафхрд вытащил свой топор за то мгновение,
что они выиграли, потому что средний из больших козлов прыгнул ввысь,
поджав передние ноги, нагнув голову и выставив свои кремовые рога. На
таком близком расстоянии Фафхрд мог видеть их расщепленные кончики. Но в
тот же самый момент Фафхрд нанес по снежно-белому плечу страшный, мощный,
глубоко рассекающий мышцы удар, такой тяжелый, что животное было отброшено
в сторону и с грохотом рухнуло на короткий склон, ведущий вниз к краю
западной стены.
Затем белый поток разделился надвое, обтекая огромный валун; животные
были сбиты так близко друг к другу, что у них больше не было пространства
для прыжка, и грохот копыт, тяжелое дыхание, и испуганное блеянье наводили
ужас, козлиный запах поднимался удушливой волной, а валун качался под
напором тел.
В тот момент, когда шум стал совершенно невыносимым, воздух на
мгновение устремился потоком вниз, ненадолго рассеяв вонь: что-то
пролетело над головами друзей, покрывая небо рябью, словно длинное
хлопающее одеяло из жидкого стекла, а сквозь топот копыт на секунду
послышался грубый, полный ненависти смех.
Узкий язык козьего потока двигался между валуном и краем обрыва, и
многие животные, кувыркаясь, падали в пропасть с блеяньем, похожим на
крики проклятия. Они увлекли за собой и огромного козла, которого изувечил
Фафхрд.
Затем, иссякнув так же неожиданно, как снежный шквал, ломающий мачты
судна в Замерзшем Море, белый поток оказался позади валуна и мчался теперь
на юг, отклоняясь немного к востоку, подальше от смертоносного края.
Последние оставшиеся козы, в основном самки с козлятами, дикими скачками
неслись следом. Мышелов, поднимая руку к солнцу, словно для удара мечом,
разъяренно воскликнул:
- Видишь, вон там, где лучи искривляются над стадом! Это тот же самый
летун, который только что промчался мимо нас и которого мы видели прошлой
ночью среди снегопада - летун, который заставил стадо броситься вскачь и
чьи наездники направили его против нас! О, черт бы набрал двух лживых,
призрачных потаскушек, заманивших нас к гибели среди коз, воняющих хуже,
чем храмовая оргия в Городе Вампиров!
- Мне показалось, что смех был гораздо более низким, - возразил
Фафхрд. - Это были не девушки.
- Значит у них есть сводник с басовитым голосом - это что, поднимает
их в твоих глазах? Или в твоих больших, развесистых, как лопухи, и
пораженных любовью ушах? - сердито вопросил Мышелов.
Барабанный топот копыт несущегося стада затих вдали еще быстрее, чем
приблизился, и во вновь наступившей тишине друзья услышали теперь
счастливое, наполовину заглушенное рычание. Хрисса, спрыгнувшая с валуна
вслед удаляющемуся стаду, сбила с ног жирного козленка и терзала его
окровавленную белую шею.
- А! Я уже чувствую запах вареного мяса! - закричал с широченной
улыбкой Мышелов, озабоченность которого меньше чем за миг переметнулась на
другой объект. - Умница, Хрисса! Фафхрд, если то, что виднеется на
востоке, это деревца, и кусты, и трава - а это должны быть именно они,
потому что иначе чем же питаются эти козы? - то там, без сомнения, есть
хворост - а вообще, там может быть даже мята! - и мы могли бы...
- Ты съешь это мясо на обед сырым или не будешь есть вообще! -
свирепо провозгласил Фафхрд. - Мы что, должны опять рисковать попасть под
копыта несущемуся стаду? Или дать этому хихикающему летуну шанс напустить
на нас несколько снежных львов - а их наверняка тут хватает, ибо где козы,
там и львы. Мы что, собираемся преподнести Кранарху и Гнарфи вершину
Звездной Пристани на усыпанной бриллиантами серебряной тарелочке? Я имею в
виду, если это чертово затишье будет продолжаться и дальше, и они окажутся
прилежными и сильными скалолазами, а не толстопузыми лежебоками, как
некоторые, которых я хорошо знаю!
Итак, после всего лишь одной или двух жалоб со стороны Мышелова
друзья быстро выпустили из козленка кровь, выпотрошили и освежевали его, а
часть окорока завернули и уложили в мешок - на ужин. Хрисса выпила еще
немного крови и съела половину печенки, а затем последовала за Мышеловом и
Фафхрдом, которые направились на север, по направлению к снежному гребню.
Оба друга жевали тонко нарезанные и поперченные полоски сырой козлятины,
однако шли быстро и время от времени настороженно оглядывались, чтобы
снова не оказаться на пути бегущего стада.
Мышелов ожидал, что, глядя на восток вдоль северной стены Обелиска,
он сможет наконец увидеть, что находится за восточным краем обрыва, но
этому помешал первый же большой подъем снежной седловины.
Однако вид, открывшийся на север, был ужасающе величественным. Белый
Водопад, находящийся теперь в доброй половине лиги и почти вертикально
внизу, продолжал таинственно низвергаться в пропасть, мерцая даже в тени.
Гребень, по которому путники должны были идти, сначала поднимался
вверх ярдов на двадцать, затем плавно опускался и переходил в длинную
снежную седловину, расположенную ярдах в двадцати под ними, а потом снова
медленно поднимался и сливался с Южной Косой, по которой, как друзья
теперь ясно видели, струились и катились лавины.
Теперь можно было легко увидеть, как северо-восточный ветер, дующий
почти постоянно в обход Лестницы, нагромоздил гигантские снежные сугробы
между более высокой Звездной Пристанью и Обелиском - однако было
невозможно узнать, лежит ли скалистый переход между двумя горами только в
нескольких ярдах или в целой четверти лиги под снегом.
- Мы должны снова обвязаться веревкой, - провозгласил Фафхрд. - Я
пойду первым и буду вырубать ступеньки вдоль западного склона.
- Зачем нам ступеньки при таком безветрии? - спросил Мышелов. - И
зачем нам идти по западному склону? Ты просто не хочешь, чтобы я увидел,
что лежит на востоке, правда? Поверхность гребня достаточно широка, чтобы
по ней могли проехать рядом две повозки.
- Вершина гребня, находящегося на пути ветра, почти вне всякого
сомнения нависает на востоке над пустотой и может легко сорваться вниз, -
объяснил Фафхрд. - Послушай, Мышелов, кто знает больше о льдах и снегах,
ты или я?
- Я однажды пересек вместе с тобой Кости Древних, - возразил Мышелов,
пожав плечами. - Насколько я помню, там был снег.
- Пф, по сравнению с этим то была просто пудра, рассыпавшаяся из
дамской пудреницы. Нет, Мышелов, на этом участке пути мое слово - закон.
- Очень хорошо, - согласился Мышелов.
Итак, они привязались веревкой довольно близко друг к другу в
следующем порядке: Фафхрд, Мышелов, Хрисса, - и без лишней суеты Фафхрд
надел перчатки, привязал топор ремешком к своему запястью и начал
прорубать ступени вдоль края снежного подъема.
Это было довольно медленным делом, потому что под слоем напорошенного
мягкого снега был старый, слежавшийся, и для каждой ступеньки Северянину
приходилось наносить по меньшей мере два удара - сначала горизонтально
наотмашь, чтобы сделать ступеньку, затем сверху вниз, чтобы расчистить ее.
И по мере того, как склон становился более крутым, Фафхрд вырубал
ступеньки чуть ближе друг к другу. Эти опоры были не слишком большими для
громадных башмаков Северянина, но более менее надежными.
Вскоре гребень и Обелиск Поларис скрыли от друзей солнце. Стало очень
холодно. Мышелов зашнуровал тунику и стянул капюшон вокруг лица, а Хрисса
между короткими прыжками со ступеньки на ступеньку исполняла что-то вроде
небольшой кошачьей джиги, чтобы ее лапы в пинетках не замерзли. Мышелов
напомнил себе, что нужно напихать в эти башмачки немного овечьей шерсти,
когда он будет смазывать ей лапы бальзамом. Его скалолазный шест был
теперь сдвинут до конца и привязан к запястью.
Путники прошли подъем и оказались около начала снежной седловины, но
Фафхрд не стал прорубать путь по направлению к ней. Ступеньки, которые он
теперь делал, спускались вниз под более острым углом, чем прогибалась
седловина, хотя склон, по которому друзья шли, становился очень крутым.
- Фафхрд, - запротестовал Мышелов, - мы направляемся к вершине
Звездной Пристани, а не к Белому Водопаду.
- Ты сказала "Очень хорошо", - возразил Фафхрд между ударами. - И
кроме того, кто здесь работает?
Его топор зазвенел, впиваясь в лед.
- Послушай, Фафхрд, - сказал Мышелов, - вон там две горные козы бегут
К Звездной Пристани по верху седловины. Нет, три.
- Мы, что, должны доверять козам? Спроси себя, зачем их туда послали.
И снова зазвенел топор.
Солнце, передвигаясь по небу на юг, вновь оказалось в поле зрения, и
три движущиеся тени темными полосами легли далеко вперед. Бледно-серый
снег стал сверкающе-белым. Мышелов снял капюшон, подставив голову
золотистым лучам. На какое-то время наслаждение ощущать их тепло на
макушке помогало ему держать рот закрытым, но затем склон стал еще более
крутым, а Фафхрд безжалостно продолжал рубить ступеньки вниз.
- Я смутно припоминаю, что нашей целью было подняться на Звездную
Пристань, но с моей памятью, должно быть, что-то не в порядке, - заметил
Мышелов. - Фафхрд, я верю тебе, будто мы должны держаться подальше от
верха гребня, но неужели нам надо держаться так далеко? И ведь все три
козы проскакали по гребню.
И опять единственным ответом Фафхрда было:
- Ты сказал: "Очень хорошо".
И на этот раз в его голосе послышалось некое подобие рычания.
Мышелов пожал плечами. Теперь он постоянно помогал себе шестом, а
Хрисса изучающе замирала перед каждым прыжком.
Их тени тянулись теперь впереди не более, чем на бросок копья, а
горячее солнце начало растапливать поверхность снега, посылая вниз струйки
ледяной воды, от которых намокали перчатки и опоры становились
ненадежными.
И все-таки Фафхрд продолжал рубить ступеньки вниз. Теперь Северянин
начал спускаться еще круче, добавляя постукиванием топора маленькую выемку
для рук над каждой ступенькой - и эти выемки были очень кстати!
- Фафхрд, - мечтательно сказал Мышелов, - возможно, некий дух снегов
нашептал тебе на ухо секрет левитации, так что с этой прекрасной точки
опоры ты можешь нырнуть, выровняться и затем взмыть по спирали к вершине
Звездной Пристани. В таком случае, мне бы хотелось, чтобы ты научил меня и
Хриссу, как можно вырастить крылья за одно мгновение.
- Ш-ш-ш! - тихо, но резко заговорил Фафхрд в этот же самый миг. - У
меня предчувствие. Что-то надвигается. Обопрись на шест и оглянись назад.
Мышелов глубоко воткнул пику в снег и огляделся. Одновременно Хрисса
спрыгнула с предыдущей ступеньки на ту, где стоял Мышелов, приземлившись
наполовину на его ботинок и прижимаясь к его колену - однако это было
проделано так искусно, что Мышелов удержался на месте.
- Я ничего не вижу, - сообщил Мышелов, глядя почти прямо на солнце.
Затем его слова внезапно стали набегать друг на друга:
- Снова лучи искривляются, словно от вращающегося фонаря! Вспышки на
льду рябят и колышутся! Это снова тот летун! Держитесь!
Раздался шуршащий звук, громче, чем когда бы то ни было раньше; он
быстро усиливался, затем путников накрыла гигантская волна воздуха, словно
от огромного тела, быстро пронесшегося всего в нескольких пядях от друзей.
Эта волна взметнула одежду, мех Хриссы и заставила приятелей неистово
вцепиться в снег, хотя Фафхрд успел широко размахнуться и рубануть топором
по воздуху. Хрисса зарычала. Фафхрд чуть было не нырнул вперед со своей
ступеньки вслед за ударом.
- Клянусь, я достал его! - рявкнул Северянин, восстанавливая
равновесие. - Мой топор коснулся чего-то помимо воздуха.
- Кретин с куриными мозгами! - закричал Мышелов. - Твои царапины
разозлят его, и он вернется.
Серый перестал цепляться за углубление, вырубленное в снегу, оперся
на свою пику и начал всматриваться в пронизанный солнечными лучами воздух
над головой, ища в нем рябь.
- Больше похоже на то, что я его спугнул, - объявил Фафхрд,
проделывая то же самое. Шуршащий звук затих и больше не возвращался;
воздух успокоился, и на крутом склоне стало очень тихо; не слышно было
даже падения капель.
Повернувшись со вздохом облегчения назад к стене. Мышелов ощутил
вместо нее пустоту. Он застыл, как мертвый. Двигались только его глаза.
Осторожно скосив их. Серый увидел, что, начиная с линии, находящейся на
уровне его колен, и дальше вверх весь снежный гребень исчез - вся
седловина и часть подъема по обе стороны от нее - словно какой-то
гигантский бог нагнулся, пока Мышелов стоял спиной к снежной стене, и унес
эту часть окружающего пейзажа.
Мышелов, у которого внезапно закружилась голова, крепко уцепился за
пику. Он стоял теперь на вершине вновь созданной седловины. Вдали, ниже ее
ободранного свежим изломом белого восточного склона, бесшумно
соскользнувший огромный снежный карниз падал все быстрее и быстрее,
по-прежнему в виде одной глыбы размером с холм.
Позади Мышелова вырубленные Фафхрдом ступеньки поднимались к новому
краю седловины и затем исчезали.
- Видишь, мне только-только удалось прорубить ступеньки достаточно
далеко вниз, - проворчал Фафхрд. - Я неправильно рассчитал.
Падающий карниз исчез из вида глубоко внизу, так что Мышелов и Фафхрд
смогли наконец увидеть то, что лежало к востоку от Гряды Гигантов:
уходящее вдаль пространство темной зелени, которая могла бы быть
верхушками деревьев, если не считать того, что отсюда даже гигантские
деревья показались бы более тонкими, чем стебельки травы - пространство,
которое находилось еще дальше внизу, чем Холодная Пустошь. Позади этой,
покрытой зеленым ковром впадины, словно призрак, поднималась еще одна
горная гряда.
- Я слышал легенды о Долине Великого Разлома, - пробормотал Фафхрд. -
Чаша солнечного света, окруженная горами, теплое дно которой лежит на лигу
ниже, чем Холодная Пустошь.
Друзья пожирали глазами открывающийся внизу вид.
- Смотри, - сказал Мышелов, - как деревья поднимаются по восточной
стороне Обелиска почти до его вершины. Теперь появление горных коз не
кажется таким странным.
Однако они так и не смогли увидеть восточную стену звездной Пристани.
- Пошли! - скомандовал Фафхрд. - Если мы будем медлить, невидимый
летун с рыкающим смехом может набраться мужества и вернуться, несмотря на
отметину, сделанную моим топором.
И не тратя больше слов Северянин решительно начал рубить ступеньки
дальше... и все еще немного вниз.
Хрисса продолжала заглядывать через край гребня, почти положив на
него бородатый подбородок; ее ноздри подергивались, словно она чувствовала
слабый запах мяса, поднимающийся тонкими, как паутинка, струйками от
находящейся в нескольких лигах от нее темной зелени; однако когда веревка
на сбруе натянулась, кошка последовала за Фафхрдом и Мышеловом.
Опасности теперь встречались все чаще. Мышелову и Фафхрду удалось
добраться до темных скал Лестницы только после того, как они прорубили
себе путь вдоль почти вертикальной стены льда, скрытой в мерцающем мраке
под узкой аркой снежного водопада, низвергающегося с обледеневшего уступа
- возможно, это была миниатюрная версия Белого Водопада - юбки Звездной
Пристани.
Когда Мышелов и Фафхрд - окоченевшие от холода и едва осмеливающиеся
верить, что все уже позади, - ступили наконец на широкий темный карниз,
они увидели на снегу вокруг себя сумятицу окровавленных козьих следов.
Без всякого предупреждения длинный снежный вал, лежащий между
уступом, на котором стояли приятели, и следующим, ведущим вверх, поднял
свою ближнюю белую оконечность на дюжину футов над землей, ужасающе
зашипел и оказался гигантской змеей с головой размером с лосиную. Змея
была покрыта косматым белоснежным мехом; ее огромные фиолетовые глаза
сверкали, как у бешеной лошади, разинутые челюсти открывали похожие на
акульи резцы и два огромных клыка, из которых исторгался, разбрызгиваясь
мельчайшими капельками, бледный гной.
Мохнатая змея качнулась пару раз из стороны в сторону, не зная, кого
выбрать - ближайшего к ней высокого человека со сверкающим топором в руках
или того, что стоял подальше, поменьше ростом и с толстой черной палкой.
Во время этой паузы Хрисса, которая тоже начала рычать и шипеть, метнулась
мимо Мышелова по спускающемуся вниз склону, и мохнатая змея бросилась на
этого нового и наиболее активного противника.
Фафхрда обожгло порывом горячего едкого дыхания, и пар, стелющийся от
ближайшего змеиного клыка, окутал его левый локоть.
Внимание Мышелова было приковано к окруженному клочковатым мехом
фиолетовому глазу величиной с кулак.
Хрисса заглянула в разинутую темно-красную глотку чудовища,
окаймленную ножами цвета слоновой кости, с которых стекала слюна, и двумя
источающими гной клыками.
Затем челюсти змеи с лязгом захлопнулись, во за мгновение до этого
Хрисса отскочила назад еще быстрее, чем прыгнула вперед.
Мышелов вонзил острый конец своего скалолазного шеста в сверкающий
фиолетовый глаз.
Фафхрд схватил топор обеими руками, размахнулся и рубанул по мохнатой
шее чуть позади похожего на лошадиный черепа; оттуда хлынула красная
кровь, и там, где она соприкоснулась со снегом, поднялся пар.
Затем трое скалолазов начали карабкаться вверх, в то время как
чудовище корчилось в конвульсиях, сотрясающих скалы, заливая кровью и снег
и свой белоснежный мех.
Отойдя на безопасное, как друзья надеялись, расстояние от змеи,
скалолазы наблюдали за тем, как чудовище умирает; однако они постоянно
оглядывались при этом в поисках подобных же существ или других опасных
зверей.
Фафхрд сказал:
- Пресмыкающееся с горячей кровью; змея, покрытая мехом - это ни в
какие ворота не лезет. Мой отец никогда не рассказывал о таких. Я
сомневаюсь, чтобы он когда-либо их встречал.
Мышелов ответил:
- Держу пари, что они находят себе добычу на восточном склоне
Звездной Пристани, а сюда приходят только для того, чтобы устроить логово
или вывести потомство. Возможно, невидимый летун пригнал тех трех горных
коз по снежной седловине, чтобы выманить эту змею.
Голос Мышелова стал задумчивым:
- А может быть, внутри Звездной Пристани существует тайный, неведомый
мир?
Фафхрд потряс головой, словно для того, чтобы очистить ее от подобных
видений, завлекающих в западню воображение.
- Наш путь лежит наверх, - сказал он. - Нам лучше миновать норы до
наступления ночи. Положи мне в воду кусок меда, - добавил он, развязывая
горлышко меха с водой и, повернувшись лицом к горе, стал внимательно
разглядывать Лестницу.
От своего основания Лестница казалась темным узким треугольником,
поднимающимся к голубому небу между снежными, вечно струящимися вниз
Косами. В самом низу были карнизы, на которых стояли двое друзей; сначала
подниматься по этим карнизам было легко, но потом они быстро становились
более крутыми и более узкими. Дальше шел почти гладкий участок стены,
прочерченный то тут, то там тенями и рябью, намекающими на существование
отдельных отрезков, где был возможен подъем, однако ни один из этих
отрезков не соединялся с другими. Затем шла другая полоса карнизов -
гнезда. Потом участок, еще более гладкий, чем первый. И наконец, еще одна
полоса карнизов, более узких и более коротких - Лик - и над ними всеми то,
что казалось тонким штрихом, проведенным белой тушью: край лишенной
вымпелов снежной шапки Звездной пристани.
Нащупывая в мешке горшочек с медом, Мышелов, прищурив глаза,
скользнул взглядом вдоль Лестницы, и тут же к нему вернулась вся его
усталость, и у него снова заболело все, что болело раньше. Никогда. Серый
был в этом уверен, он не видел такого огромного расстояния, втиснутого в
столь малое пространство путем размещения по вертикали. Было похоже на то,
что боги построили лестницу, дабы достичь неба, и, воспользовавшись ей,
разрушили большинство ступеней. Однако Мышелов стиснул зубы и приготовился
следовать за Фафхрдом.
Весь предыдущий подъем начал казаться простым, как в книжке, по
сравнению с тем, что пришлось преодолевать теперь, - один выматывающий шаг
за другим - весь долгий летний день. Если Обелиск Поларис был строгим
школьным учителем, Звездная Пристань являлась безумной королевой,
неутомимой в подготовке потрясений и сюрпризов, непредсказуемой в своих
диких капризах.
Уступы Нор состояли из камня, который иногда обламывался при
прикосновении, и были покрыты грудами осколков и щебня. К тому же,
скалолазы познакомились с каменными лавинами Звездной Пристани, которые
обрушивали на них ливень посвистывающих в воздухе и разлетающихся в брызги
на скалах булыжников. В таких случаях друзьям приходилось прижиматься как
можно ближе к стене, и Фафхрд очень жалел, что оставил свой шлем в
пирамиде. Хрисса вначале рычала каждый раз, когда летящий камень стукался
о скалу рядом с ней, но когда в конце концов один из них, совсем
маленький, ударил ее в бок, кошка напугалась, прокралась поближе к
Мышелову и до тех пор, пока он не отчитал ее, пыталась протиснуться между
стеной и его ногами.
А один раз путники увидели близкого родственника убитого ими белого
червя - он поднял голову вверх на высоту человеческого роста и, не
отрываясь, следил за ползущими людьми с отдаленного уступа; однако не
напал.
Им пришлось проложить себе дорогу к северному краю самого верхнего
уступа, прежде чем они обнаружили на самом конце Северной Косы почти
скрытую струящимся снегом, заваленную щебнем промоину, которая вверху
сужалась и превращалась в широкий вертикальный желоб, или камин, как
назвал его Фафхрд.
После того, как друзья, наконец, преодолели предательский щебень.
Мышелов обнаружил, что следующий участок восхождения был действительно
очень похож на подъем внутри четырехгранного дымохода, ширина которого
постоянно менялась, а грань, обращенная наружу, в пустоту, отсутствовала.
Камень здесь был прочнее, чем на карнизах нор, но это все, что можно было
сказать в его пользу.
Здесь необходимы были все приемы, применяемые при восхождениях, и к
тому же все силы, без остатка. Иногда друзья продвигались вверх при помощи
трещин, за которые можно было уцепиться только пальцами рук или ног; если
трещина была слишком уж узкой, Фафхрд вбивал в нее один из своих клиньев,
чтобы было за что держаться, и после использования этот клин требовалось,
по возможности, расшатать и вытащить. Иногда камин сужался так, что они
могли, прилагая огромные усилия, идти по нему, опираясь плечами об одну
стену и подошвами ботинок о другую. Дважды камин расширялся, и его стены
становились такими гладкими, что Мышелову пришлось укрепить между ними
свою раздвигающуюся пику, чтобы получить необходимую опору.
Несколько раз камин оказывался забитым огромными камнями-пробками,
которые, падал, прочно застревали между стенами; эти страшные препятствия
приходилось обходить снаружи, обычно с помощью одного или нескольких
клиньев Фафхрда, вбитых между камнем-пробкой и стеной, или с помощью
якоря, переброшенного через этот камень.
- В свое время Звездная Пристань плакала мельничными жерновами, -
отозвался Мышелов об этих гигантских барьерах и, словно ставя точку за
этим высказыванием, резко дернулся в сторону с пути просвистевшего рядом
камня.
Этот подъем в большинстве случаев был выше сил Хриссы, и Мышелову
часто приходилось нести кошку на спине, а иногда ее оставляли на каменной
пробке или на одном из редких уступов, где могли уместиться ее лапы, и при
первой возможности подтягивали наверх. У Фафхрда и Мышелова было сильное
искушение, особенно после того, как они почувствовали себя смертельно
усталыми, предоставить Хриссу самой себе, но они не могли забыть, как ее
отважный отвлекающий бросок спас их от первой атаки белого червя.
Все это, в особенности преодоление гигантских пробок, приходилось
проделывать под ливнем каменных обвалов Звездной Пристани - так что каждая
новая пробка над головами была желанным прикрытием до тех пор, пока ее не
нужно было обходить. А по временам в камин обрушивались стремительные
снежные потоки, порожденные одной из лавин, вечно скатывающихся с тихим
шелестом вниз по Северной Косе - и это была еще одна опасность, против
которой следовало принимать меры предосторожности. Ледяная вода стекала
время от времени вниз по камину, перчатки и обувь путников промокли, а все
опоры становились ненадежными.
Вдобавок ко всему, воздух теперь был более разреженным, так что
друзьям приходилось чаще останавливаться и, задыхаясь, глубоко втягивать
воздух в себя, пока легкие не насыщались. А левая рука Фафхрда начала
пухнуть в том месте, где ее коснулся ядовитый пар из клыка лохматого змея.
Вскоре Северянин с трудом мог согнуть распухшие пальцы, чтобы уцепиться за
трещину или веревку. Кроме того, рука чесалась и ныла. Фафхрд то и дело
засовывал ее в снег, но и это не приносило облегчения.
Их единственными союзниками в этом крайне тяжелом восхождении были
жаркое солнце, подбадривающее своим сиянием и смягчающее все возрастающий
холод неподвижного разреженного воздуха, а также трудность и изменчивость
самого подъема, которые, по крайней мере, не оставляли времени думать о
пустоте вокруг них и под ними - в последнем случае расстояние было гораздо
большим, чем где бы то ни было на Обелиске. Холодная Пустошь казалась иным
миром, парящим в пространстве совершенно независимо от Звездной Пристани.
Один раз приятели заставили себя немного поесть и несколько раз пили
мелкими глотками воду. И один раз у Мышелова начался приступ горной
болезни, окончившийся только тогда, когда он совсем изнемог от позывов к
рвоте.
Единственное происшествие во время подъема, не связанное с безумной
особой Звездной Пристани, случилось тогда, когда друзья обходили пятую по
счету каменную пробку. Они двигались медленно, словно два больших слизня;
Мышелов на сей раз впереди, неся Хриссу, а Фафхрд поднимался почти
вплотную за ними. В этом месте Северная Коса сужалась настолько, что по ту
сторону снежного потока был виден горб Северной Стены.
Путники услышали жужжание, непохожее на то, которое издавали падающие
камни. Затем оно повторилось, на этот раз ближе, и окончилось резким
щелчком. Когда Фафхрд выбрался на вершину пробки и оказался под прикрытием
стен, в его мешке торчала стрела со смертоносным зазубренным наконечником.
Мышелов осторожно высунулся и посмотрел в северном направлении, при
этом третья стрела прожужжала совсем рядом с его головой, и Фафхрд,
который держал его за щиколотки, быстро втянул Мышелова обратно.
- Это был Кранарх, вне всякого сомнения; я видел, как он спускал свой
лук, - сообщил Мышелов. - Гнарфи не видно, но один из их новых приятелей,
одетых в коричневый мех, притаился позади Кранарха, на том же самом
уступе. Я не смог разглядеть его лицо, но это весьма дородный коротконогий
парень.
- Они опережают нас, - проворчал Фафхрд.
- А еще они не стесняются совмещать скалолазание с убийством, -
заметил Мышелов, обламывая оперение стрелы, торчащей из мешка Фафхрда, и
выдергивая древко. - О, приятель, я боюсь, что твой спальный плащ
продырявлен в шестнадцати местах. И тот пузырек с мазью из сосновой смолы
- он тоже пробит насквозь. Ах, какой чудесный запах!
- Я начинаю думать, что эти двое из Иллик-Винга играют не по
правилам, - заявил Фафхрд. - Так что... вставай и пошли!
Путники устали, как собаки, даже кошка Хрисса, а солнце уже стояло
всего на ширину десяти пальцев (на конце вытянутой руки) над плоским
горизонтом Пустоши, и что-то в воздухе сделало Светило белым, как серебро,
так что оно больше уже не посылало тепло сражаться с холодом. Но уступы
Гнезд были уже совсем близко, и можно было надеяться, что на них найдется
лучшее место для лагеря, чем в камине.
Поэтому, хотя каждая мышца Мышелова и Хриссы протестовала, они
подчинились команде Фафхрда.
На полдороге к Гнездам начался снегопад; мелкие, похожие на пыль,
снежинки, как и прошлой ночью, падали отвесно вниз, но более густо.
Бесшумный снегопад создавал впечатление безмятежности и безопасности,
которое было как нельзя более обманчивым, поскольку снег скрывал
камнепады, которые все еще срывались вниз по камину, словно артиллерия
Бога Случая.
В пяти ярдах от вершины камень размером с кулак задел скользящим
ударом правое плечо Фафхрда так, что его здоровая рука онемела и безвольно
повисла, но то небольшое расстояние, которое еще оставалось, было таким
легким для подъема, что Северянин смог преодолеть его с помощью ботинок и
вздувшейся, почти ни к чему не пригодной, левой руки.
Он осторожно выглянул через верх камина, но Коса здесь снова
расширилась, так что Северная Стена была не видна. Первый уступ тоже был
благословенно широким и так сильно прикрыт выступом скалы, что на его
внутреннюю часть не попадал даже снег, не говоря уже о камнях. Фафхрд с
новым пылом забрался наверх, за ним последовали Мышелов и Хрисса.
Но в тот момент, когда они свалились наземь, чтобы отдохнуть у задней
стенки карниза, и Мышелов, извиваясь, выбрался из лямок своего тяжелого
мешка и отвязал от запястья скалолазный шест - потому что даже он
превратился в мучительно тяжелую ношу - путники услышали в воздухе
привычный уже шелестящий звук, и огромный плоский силуэт медленно
скользнул вниз, сквозь обрисовывающий его посеребренный солнцем снег. Он
поравнялся с уступом и на этот раз не пролетел мимо, но остановился и
завис, словно гигантская манта, обнюхивающая берег моря; а на снегу у края
уступа появилось десять узких отпечатков, вдоль которых виднелись следы
присосок, словно туда вцепились десять коротких щупалец.
Со спины этого чудовищного невидимки поднялся другой, так же
обрисованный снегом. Он был поменьше, ростом и размером с человека. На
высоте, примерно там, где у фигуры находилась грудь, была единственная
видимая вещь: тонкий меч с темно-серым клинком и серебристой рукоятью,
направленный прямо в сердце Мышелова.
Внезапно меч метнулся вперед - почти так же быстро, как если бы его
бросили, - следом за ним, с той же стремительностью, рванулся
человекообразный вихрь, верхняя часть которого издавала теперь резкий
хохот.
Мышелов схватил одной рукой свою отвязанную скалолазную пику и нанес
удар по очерченной снегом фигуре позади меча.
Серый меч скользнул вокруг пики и внезапным резким поворотом выбил ее
из вялых от усталости пальцев Мышелова.
Черное приспособление, изготовлению которого Искусник Глинти посвятил
все вечера Месяца Ласки три года назад, исчезло в серебристом снегопаде и
пропало в бездне.
Хрисса попятилась к стене, рыча, брызгая слюной и дрожа всем телом.
Фафхрд лихорадочно нащупывал свой топор, но распухшие пальцы не могли
даже стянуть чехол, крепивший лезвие к поясу.
Мышелов, разъяренный потерей своей бесценной пики до такой степени,
что ему уже было совершенно наплевать, видит он врага или нет, выхватил из
ножен Скальпель и свирепо парировал удар серого меча, который снова
молнией метнулся вперед.
Мышелову пришлось отразить с дюжину ударов, и серое лезвие дважды
проткнуло его руку, прижав его спиной к стене, почти как Хриссу, прежде
чем Мышелов смог приноровиться к своему противнику - который был теперь
укрыт от падающего снега и стал полностью невидимым - Мышелов сам бросился
в атаку.
Теперь, свирепо уставившись в точку в футе над серым лезвием - в ту
точку, где, по всей видимости, находились глаза врага (если, конечно, на
голове врага были глаза) - Мышелов с напором устремился вперед, отбивая
удары серой шпаги, обводя Скальпель вокруг нее и отдергивая его в самый
последний момент, пытаясь сковать ее действия своим собственным клинком и
даже нанося стремительные уколы по невидимой руке и торсу.
Трижды Мышелов ощутил, как лезвие пронзало плоть, а один раз оно на
мгновение согнулось, встретив на пути невидимую кость.
Противник отскочил назад, прямо на спину незримого летуна, оставив
следы узких ступней в собравшемся там подтаявшем снегу. Летун покачнулся в
воздухе.
Мышелов, разгоряченный схваткой, чуть было не последовал за своим
врагом на эту невидимую, живую, пульсирующую платформу, однако
предусмотрительно остановился.
И хорошо, что он это сделал, потому что летун резко нырнул вниз,
словно скат, спасающийся от акулы, стряхивая растаявший снег со своей
спины и смешивая его со снегопадом. Мышелов и Фафхрд услышали, как
последний взрыв смеха, похожий больше на вой, затихает далеко внизу,
посреди серебристого мрака.
Мышелов и сам рассмеялся, слегка истерическим смехом, и отступил к
стене. Там он вытер свой клинок, почувствовал липкую невидимую кровь и
снова нервно рассмеялся.
Шерсть Хриссы все еще топорщилась - и улеглась очень нескоро.
Фафхрд прекратил попытки вытащить топор и серьезно сказал:
- Девушки не могли быть вместе с ним - иначе мы бы увидели их фигуры
или следы на покрытой грязью спине этого летуна. Я думаю, что он ревнует
их к нам и действует вопреки их желаниям.
Мышелов рассмеялся в третий раз - теперь уже просто дурацким смехом.
Темнота вокруг приняла темно-серый оттенок. Приятели занялись
разведением огня в жаровне и приготовлениями ко сну. Несмотря на все раны
и ушибы, а также крайнюю усталость, шок и страх, вызванные недавней
схваткой, пробудили в них новые сим, подняли дух и вызвали зверский
аппетит. Они на славу угостились тонкими ломтиками козлятины, поджаренными
над горящими шариками смолы или сваренными до бледно-серого цвета в воде,
которую, как ни странно, можно было пить, не обжигаясь, в то время, как
она кипела.
- Наверно, мы приближаемся к царству Богов, - пробормотал Фафхрд. -
Говорят, что они с удовольствием пьют кипящее вино - и без вреда для себя
проходят сквозь пламя.
- Ну, огонь здесь такой же горячий, - вяло отозвался Мышелов. -
Однако воздух кажется менее насыщенным. Как ты думаешь, чем питаются Боги?
- Они состоят из эфира, и им не требуется ни пища, ни воздух, -
предположил Фафхрд после длительного раздумья.
- Но ведь ты только что сказал, что они пьют вино.
- Все пьют вино, - зевнув, заявил Северянин и этим убил в зародыше и
дискуссию, и смутные, не выраженные в словах, раздумья Мышелова насчет
того, правда ли, что более разреженный воздух, который с меньшей силой
давит на нагревающуюся жидкость, позволяет ее пузырькам быстрее вырываться
наружу.
К правой руке Фафхрда начала возвращаться способность двигаться, а
опухоль на левой слегка уменьшилась. Мышелов смазал бальзамом и перевязал
свои собственные мелкие раны, затем припомнил, что нужно еще наложить
бальзам на подушечки лап Хриссы и запихнуть в ее башмачки немного
пахнущего сосновой смолой гагачьего пуха, надерганного из дыр, пробитых
стрелой в плаще Фафхрда.
Когда они уже лежали, наполовину зашнуровавшись в свои плащи - Хрисса
уютно устроилась между ними, а в жаровню было подброшено несколько
драгоценных смоляных шариков, чтобы побаловаться теплом на сон грядущий, -
Фафхрд достал крохотный горшочек с крепким илтхмарским вином, и они с
Мышеловом отпили по глотку, воскрешая в воображении эти залитые солнцем
виноградники и эту знойную, пышную почву так далеко на юге.
В жаровне на секунду вспыхнул огонь, и друзья увидели, что снег все
еще идет. Неподалеку с грохотом упало несколько камней, прошипела снежная
лавина, а затем Звездная Пристань затихла в морозных объятиях ночи.
Орлиное гнездо скалолазов казалось им самим невероятно странным; поднятое
над всеми остальными пиками Гряды Гигантов - и, вполне вероятно, всего
Невона - и в то же время окруженное темнотой, словно крохотная комнатка.
Мышелов негромко проговорил:
- Теперь мы знаем, кто обитает в Гнездах. Тебе не кажется, что дюжины
этих невидимых мант устилают, словно ковром, подобные карнизы вокруг нас
или свисают с них? Почему они не замерзают? Или кто-нибудь держит их в
специальном помещении? А невидимые люди, как насчет них? Ты больше не
можешь назвать их миражам - ты видел меч, и я боролся с человекообразным
существом, которое находилось на другом конце клинка. И оно было
невидимым! Как это может быть?
Фафхрд пожал плечами и тут же поморщился, потому что это движение
вызвало острую боль.
- Они сделаны из чего-то вроде воды или стекла, - высказал он свою
догадку. - Вдобавок гибкого и меньше преломляющего свет - и с
поверхностью, которая не дает бликов. Ты видел, как песок и пепел
становятся прозрачными от огня. Возможно, существует какой-то способ
закалять в огне чудовищ и людей, не нагревая их, в результате чего они
становятся невидимыми.
- Но как они могут быть достаточно легкими, чтобы летать? - спросил
Мышелов.
- Разреженные животные, под стать разреженному воздуху, - сонно
ответствовал Фафхрд.
Мышелов сказал:
- А потом все эти смертоносные змеи - и Злой Дух знает, какие еще
опасности наверху, - он умолк на минуту. - И все же мы должны подняться до
самой вершины Звездной Пристани, да? Почему?
Фафхрд кивнул.
- Чтобы обставить Кранарха и Гнарфи... - пробормотал он. - Чтобы
превзойти моего отца... эта тайна... девушки... О, Мышелов, ты так же не
смог бы остановиться после этого, как не смог бы остановиться, проведя
рукой лишь по половине женского тела!
- Ты больше не говоришь о бриллиантах? - отметил Мышелов. - Разве ты
думаешь, что мы не найдем их?
Фафхрд снова попробовал было пожать плечами и пробормотал проклятие,
которое перешло в зевак.
Мышелов добрался до нижнего кармана в своем мешке, вытащил оттуда
пергамент, подул на огонь в жаровне и прочел всю надпись полностью при
свете догорающих смоляных шариков:
Кто на Звездную Пристань, на Лунное Древо взойдет,
(Путь незримых преград мимо змея и гнома не прост!)
Ключ к богатству превыше сокровищ царей обретет -
Сердце Света, а с ним заодно и кошель, полный звезд.
Божества, что владели когда-то простором земли,
Этот пик превратили в твердыню и в стольный свой град,
В тот причал, от которого звезды отчалить смогли
И дороги вели без числа в Небеса или в Ад.
Так взойди же, герой, ты Ступенями Троллей, и верь,
Что за Пустошью Хладной, о лучший из смертных, в горах
Распахнет пред тобой твоя слава запретную дверь!
Так не медли, спеши и оставь на равнинах свой страх.
Ведь тому, кто пробьется в обитель Владыки Снегов,
Сыновьям двух его дочерей стать отцом суждено.
Хоть придется ему встретить страшных и лютых врагов,
Но зато до скончанья веков род продлить свой дано.
Смола догорела и погасла. Мышелов сказал:
- Ну, хорошо, мы встретили не то змея, не то червяка, одного
невидимого типа, который попытался преградить нам путь, - и двух незримых
ведьм, которые, как я понимаю, могут оказаться дочерями Владыки Снегов. А
вот гномы - это было бы что-то новенькое, так ведь? Ты говорил что-то о
Ледяных Гномах, Фафхрд. Что именно?
Он с необычной тревогой подождал ответа Фафхрда. Через какое-то время
он услышал его: тихое ритмичное похрапывание.
Мышелов бесшумно зарычал; несмотря на все, что у него болело, демон
его беспокойства превратился теперь в демона бешенства. Ему не следовало
думать о девушках - или, скорее, об одной девушке, которая была всего лишь
увиденной по ту сторону костра дразнящей маской с чуть надутыми губами и
черной тайной глаз.
Внезапно Мышелов почувствовал, что задыхается. Он быстро расстегнул
плащ и, не обращая внимания на недовольное мяуканье Хриссы, на ощупь
пробрался к южному концу уступа. Вскоре снег, который начал ледяными
иголочками сыпаться на разгоряченное лицо Серого, подсказал ему, что он
вышел из-под нависающего утеса. Потом снег прекратился. Другой навес,
подумал Мышелов, - но ведь он не делал ни шага. Он стал, напрягая зрение,
всматриваться вверх, и увидел черную громаду вершины Звездной Пристани,
вырисовывающуюся на фоне полоски неба, бледной в свете скрытой от глаз
луны и кое-где отмеченной едва видными пятнышками звезд. За спиной
Мышелова, на западе, снежный шторм все еще скрывал небо.
Мышелов моргнул и потом тихо выругался, потому что теперь черный
утес, на который они должны были подняться завтра, весь сверкал мягкими
рассеянными огоньками фиолетового, розового, бледно-зеленого и янтарного
цвета. Ближайшие, которые, тем не менее, были очень далеко вверху,
выглядели, как крошечные прямоугольники, словно проливающие сияние окна.
Звездная Пристань была похожа на огромный дворец.
Затем леденящие хлопья снова начали покалывать лицо Мышелова, и
ленточка неба сузилась и сошла на нет. Снегопад снова надвинулся на
Звездную Пристань, закрывая звезды и загадочные огни.
Бешенство Мышелова иссякло. Внезапно он почувствовал себя очень
маленьким, и безрассудным, и очень, очень замерзшим. Таинственное видение
- разноцветные огоньки - оставалось в его памяти, но смутно, словно часть
сна. Очень осторожно Мышелов прокрался назад по своим собственным следам и
перед тем, как коснуться плаща, почувствовал тепло, исходящее от Фафхрда,
Хриссы и выгоревшей жаровни. Он плотно зашнуровал плащ вокруг себя и
долгое время лежал, свернувшись в клубочек, как ребенок; в его мыслях не
было ничего, кроме холодной тьмы. Наконец, Мышелов уснул.
Следующий день начался мрачно. Два приятеля, продолжая лежать,
пытались растереть друг друга и шутливой борьбой хоть немного выгнать из
тела окоченение, загнав в него достаточно тепла, чтобы можно было
подняться. Хрисса выбралась со своего места, прихрамывающая и угрюмая.
Но, по крайней мере, у Фафхрда прошли онемение и опухоль, а Мышелов
почти не чувствовал неглубоких ран у себя на руке.
Друзья позавтракали чаем из трав и медом и начали подниматься на
гнезда под легким снегопадом. Эта последняя напасть оставалась с ними все
утро, не считая тех моментов, когда порывы ветра отдували ее прочь от
Звездной Пристани. В таких случаях приятели могли видеть гигантскую
гладкую скальную стену, отделяющую гнезда от последней полосы уступов
Лика. Судя по тому, что друзья успели заметить, на этой стене, похоже, не
было вообще никаких путей для подъема, а также никаких отметин - так что
Фафхрд высмеял Мышелова за рассказы об окнах, разливающих разноцветный
свет, - но, в конце концов, приблизившись к основанию стены, путники
начали различать то, что казалось узкой трещиной (она выглядела толщиной с
волосок), поднимающейся вдоль середины скалы.
Скалолазы не встретили ни одного из невидимых плоских летунов ни в
воздухе, ни на уступах, хотя в те моменты, когда порывы ветра проделывали
странные бреши в снегопаде, оба искателя приключений устраивались
попрочнее на своих выступах и хватались за оружие, а Хрисса начинала
рычать.
Ветер почти не замедлял продвижение вперед, потому что камни Гнезд
были надежными, но друзья очень мерзли.
И им все еще приходилось остерегаться снежных потоков, хотя их было
меньше, чем вчера, возможно потому, что большая часть Звездной Пристани
уже осталась внизу.
Мышелов и Фафхрд достигли основания огромной скалы как раз в той
точке, где начиналась трещина, и это было большой удачей, поскольку
снегопад стал таким сильным, что поиски были бы сильно затруднены.
К их радости, трещина оказалась еще одним камином, едва в ярд
шириной, ненамного более глубоким и настолько же бугристым изнутри,
насколько скала снаружи была гладкой. В отличие от вчерашнего камина,
этот, казалось, тянулся вверх в бесконечность без каких-либо изменений по
ширине и, насколько путники могли видеть, в нем не было пробок. Он был во
многом похож на каменную лестницу, наполовину защищенную от снега. Даже
Хрисса могла подняться здесь, как на Обелиске.
В обед друзьям пришлось согревать пищу собственным телом. Они были
полны энтузиазма и нетерпения, однако заставили себя не спеша прожевать
еду и запить ее. В тот момент, когда они вошли в камин, - Фафхрд шел
первым - послышались три слабых раската: возможно, гром, и, без всякого
сомнения, зловещее предзнаменование; однако Мышелов рассмеялся.
Благодаря более надежной опоре для ног и противоположной стене, о
которую можно было опереться спиной, подъем был легким, не считая того,
что приходилось расходовать много сил, а это требовало довольно частых
остановок, чтобы отдышаться в разреженном воздухе. Лишь в двух местах
камин сузился настолько, что Фафхрду пришлось преодолевать короткий
участок по внешней стороне; более худощавый Мышелов смог остаться внутри.
Это было возбуждающее приключение - почти. День становился темнее,
поскольку снегопад все усиливался, и раскаты повторялись снова и снова, но
более резкие и сильные - теперь уже точно гром, потому что звукам
предшествовали короткие вспышки, озарившие камин, - приглушенные падающим
снегом отблески молнии - однако Мышелов и Фафхрд чувствовали себя так же
весело, как дети, поднимающиеся по таинственной изгибающейся лестнице
зачарованного замка. Они даже тратили немного воздуха на шутливые выкрики,
которые отдавались слабым эхом вверх и вниз по неровным стенам шахты, то
озаряемой бледным светом, то погружающейся во мрак вместе со вспышками
молний.
Но затем шахта постепенно стала такой же гладкой, как и стена
снаружи, и в то же самое время начала медленно расширяться, сначала на
ширину ладони, потом еще на одну, потом еще на палец, так что друзьям
приходилось подниматься со все возрастающим риском; они прижимались
плечами к одной стене, ботинками к другой, и так "шли" при помощи рывков и
толчков. Мышелов подтянул к себе Хриссу, и снежная кошка скорчилась на его
вздымающейся, раскачивающейся из стороны в сторону груди - не столь уж
незначительная тяжесть. Однако оба приятеля все еще чувствовали себя
довольно неплохо - так что Мышелов начал задумываться, не было ли и впрямь
здесь, рядом с Небесами, чего-нибудь возбуждающего в самом воздухе.
Фафхрд, рост которого превышал Мышелова на пару голов, был лучше
приспособлен к такого рода восхождению и все еще мог подниматься в тот
момент, когда Мышелов осознал, что его тело вытянуто почти в полный рост
от плеч до подошв ботинок - и сверху на нем, как путешественник на
маленьком мостике, устроилась Хрисса. Мышелов не мог подняться больше ни
на дюйм, и очень смутно осознавал, как это ему удалось добраться хотя бы
досюда.
На зов Мышелова сверху, как гигантский паук, спустился Фафхрд, на
которого, казалось, страдания приятеля не произвели особого впечатления, -
и, честно говоря, при вспышке молнии стало видно, что его большое
бородатое лицо ухмыляется от уха до уха.
- Посиди здесь немного, - сказал Северянин. - До вершины не так уж
далеко. По-моему, я видел ее при предпоследней вспышке молнии. Я поднимусь
и втащу тебя наверх; всю веревку привяжем между мной и тобой. Около твоей
головы есть трещина: я вобью туда колышек на всякий случай. А пока
отдыхай.
И Фафхрд проделал все, о чем он говорил, так быстро и снова был на
пути вверх так скоро, что Мышелов воздержался от высказывания всех тех
сардонических замечаний, которые бурлили внутри его напряженного тела.
При последовавших за этим вспышках молнии видно было, как длинноногая
и длиннорукая фигура Северянина становится все меньше и меньше с радующей
глаз скоростью, пока он не стал казаться таким же маленьким, как
паук-охотник в глубине своей норки. Еще одна вспышка - и он исчез; однако
Мышелов не был уверен, достиг ли он вершины, или просто скрылся за изгибом
камина.
Веревка, однако, продолжала тянуться вверх, пока под Мышеловом не
осталась только небольшая петля. Все тело Серого болело теперь совершенно
невыносимо, и еще ему было очень холодно, но он крепко сжал зубы и терпел.
Хрисса выбрала этот момент, чтобы начать беспокойно расхаживать
взад-вперед по своему маленькому человекообразному мостику. Вспыхнула
ослепительная молния, и удар грома сотряс Звездную Пристань. Хрисса
съежилась.
Веревка натянулась, дергая Мышелова за пояс; Мышелов хотел было
перенести на нее свою тяжесть, прижав Хриссу к груди, но потом решил
подождать окрика Фафхрда. Это было явно мудрым решением, потому что именно
в этот момент веревка резко ослабла и начала падать на живот Мышелова,
словно струя черной воды. Хрисса прижалась к его лицу, пытаясь
отодвинуться как можно дальше от веревки, которая все падала и падала. Но
вот ее верхний конец, щелкнув, ударил Мышелова под ложечку. Единственная
радость заключалась в том, что Фафхрд не сверзился вслед за веревкой.
После очередного слепящего и сотрясающего гору удара стало ясно, что
верхняя часть камина была абсолютно пуста.
- Фафхрд! - позвал Мышелов. - Фафхрд!!!
Ответом было только эхо.
Мышелов немного подумал, потом поднял руку и попытался нащупать около
своего уха колышек, который Фафхрд забил одним ударом топора. Что бы ни
случилось с Фафхрдом, ничего иного не оставалось, как только привязать
веревку к колышку и спуститься с ее помощью туда, где камин был более
узким.
Колышек вылетел при первом же прикосновении и с резким стуком полетел
вниз по камину, пока очередной удар грома не поглотил замирающий звук.
Мышелов решил "сойти" вниз по камину. В конце концов, он же поднялся эти
последние несколько десятков ярдов.
Первая попытка пошевелить ногой подсказала ему, что его мышцы сведены
судорогой. Он никогда не сможет согнуть ногу и выпрямить ее снова, потому
что просто соскользнет с опоры и упадет.
Мышелов подумал о шесте Глинти, затерянном в белом пространстве, и
тут же задушил в себе эту мысль.
Хрисса, съежившись у него на груди, уставилась ему в лицо с
выражением, которое в сиянии следующей молнии казалось печальным и в то же
время критическим, словно кошка хотела сказать:
- И где же эта хваленая человеческая изобретательность?
Фафхрд едва успел выбраться из камина на широкий и просторный уступ,
прикрытый сверху скальным выступом, когда в скалистой стене бесшумно
распахнулась дверь ярдов двух высотой, в ярд шириной и две пяди толщиной.
Контраст между шероховатостью скалы и гладкой, как линейка,
поверхностью темного камня, образующего боковые стороны двери, косяка и
порога, был поистине замечательным.
Наружу пролился мягкий розовый свет, и вместе с ним - аромат духов,
тяжелые испарения, насыщенные снами о прогулочных лодках, дрейфующих по
тихому морю в час заката.
Эти вызывающие наркотическое опьянение пары мускуса наряду с
ударяющим в голову, словно алкоголь, разреженным воздухом почти заставили
Фафхрда забыть о своей цели, но когда он коснулся черной веревки, это было
все равно, что прикоснуться к Хриссе и Мышелову на другом ее конце. Фафхрд
отвязал веревку от пояса и приготовился закрепить ее вокруг толстой
каменной колонны рядом с открытой дверью. Ему пришлось довольно сильно
натянуть веревку, чтобы можно было завязать надежный узел.
Но насыщенные снами испарения сгустились, и Северянин больше не
чувствовал Мышелова и Хриссу на другом конце веревки. Честно говоря, он
начал полностью забывать о своих двух друзьях.
А затем серебристый голое - голос, хорошо знакомый Фафхрду, который
слышал его один раз смеющимся и один раз хихикающим, - позвал:
- Войди, варвар. Войди ко мне.
Конец черной веревки незаметно выскользнул из пальцев Северянина и
тихо прошелестел по камню и вниз по камину.
Фафхрд, чуть пригнувшись, переступил порог, дверь бесшумно закрылась,
как раз вовремя, чтобы заглушить отчаянный крик Мышелова.
Северянин оказался в комнате, освещенной розовыми шарами, висящими на
уровне головы. Их мягкое теплое сияние окрашивало в розовый цвет портьеры
и ковры, но особенно было заметно на светлом покрывале огромного ложа,
которое составляло единственный предмет меблировки комнаты.
Рядом с кроватью стояла стройная женщина; черное шелковое платье
скрывало все, кроме ее лица под черной кружевной маской, однако не могло
спрятать плавные изгибы женской фигуры.
В течение семи бешеных ударов сердца Фафхрда она глядела на
рыжебородого варвара, потом опустилась на ложе. Тонкая рука с кистью,
обтянутой черным кружевом, выскользнула из-под складок платья, похлопала
по покрывалу рядом с собой и замерла. Маска, не отрываясь, смотрела в лицо
Фафхрда.
Он стряхнул с плеч мешок и отстегнул пояс с топором.
Мышелов закончил вбивать тонкое лезвие своего кинжала в щель у себя
над ухом, пользуясь вместо молотка кремнем из своего мешка, так что при
каждом судорожном ударе камня о рукоятку искры дождем летели во все
стороны - крохотные молнии среди слепящих вспышек, все еще озаряющих
камин, - пока сопровождающие их раскаты грома создавали шумный
аккомпанемент ударам Мышелова. Хрисса устроилась у Мышелова на щиколотках,
и время от времени Серый пристально смотрел на нее, словно хотел спросить:
"Ну что, киска?"
Порыв насыщенного снегом ветра, с ревом рванувшего вверх по камину,
на мгновение поднял мохнатого зверя на целую пядь в воздух и чуть не сдул
самого Мышелова, однако тот посильнее напряг мускулы, и мостик, чуть
изогнувшийся вверх, выдержал.
Мышелов только что закончил завязывать конец черной веревки вокруг
перекладины и рукоятки кинжала - его пальцы и предплечья были почти
бесполезными от усталости - когда в задней стене камина бесшумно
отворилось окно в два фута высотой и в пять шириной; толстая каменная
ставня скользнула в сторону меньше, чем в пяди от обращенного внутрь плеча
Мышелова.
Красное сияние вырвалось из окна и неясно высветило четыре морды с
черными поросячьими глазками и низкими безволосыми головами.
Мышелов внимательно рассмотрел их. Все четверо крайне уродливы,
бесстрастно решил он. Только их широкие белые зубы, сверкающие между
растянутыми в ухмылке губами - почти от одного свинячьего уха до другого -
могли бы как-то рассчитывать на то, чтобы называться красивыми.
Хрисса немедленно проскочила сквозь красное окно и исчезла. Два лица,
между которыми она прыгнула, даже не моргнули черными глазками-пуговками.
Потом четыре пары коротких мускулистых рук высунулись наружу, легко
оторвали Мышелова от стены и втащили внутрь. Он слабо вскрикнул, потому
что усилившаяся судорога скрутила его внезапной агонией. Он еще успел
заметить толстые короткие тела в лохматых черных куртках и коротких штанах
- а одно было в лохматой черной юбке - но все с босыми разлапистыми
ступнями и толстыми ногтями. Потом он потерял сознание.
Очнулся Мышелов от безжалостного массажа, лежа на жестком столе, с
телом обнаженным и скользким от теплого масла. Он находился в плохо
освещенной комнате с низким потолком, и его все еще окружали плотным
кольцом четыре гнома, о чем Мышелов мог судить еще до того, как открыл
глаза, по восьми мозолистым рукам, тискающим и мнущим его мышцы.
Гном, разминающий правое плечо Мышелова и молотящий по верхней части
позвоночника, сморщил покрытые бородавками веки и обнажил свои прекрасные
белые зубы, словно позаимствованные у какого-нибудь великана, в том, что,
должно быть, представлялось ему дружеской усмешкой. Затем он сказал на
жутком мингольском диалекте:
- Я Костолом. Это моя жена Жирожорка. Те, что поглаживают твое тело с
левого борта, - это мои братья Ногогрыз и Черепобой. А теперь выпей это
вино и следуй за мной.
Вино обожгло Мышелову горло, однако прогнало головокружение; к тому
же было истинным блаженством избавиться от убийственного массажа - а,
заодно, и от судорог, скручивающих мускулы в комок.
Костолом и Жирожорка помогли Мышелову слезть с каменной плиты, а
Ногогрыз и Черепобой быстро растерли его грубыми полотенцами. Теплая
комната с низким потолком на мгновение поплыла вокруг Серого; затем он
почувствовал себя восхитительно хорошо.
Костолом пошлепал в темноту, расстилающуюся позади дымных факелов.
Мышелов без слова последовал за ним. "Это что, и есть Фафхрдовы Ледяные
Гномы?" - спрашивал он сам себя.
Костолом отодвинул в сторону тяжелые портьеры. В темноту веером
хлынул янтарный свет. Мышелов шагнул с грубого камня на мягкий пух.
Портьеры с шорохом сомкнулись за спиной.
Он был один в комнате, мягко освещенной висящими шарами, похожими на
огромные топазы, - однако чувствовалось, что если их коснуться, они
отскочат в сторону, как воздушные шарики. Тут находилось широкое ложе и
позади него, на фоне затянутой ковром стены - низкий столик с табуреткой
из слоновой кости. Над столом было большое серебряное зеркало, а на столе
- причудливые маленькие бутылочки и множество крошечных горшочков из
слоновой кости.
Нет, комната не была совершенно пустой. В дальнем углу, свернувшись
клубочком, лежала ухоженная, лоснящаяся Хрисса. Однако она смотрела не на
Мышелова, а в некую точку над табуреткой.
Мышелов почувствовал, как по его спине пробежали мурашки, но они были
вызваны не только страхом.
Мазок светлейшего из всех зеленых цветов метнулся от одного из
горшочков к точке, на которую уставилась Хрисса, и исчез там. Однако
Мышелов увидел, что отраженная полоска зелени появилась в зеркале.
Загадочный маневр повторился, и вскоре в серебре зеркала повисла зеленая
маска, чуть затуманенная матовостью металла.
Затем маска в зеркале пропала и одновременно появилась, видимая на
этот раз совершенно четко, в воздухе над табуреткой. Это была та самая
маска, которую до боли хорошо знал Мышелов - узкий подбородок, высокие
скулы, прямая линия, соединяющая нос и лоб.
Припухшие, темные, как вино, губы чуть приоткрылись, и мягкий грудной
голос спросил:
- Мое лицо не нравится тебе, человек из Ланкмара?
- Твоя шутка жестока, о Принцесса, - ответил Мышелов, самоуверенно
изображая придворный поклон, - ибо ты - сама красота.
Тонкие пальцы, наполовину обрисованные теперь бледной зеленью,
окунулись в горшочек с притиранием и набрали более щедрую порцию краски.
Мягкий грудной голос, который так хорошо сочетался с коротким
смешком, услышанным однажды в снегопад, произнес на этот раз:
- Ты сможешь оценить меня всю.
Фафхрд проснулся в темноте и прикоснулся к девушке, лежащей рядом с
ним. Как только он понял, что она тоже не спит, он крепко обхватил ее
бедра. Почувствовав, как напряглось ее тело, Северянин перевернулся на
спину, поднял ее в воздух и подержал над собой.
Она была чудесно легкой, словно сделанной из воздушного теста или
гагачьего пуха, однако когда Фафхрд снова положил ее рядом с собой, ее
тело было таким же упругим, как и любое другое, хотя и более гладким на
ощупь, чем у большинства.
- Хирриви, я прошу тебя, давай зажжем свет, - сказал он.
- Это было бы глупо, Фаффи, - ответила она голосом, который был похож
на звон чуть задетой занавески из крохотных серебряных колокольчиков. -
Разве ты забыл, что теперь я полностью невидима? Это могло бы подзадорить
некоторых мужчин, однако ты, как мне кажется...
- Ты права, ты права, я хочу, чтобы ты была реальной, - ответил он,
крепко сжимая ее плечи, чтобы подчеркнуть силу своих чувств, и затем
виновато отдергивая руки при мысли о том, какой хрупкой она должна быть.
Серебряные колокольчики зазвенели полнозвучным смехом, словно кто-то
широким взмахом отвел занавеску в сторону.
- Не бойся, - сказала женщина. - Мои воздушные кости сделаны из
материала, который прочнее, чем сталь. Это загадка, недоступная разумению
всех ваших философов, и относящаяся к невидимости моей расы и животных, от
которых она произошла. Подумай о том, каким прочным может быть закаленное
стекло; однако свет проходит сквозь него. Мой проклятый братец Фарумфар
силен, как медведь, несмотря на всю свою худобу, а мой отец Умфорафор -
истинный лев, несмотря на прожитые им века. Схватка твоего друга с
Фарумфаром не была окончательным испытанием - хотя он и взвыл после этого
- отец был в ярости - и к тому же есть еще двоюродные братья. Как только
закончится эта ночь - но это будет еще не скоро, любимый; луна еще
поднимается - ты должен спуститься со Звездной Пристани. Пообещай мне это.
У меня холодеет сердце при мысли об опасностях, которые тебе уже пришлось
испытать - и за последние три дня оно не знаю сколько раз просто леденело!
- И все-таки ты нас не предупредила, - задумчиво сказал Северянин. -
Ты заманила меня сюда.
- И ты сомневаешься в том, почему? - спросила она. В этот момент
Фафхрд как раз касался ее вздернутого носа и круглых, как яблоки, щек, так
что он почувствовал и то, как она улыбается. - Или, возможно, тебе не
нравится то, что я позволила тебе немного рискнуть жизнью, чтобы наградой
стало это ложе?
Фафхрд запечатлел страстный поцелуй на ее полных губах, чтобы
показать ей, как ошибочны были ее мысли, но через мгновение она оттолкнула
его.
- Подожди, Фаффи, любимый, - воскликнула она. - Нет, я же сказала,
подожди! Я знаю, что ты жаден и нетерпелив, но ты можешь подождать хотя бы
до тех пор, пока луна передвинется на небе на ширину звезды. Я попросила
тебя пообещать мне, что ты спустишься со Звездной Пристани на рассвете.
В темноте наступило довольно долгое молчание.
- Ну? Что же держит закрытым твой рот? - нетерпеливо спросила она
наконец. - Кое в чем другом ты не проявлял подобной нерешительности. Время
проходит, луна поднимается.
- Хирриви, - тихо сказал Фафхрд. - Я должен подняться на Звездную
Пристань.
- Почему? - звенящим голосом спросила она. - Пророчество стихов
исполнилось. Ты получил свою награду. Если ты пойдешь дальше, тебя будут
ждать лишь бесплодные опасности. Если ты вернешься, я буду охранять тебя с
воздуха - да, и твоего приятеля тоже - до самой Пустоши.
Ее нежный голос слегка задрожал.
- О Фаффи, неужели тебе недостаточно меня, чтобы отказаться от
завоевания жестокой горы? Кроме всего прочего, я люблю тебя - если я
правильно понимаю, как смертные употребляют это слово.
- Нет, - торжественно ответил в темноте Северянин. - Ты
замечательная, самая замечательная из всех девушек, что я знал - и я люблю
тебя, а это слово я не бросаю по пустякам, - однако от этого мое желание
покорить Звездную Пристань только разгорается. Можешь ли ты понять это?
Теперь на некоторое время замолкла сама Хирриви.
- Ну что ж, - сказала она наконец, - ты сам себе хозяин, и делаешь,
что захочешь. Я тебя предупредила. Я могла бы сказать и больше, привести
доводы против, спорить с тобой и дальше, но я знаю, что и после всего
этого мне не удастся преодолеть твое упрямство - а время бежит. Мы должны
оседлать наших лошадок и догнать луну. Поцелуй меня еще раз. Медленно. Вот
так...
Мышелов лежал поперек ложа, в ногах, под янтарными шарами, и
разглядывал растянувшуюся Крешкру; ее хрупкие яблочно-зеленые плечи и
спокойное спящее лицо тонули во множестве подушек.
Мышелов смочил уголок простыни вином из чаши, стоящей у его колена, и
потер им тонкую правую щиколотку Крешкры - так осторожно, что медленный
подъем и падение ее узкой грудной клетки не изменили своего ритма. Вскоре
он стер всю зеленоватую мазь с участка величиной в половину своей ладони и
уставился на дело рук своих во все глаза. Он был уверен в том, что на этот
раз увидит тело или, по меньшей мере, зеленое притирание с обратной
стороны ноги; но нет, все, что Мышелов увидел сквозь вытертый им маленький
неправильный треугольник, - это косматое покрывало кровати, отражающее
льющийся сверху янтарный свет. Это была невероятно захватывающая и немного
пугающая тайна.
Мышелов вопросительно глянул на Хриссу, которая теперь лежала на
низком столике, окруженная фантастическими бутылочками из тончайшего
стекла и, положив белый косматый подбородок на скрещенные лапы,
разглядывала лежащих на ложе людей. Мышелову показалось, что кошка глядит
на него с неодобрением, так что он торопливо размазал притирание
равномерно по всей ноге Крешкры, пока проделанный им глазок не был снова
покрыт зеленой краской.
Послышался тихий смешок. Крешкра, приподнявшись на локтях, смотрела
на Мышелова прищуренными глазами из-под длинных, густых ресниц.
- У нас, невидимок, - сказала она насмешливым голосом, который был,
или казался, сонным - видима только внешняя сторона любого грима или
притирания, нанесенного на тело. Это тайна, недоступная нашим провидцам.
- Ты - воплощение самой королевы-Тайны, шествующей средь звезд, -
провозгласил Мышелов, легко поглаживая зеленые пальчики ее ног. - А я -
самый везучий из всех людей. Только вот боюсь, что это все сон, и я
проснусь на холодных карнизах Звездной Пристани. Как вышло, что я здесь?
- Наша раса вымирает, - сказала она. - Наши мужчины стали
бесплодными. Хирриви и я - единственные оставшиеся принцессы. Наш брат
Фарумфар горячо желал быть нашим консортом - он хвастается, что все еще
мужчина, - это с ним ты дрался - но наш отец Умфорафор сказал: "Нам нужна
новая кровь - кровь героев". Так что нашим двоюродным братьям и Фарумфару
- к крайнему неудовольствию последнего - пришлось летать там и сям и
оставлять эти маленькие рифмованные приманки, написанные на пергаменте из
козьей шкуры, в опасных, пустынных местах, которые могли бы привлечь
героев.
- Но как могут невидимые существа сходиться с видимыми? - спросил он.
Она довольно рассмеялась.
- Неужели твоя память настолько коротка, Мышонок?
- Я хотел сказать, иметь потомство, - поправился Серый, слегка
раздраженный тем, что она нечаянно угадала его детское прозвище. - И кроме
того, разве такой ребенок не будет полупрозрачным, туманным, смесью
видимого и невидимого?
Зеленая маска Крешкры чуть покачалась из стороны в сторону.
- Мой отец думает, что такой союз принесет плоды, и что дети будут
рождаться только невидимыми - потому что невидимость доминирует над
видимостью - и в то же время во всем другом будут обладать преимуществами,
даруемыми примесью горячей крови героев.
- Значит, это твой отец приказал тебе переспать со мной? - спросил
немного разочарованный Мышелов.
- Ни в коем случае, Мышонок, - уверила девушка. - Он был бы взбешен,
если бы ему могло прийти в голову, что ты здесь, а Фарумфар просто сошел
бы с ума. Нет, ты понравился мне - так же как Хирриви понравился твой
приятель - когда я впервые увидела тебя в Холодной Пустоши; и для тебя это
было большой удачей, потому что если бы вы дошли до вершины Звездной
Пристани, то мой отец получил бы ваше семя совершенно иным образом.
Кстати, это напомнило мне: Мышонок, ты должен пообещать мне, что на
рассвете спустишься со Звездной Пристани.
- Подобное обещание не так-то легко дать, - сказал Мышелов. - Я знаю,
что Фафхрд заупрямится. И кроме того, у нас есть еще одно небольшое
дельце, которое касается мешка с бриллиантами, если это то, что
подразумевается под "кошелем, полным звезд" - о, я знаю, что это безделица
по сравнению с объятиями восхитительной девушки... и все же...
- Но если я скажу, что люблю тебя - а это чистая правда!
- О Принцесса, - вздохнул Мышелов, скользя рукой по ее ноге к колену.
- Как могу я оставить тебя на рассвете? Всего одна ночь...
- Как, Мышонок, - прервала его Крешкра, шаловливо улыбаясь и слегка
выгибаясь всем телом, - разве ты не знаешь, что каждая ночь - это
вечность? Неужели ни одна девушка не научила еще тебя этому, Мышонок? Ты
меня удивляешь. Подумай, у нас осталась еще половина вечности - и это тоже
вечность, как твой учитель геометрии, будь он старцем с седой бородой или
девой с нежной грудью, должен был бы рассказать тебе.
- Но если я должен зачать множество детей... - начал Мышелов.
- Хирриви и я кое в чем похожи на пчелиных маток, - объяснила
Крешкра, - но не думай об этом. Сегодня мы обладаем вечностью, это так, но
только в том случае, если сами сумеем сделать ее вечностью. Иди ближе ко
мне...
Чуть позже Мышелов, в чем-то повторяя самого себя, сказал:
- Единственное, что плохо в восхождении в гору, - это то, что самые
лучшие участки кончаются чересчур быстро.
- Они могут длиться вечность, - выдохнула Крешкра ему в ухо. -
Заставь их продолжаться бесконечно, Мышонок.
Фафхрд проснулся, трясясь от холода. Розовые шары, ставшие теперь
серыми, раскачивались в порывах ледяного ветра из открытой двери. На его
одежде и вещах, разбросанных по полу, собрался снег, и снег лежал сугробом
высотой в несколько дюймов у порога, из-за которого исходило и
единственное освещение - свинцово-серый свет дня.
Великая радость, кипящая внутри Фафхрда, вступила в борьбу с этим
мрачным серым зрелищем и победила его.
Однако Фафхрд был раздет и весь дрожал. Он вскочил, выбил свои вещи о
кровать и натянул на себя заледеневшую, твердую, как доска, одежду.
Застегивая пояс с топором, он вспомнил, что беспомощный Мышелов сидит
внизу, в камине. Каким-то образом Фафхрд не думал об этом всю ночь, даже
когда он говорил Хирриви о Мышелове.
Северянин схватил свой мешок и выскочил на уступ, заметив уголком
глаза какое-то движение у себя за спиной. Это закрылась массивная дверь.
Мощный порыв ветра ударил Фафхрда снежным кулаком. Северянин
ухватился за шершавый каменный столб, к которому прошлой ночью собирался
привязать веревку, и крепко обхватил его. Да помогут боги сидящему внизу
Мышелову! Кто-то, пыхтя, проскользил под напором ветра и снега по уступу,
и уцепился за столб внизу.
Ветер затих. Фафхрд поискал взглядом дверь. От нее не осталось и
следа. Ветер снова нанес сугробы. Крепко держась одной рукой за столб и
мешок, он ощупал другой рукой шершавую стену. Кончики пальцев, как и
глаза, не смогли обнаружить ни малейшей трещины.
- Значит, тебя тоже выпихнули? - весело спросил знакомый голос. -
Лично меня вышвырнули Ледяные Гномы, к твоему сведению.
- Мышелов! - воскликнул Фафхрд. - Значит, ты не?.. Я думал...
- Насколько я тебя знаю, ты ни разу не подумал обо мне за всю ночь, -
сказал Мышелов. - Крешкра заверила меня, что ты в безопасности и даже
более того. Хирриви сказала бы тебе то же самое обо мне, если бы ты ее
спросил. Но, конечно же, ты этого не сделал.
- Значит, ты тоже?.. - спросил Фафхрд, ухмыляясь с довольным видом.
- Да, Принц-Родственник, - ответил ему Мышелов, ухмыляясь в ответ.
Они немного потузили друг друга (не отрываясь, однако, от столба),
чтобы разогнать холод, но еще и просто от хорошего настроения.
- Хрисса? - спросил Фафхрд.
- Эта умница сидит внутри, в тепле. Они здесь не выгоняют на улицу
кошек, только людей. Однако я кое о чем подумал... Тебе не кажется, что
Хрисса изначально принадлежала Крешкре и что Крешкра предвидела и
задумала...
Его голос постепенно затихал и наконец умолк.
Ветер перестал налетать. Снегопад был таким легким, что друзья могли
видеть почти на лигу над собой - до самой Шапки над заснеженными уступами
Лика - и под собой, туда, где исчезала вдали Лестница.
И вновь их разум был заполнен, почти захлестнут, громадой Звездной
Пристани и их собственной участью: двух полузамерзших песчинок, ненадежно
висящих посреди замерзшего вертикального мира, лишь отдаленно связанного с
Невоном.
В небе на юге виднелся бледный серебристый диск - солнце. Приятели
проспали до полудня.
- Гораздо легче превратить в вечность ночь, которая длится
восемнадцать часов, - заметил Мышелов.
- Мы скакали за луной сквозь глубины моря, - задумчиво произнес
Фафхрд.
- Твоя девушка пыталась заставить тебя спуститься вниз? - внезапно
спросил Мышелов.
Фафхрд кивнул.
- Пыталась.
- Моя тоже. А это не такая уж плохая идея. По ее словам, эта вершина
дурно попахивает. Однако похоже, что камин забит снегом. Подержи меня за
ноги, пока я свешусь и посмотрю. Да, плотно забит до самого низа. Итак?..
- Мышелов, - почти мрачно сказал Фафхрд, - существует путь вниз или
нет, я должен подняться на Звездную Пристань.
- Ты знаешь, - ответил Мышелов, - я сам начинаю находить кое-что в
этом безумии. И кроме того, на восточной стене Звездной Пристани может
быть легкий путь к этой роскошной на вид Долине Разлома. Так что давай
использовать на полную катушку те жалкие семь часов дневного света, что у
нас остались. День - это явно не та штука, из которой можно сделать
вечность.
Подъем на уступы Лика был одновременно и самым легким и самым тяжелым
из всех восхождений. Уступы были широкими, но некоторые из них, сильно
скошенные наружу, усыпали обломки сланца, при малейшем прикосновении
сыпавшиеся в бездну. То тут, то там попадались короткие поперечные
расселины, которые приходилось преодолевать, цепляясь изо всех сил за края
тонких трещин, причем иногда приятели видели только на руках.
К тому же усталость, и холод, и даже головокружительная слабость
наступали на этой высоте гораздо быстрее. Друзьям часто приходилось
останавливаться, чтобы перевести дух и согреться. У задней стены одного
широкого уступа - по мнению Фафхрда, правого глаза Звездной Пристани -
путникам пришлось потратить некоторое время и сжечь в жаровне все
оставшиеся смоляные шарики, частично для того, чтобы разогреть еду и
питье, но в основном чтобы согреться.
Время от времени им казалось, что усилия прошлой ночи тоже ослабили
их выносливость, но затем воспоминания об этих усилиях возвращались и
рождали в друзьях новые силы.
А еще были внезапные предательские порывы ветра и непрерывный, хотя и
меняющий свою силу, снегопад, который то скрывал вершину, то позволял ясно
ее видеть на фоне серебристого неба; широкий, белый, выгибающийся наружу
край Шапки теперь угрожающе нависал над самыми головами - такой же точно
снежный карниз, как был в седловине, только теперь путники находились с
другой, опасной его стороны.
Иллюзия того, что Звездная Пристань - это мир, существующий отдельно
от Невона в заполненном снегом пространстве, становилась все сильнее.
Потом небо сделалось голубым, и приятели почувствовали, как солнце
пригревает им спины - они наконец поднялись над снегопадом - и Фафхрд
указал на крошечную щелку яркой синевы у края Шапки - щелочку, которая
едва виднелась над следующим скалистым бугром, украшенным снежными
разводами, - и воскликнул:
- Это верхняя часть Игольного Ушка!
При этих словах что-то упало в сугроб рядом с ним, и послышался
приглушенный звон металла о камень, а в снегу осталось вертикально торчать
подрезанное под тетиву и оперенное древко стрелы.
Мышелов и Фафхрд нырнули под защиту ближайшего выступа как раз в тот
момент, когда вторая и третья стрела со звоном ударились о голый камень,
на котором друзья только что стояли.
- Гнарфи и Кранарх опередили нас, черт бы их подрал, - прошипел
Фафхрд, - и устроили нам засаду в Игольном Ушке - место само собой
напрашивалось. Мы должны обойти вокруг и подняться выше них.
- А разве именно этого они от нас и не ждут?
- Они, как идиоты, слишком рано выдали свою засаду. Кроме того, у нас
нет другого выхода.
Так что друзья начали подниматься к югу, все выше и выше, постоянно
стараясь держаться за камнями или сугробами между своей тропой и тем
местом, где, по их мнению, было Игольное Ушко. Наконец, когда солнце уже
склонялось к западу, путешественники повернули снова на север и продолжали
подниматься, вырубая теперь ступеньки во все более крутом снежном валу,
который выгибался над головами, образуя поля Шапки, скрывавшей теперь две
трети неба, словно зловещая крыша. Друзья то обливались потом, то дрожали,
да еще им приходилось бороться с непрерывными приступами слабости и
головокружения, однако при этом передвигаться так бесшумно и осторожно,
как они только могли.
Наконец они обогнули еще один гигантский сугроб и обнаружили, что
смотрят сверху вниз на огромный обнаженный каменистый участок склона, по
которому обычно проносился ветер, дующий сквозь Игольное Ушко и наметающий
Малый Вымпел.
На противоположном краю открытого каменного пространства виднелись
два человека, оба в коричневых кожаных одеждах, сильно потрепанных и
кое-где продранных. Сквозь дырки виднелся меховой подбой. Тощий,
чернобородый, с лицом, похожим на лосиную морду, Кранарх стоял,
крест-накрест хлопая себя руками по бокам, чтобы согреться. Рядом с ним
лежал лук с надетой тетивой и несколько стрел. Приземистый, с кабаньим
рылом, Гнарфи стоял на коленях, заглядывая вниз через край. Фафхрд подумал
о том, куда делась пара их здоровенных слуг в коричневом.
Мышелов сунул руку в свой мешок. В тот же самый момент Кранарх
заметил приятелей и схватился за оружие, хотя и значительно медленнее, чем
он сделал бы это в менее разреженном воздухе. С подобной же
медлительностью Мышелов вытащил камень размером с кулак, который он
подобрал на одном из карнизов внизу как раз для такого случая.
Стрела Кранарха просвистела между головами обоих приятелей. Мгновение
спустя камень Мышелова с налета удалился прямо в левое плечо Кранарха.
Оружие выпало из его пальцев, и рука беспомощно повисла. Тогда Фафхрд и
Мышелов сломя голову бросились вниз по снежному склону; первый потрясал
отвязанным от пояса топором, второй вытаскивал Скальпель.
Кранарх и Гнарфи встретили противников мечами, а у Гнарфи в левой
руке был еще и кинжал. Схватка разыгралась, как и обмен стрелой и камнем,
словно во сне. Сначала натиск Фафхрда и Мышелова дал им преимущество.
Затем огромная сила Кранарха и Гнарфи - или, скорее, то, что они
отдохнули, - взяла свое, и они чуть было не сбросили своих противников в
пропасть. Фафхрд получил скользящий удар по ребрам, который прорезал его
прочную тунику из волчьей шкуры, распорол мышцы и проскрипел по кости.
Но затем, как это всегда и бывает, верх одержало мастерство, и двое в
коричневом, получившие уже несколько ран, внезапно повернулись и побежали
под огромную белую треугольную арку Игольного Ушка. Гнарфи на бегу орал:
- Граа! Крук!
- Без сомнения, они зовут своих слуг или носильщиков в косматой
одежде, - тяжело дыша, высказал предположение почти совершенно вымотанный
Мышелов, опуская руку с мечом на колено. - Они были похожи на крестьян -
толстые деревенские парни, вряд ли приученные носить оружие. Я думаю, мы
можем их не бояться, даже если они прибегут на зов Гнарфи.
Фафхрд кивнул; он тоже задыхался.
- Однако они поднялись на Звездную Пристань, - добавил он с
сомнением.
И как раз в эту минуту, передвигаясь на задних ногах, когти которых
стучали по выметенному ветром камню, широко разинув красные пасти с белыми
клыками и стекающей слюной, растопырив когтистые передние лапы, из снежной
арки выбежали два огромных бурых медведя.
Со скоростью, которую не смогли вызвать у них человекообразные
противники. Мышелов схватил лук Кранарха и одну за другой пустил две
стрелы, а Фафхрд взмахнул топором, описав в воздухе сверкающий круг, и
метнул его в животных. Затем два приятеля быстро отпрыгнули в разные
стороны; Мышелов размахивал Скальпелем, а Фафхрд вытаскивал нож.
Но в дальнейшей схватке уже не было нужды. Первая стрела Мышелова
угодила бегущему впереди медведю в шею, вторая - прямо в его красное небо
и сквозь него в мозг, в то время как топор Фафхрда погрузился по рукоятку
между двух ребер в левый бок второго медведя. Огромные животные,
качнувшись, упали вперед, обливаясь кровью и дергаясь в судорогах; дважды
перевернулись и тяжеловесно рухнули в пропасть.
- Без сомнения, это были самки, - заметил Мышелов, наблюдая за их
падением. - О, эти зверские типы из Иллик-Винта! И все же, зачаровать или
выдрессировать подобных животных так, чтобы они несли вещи, лезли в гору,
и даже отдали свои бедные жизни...
- Кранарх и Гнарфи ведут грязную игру, это уж точно, - заявил Фафхрд.
- И нечего восхищаться их штучками!
Он запихнул тряпку под тунику, на рану, поморщился и выругался так
сердито, что Мышелов удержался от сомнительного каламбура насчет медведей
и "медвежатников".
Потом два приятеля медленно тащились под громадной, похожей на шатер,
снежной аркой, чтобы увидеть самый высокий на всем Невоне земельный удел,
быть хозяевами которого они завоевали право, - забыв в опьяняющей
усталости, в этот момент триумфа, о невидимых существах, властелинах
Звездной Пристани. Они шли осторожно, однако не слишком опасаясь, потому
что Гнарфи и Кранарх убежали в испуге и получили отнюдь не пустячные
ранения, и к тому же последний потерял свой лук.
Вершина Звездной Пристани позади огромной опрокинутой снежной волны
Шапки простиралась с севера на юг почти так же широко, как верхушка
Обелиска, однако восточный край, казалось, был не намного дальше, чем на
расстоянии мощного выстрела из лука. Толстая корка смерзшегося снега под
более мягким слоем покрывала все это пространство, за исключением
северного конца и проплешин на восточном краю; в этих местах проглядывал
обнаженный темный камень.
Поверхность - и снег, и камень - была еще более плоской, чем на
Обелиске, и чуть спускалась с севера к югу. На ней не было видно ни
построек, ни живых существ, ни признаков впадин, где те или другие могли
бы укрываться. Честно говоря, ни Мышелов, ни Фафхрд не могли припомнить,
чтобы они когда-либо видели более безлюдное или пустынное место.
Единственной странностью, которую приятели сначала заметили, были три
вмятины в снегу дальше к югу; каждая была величиной с голову свиньи, но
формой походила на равносторонний треугольник, и, по-видимому, проходила
сквозь снег до самого камня. Все три были расположены по вершинам еще
одного равностороннего треугольника.
Мышелов, сощурившись, внимательно осмотрелся вокруг, потом пожал
плечами.
- Ну, кошель, полный звезд, может, по-моему, быть довольно маленькой
вещью, - сказал он. - А вот Сердце Света - кто угадает, какого оно
размера?
Вся вершина была погружена в синеватую тень, кроме северного края и
широкой полосы золотистого света, падающей от заходящего солнца сквозь
Игольное Ушко и тянувшейся по выглаженному ветром снегу до самого
восточного окончания.
По середине этой солнечной дорожки виднелись следы ног Кранарха и
Гнарфи; снег был кое-где запятнан каплями крови. Других отпечатков, кроме
этих, впереди не было. Фафхрд и Мышелов пошли по следам на восток,
наступая на свои длинные тени.
- Впереди их не видно, - сказал Мышелов. - Похоже, что вниз по
восточной стене все-таки есть какой-то путь, и они пошли по нему - по
крайней мере, на такое расстояние, чтобы устроить еще одну засаду.
Когда друзья приблизились к восточному краю, Фафхрд сказал:
- Я вижу другие следы, ведущие к северу, - на расстоянии броска копья
в ту сторону. Возможно, они свернули.
- Но куда? - спросил Мышелов.
Еще несколько шагов, и открылся ужасный ответ на эту загадку. Друзья
дошли до того места, где кончался снег, и там, на темном окровавленном
камне, лежали распростертые тела Кранарха и Гнарфи, скрытые до тех пор за
сугробом, нанесенным ветром в конце снеговой полосы; одежда с нижней части
тел была сорвана, и сами тела непристойно изувечены.
Мышелов ощутил, как тошнота подступает к его горлу, и припомнил
небрежно оброненные слова Крешкры: "Если бы вы поднялись на вершину
Звездной Пристани, мой отец получил бы ваше семя совершенно иным путем".
Фафхрд, покачивая головой и свирепо глядя на изуродованные тела,
обошел вокруг них к восточному краю и взглянул вниз.
Затем он отступил на шаг, опустился на колени и посмотрел туда еще
раз.
Обнадеживающее предположение Мышелова было опровергнуто самым
невероятным образом. Фафхрд никогда в жизни не глядел прямо вниз даже с
половины такой высоты.
В нескольких ярдах под ним восточная стена прогибалась внутрь и
исчезала с глаз. Невозможно было определить, насколько далеко край вершины
выступал над основной массой Звездной Пристани.
С этой точки взгляд падал вертикально вниз в зеленоватый мрак Долины
Великого Разлома - по меньшей мере, на пять ланкмарских лиг. А возможно, и
больше.
Фафхрд услышал, как Мышелов сказал у него над плечом:
- Дорога для птиц или самоубийц. Не более.
Внезапно расстилающаяся внизу зелень осветилась, хотя и это не
позволило рассмотреть ни малейшей отдельной детали, не считая серебристой
волосинки, которая могла быть огромной рекой, текущей посреди долины.
Приятели снова взглянули вверх и увидели, что все небо стало золотистым в
ярком отблеске заката. Они осмотрелись вокруг, и у них захватило дух от
потрясения.
Последние лучи солнца, проходящие сквозь Игольное Ушко и скользящие
на юг и чуть вверх, мимолетно озарили прозрачную, твердую, симметричную
фигуру величиной с огромнейший дуб, стоящую точно над тремя треугольными
вмятинами в снегу. Ее можно было описать только как восемнадцатилучевую
звезду, тремя лучами опирающуюся на Звездную Пристань; звезду,
представляющую собой цельный алмаз чистейшей воды или нечто, подобное ему.
Одна и та же мысль возникла в тот миг у каждого из друзей: это,
должно быть, звезда, которую боги не запустили в небо. Солнечный луч зажег
в ее сердце сияющее пламя, но слабо и лишь на мгновение, а не жарко и
вечно, как она должна была бы светать в небесах.
Пронизывающе резкий, серебристый зов трубы разорвал тишину, царящую
на вершине.
Взгляды приятелей метнулись к северу. Обрисованный тем же глубоким
золотистым солнечным сиянием, более призрачный, чем звезда, однако все же
четко видимый местами на фоне желтоватого неба, высокий изящный замок
вздымал свои прозрачные стены и башни с каменистого острия вершины. Его
самые высокие шпили, казалось, не имели конца, а просто растворялись в
вышине.
Еще один звук - воющий рык. Светлый зверь прыжками несся по снегу в
их сторону с северо-запада. Отскочив с рычанием в сторону от распростертых
на земле тел, Хрисса промчалась мимо Фафхрда и Мышелова и устремилась к
югу, рыкнув им еще раз на бегу.
Почти слишком поздно друзья увидели опасность, о которой она пыталась
их предупредить.
С запада и с севера по нетронутому снегу к ним приближалось десятка
два цепочек следов. В следах не было ног, и над ними не было тел, однако
они продвигались вперед - отпечаток правой ноги, отпечаток левой ноги,
один за другим - все быстрее и быстрее. И теперь Фафхрд и Мышелов увидели
то, чего не заметили сначала, потому что смотрели на след не с того конца:
над каждой цепочкой отпечатков копье с тонким древком и узким
наконечником, направленное прямо на них, приближалось с той же скоростью,
что и следы.
Фафхрд бросился на юг, за Хриссой, Мышелов последовал за ним. После
полудюжины скачков Северянин услышал позади себя крик. Он остановился и
быстро обернулся.
Мышелов поскользнулся в крови погибших врагов и упал. Когда он
поднялся на ноги, серые копья окружали его со всех сторон, кроме той, с
которой был край пропасти. Мышелов сделал два беспорядочных выпада
Скальпелем, защищаясь, но серые копья неумолимо надвигались. Теперь они
окружили его плотным полукольцом и были едва ли в пяди от него, а он стоял
на самом краю.
Призраки продвинулись еще на шаг, и Мышелов, поневоле отскочив от
них, полетел вниз.
Послышался шуршащий звук, холодный воздух дохнул на Фафхрда сзади,
что-то с гладкими мехом скользнуло по его икрам. Он напрягся, чтобы
броситься вперед с ножом и убить одного или двух невидимок в отместку за
своего товарища, но в этот момент тонкие невидимые руки обхватили его
сзади, и он услышал у себя над ухом серебристый голос Хирриви: "Доверься
нам", и медно-золотой голос ее сестры, говорящий: "Мы догоним его", и
потом он почувствовал, что его тянут вниз, на огромное, невидимое
пульсирующее косматое ложе, висящее на высоте трех пядей над снегом.
Услышав: "Держись!", Фафхрд вцепился в длинный густой невидимый мех, а
затем живое ложе внезапно рванулось вперед, через снег и за край, и там
наклонилось вертикально, так что ноги Северянина оказались обращены к
небу, а лицо - к Долине Великого Разлома. Ложе нырнуло отвесно вниз.
Разреженный воздух с ревом проносился мимо, борода и грива волос
Фафхрда отлетели назад - таким быстрым было падение; но Фафхрд еще крепче
ухватил в горсть невидимый мех, и тонкие руки прижимали его вниз с каждой
стороны, так что он чувствовал сквозь шерсть быстрый стук сердца
невидимого, похожего на ковер, существа, на котором они летели. В какой-то
момент Северянин заметил, что Хрисса умудрилась забраться ему под мышку,
потому что рядом с его лицом оказалась кошачья морда с сощуренными
глазами, прижатыми ушами и отдуваемой назад шерстью на подбородке. И еще
он чувствовал тела двух невидимых девушек рядом с собой.
Фафхрд осознал, что глаза простых смертных, если бы таковые могли
наблюдать за ними, увидели бы только высокого человека, сжимающего в
объятиях большую белую кошку и падающего головой вниз сквозь пустое
пространство - но этот человек падал бы гораздо быстрее, чем должен был,
даже с такой огромной высоты.
Хирриви рядом с ним засмеялась, словно угадала его мысль, но потом
этот смех внезапно оборвался, и рев ветра замер, уступив место почти
абсолютной тишине. Фафхрд догадался, что у него заложило уши из-за быстро
сгущающегося воздуха.
Огромные темные утесы, проносившиеся вверх в дюжине ярдов от него,
сливались в неясное пятно. Однако Долина Великого Разлома внизу была все
еще однородной полосой зелени - нет, теперь начали выделяться более
крупные детали: леса и поляны, извивающиеся, тонкие как волосок, реки, и
маленькие, похожие на капли росы, озера.
Между собой и расстилающейся внизу зеленью Фафхрд заметил темную
точку. Она постепенно росла. Это был Мышелов! Он падал довольно
характерным для него образом - головой вперед, вытянувшись, как стрела, со
сцепленными впереди руками и крепко сжатыми ногами; возможно, у него была
слабая надежда, что он попадет в глубокую воду.
Существо, на котором Фафхрд летел, подстроило свою скорость под
скорость Мышелова и затем постепенно начало скользить к нему, отклоняясь
все больше и больше от вертикали, так что Мышелов оказался прижатым к
нему. Тогда видимые и невидимые руки схватили Серого и, притянули ближе,
все пятеро пассажиров сгрудились вместе на огромном живом ложе.
Тогда пика летуна затормозилась еще более полотой дугой - в течение
одного долгого мгновения все были до тошноты крепко прижаты к мохнатой
спине, а деревья по-прежнему неслись им навстречу, затем они скользнули,
как на санках, над верхушками этих самых деревьев по спирали на большую
поляну.
То, что случилось потом с Фафхрдом и Мышеловом, произошло в сплошной
сумятице и слишком уж быстро: ощущение пружинистой травы под ногами и
ароматный воздух, хлынувший в легкие; быстрый обмен поцелуями; смех;
выкрикиваемые поздравления, которые до сих пор звучали приглушенно, словно
голоса с другого света; что-то твердое, неправильной формы, но в мягкой
оболочке, сунутое в руки Мышелова; последний поцелуй - потом Хирриви и
Крешкра вырвались из объятий, мощный порыв ветра пригнул к земле траву, и
огромный невидимый летун исчез, а вместе с ним обе девушки.
Однако Фафхрд и Мышелов могли еще какое-то время наблюдать за тем,
как они по спирали поднимаются вверх, потому что с ними улетела и Хрисса.
Снежная кошка, казалось, пристально вглядывалась сверху, прощаясь. Затем и
она исчезла, когда золотые отблески заката быстро угасли в темнеющем небе
над головой.
Фафхрд и Мышелов остались стоять в сумерках, поддерживая друг, друга.
Затем они выпрямились, широко зевая, и к ним вернулся слух. Они услышали
журчание ручейка, чириканье птиц, тихое, слабое шуршание опавших листьев,
уносимых ветром, и почти неслышное зудение кружащегося рядом комара.
Мышелов открыл невидимый кошель, лежащий у него на ладони.
- Драгоценности, похоже, тоже невидимы, - сказал он, - хотя на ощупь
я их очень хорошо чувствую. Нам придется тяжко, когда мы будем продавать
их - если только мы не сможем найти слепого ювелира.
Темнота стала более глубокой. В ладонях Мышелова начали разгораться
маленькие холодные огоньки: рубиновые, изумрудные, сапфировые, аметистовые
и белые.
- Ну, клянусь Иссеком! - сказал Мышелов. - Нам просто нужно продавать
их ночью - которую, без сомнения, можно назвать лучшим временем для
торговли драгоценностями.
Только что поднявшаяся луна, еще скрытая более низкими горами, стеной
окружающими Долину Разлома с востока, теперь заливала бледным светом
верхнюю половину тонкой колонны восточной стены Звездной Пристани.
Глядя вверх, на это царственное зрелище, Фафхрд сказал:
- Великодушные дамы, все четыре.
3. ДВА ЛУЧШИХ ВОРА ЛАНКМАРА
По лабиринту улиц и аллей великого города Ланкмара кралась ночь, хоть
и не выросшая еще настолько, чтобы раскинуть по небу свой черный, расшитый
звездами плащ: на нем все еще громоздились бледные призраки заката.
Торговцы наркотиками и крепкими напитками, запрещенными в дневное
время, еще не начали звенеть своими колокольчиками и испускать высокие,
призывные крики. Уличные девки еще не зажгли свои красные фонари и не
начали с наглым видом прогуливаться по тротуарам. Наемные убийцы всех
мастей, сводники, шпионы, сутенеры, жулики и прочие нарушители
общественного спокойствия зевали и протирали заспанные глаза, пытаясь
разогнать вялость. Вообще, большинство Людей Ночи еще завтракало, а
большинство Людей Дня уже ужинало. Этим объяснялись пустота и затишье на
улицах, столь удобные для мягкой поступи Ночи. И этим же объяснялось
безлюдье на участке темной, толстой, без всяких проходов стены на
скрещении Серебряной Улицы с Улицей Богов, перекрестке, где обычно
собирались младшие начальники и знаменитые деятели Гильдии Воров; а еще
сюда приходили те несколько свободных воров, у которых было достаточно
дерзости и предприимчивости, чтобы бросить вызов Гильдии, и те немногие
воры аристократического происхождения, иногда выдающиеся любители, которых
Гильдия терпела и перед которыми даже заискивала из-за их благородных
предков, облагораживающих эту очень древнюю, но пользующуюся крайне дурной
репутацией профессию.
Посреди пустого участка стены, где никто и думать не мог их
подслушать, сошлись вместе очень высокий и довольно низкорослый воры.
Через какое-то время они начали разговаривать приглушенным, как во дворе
тюрьмы, шепотом.
В течение долгого и не богатого событиями путешествия на юг из Долины
Великого Разлома Фафхрд и Мышелов несколько отдалились друг от друга. Это
произошло просто потому, что они слишком долго были вместе, и еще в
результате все более усиливающихся ссор и разногласий по поводу того, как
с наибольшей пользой распорядиться невидимыми драгоценностями, подарком
Хирриви и Крешкры, - разногласий, которые в конце концов стали настолько
резкими, что приятели поделили драгоценности пополам, и каждый нес свою
долю. Достигнув наконец Ланкмара, они устроились на разных квартирах и
каждый самолично установил контакт с ювелиром, скупщиком краденого или
частным покупателем. Это разделение сделало их отношения довольно
натянутыми, однако никоим образом не уменьшило их абсолютного доверия друг
к другу.
- Привет, Малыш, - тюремным шепотом проревел Фафхрд. - Значит, ты
пришел, чтобы продать свою долю Ого-Слепцу или, по меньшей мере, дать ему
взглянуть на нее - если можно использовать подобное слово по отношению к
слепому человеку?
- Как ты это узнал? - резким шепотом осведомился Мышелов.
- Это было самое очевидное решение вопроса, - немного снисходительно
отозвался Фафхрд. - Продать драгоценности скупщику, который не может
заметить ни их сияния в ночное время, ни невидимости - в дневное.
Скупщику, которому придется судить о них по весу, на ощупь и по тому, что
они могут поцарапать и чем могут быть поцарапаны сами. Кроме того, через
улицу, как раз напротив нас, находится дверь, ведущая в каморку Ого.
Кстати, она очень хорошо охраняется - по меньшей мере, десять мингольских
наемников.
- Да уж поверь, что такие общеизвестные мелочи я знаю, - ехидно
отозвался Мышелов. - Ну что ж, ты правильно догадался. Похоже, что
пообщавшись со мной долгое время, ты кое-что узнал о том, как работает мой
ум, хоть и сомневаюсь, что твои собственные мозги от этого заработали в
полную силу. Да, у меня уже была одна встреча с Ого, а сегодня мы заключим
сделку.
Фафхрд ровным голосом спросил:
- Это правда, что Ого проводит все переговоры в кромешной тьме?
- Хо! Так значит, ты признаешь, что есть некоторые вещи, которых ты
не знаешь? Да, это совершенная правда, и в результате этого любые
переговоры с Ого становятся рискованным делом. Настаивая на абсолютной
темноте. Ого-Слепец одним ударом лишает своего собеседника преимущества -
и к тому же, преимущество получает сам Ого, поскольку за свою жизнь он
смог привыкнуть к полной темноте - долгую жизнь, поскольку он очень стар,
если судить по его речам. Нет, Ого не знает, что такое темнота, ибо
другого он никогда и не знал. Однако у меня есть план, как обмануть его,
если это понадобится. Я ношу в своем плотном, крепко завязанном бечевой
мешки кусочки самого яркого светящегося дерева и могу высыпать их в
мгновение ока.
Фафхрд восхищенно кивнул, а потом спросил:
- А что лежит в этом плоском ящичке, который ты так крепко прижимаешь
локтем? Искусно сфабрикованная история каждого из камней, выбитая на
старинном пергаменте, чтобы пальцы Ого могли прочесть ее?
- Вот тут ты и не угадал! Нет, это сами драгоценности, хитроумно
защищенные, чтобы их нельзя было стащить. Вот, взгляни.
Быстро оглянувшись по сторонам. Мышелов приоткрыл крышку ящика на
ширину ладони.
Фафхрд увидел камни, сверкающие всеми цветами радуги и прочно
прикрепленные в виде красивого узора к подкладке из черного бархата; все
это было надежно закрыто внутренней крышкой, представляющей собой сетку из
прочной железной проволоки.
Мышелов захлопнул ящичек.
- Во время нашей первой встречи я вынул два самых маленьких камня из
их ячеек в коробке, чтобы Ого мог пощупать и испытать их разными
способами. Он может мечтать о том, чтобы украсть их все, но мой ящик и моя
сетка сумеют этому помешать.
- Если только он не стащит у тебя сам ящик, - согласился Фафхрд. -
Что касается меня, то я ношу свою долю драгоценностей прикованной ко мне
цепью.
Оглядевшись по сторонам так же предусмотрительно, как это сделал
Мышелов, Северянин оттянул назад широкий левый рукав и показал прочный
браслет из вороненой стали, защелкнутый на запястье. С браслета свисала
короткая цепь, которая одновременно поддерживала и туго затягивала
небольшой, раздутый мешочек. Кожа, из которой он был сшит, была простегана
вдоль и поперек тонкой стальной проволокой. Фафхрд расстегнул браслет,
который раскрывался на петлях, и потом снова защелкнул его.
- Проволока из вороненой стали - это чтобы одурачить воров, которые
режут кошельки, - небрежно объяснил Фафхрд, опуская рукав.
Мышелов поднял брови. Потом его взгляд последовал вслед за бровями,
переходя с запястья Фафхрда на лицо Северянина, в то время как выражение
лица самого Мышелова менялось от молчаливого одобрения до ироничного
недоумения.
- И ты думаешь, что эта штука поможет тебе уберечь твою половину
драгоценностей от Немии Сумеречной? - спросил Серый.
- А откуда ты знаешь, что я собираюсь вести дела с Немией? - спросил
Фафхрд, слегка удивившись.
- Конечно же потому, что она - единственная женщина-скупщица
краденого во всем Ланкмаре. Все знают, что, когда это только возможно, ты
предпочитаешь женщин, как в делах, так и в любви. И это, да будет мне
позволено заметить, - одна из твоих самых крупных ошибок. Кроме того,
дверь Немии находится рядом с дверью Ого, но это уж слишком простой ключ.
Я полагаю, ты знаешь, что ее слегка перезрелую особу стерегут семь
душителей из Клеша? Ну что ж, тогда ты, по меньшей мере, знаешь, в какую
ловушку ты летишь. Сделки с женщинами - самая верная дорога к несчастью.
Кстати, ты упомянул "дела". Не означает ли множественное число, что это не
первая твоя встреча с ней?
Фафхрд кивнул.
- Как и твоя с Ого... Между прочим, как я должен тебя понимать - что
ты доверяешь мужчинам только потому, что они мужчины? Это гораздо более
крупный недостаток, чем тот, что ты приписываешь мне. Ну, во всяком
случае, я иду к Немии Сумеречной, так же как и ты к Ого, вторично, чтобы
завершить сделку. В первый раз я показал ей камни в полутемной комнате,
где они выглядели наилучшим образом и сверкали как раз достаточно, чтобы
выглядеть абсолютно настоящими. А кстати, ты знал, что она всегда работает
в сумерках или мягком полумраке? Этим объясняется вторая часть ее имени.
Во всяком случае, как только взгляд Немии упал на камни, она немедленно
загорелась страстным желанием заполучить их - у нее даже дыхание
перехватило - и она сразу же приняла мою цену, которая была отнюдь не
маленькой, как основу для будущей сделки. Однако дело в том, что она
неукоснительно соблюдает одно правило - которое лично я считаю очень
здравым - никогда не заключать сделку с особой противоположного пола, не
испытав его сперва в делах любовных. Поэтому и понадобилась вторая
встреча. Если эта особа противоположного пола стара или уродлива, то Немия
поручает дело одной из своих служанок, однако в моем случае, конечно же...
- Фафхрд скромно кашлянул. - И я хотел бы тебе указать еще на одно:
"перезрелая" - неподходящее для нее определение. Тебе следовало скорее
сказать "в самом соку" или "в расцвете сил".
- Поверь мне, я не сомневаюсь в том, что Немия находится в самом
расцвете - поздний августовский цветок. Такие женщины всегда предпочитают
показывать свои "цветущие" прелести именно в сумерках, - слегка сдавленным
голосом отозвался Мышелов. Он уже в течение некоторого времени с огромным
трудом сдерживал смех, и теперь этот смех вырывался наружу в виде тихих
коротких взрывов, в то время как Мышелов говорил:
- О, ты величайший из всех идиотов! И ты действительно согласился
лечь с ней в постель? И ты надеешься, что ты не расстанешься со своими
драгоценностями (включая сюда и фамильные), не говоря уже о том, что тебя
могут задушить, пока ты будешь находиться в таком невыгодном положении? О,
это еще хуже, чем я думал!
- Я не всегда нахожусь в постели в таком невыгодном положении, как
некоторые могут подумать, - скромно ответил Фафхрд. - У меня любовные игры
скорее обостряют, чем притупляют чувства. Я надеюсь, что тебе так же
повезет с мужчиной в непроглядной тьме, как мне с женщиной в мягком
полумраке. А кстати, зачем тебе нужны были две встречи с Ого? Без
сомнения, причина здесь не та, что у Немии!
Ухмылка Мышелова поблекла, и он слегка прикусил губу, а потом с
искусно сыгранной небрежностью проговорил:
- О, у него тоже есть незыблемое правило - драгоценности должны быть
осмотрены его Очами. Но какое бы испытание он ни устроил, я подготовился к
тому, чтобы перехитрить его.
Фафхрд поразмыслил и потом спросил:
- А что такое, или кто такой, или кто такие эти Очи Ого? Он что,
держит парочку глаз у себя в кармане?
- Именно, - сказал Мышелов; затем с еще более искусно наигранной
небрежностью добавил: - О, по-моему, какая-то девчонка. Предполагаемся,
что у нее врожденная интуиция на предмет драгоценностей, интересно, не
правда ли, что такой умный человек, как Ого, верит в такие дурацкие
предрассудки. Или что он так сильно зависит от слабого пола. Но, по правде
говоря, это чистая формальность.
- "Девчонка", - проговорил Фафхрд, задумчиво покачав головой. - Это
описывает тот тип женщин, к которому ты пристрастился в последние
несколько лет, с точностью до алого пятнышка на каждом из ее незрелых
сосков. Но конечно же, я уверен в том, что в твоей сделке любовный оттенок
полностью отсутствует, - добавил Северянин, пожалуй, слишком серьезно.
- Целиком и полностью, - ответил Мышелов, пожалуй, слишком резко.
Потом он огляделся по сторонам и заметил:
- Вокруг нас, несмотря на раннее время, собирается неплохая компания.
Вон Дикой из Воровской Гильдии, старый специалист по побегам из тюрем и по
вычерчиванию планов тех домов, которые должны быть ограблены, - я не
думаю, что, начиная с Года Змеи, он работал по-настоящему. А вон там -
толстяк Гром, их младший казначей, еще один вор, работающий не поднимаясь
с кресла. А это кто так драматично крадется сюда? Клянусь Черными Костями,
это же Снарб, племянник нашего верховного лорда Глипкерио! А с кем это он
говорит? О, это всего-навсего Торк Срежь-Кошелек.
- А вот появился, - подхватил Фафхрд, - Влек, про которого говорят,
что он сейчас стал лучшим в Гильдии. Заметь, как он глупо улыбается, и
послушай, как тихо скрипят его башмаки. А вот и сероглазая, черноволосая
любительница, Аликс-Отмычка - что ж, по крайней мере, ее башмачки не
скрипят, и я готов восхищаться тем, с какой смелостью она пришла сюда,
хотя враждебность Гильдии по отношению к женщинам - независимым воровкам
так же вошла в поговорку, как враждебность Гильдии Сводников к независимым
уличным женщинам. И кто же это поворачивает сюда с Улицы Богов, кого же мы
видим, если не графиню Кронию Семидесяти Семи Потайных Карманов, которая
крадет в приступе безумия, а не разумно и методично. Этому мешку с костями
я бы никогда не доверился, несмотря на все ее иссохшие прелести и на ту
слабость, которую ты мне приписываешь.
Мышелов кивнул и объявил:
- И таких людей называют аристократами воровской профессии! Если уж
честно, то, я должен сказать, что, несмотря на твою слабость - кстати, я
рад, что ты ее признаешь, - один из двух лучших воров Ланкмара стоит
сейчас рядом со мной. А другой, что совершенно необязательно добавлять,
гуляет в моих сапогах из козьей шкуры.
Фафхрд кивнул в ответ, хотя на всякий случай скрестил два пальца,
чтобы не сглазить.
Мышелов, подавляя зевок, сказал:
- Кстати, ты уже думал о том, что ты будешь делать после того, как
эти драгоценности будут украдены с твоего запястья или - что очень
маловероятно - проданы и оплачены? Ко мне тут подходили насчет... или, во
всяком случае, я рассматривал возможность путешествия в... в общем, в
сторону Восточных Земель.
- Где еще жарче, чем даже в этом знойном Ланкмаре? Подобная прогулка
вряд ли может привлечь меня, - ответил Фафхрд, а потом небрежно добавил: -
В любом случае, я подумывал о том, чтобы сесть на корабль, идущий...
э-э... на север.
- Опять к этой ужасной Холодной Пустоши? Нет, спасибо, - отозвался
Мышелов. Потом он взглянул на юг вдоль Серебряной Улицы, где над
горизонтом горела бледная звезда, и продолжал еще более оживленно:
- Ну что ж, мне уже пора идти на встречу с Ого и его Очами - этой
глупой девчонкой. А тебе советую взять с собой в постель меч и
присмотреть, чтобы ни Серый Прутик, ни другой, еще более жизненно важный
клинок не были похищены у тебя в сумерках.
- О, значит, первое мерцание Китовой Звезды - это время, назначенное
и для твоего свидания? - заметил Фафхрд, тоже отходя от стены. - Скажи,
кто-нибудь когда-нибудь видел, как по-настоящему выглядит Ого? Почему-то
это имя наводит меня на мысль о толстом, старом, неестественно огромном
пауке.
- Будь так добр, утихомирь свое воображение, - резко ответил Мышелов.
- Или прибереги его для своей собственной сделки, потому что, как я
вынужден тебе напомнить, единственный опасный паук - это женщина. Нет,
внешность Ого неизвестна никому. Но, возможно, сегодня ночью я его увижу!
- Мне бы хотелось, чтобы ты задумался над тем, что твой самый
страшный грех - это излишнее любопытство, - предупредил Фафхрд, - и что
нельзя надеяться на те, что даже самая тупая девушка во всех случаях будет
глупой.
Мышелов импульсивно повернулся к Северянину и сказал:
- Как бы ни закончились наши сегодняшние сделки, давай встретимся
после. В "Серебряном Угре"!
Фафхрд кивнул, и они крепко пожали друг другу руки, а затем каждый
мошенник зашагал к той двери, за которой ждала его судьба.
Все чувства Мышелова были напряжены до предела в тщетной попытке
разобраться хоть в чем-нибудь среди окружающей его тьмы. На чем-то плоском
перед ним - Мышелов на ощупь определил, что это стол - лежал его ящичек с
драгоценностями. Он был закрыт. Левая рука Мышелова касалась ящичка.
Правая сжимала Кошачий Коготь и нервно грозила этим оружием наседавшей со
всех сторон чернильной тьме.
Голос, сухой и хриплый, прокаркал за спиной:
- Открой ящик!
По коже Мышелова пробежали мурашки от ужаса, который внушал ему этот
голос. Однако он выполнил указание. Радужный свет защищенных сеткой
драгоценностей разлился вокруг, и Мышелов смог смутно разглядеть комнату -
с низким потолком, довольно большую. Казалось, она была пустой, если не
считать стола, да еще темной низкой тени, неясно видневшейся в дальнем
левом углу за спиной Мышелова и очень ему не понравившейся. Это мог быть
валик или же толстая круглая черная подушка. Или это мог быть... Мышелову
захотелось, чтобы Фафхрд не высказывал своего последнего предположения.
Перед его лицом послышался журчащий, серебристый голос, совершенно
непохожий на первый.
- Твои драгоценности, в отличие от всех остальных, которые я видела,
сверкают при отсутствии какого бы то ни было света.
Мышелов пристально всмотрелся в темноту по другую сторону стола и
ящичка, но не смог обнаружить и следа своего второго собеседника. Он
попытался овладеть своим собственным голосом, чтобы не задыхаться от
страха, а сказать в пустоту мягко и уверенно:
- Мои драгоценности не похожи ни на какие другие в мире. Честно
говоря, они происходят вообще не из этого мира, а состоят из того же
вещества, что и звезды. Однако ты испытывала их и знаешь, что один из них
тверже, чем алмаз.
- Это действительно неземные и невероятно красивые драгоценности, -
ответил происходящий из невидимого источника серебристый голос. - Мой
разум вновь и вновь оценивает их, и они действительно таковы, как ты
говоришь. Я посоветую Ого заплатить тебе ту цену, что ты просишь.
В этот момент Мышелов услышал позади себя покашливание и сухой,
торопливые звук шагов. Он резко крутнулся назад, подняв кинжал для удара.
Однако не увидел ничего, кроме штуки, похожей на валик. Чем бы это ни
было, оно не шевелилось и не двигалось с места. Звука шагов больше не было
слышно.
Мышелов быстро повернулся назад и увидел по другую сторону стола
хрупкую обнаженную девушку, освещенную мерцанием драгоценных камней. У нее
были пепельные прямые волосы, чуть более темная кожа и слишком большие
глаза, пристально, словно в трансе, глядящие с детского лица с крошечным
подбородком и пухлыми губками.
Мышелов бросил быстрый взгляд на драгоценности, убедился в том, что
они лежат в соответствующем порядке под своей сеткой и ни одна из них не
пропала, а потом резко выбросил вперед руку с Кошачьим Когтем, так что
острый, как иголка, кончик коснулся упругой кожи между маленькими,
торчащими вперед грудями.
- Не пытайся напугать меня еще раз! - прошипел Серый. - Люди - да и
девушки тоже - умирали из-за меньших глупостей.
Девушка не сдвинулась с места ни на волосок; не изменилось ни
выражение ее лица, ни мечтательный и в то же время сосредоточенный взгляд;
только короткие губы усмехнулись, а потом раздвинулись, чтобы медовый
голос смог произнести:
- Значит, ты - Серый Мышелов. Я ожидала увидеть льстивого
краснолицего мошенника, а обнаружила перед собой... принца.
Казалось, что ее нежный голос и еще более нежный облик заставили сами
драгоценные камни засверкать более неистово и отразиться опаловым сиянием
в ее светлых глазах.
- И не пытайся льстить мне! - скомандовал Мышелов, подхватывая свой
ящичек и прижимая его к своему боку. - Чтобы ты знала, я закален против
всех чар всех кокеток и красоток мира.
- Я сказала только правду, как и о твоих драгоценностях, - невинно
ответила она. Ее губы оставались чуть приоткрытыми, и она говорила, не
шевеля ими.
- Это ты - Очи Ого? - резко спросил Мышелов, но все же отвел Кошачий
Коготь от ее груди. Его слегка беспокоило - но только слегка - что из
ранки, оставленной кинжалом, стекала на несколько дюймов вниз тоненькая
струйка крови, похожая в полутьме на черную ниточку.
Девушка, совершенно не обращая внимания на крошечную ранку, кивнула.
- Я вижу тебя насквозь, как и твои драгоценности, и я не нахожу в
тебе ничего, что не было бы благородным и чистым, не считая некоторых
слабых, почти неуловимых вспышек насилия и жестокости, которые девушка,
подобная мне, может найти восхитительными.
- Тут твои всевидящие очи полностью заблуждаются, потому что я
большой негодяй, - насмешливо ответил Мышелов, но тем не менее
почувствовал, как в нем бьется безрассудное удовлетворение.
Девушка чуть боязливо взглянула поверх его плеча, и ее глаза
расширились, и за спиной Мышелова еще раз прокаркал сухой и хриплый голос:
- Ближе к делу! Да, я заплачу тебе золотом столько, сколько ты
запросил, однако мне потребуется несколько часов, чтобы собрать такую
сумму. Возвращайся в это же время завтра вечером, и мы завершим сделку. А
теперь закрой свой ящичек.
Когда Ого заговорил. Мышелов обернулся, все еще прижимая к себе ящик
с драгоценностями. Но и на этот раз он не смог определить источник голоса,
несмотря на то, что тщательно осмотрел комнату. Казалось, голос исходит от
всей стены сразу.
Тогда Мышелов повернулся обратно к столу. К его легкому
разочарованию, обнаженная девушка исчезла. Он заглянул под стол, но там
ничего не было. Без сомнения, какой-нибудь люк или гипнотическое
приспособление...
Все еще подозрительный, как змея, он вернулся обратно по тому пути,
по которому пришел сюда. При ближайшем рассмотрении черный валик оказался
именно черным валиком. Потом, когда дверь, ведущая на улицу, бесшумно
скользнула в сторону, Мышелов быстро исполнил последнее приказание Ого,
захлопнув крышку ящика, и вышел.
Фафхрд нежно глядел на Немию, лежащую рядом с ним в благоуханных
сумерках, и в то же время краешком глаза следил за своим мускулистым
запястьем и свисающим с него кошелем, которые Немия лениво поглаживала.
Нужно отдать Немии справедливость - пусть даже с риском приписать
Мышелову некоторую склонность к злословию - ее прелести не были ни
перезрелыми, ни даже обильными, а как раз... достаточными.
Над самым плечом Фафхрда послышалось резкое шипение. Он быстро
повернул голову и обнаружил, что смотрит в злые голубые глаза белой кошки,
стоящей на маленьком прикроватном столике рядом с вазой бронзовых
хризантем.
- Икси! - укоризненно и в то же время томно воскликнула Немия.
Несмотря на звук ее голоса, Фафхрд услышал позади себя быстро
последовавшие друг за другом щелчок расстегиваемого браслета и чуть более
громкий щелчок браслета застегиваемого.
Он тут же обернулся, но увидел только, что Немил за это время
защелкнула на его запястье, рядом с браслетом из вороненой стали, еще
один, золотой, по которому шел ряд перемежающихся сапфиров и рубинов.
Глядя на Фафхрда из-за прядей длинных темных волос, она хрипло
сказала:
- Это всего-навсего небольшой памятный дар, который я дарю тем, кто
мне нравится... очень...
Фафхрд поднес запястье ближе к глазам, чтобы полюбоваться на свое
приобретение, а также - в основном - для того, чтобы потрогать другой
рукой кошель с драгоценностями и убедиться в том, что тот набит так же
туго, как и раньше.
Кошель был набит, и Фафхрд в порыве великодушия сказал:
- Позволь мне подарить тебе один из моих камней в знак того же
самого.
И с этими словами он хотел было развязать кошель.
Рука Немии с длинными пальцами скользнула вперед, чтобы предотвратить
это.
- Нет, - выдохнула она, - пусть никогда камни для дела не смешиваются
с камнями для удовольствия. А вот если ты захочешь принести мне
какой-нибудь небольшой подарок завтра вечером в это же время, когда мы
обменяем твои драгоценности на мое золото и мои кредитные письма на имя
Глипкерио, подписанные Хлевиком Зерноторговцем...
- Хорошо, - отрывисто сказал Фафхрд, скрывая охватившее его
облегчение. Он был идиотом, что хотел подарить Немии один из камней - а
вместе с ним целый длинный день, в течение которого она могла обнаружить
его необычные свойства.
- До завтра, - сказала Немия, открывая Северянину свои объятия.
- Что ж, до завтра, - согласился Фафхрд, страстно обнимая ее, но не
забывая при этом крепко сжимать кошель в руке, - и уже желая уйти отсюда
как можно скорее.
В "Серебряном Угре" народу было немного, а зал тускло освещен
горящими свечами, в свете которых вяло двигались официанты, когда Фафхрд и
Мышелов одновременно вошли через разные двери и направились к одной из
многочисленных пустых кабинок.
Единственным, кто весьма пристально наблюдал за ними, был серый глаз
над узкой полоской бледной щеки, обрамленной темными волосами,
выглядывавший из-за занавески самой дальней кабинки.
После того как были зажжены толстые настольные свечи, поставлены
кружки и кувшин с крепленым вином, подброшен уголь в тлеющую красными
зернышками жаровню на краю стола. Мышелов поставил перед собой свой
плоский ящичек и, ухмыляясь, сказал:
- Все в порядке. Драгоценности прошли испытание Очами - лакомый
кусочек эта девочка; потом о ней расскажу. Я получу деньги завтра вечером
- все, что я запросил! Но тебя, мой дорогой друг, я и не чаял увидеть
живым. Давай же выпьем! Я так понимаю, тебе удалось уйти с дивана Немии
целым и невредимым по части органов и конечностей - впрочем, тебе лучше
знать. Но твои драгоценности?
- Им тоже удалось уйти, - ответил Фафхрд, позволяя кошелю слегка
высунуться из рукава и тут же пряча его обратно. - И я получу свои деньги
завтра вечером... полностью все, что я запросил, как и ты.
По мере того как он перечислил эти совпадения, его глаза становились
все более задумчивыми.
Они оставались такими, пока он делал два больших глотка вина. Мышелов
наблюдал за ним с любопытством.
- Был момент, - наконец медленно сказал Фафхрд, - когда мне
показалось, что она пытается проделать старый трюк с заменой моего кошеля
на абсолютно такой же, но заполненный всякой ерундой. Поскольку она видела
кошель при нашей первой встрече, она спокойно могла заказать другой,
похожий, вместе с цепью и браслетом.
- Ну, и как?.. - спросил Мышелов.
- О нет, оказалось, что это было нечто совершенно иное, - беспечно
сказал Фафхрд, хотя какая-то мысль не давала разгладиться двум легким
вертикальным морщинкам у него на лбу.
- Странно, - заметил Мышелов. - Был момент, всего один, имей в виду,
когда Очи Ого, если бы она действовала невероятно быстро, ловко и
бесшумно, могла бы подменить мой ящичек.
Фафхрд приподнял брови.
Мышелов быстро продолжал:
- Я хочу сказать, если бы мой ящичек был закрыт. Но он был открыт, и
воспроизвести в темноте разноцветное сверкание драгоценностей нельзя было
никаким способом. Фосфор или светящееся дерево? Слишком тусклые. Горячие
угольки? Нет, я бы почувствовал тепло. Кроме того, как получить таким
образом чистое белое сияние бриллианта? Совершенно невозможно.
Фафхрд согласно кивнул, однако продолжал глазеть в точку над плечом
Мышелова.
Мышелов протянул было руку к своему ящичку, но вместо этого с тихим
смешком, выражающим презрение к самому себе, поднял кувшин и осторожно,
тонкой струйкой, стал наливать себе новую порцию вина.
Фафхрд наконец пожал плечами, тыльной стороной руки пододвинул к
Мышелову свою собственную пустую оловянную кружку и мощно зевнул, чуть
отклоняясь назад и в то же время вытягивая руки с растопыренными пальцами
через весь стол, словно отталкивая от себя все мелкие сомнения и вопросы.
Пальцы его левой руки коснулись ящичка Мышелова.
На его лице появилось озадаченное выражение. Он посмотрел на свою
руку и на ящичек.
Затем, к великому изумлению Мышелова, который как раз начал наполнять
кружку Фафхрда, Северянин нагнулся вперед и прижался к ящичку ухом.
- Мышелов, - сказал он тихо, - твой ящичек жужжит.
Кружка Фафхрда уже была полной, но Мышелов продолжал лить вино,
издающее тяжелый аромат, собралось в лужицу, а потом потекло в сторону
пылающей жаровни.
- Когда я коснулся ящичка, то почувствовал дрожь, - недоуменно
продолжал Фафхрд. - Он жужжит. Он все еще жужжит.
Мышелов с приглушенным рычанием грохнул кувшином по столу и выхватил
ящичек из-под уха Фафхрда. Вино достигло горячего дна жаровни и зашипело.
Мышелов рванул крышку ящичка, выхватил покрывающую его содержимое
сетку, и они с Фафхрдом уставились внутрь.
Свет свечей ослаблял, но не мог совсем погасить блеск желтых,
фиолетовых, красноватых и белых огоньков, мерцающих в различных точках на
черном бархатном дне.
Но свет свечей был также достаточно ярким, чтобы увидеть, что в
каждой такой точке сияет соответствующим цветом жук-огонек, светящаяся
оса, ночная пчела или алмазная мушка: все насекомые были живыми, и каждое
было осторожно прикреплено к днищу ящичка тонкой серебряной нитью. Время
от времени крылья или надкрылья некоторых из них начинали издавать
жужжание.
Фафхрд без колебаний расстегнул у себя на запястье браслет из
вороненой стали, распустил завязки и брякнул содержимое на стол.
Драгоценные камни разного размера, все превосходно ограненные,
образовали приличную кучку.
Но все они были абсолютно черными.
Фафхрд поднял большой камень, поцарапал его ногтем, потом выхватил
свой охотничий нож и острием без труда оставил на камне царапину.
Северянин осторожно уронил камень в пылающий центр жаровни. Через
мгновение он вспыхнул желто-синим пламенем.
- Уголь, - сказал Фафхрд.
Мышелов вцепился, словно когтями, в свой слабо мерцающий ящичек, как
будто хотел поднять его и метнуть сквозь стену и через Внутреннее Море.
Вместо этого он разжал пальцы и картинно уронил руки по бокам.
- Я ухожу, - тихо, но очень четко объявил он и так и сделал.
Фафхрд не поднял глаз. Он опускал в жаровню второй черный камешек.
Северянин снял браслет, подаренный ему Немией, и поднес его поближе к
глазам; потом он сказал: "Медь... стекло", разжал пальцы и уронил браслет
в разлитое на столе вино. После того как Мышелов ушел, Фафхрд осушил свою
переполненную кружку; затем осушил кружку Мышелова, вновь наполнил ее и
продолжал отхлебывать вино, опуская один черный камень за другим в
пылающую жаровню.
Немия и Очи Ого уютно сидели рядышком на роскошном диване. Обе были в
пеньюарах. Несколько горящих свечей создавали желтоватый полумрак.
На низком, отражающем свет столе стояли хрупкие графины с вином и
ликерами, хрустальные бокалы с тонкими ножками, золотые блюда со
сладостями и деликатесами, а в самом центре лежали две одинаковые по
размеру кучки драгоценных камней, сверкающих всеми цветами радуги.
- До чего же жуткие зануды эти варвары, - заметила Немия, деликатно
подавляя зевак, - хотя изредка они и могут приятно пощекотать чувства. У
этого было чуть побольше мозгов, чем у всех прочих. Я думаю, он мог бы
догадаться, в чем тут дело, если бы только я не совместила настолько точно
два щелчка, когда застегивала на его запястье браслет с фальшивым кошелем
и одновременно - мой медный подарок. Удивительно, как легко
загипнотизировать варваров медью с любыми кусочками стекла, похожими по
цвету на рубины и сапфиры - я думаю, что эти три первичных цвета
парализуют их примитивные мозги.
- Умница, умница Немия, - ворковала Очи Ого, нежно лаская
собеседницу. - Мой малыш тоже чуть было не догадался, в чем дело, когда я
подменила ящичек, но потом он начал угрожать мне своим ножом и увлекся
этим. Он даже уколол меня между грудей. Я думаю, что у него грязное
воображение.
- Дай я сотру поцелуем эту кровь с твоей груди, дорогая Очи, -
предложила Немия. - О, как это ужасно... как ужасно.
Вздрагивая от целительных процедур Немии, у которой был слегка
шершавый язык. Очи сказала:
- Почему-то он очень нервничал насчет Ого.
Ее лицо утратило всякое выражение, выпяченные губки слегка
приоткрылись.
Богато задрапированная стена напротив издала торопливый звук шагов, а
затем прокаркала сухим, хриплым голосом:
- Открой свой ящичек. Серый Мышелов. А теперь закрой его. Девочки,
девочки! Прекратите свои сладострастные игры!
Немия и Очи, смеясь, прижались друг к другу. Очи сказала своим
естественным голосом, если таковой у нее был:
- И он ушел, все еще думая, что Ого существует. Я совершенно уверена
в этом. Боже, ну и бесятся же они, наверное, сейчас!
Немия откинулась назад и заметила:
- Я думаю, нам придется принять кое-какие специальные меры
предосторожности, чтобы они не могли вломиться к нам и забрать свои
драгоценности.
Очи пожала плечами.
- У меня есть пять мингольских наемников.
Немия ответила:
- А у меня есть три с половиной душителя из Клеша.
- С половиной? - переспросила Очи.
- Я посчитала Икси. Нет, серьезно!
Очи нахмурилась на время, которое занимает половина удара сердца,
потом решительно тряхнула головой.
- Я не думаю, что нам стоит беспокоиться о том, что Фафхрд и Серый
Мышелов могут напасть на нас. Их гордость будет уязвлена тем, что мы,
девушки, надули их, и они немного посердятся, а потом бросятся на край
света в погоню за каким-нибудь приключением.
- Приключения! - сказала Немия таким же тоном, каким говорят:
"Выгребные ямы и уборные!"
- Понимаешь, на самом деле они слабаки, - продолжала Очи,
воодушевляясь. - У них совершенно нет желаний, амбиций, настоящей страсти
к деньгам. К тому же, будь они у них, - и не проведи они столько времени в
мрачных местах вдали от Ланкмара - то им было бы известно, что король
Илтхмара воспылал страстью к драгоценностям, которые невидимы днем, но
сверкают ночью, и предложил за мешок звездных камней половину своего
королевства. И тогда им бы и в голову не могла прийти такая глупость, как
пытаться продать их нам.
- Как ты думаешь, что он с ними будет делать? Король, я имею в виду.
Очи пожала плечами.
- Не знаю. Построит планетарий. Или съест их.
Она на мгновение задумалась.
- Если как следует подумать, то нам было бы лучше уехать отсюда на
несколько недель. Мы заслужили отдых.
Немия кивнула, закрывая глаза.
- Это должно быть место, совершенно не похожее на то, где Фафхрд и
Мышелов ввяжутся в свое очередное - уф! - приключение!
Очи тоже кивнула и мечтательно произнесла:
- Голубое небо и рябь на воде, безукоризненный пляж, теплый ветер,
цветы и повсюду стройные рабыни...
- Я всегда мечтала о таком месте, где не было бы серых будней, а одно
только совершенство, - сказала Немия. - Ты не знаешь, в какой половине
илтхмарского королевства меньше всего серых будней?
- Моя дорогая Немия, - пробормотала Очи. - Ты настолько образована. И
такая умница. Ты, без сомнения, лучший вор во всем Ланкмаре, после
кое-кого другого.
- А кто этот другой? - заинтересовалась Немия.
- Конечно же, я, - скромно ответила Очи.
Немия подняла руку и ущипнула подругу за ухо - не очень больно, но
достаточно сильно.
- Если бы от этого зависели хоть какие-нибудь деньги, - спокойно, но
твердо сказала она, - я бы показала тебе, что все совсем наоборот. Но
поскольку это просто разговор...
- Дражайшая Немия.
- Прелестнейшая Очи.
Две девушки обнялись и крепко поцеловали друг друга.
Мышелов, плотно сжав губы, сидел в отделенной от зала занавеской
кабинке "Золотой Миноги", таверны, во многом похожей на "Серебряного
Угря", и свирепо глядел через стол.
Постукивая по столу кончиком пальца и сотрясая душистый спертый
воздух своим голосом, он говорил:
- Удвой эти двадцать золотых монет, и я проделаю этот путь и выслушаю
предложение принца Гваэя.
Очень бледный человек, сидящий напротив него и щурящийся, словно даже
пламя свечей было для него невыносимо ярким, тихо ответил:
- Двадцать пять - и ты будешь служить ему еще один день после
прибытия.
- Ты что, считаешь меня ослом? - угрожающе спросил Мышелов. - Я,
может быть, и улажу все его неприятности за один день - обычно мне это
удается - а что потом? Нет, никаких предварительно обговоренных услуг. Я
только выслушаю его предложение. И... тридцать пять золотых монет вперед.
- Ну хорошо, тридцать золотых монет - и ты возвратишь двадцать, если
откажешься служить моему хозяину, хотя, предупреждаю тебя, это будет очень
рискованный шаг с твоей стороны.
- С риском я не расстаюсь даже в постели, - резко ответил Мышелов. -
Я верну только десять монет.
Его собеседник кивнул и начал медленно отсчитывать деньги.
- Десять сейчас, - сказал он. - Десять, когда завтра утром ты
присоединишься к нашему каравану у Хлебных Ворот. И десять, когда мы
достигнем Квармалла.
- Как только мы увидим шпили Квармалла, - настойчиво повторил
Мышелов.
Собеседник кивнул.
Мышелов угрюмо схватил со стола золотые монеты и встал. Монеты
занимали в кулаке очень мало места. Какое-то мгновение Серый думал о том,
чтобы вернуться к Фафхрду и вместе с ним разработать планы против Ого и
Немии.
Нет, никогда! Мышелов осознал, что в своем жалком состоянии и
направленной на самого себя ярости он не вынесет даже мысли о том, чтобы
взглянуть на Фафхрда.
Кроме того. Северянин наверняка будет пьян.
А две или, самое большее три монеты позволят ему купить некие сносные
и даже забавные удовольствия, чтобы заполнить часы, оставшиеся до
рассвета, который принесет избавление от этого ненавистного города.
Фафхрд действительно был пьян, поскольку допивал уже третий кувшин.
Он сжег все свои черные "драгоценности", а теперь с величайшей
заботливостью и осторожностью освобождал привязанных серебряной ниткой
жуков-огоньков, светящихся ос, ночных пчел и алмазных мушек, стараясь не
повредить их тонким, как игла, кончиком своего ножа. Выпущенные на волю
насекомые, жужжа, хаотично летали по таверне.
Два виночерпия и вышибала стояли около Фафхрда и высказывали ему все,
что они о нем думали, а теперь к ним присоединился и сам Слевьяс, который,
потирая свой толстый затылок, заявил, что насекомые уже укусили его и еще
одного клиента. Самого Фафхрда тоже ужалили два раза, но он, казалось,
даже не заметил этого. Не обращал он ни малейшего внимания и на четверых
людей, обращавшихся к нему с разгневанными речами.
Последняя ночная пчела была освобождена. Она с шумом спикировала мимо
шеи Слевьяса, и тот с проклятием отдернул голову. Фафхрд откинулся на
стуле. Его лицо внезапно стало очень несчастным. Хозяин "Серебряного Угря"
и трое его служащих, пожимая плечами, разошлись; один из виночерпиев
размахивал руками, отгоняя насекомых.
Фафхрд подбросил в воздух нож, который упал острием вниз, но не смог
воткнуться в стол. Северянин с трудом запихнул клинок в ножны, потом
заставил себя сделать маленький глоток вина.
В самой дальней кабинке зашевелились тяжелые занавески, словно кто-то
собирался выйти оттуда; на эти занавески, как и на все остальные, были
нашиты металлические пластинки и тяжелая цепь, так чтобы один гость не мог
сквозь них заколоть другого, если только ему не помогут удача и тончайший
из всех стилетов.
Но в этот момент очень бледный человек, который держал перед лицом
плащ, чтобы защитить глаза от света свечей, вошел через боковую дверь и
направился к столу Фафхрда.
- Я пришел за ответом, Северянин, - сказал он мягким, но зловещим
голосом, взглянув на перевернутые кувшины и разлитое вино. - Конечно, если
ты помнишь мое предложение.
- Сядь, - предложил Фафхрд. - Выпей. Осторожно, здесь полно
светящихся ос - они очень злые.
И затем добавил презрительно:
- Помню! Принц Хасьярл из Марквалла... Квармалла. Путешествие на
корабле. Гора золотых монет. Помню!
Собеседник, не присаживаясь, поправил:
- Двадцать пять рильков. При условии, что ты немедленно взойдешь со
мной на корабль и пообещаешь после прибытия один день прослужить моему
принцу. А дальше какое уж соглашение вы с ним заключите.
Он сложил на столе маленькую золотую башню из заранее сосчитанных
монет.
- Какая щедрость! - воскликнул Фафхрд, сгреб деньги и, пошатываясь,
встал на ноги. Потом он положил пять монет на стол, ссыпал остальные в
свой кошель, не считая трех, которые с мелодичным звоном рассыпались по
полу, заткнул пробкой третий кувшин вина и положил его в свой мешок.
Выходя из-за стола, он сказал: "Веди, приятель", мощной рукой подтолкнул
щурящегося незнакомца в сторону боковой двери и, шатаясь, последовал за
ним.
В дальней кабинке Аликс-Отмычка поджала губы и неодобрительно
покачала головой.
4. ВЛАСТИТЕЛИ КВАРМАЛЛА
В комнате было темно, почти умопомрачительно темно для человека,
привыкшего к яркому свету и жгучему солнцу. Несколько настенных факелов,
служивших здесь единственным освещением, горели бледным и слабым пламенем:
скорее блуждающие огоньки, чем настоящий огонь, но, по крайней мере, они
издавали приятный фимиам. Создавалось впечатление, что обитатели этих
краев не признавали свет и только ради чужестранцев выносили его.
Несмотря на обширные размеры, комната была полностью вырублена в
темном прочном камне - гладкий пол, отполированные изгибающиеся стены,
потолок в виде купола - пещера, либо естественная, доведенная до
совершенства человеком, либо выбитая в скале и отполированная единственно
усилиями людей, хотя в последнем случае мысль о труде, который необходимо
было на это затратить, была почти невыносимой. В многочисленных глубоких
нишах между факелами сверкали темным блеском металлические статуэтки и
маски, а также украшенные драгоценными камнями предметы.
Через комнату, отклоняя в сторону слабое голубоватое пламя факелов,
проходил постоянный поток холодного воздуха, несущий с собой кислые запахи
влажной земли и мокрого камня; сладкий пряный запах факелов никак не мог
перебить запахи полностью.
Единственным звуком был шорох камня, передвигаемого по дереву,
раздававшийся время от времени с противоположного конца длинного стола,
где шла игра черными и белыми каменными шашками, - это, и еще доносящееся
из-за стен помещения тяжелое гудение огромных вентиляторов, гнавших свежий
воздух, проходящий здесь последнюю часть своего пути из отдаленного
верхнего мира в эту преисподнюю. И постоянный мягкий топот босых ног
рабов, которые приводили в движение эти огромные деревянные вентиляторы,
шагая по тяжелым кожаным приводным ремням... и очень слабое, затрудненное
дыхание самих рабов.
После того как человек проводил в этих краях несколько дней, или даже
всего несколько часов, ему начинало казаться, что гудение вентиляции,
мягкий топот ног, и тяжелое дыхание измученных легких монотонно повторяют
название этого места, снова и снова.
"Квармалл... - казалось, поют они. - Квармалл... Все это -
Квармалл..."
Серый Мышелов, сквозь чувства и мозг которого потоком проносились эти
ощущения и образы, был невысоким человеком с крепкими мускулами. Одетый в
серые, неровно вытканные шелковые одежды с небольшими пучками ниток,
торчащими тут и там, он казался беспокойным, как рысь, и таким же опасным.
Он презрительно выбрал с поставленного перед ним большого подноса с
грибами странных форм и расцветок, заменявшими здесь сладости, наиболее
нормальный с виду, серого цвета, и осторожно надкусил его. Пряный вкус,
скрывающий горечь, показался ему неприятным, и он тайком выплюнул гриб на
ладонь, уронил руку под стол и стряхнул мокрые изжеванные кусочки на пол.
Потом раздраженно втянул щеки, и пальцы его рук начали играть с рукоятками
Скальпеля и Кошачьего Когтя, так же медленно и нервно, как его ум играл со
скукой и мрачными думами.
Вдоль каждой стороны длинного узкого стола стояло по шесть просторно
расставленных кресел с высокими спинками, и в них сидели тощие старики,
лысые или с гладко выбритыми черепами и щеками, и с цыплячьими шеями; на
каждом из них была только аккуратная белая набедренная повязка.
Одиннадцать стариков пристально смотрели в пустоту и постоянно напрягали
свои жалкие мускулы, пока не начинало казаться, что даже их уши застыли,
словно изо всех сил вслушиваясь в некие звуки из незримых пределов.
Двенадцатый, кресло которого было слегка развернуто, играл на дальнем
конце стола в игру, которая и вызывала время от времени те слабые шуршащие
звуки. Он играл в нее с человеком, которому служил Мышелов, принцем
Гваэем, правителем Нижних Уровней Квармалла и младшим сыном владыки
Квармалла.
Хотя Мышелов провел в глубинах Квармалла уже три дня, ему так и не
удалось подойти к Гваэю ближе, чем сейчас, так что принц оставался для
него всего лишь бледным красивым юношей с мягким голосом; не более
реальным, чем призрак, по причине вечного полумрака и неизменного
расстояния между ними.
Игра, которую Мышелов никогда раньше не видел, была довольно мудреной
в некоторых отношениях.
Доска казалась зеленой, хотя в нескончаемом сумраке факелов было
невозможно определить цвет с уверенностью. На ней не было видимых клеток
или полосок, если не считать фосфоресцирующей линии на равном расстоянии
от обоих противников, разделяющей доску на два одинаковых поля.
Каждый участник начинал игру с двенадцатью плоскими круглыми шашками,
расставленными вдоль своего края доски. Шашки Гваэя были черными, как
обсидиан, а у престарелого оппонента - мраморно-белыми, так что Мышелов
был в состоянии различить их, несмотря на темноту.
Цель игры, похоже, состояла в том, чтобы беспорядочно передвигать
шашки вперед на неравные расстояния и первым передвинуть по меньшей мере
семь из них на поле соперника.
Однако противники передвигали шашки не рукой, а всего лишь пристально
глядя на них. По-видимому, если игрок смотрел на одну-единственную шашку,
то он мог передвинуть ее довольно быстро. Если же он смотрел на несколько,
то мог сдвинуть их все вместе линией или кучкой, но гораздо медленнее.
Мышелов был еще не совсем уверен в том, что присутствует при
проявлении силы мысли. Он подозревал существование невидимых, беззвучных
дуновений, скрытного подталкивания доски снизу, сильных жуков, спрятанных
под шашками, и тайных магнитов - по крайней мере, шашки Гваэя, судя по их
цвету, могли быть сделаны из какой-то разновидности магнитного железняка.
В данный момент черные шашки Гваэя и белые шашки его престарелого
противника группировались возле средней линии, время от времени чуть
сдвигаясь, когда усилия того или другого игрока увенчивались
незначительным успехом. Внезапно находившаяся позади других черная шашка
резко вильнула вбок и рванулась вперед по открытому пространству у края
доски. Две белые шашки, образовав клин, двинулись через среднюю линию в
образовавшемся таким образом слабом месте. И когда две разделенные теперь
шашки старца сдвинулись ближе, одиночная шашка Гваэя пронеслась на поле
противника. Игра была окончена - Гваэй ничем не указал на это, но старец
начал неловкими движениями возвращать шашки на исходные позиции.
- Гваэй, ты легко выиграл эту игру! - непочтительно воскликнул
Мышелов. - А почему бы тебе не сыграть с двумя сразу? Судя по тому, как
слабо играет этот старикашка, он, должно быть, волшебник Второго Ранга -
или даже трясущийся от старости подмастерье Третьего.
Старец бросил на Мышелова злобный взгляд.
- Мы, все двенадцать, - волшебники Первого Ранга и были таковыми с
юности, - торжественно провозгласил он. - И ты быстро убедишься в этом,
стоит одному из нас тронуть тебя хоть мизинцем!
- Ты слышал, что он сказал, - тихо окликнул Гваэй Мышелова, не глядя
на него.
Мышелов, ни на йоту не обескураженный, по крайней мере внешне,
воскликнул в ответ:
- И все равно я думаю, что ты мог бы победить двоих одновременно, или
семерых - а то и всю эту дряхлую дюжину! Если они - волшебники Первого
Ранга, то ты должен быть Нулевой или Отрицательной Величины.
При этом оскорблении старец безмолвно зашевелил губами, на которых
выступила пена, но Гваэй только шутливо воскликнул:
- Если бы всего лишь три моих верных мага прервали свой чародейский
транс, колдовство, насылаемое моим братом Хасьярлом, прорвалось бы сюда из
Верхних Уровней, и меня поразили бы все дурные болезни, какие только
существуют, и еще несколько, которые существуют только в загнивающем
воображении Хасьярла - а, может быть, я и вовсе был бы стерт с лица земли.
- Если девять из двенадцати должны постоянно охранять тебя, то им не
удастся много поспать, - заметил в ответ Мышелов.
- Времена не всегда были такими беспокойными, - безмятежно ответил
Гваэй. - Иногда обычай или приказ моего отца предписывает заключить
перемирие. Иногда темное внутреннее море успокаивается. Но сегодня я вижу
по некоторым признакам, что на мою печень, и глаза, и кровь, и кости, и
все остальные части моего тела готовится решительное наступление. У
дорогого Хасьярла есть две дюжины волшебников, едва ли уступающих моим
собственным - Второго Ранга, но Высокого Второго - и он подстегивает их к
действию. А я так же отвратителен для Хасьярла, о Серый Мышелов, как
скромные плоды наших навозных полей отвратительны для твоих уст. Более
того, сегодня мой отец Квармалл составляет свой гороскоп в Главной Башне,
высоко над Верхними Уровнями Хасьярла, так что мне следует держать под
строгим присмотром все крысиные норы.
- Если тебе недостает магической помощи, - смело возразил Мышелов, -
то у меня есть парочка заклинаний, которые зададут жару ведьмам и колдунам
твоего старшего брата.
По правде говоря, у Мышелова было только одно заклинание - всего лишь
одно - которое шуршало пергаментом в его мешке и которое ему очень
хотелось испытать. Он получил его от своего наставника и владыки,
волшебника Шильбы Безглазого Лила.
Гваэй ответил еще тише, чем обычно, так что Мышелов почувствовал, что
будь между ними еще хоть один ярд, он бы уже ничего не услышал:
- Твоя работа - отвращать от моего материального тела оружие,
подымаемое Хасьярлом, а в особенности - оружие этого великого воина,
которого, по слухам, он нанял. Мои колдуны Первого Ранга прикроют меня от
колдовских "любовных записочек" Хасьярла. Каждому - свое дело.
Он тихо хлопнул в ладоши. В темном проеме арки за его спиной бесшумно
появилась стройная рабыня. Не глядя на нее, Гваэй тихо приказал:
- Крепкого вина для нашего воина.
Она исчезла.
Старец, наконец-то, с трудом расставил черные и белые шашки на
исходные позиции, и Гваэй задумчиво поглядел на свою часть доски. Но
прежде чем сделать ход, он сказал Мышелову:
- Если время все еще тянется для тебя слишком медленно, посвяти
некоторую его часть выбору награды, которую ты получишь, когда выполнишь
свою работу. А когда будешь искать, не прогляди ту девушку, которая
принесет тебе вино. Ее зовут Ививис.
Тут Мышелов притих. Он уже выбрал себе больше дюжины очаровавших его
дорогих предметов из ниш и сундуков Гваэя и запер их в неиспользуемом
чулане, обнаруженном двумя уровнями ниже. Раскройся это, он объяснил бы,
что просто делал невинный предварительный отбор в ожидании окончательного
выбора, но Гваэй мог посмотреть на это дело с другой стороны, а принц был
весьма проницателен, насколько можно было судить по тому, что он заметил
отвергнутые грибы и кое-какие другие вещи.
Мышелову раньше не приходило в голову, что он может присвоить заодно
парочку девушек и тоже запереть их в свой чулан, хотя теперь он решил, что
это была заманчивая идея.
Старец прочистил горло и, хихикая, сказал:
- Лорд Гваэй, пусть этот тщеславный наемник попробует применить свои
колдовские штучки. Пусть он испытает их на мне!
Настроение Мышелова поднялось, но Гваэй только поднял ладонь и слегка
покачал головой, а потом указал пальцем на доску; старец начал покорно
мысленно двигать шашку.
Настроение Мышелова упало. Он начинал чувствовать себя очень одиноким
в этом сумрачном подземном мире, где все говорили и двигались тихо и
замедленно. Правда, когда посланец Гваэя предложил ему в Ланкмаре эту
работу в одиночку, он был очень рад взяться за нее. Громогласный Фафхрд,
товарищ Мышелова по оружию, получил бы хороший урок, если бы его маленький
серый приятель (и его ум!) исчез бы без предупреждения однажды ночью... а
затем вернулся, может быть, год спустя, и с насмешливой улыбкой, с
сундуком, до краев набитым сокровищами.
Мышелов был даже счастлив в течение всего долгого путешествия
каравана от Ланкмара на юг, к Квармаллу, вдоль реки Хвал, мимо Плийских
Озер и через Горы Голода. Было сущим наслаждением сидеть вразвалку на
покачивающейся спине верблюда, оставив позади споры с хвастливым верзилой
Фафхрдом, в то время как ночи становились все более синими и теплыми, и
незнакомые, сияющие, как драгоценности, звезды начинали выглядывать из-за
южного горизонта.
Но теперь Серый пробыл в Квармалле уже три ночи после своего тайного
прибытия на Нижние Уровни - три ночи и три дня, или скорее сто сорок
четыре нескончаемых получаса подземных сумерек - и он уже начинал желать в
глубине души, чтобы Фафхрд был здесь, а не за полконтинента отсюда, в
Ланкмаре - а то и еще дальше, если Северянин последовал своим туманным
планам и отправился посетить свою родину. По крайней мере, было бы с кем
выпить - или даже устроить бурную ссору, которая была бы просто освежающей
после семидесяти двух часов, в течение которых не было ничего, кроме
молчаливых слуг, погруженных в транс волшебников, вареных грибов и
непробиваемого хладнокровия мягкого голоса Гваэя.
Кроме того, оказалось, что все, что нужно было Гваэю - это могучий
рубака, способный устранить угрозу нападения того воина, которого, по
слухам, Хасьярл нанял столь же тайно, как сам Гваэй провез в Квармалл
Мышелова. Будь Фафхрд здесь, он мог бы послужить Гваэю своим мечом, а у
Мышелова появилась бы лучшая возможность подсунуть принцу свои магические
таланты. То единственное заклинание, что лежало в мешке. Серый получил от
Шильбы в обмен на рассказ об Извращениях Клуто. Оно навечно создало бы
Мышелову репутацию архимага, обладающего смертоносной силой; в этом
Мышелов был уверен.
Он очнулся от своих раздумий и увидел, что рабыня Ививис стоит перед
ним на коленях - сколько времени она так стояла, он не знал - и
протягивает ему поднос черного дерева с приземистым каменным кувшином и
медным кубком.
Она стояла, подогнув под себя одну ногу; другая нога, отставленная
назад, словно в фехтовальном выпаде, натягивала короткий подол зеленой
туники, а на вытянутых руках покоился поднос.
Ее стройное тело было очень гибким, девушка без усилий сохраняла эту
трудную позу. Тонкие прямые волосы были бледными, как и ее кожа - и то, и
другое какого-то призрачного цвета. Мышелову пришло в голову, что она
будет очень хорошо смотреться в его чулане, например, прижимая к груди
ожерелье из больших черных жемчужин, которое Мышелов обнаружил позади
полированной мраморной статуэтки в одной из ниш Гваэя.
Однако девушка преклонила колени так далеко от Мышелова, как только
могла, чтобы дотянуть до него поднос, и опустила глаза как нельзя более
скромно, даже не поднимая ресниц в ответ на любезные нашептывания Мышелова
- а такой подход казался ему в тот момент наиболее соответствующим.
Он схватил кувшин и кубок. Ививис в ответ еще ниже опустила голову,
потом неслышно скользнула прочь.
Мышелов налил себе на высоту пальца кроваво-красного, густого, как
кровь, вина и сделал маленький глоток. Аромат был смутно сладким, но с
горьковатым привкусом. Серый заподозрил, что вино было сделано из алых
грибов.
Черные и белые шашки с шуршанием скользили по доске, повинуясь
пристальным взглядам Гваэя и старца. Бледные язычки пламени факелов
сгибались под усиливающимся прохладным ветерком, а рабы у вентиляторов, их
босые ноги с вывернутыми внутрь ступнями на кожаных ремнях, и сами
огромные невидимые лопасти на тяжелых осях бесконечно шептали:
"Квармалл... Свод и пол - вот Квармалл... Все это - Квармалл..."
В таком же обширном помещении на много уровней выше, но все еще под
землей - в комнате без окон, где факелы горели более ярким и красным
пламенем, хотя этот свет терялся в едком туманном дыму благовоний, так что
и здесь в итоге царил подавляющий полумрак - у края стола сидел Фафхрд.
Обычно Фафхрд был чудовищно спокойным человеком, но теперь он нервно
ударял кулаком по ладони и был, готов признаться самому себе, что ему
хочется, чтобы Серый Мышелов был здесь, а не в Ланкмаре, или в пустынях
Восточных Земель.
У Мышелова, думал Фафхрд, хватило бы терпения, чтобы разгадать все
загадки и понять извращенное поведение этих, зарывшихся под землю жителей
Квармалла. Мышелов, может быть, легче перенес бы отвратительное
пристрастие Хасьярла к пыткам, и, в любом случае, этот маленький серый
хвастунишка был существом человекообразным и с ним можно было бы выпить!
Когда посланец Хасьярла договорился с Фафхрдом в Ланкмаре, пообещав
ему значительную сумму, если он не медля, тайно и одиночкой прибудет в
Квармалл, Северянин был очень рад оказаться подальше от Мышелова, от его
тщеславия, хитростей и болтовни. Фафхрд даже намекнул своему маленькому
товарищу, что собирается уплыть на корабле со своими северными
соплеменниками, чтобы пересечь Внутреннее Море.
Лишь одно Фафхрд не сказал Мышелову - что, как только он поднялся на
борт корабля, тот отплыл не на север, а на юг, через обширное Внешнее Море
вдоль западного морского побережья Ланкмара.
Это было идиллическое путешествие - время от времени они чуть-чуть
пиратствовали, несмотря на угрюмые возражения посланца Хасьярла; сражались
с гигантскими штормами, с гигантскими акулами, скатами и морскими змеями,
которые встречались все чаще во Внешнем Море по мере того, как корабль
продвигался на юг. При этом воспоминании кулак Фафхрда замер, а губы едва
не раздвинулись усмешкой.
Но теперь этот Квармалл! Это бесконечное вонючее колдовство! Этот
помешанный на пытках Хасьярл! Кулак Фафхрда снова яростно забарабанил по
ладони.
Правила!!! Нельзя прогуляться вниз, потому что этот путь ведет к
Нижним Уровням и врагу. Нельзя пройтись вверх, потому что там расположены
покои Отца Квормала, святая святых. Никто не должен знать о присутствии
Фафхрда. Он должен удовольствоваться той выпивкой и теми, не слишком
привлекательными девушками, которых можно было найти в ограниченных
Верхних уровнях Хасьярла (они еще называли эти темные лабиринты и склепы
верхними!!!).
Отговорки!!! Они не могут собрать войска, атаковать Нижние Уровни и
наголову разбить братца-врага Гваэя; это была бы немыслимая поспешность.
Они не могут даже отключить огромные, приводимые в движение рабами
вентиляторы, оскорбляющие постоянным скрипением слух Фафхрда, нагнетающие
живительный воздух в подземелья Гваэя и всасывающие воздух испорченный
сквозь другие пробуренные в скале шахты - нет, эти вентиляторы никогда
нельзя останавливать, потому что Отец Квормал не одобрит тот способ
сражения, в итоге которого задохнутся ценные рабы; а от всего, на что с
неодобрением смотрел Отец Квормал, его сын отшатывался с содроганием.
Вместо этого военный совет Хасьярла занимался разработкой многолетних
кампаний, опиравшихся в основном не на оружие, а на, волшебство и
предусматривающих завоевание Нижних Уровней Гваэя по четверти тоннеля -
или четверти грибного поля - за каждое сражение.
Загадки!!! Каждый раз за столом должны были подаваться грибы, но их
никогда никто не ел и даже не пробовал. А вот жареные крысы, наоборот,
были деликатесом, которым нужно было восхищаться. Сегодня Отец Квармал
составит свой собственный гороскоп, и по каким-то причинам это суеверное
гадание по звездам и каракули на пергаменте будут иметь загадочные и не
поддающиеся учету последствия. Все девушки должны дважды громко
вскрикивать, когда им предлагают близкие отношения - вне зависимости от
своего последующего поведения. Фафхрд никогда не должен подходить к
Хасьярлу ближе, чем на расстояние мощного броска кинжала - правило, не
дававшее Фафхрду возможности выяснить, каким образом Хасьярл умудрялся
никогда не упускать ни единой мелочи из того, что происходило вокруг, и в
то же время почти постоянно держать глаза плотно закрытыми.
Возможно, Хасьярл обладал неким ясновидением, действующим на близком
расстоянии; или, может быть, стоящий рядом раб неустанно сообщал ему
шепотом на ухо все, что происходило вокруг; или, может быть... ну, в
общем, Фафхрд так и не смог разобраться в этом.
Но, так или иначе, Хасьярл мог видеть все и с закрытыми глазами.
Эта мелкая хитрость Хасьярла, очевидно, спасала его зрение от дыма
благовоний, из-за которого глаза Хасьярловых колдунов и самого Фафхрда
постоянно были красными и слезились. Однако, поскольку во всех остальных
отношениях Хасьярл был как нельзя более энергичным и беспокойным принцем -
его уродливое тело с кривыми ногами и руками разной длины постоянно
дергалось, безобразное лицо вечно искажалось гримасами - то, что его глаза
были спокойно закрыты веками, особенно поражало и бросало видевшего это в
дрожь.
В общем и целом, Фафхрду до мозга костей осточертели Верхние Уровни
Квармалла, хотя он успел провести в них всего неделю. Он даже подумал было
о том, чтобы повести с Хасьярлом двойную игру, наняться к его брату или
стать шпионом Отца Квормала - хотя они могли оказаться ничуть не лучшими
хозяевами.
Но больше всего ему хотелось просто встретиться в поединке с этим
борцом Гваэя, о котором ему постоянно твердили со всех сторон, -
встретиться с ним и убить его, а потом забрать свою награду (лучше всего -
девушку с красивой фигуркой и с мешками золота в каждой руке), после чего
навеки повернуться спиной к проклятому, пронизанному темными проходами,
наполненному шорохами Квармаллскому холму!
В раздражении Северянин стиснул пальцами рукоять своего двуручного
меча под названием Серый Прутик.
Хасьярл заметил это, хотя его глаза были закрыты, поскольку он быстро
повернул свое шишковатое лицо к Фафхрду, сидящему на другом конце длинного
стола, по обе стороны от которого плечо к плечу теснились двадцать четыре
густобородых волшебника в тяжелых одеждах. Затем, все еще с закрытыми
глазами, Хасьярл скривил рот вместо вступления к своей речи и,
передернувшись вместо увертюры, воскликнул:
- Ха, ты рвешься в бой, Фафхрд, мой мальчик? Попридержи свой меч в
ножнах! Однако скажи мне, как ты думаешь, что за человек этот воин - тот,
от которого ты меня защищаешь - мрачный человекоубийца Гваэя? Говорят, что
он сильнее, чем слон, и более коварен, чем сами Зобольды.
Хасьярл дернулся в финальном спазме и умудрился, все еще не открывая
глаз, выжидательно взглянуть на Фафхрда.
Фафхрд слышал все эти надоедливые вопросы не один раз за последнюю
неделю, так что он ответил просто фырканьем:
- Пф-ф! Это говорят о ком угодно. Я знаю. Но пока ты не дашь мне
возможность действовать и не уберешь эти старые обглоданные вшами бороды
долой с глаз моих...
Спохватившись, Фафхрд опрокинул себе в глотку вино и постучал
оловянной кружкой по столу, чтобы ему принесли еще. Потому что, хотя
Хасьярл мог вести себя как идиот и иметь характер дикой кошки, у него
подавали превосходное вино из винограда, созревшего на жарких южных
склонах Квармаллского холма... и не было никакого смысла зря раздражать
принца.
Но Хасьярл, казалось, не обиделся - или, если обиделся, то выместил
это на своих бородатых волшебниках, потому что он тут же начал приказывать
одному, чтобы тот произносил руны более четко, спрашивать другого,
достаточно ли хорошо измельчены его травы, напоминать третьему, что
настало время трижды звякнуть неким серебряным колокольчиком; и вообще
третировать обе дюжины старцев так, словно они были школьниками, а он -
зорким, как орел, учителем - хотя Фафхрду дали понять, что все старцы были
магами Первого Ранга.
Двойная дюжина волшебников, в свою очередь, начала нервно суетиться,
каждый со своими собственными чарами - извлекать какие-то вонючие
вещества; капать черные капли из грязных флаконов; размахивать жезлами;
прокалывать булавками восковые фигурки; быстро чертить пальцами в воздухе
колдовские символы; высыпать перед собой груды зловонных фетишей, и так
далее.
Фафхрд, просидевший уже много часов у края длинного стола, знал, что
большинство заклинаний были предназначены для насылания на Гваэя
отвратительных болезней: Черной Чумы, Красной Чумы, Бескостной Смерти,
Безволосого Угасания, Медленного Гниения, Быстрого Гниения, Зеленого
Гниения, Кровавого Кашля, Размягчения Живота, Лихорадки, Истечения
Жидкостей и даже нелепой Капели Из Носа. Волшебники Гваэя, насколько понял
Фафхрд, неустанно отражали эти пагубные заклинания встречными чарами, но
идея состояла в том, чтобы продолжать насылать их в надежде, что противник
в один прекрасный день ослабит защиту, пусть даже на несколько мгновений.
Фафхрду иногда нестерпимо хотелось, чтобы шайка Гваэя смогла
направить действие этих болезнетворных заклинаний назад, на посылающих их
старцев в темных одеждах. Ему надоели даже непонятные астрологические
знаки, вышитые на этих одеждах серебряными и золотыми нитями; даже ленты и
проволочки из драгоценных металлов, завязанные каббалистическими узлами в
окладистых бородах.
Хасьярл, приведя своих магов в состояние лихорадочной активности, для
разнообразия широко открыл глаза и, всего лишь предварительно дернув
губами, сказал Фафхрду:
- Значит, тебе хочется действовать, а, Фафхрд, мой мальчик?
Фафхрд, которого невероятно раздражал этот последний эпитет, поставил
на стол локоть, помахал ладонью так, чтобы это видел Хасьярл, и воскликнул
в ответ:
- Хочется. Мои мускулы стосковались по работе. С виду у тебя сильные
руки, Лорд Хасьярл. Что, если нам попробовать развлечься отжиманием рук?
Хасьярл зловеще хихикнул и крикнул:
- Я как раз сейчас пойду развлекаться другим отжиманием рук с некой
девушкой, заподозренной в общении с одним из пажей Гваэя. Она ни
вскрикнула ни разу... тогда. Хочешь пойти со мной и полюбоваться этим
действом, Фафхрд?
И внезапно закрыл глаза снова. Эффект был такой, словно он опустил на
глаза две крошечных кожаных маски - и однако он закрыл их так плотно, что
не могло быть и речи о том, что он подглядывает сквозь ресницы.
Фафхрд, вспыхнув, сжался в своем кресле. Хасьярл угадал отвращение
Северянина к пыткам в первую же ночь, проведенную тем в Верхних Уровнях
Квармалла, и с тех пор никогда не упускал возможности поиграть на том, что
расценивал как слабость Фафхрда.
Фафхрд, чтобы скрыть замешательство, вытащил из-под туники крошечную
книжку, сшитую из листков пергамента. Северянин мог бы поклясться, что
веки Хасьярла не дрогнули ни разу с тех пор, как закрылись, однако злодей
тут же воскликнул:
- Знак на обложке этой книги говорит мне, что это нечто,
принадлежащее Нингоблю Семиглазому. Что это такое, Фафхрд?
- Это мое частное дело, - твердо ответил тот. Честно говоря, он был
несколько встревожен. Содержание книги было таким, что он не осмелился бы
показать ее Хасьярлу. А на верхнем листке пергамента - Хасьярл как будто
каким-то образом это увидел - действительно был четкий черный рисунок,
изображающий семипалую руку, на каждом пальце которой вместо ногтя был
глаз; это был один из многих знаков волшебника-покровителя Фафхрда.
Принц отрывисто кашлянул.
- Ни у одного из слуг Хасьярла не может быть частных дел, -
провозгласил он. - Однако мы поговорим об этом в другое время. Меня
призывает долг.
Он вскочил с кресла и, свирепо глядя на своих волшебников, пролаял:
- Если я, вернувшись, обнаружу, что хоть один из вас дремлет над
своими заклинаниями, то пусть он знает, что для него было бы лучше - да и
для его матери тоже - родиться с рабскими цепями на ногах!
Он на мгновение умолк, повернулся, чтобы идти, снова нацелился лицом
на Фафхрда и сказал быстро и вкрадчиво:
- Девушку зовут Фриска. Ей всего семнадцать. Я не сомневаюсь, что она
будет играть в мою маленькую игру очень ловко и со многими очаровательными
восклицаниями. Я буду долго беседовать с ней. Я буду допрашивать ее так
же, как буду закручивать винт, очень медленно. И она будет отвечать, будет
отзываться, будет описывать свои ощущения, если не словами, то звуками. Ты
уверен, что не хочешь пойти?
И Хасьярл выскочил из комнаты, зловеще хихикая по пути; красное пламя
факелов в проеме арки обрисовало его чудовищную кривоногую фигуру кровавым
отсветом.
Фафхрд заскрежетал зубами. Сейчас он ничего не мог сделать. Камера
пыток Хасьярла служила одновременно и казармой для его охраны. Однако
Северянин приписал кое-что в уме к своему счету.
Для того чтобы отвлечься от омерзительных, вызывающих содрогание
образов, возникающих в его мозгу, он начал внимательно перечитывать
крошечную пергаментную киоту, которую Нингобль подарил ему как награду за
прошлые услуги (или залог будущих) в ту ночь, когда Северянин покидал
Ланкмар.
Фафхрд не боялся, что волшебники Хасьярла могут подглядеть то, что он
читает. После прощальной угрозы своего хозяина они все, толкая друг друга
локтями, неистово копошились над своими заклинаниями, словно двадцать
четыре черных бородатых муравья.
"Квармалл впервые привлек мое внимание, - прочитал Фафхрд в маленькой
рукописной или, возможно, щупальцеписной книжке Нингобля, - сообщением,
что некоторые подходы, находящиеся под ним, проходят глубоко подпорем и
простираются до неких пещер, в которых еще могут жить кое-какие уцелевшие
представители расы Древнейших. Естественно, я отрядил посланцев, чтобы
проверить истинность этого сообщения: были посланы два хорошо обученных и
ценных шпиона (и еще двое других, чтобы наблюдать за первыми), которые
должны были подмечать факты и собирать слухи. Ни одна пара не вернулась, а
также не прислала никаких сообщений или знаков, объясняющих их поведение;
от них не пришло ни слова. Я был заинтересован; однако поскольку в то
время я был не в состоянии тратите ценный материал на столь сомнительные и
опасные поиски, я выжидал, надеясь, что с течением времени в мое
распоряжение поступят нужные сведения (как обычно и происходит)."
"Двадцать лет спустя мое терпение было вознаграждено, - читал Фафхрд
дальше неразборчивый почерк. - Ко мне привели какого-то старика со
странно-бледной кожей, покрытой ужасающими шрамами. Его звали Таморг, и
его рассказ, хоть и бессвязный, был очень интересным. Он утверждал, что
еще маленьким мальчиком был похищен у проходящего мимо каравана и угнан в
рабство в Квармалл, где работал на Нижних Уровнях, глубоко под землей.
Естественного освещения там не было, а воздух поступал в лабиринт пещер
только потому, что его втягивали огромные вентиляторы, приводимые в
движение трудом рабов; отсюда и его бледность и необычная в других
отношениях внешность.
Таморг с глубокой горечью говорил об этих вентиляторах, потому что
был прикован к одному из бесконечных ремней в течение более долгого
времени, чем он осмеливался думать (в действительности он не знал точно,
как долго это продолжалось, поскольку в Нижних Уровнях, по его
собственному утверждению, нечем было измерять время). В конце концов он
получил освобождение от своей тягостной ходьбы по ремню в результате того
- насколько я мог разобрать из его путаного повествования - что был
изобретен или выведен особый тип рабов, лучше подходивших для этой цели.
Из данного факта я вывожу, что властители Квармалла достаточно
заинтересованы в хозяйстве своих владений, чтобы улучшать его: редкость
среди верховных владык. Более того, если были выведены эти особые рабы, то
продолжительность жизни верховных владык волей-неволей должна быть дольше
обычной; или же сотрудничество между отцами и сыновьями более совершенно,
чем любые отношения между детьми и родителями, которые я наблюдал ранее.
Таморг рассказал далее, что его, вместе с еще восемью рабами,
освобожденными от работы на вентиляторах, поставили на рытье тоннелей. Они
вынуждены были расширять и продолжать некие проходы и помещения; так что в
течение еще некоторого промежутка времени он рыл землю и ставил крепления.
Это время должно было быть долгим, потому что путем тщательного опроса я
обнаружил, что Таморг один выкопал и очистил стены прохода в тысячу
двадцать шагов длиной. Этих рабов приковывали только в том случае, если
они были помешанными; связывать их тоже было необязательно, поскольку,
по-видимому, эти Нижние Уровни - лабиринт внутри лабиринта, и несчастный
раб, стоило ему потерять знакомую тропу, практически не имел шансов
вернуться. Однако Таморг сообщил, будто ходили слухи о том, что владыки
Квармалла держат неких рабов, каждый из которых знает на память участок
бесконечно простирающегося лабиринта. Таким образом они могут безопасно
передвигаться и иметь сообщение между Уровнями.
Таморг, в конце концов, бежал очень простым способом - нечаянно
пробив стену, возле которой он копал. Он расширил брешь своей мотыгой и
нагнулся, чтобы заглянуть в нее. В этот момент один из его товарищей
случайно толкнул его, и Таморг полетел головой вперед в проделанное
отверстие. К счастью, оно выходило в расселину, на дне которой струился
быстрый, но глубокий подземный ручей, куда и упал Таморг. Поскольку умение
плавать не принадлежит к тем, которые быстро забываются, Таморгу удалось
продержаться на поверхности до тех пор, пока его не вынесло во внешний
мир. В течение нескольких дней его слепили лучи солнца, и он чувствовал
себя уютно только при слабом свете факелов.
Я детально расспросил его о многих интересных феноменах, которые
должны были постоянно находиться перед его глазами в Квармалле, но он
абсолютно не смог удовлетворить мое любопытство, поскольку не был знаком
ни с одним из методов наблюдения. Однако я устроил его привратником во
дворец Д., за которым я хотел проследить. Вот и все об этом источнике
сведений."
"Мой интерес к Квармаллу был возбужден, - продолжались записки
Нингобля, - и мой аппетит был подхлестнут этой скудной пищей из фактов,
поэтому я приступил к добыванию более подробных сведений. С помощью
Шильбы, связался я с Ииком, Повелителем Крыс; я посулил ему показать
потайные ходы в зернохранилища Ланкмара, и он согласился посетить меня.
Его визит оказался бесплодным и, к тому же, поставил меня в неловкое
положение. Бесплодным, поскольку выяснилось, что в Квармалле крыс едят как
деликатес и охотятся за ними в кулинарных целях с помощью натренированных
ласок. Естественно, что при таких обстоятельствах у любой крысы в стенах
Квармалла было мало шансов заниматься какими бы то ни было
расследованиями, кроме как в сомнительной по своим преимуществам
обстановке котла. Личная свита Пика - бессчетное количество дурно пахнущих
и изголодавшихся крыс - уничтожила все съедобное в пределах досягаемости
своих острых зубов; проникнувшись жалостью ко мне в результате того
тяжелого положения, в котором я очутился. Иик оказал мне огромную услугу,
уговорив Скраа проснуться и поговорить со мной."
"Скраа, - продолжалось в книге Нингобля, - это одно их тех старых как
мир насекомых, что существовали одновременно с чудовищными рептилиями,
которые некогда правили миром; родовая память этих существ уходит корнями
в скрытое туманом время до того, как Древнейшие скрылись под поверхностью
Земли. Скраа представил мне следующую краткую историю Квармалла, аккуратно
написанную на необычном пергаменте, изготовленном из хитроумно слепленных
вместе надкрылий, очень искусно сплющенных и разглаженных. Я прилагаю этот
документ и извиняюсь за его несколько сухой и прозаичный стиль.
"Город-государство Квармалл является оплотом культуры, почти
невероятной у человекообразных. Возможно, лучше всего сравнить ее с
культурой муравьев-рабовладельцев. Земли, подвластные Квармаллу,
ограничены в наши дни горушкой, или большим холмом, на котором он стоит;
но, как у редиски, основная его часть находится под поверхностью земли.
Хоть и не всегда это было так.
Некогда Властители Квармалла правили широкими лугами и обширными
морями; их суда плавали между всеми известными портами, а караваны шли по
дорогам от моря до моря. Но постепенно выскальзывали из хватки Квармалла
плодородные долины и голые утесы, пустыни и открытое море; неохотно, но
постоянно отступали его властелины. Неумолимо лишались они, год за годом,
поколение за поколением, всех своих владений и прав и, наконец, были
загнаны в эту последнюю и самую могучую цитадель, неприступный
Квармаллский замок. Причина этого изгнания скрыта во мраке повествований;
но, вероятно, оно объяснялось теми, как нельзя более отвратительными
обычаями, которые и по сей день заставляют окружающие Квармалл деревни
верить, что он нечист и проклят.
По мере того как Властители Квармалла, несмотря на свое чародейство и
стойкость в бою, отходили, уступая напору, они рыли все более просторные и
глубокие убежища под этой последней, огромной твердыней. Каждый
последующий владыка зарывался еще глубже во внутренности маленькой горы,
на которой стояла крепость Квармалла. Постепенно память о прошлой славе
поблекла и была утрачена, и властелины сосредоточились на своем лабиринте
тоннелей, полностью отойдя от внешнего мира. Они забыли бы об этом мире
полностью, если бы не постоянная и все усиливающаяся нужда в рабах и в
пище для этих, рабов.
Властители Квармалла - маги с высочайшей репутацией, сведущие в
применении Искусства. Говорят, что своими чарами они могут подчинить себе
человека телом и душой."
На этом кончались записи Скраа. В общем и целом, это весьма
малоудовлетворительные сплетни: почти ни слова о тех интригующих проходах,
которые первоначально возбудили мой интерес; ничего об устройстве этих
земель или внешности их обитателей; нет даже карты! Но, впрочем, бедный
Древний Скраа живет почти полностью в прошлом - настоящее приобретает для
него значение лишь вечность-две спустя.
Однако мне кажется, что я знаю двух парней, которых можно будет
убедить выполнить там некое задание."
Здесь записки Нингобля кончались, к большому разочарованию
охваченного различными подозрениями Фафхрда, оставив его в весьма неуютном
состоянии озабоченности и стыда, поскольку теперь он снова начал думать о
неизвестной девушке, которую в это время пытал Хасьярл.
Снаружи Квармаллской горы солнце уже перевалило за полдень, и тени
стали удлиняться. Огромные белые быки всей своей тяжестью налегли на ярмо.
Это было уже не в первый раз и, как они знали, далеко не в последний.
Каждый месяц, в тот миг, когда они приближались к одному и тому же
покрытому жидкой грязью участку дороги, хозяин принимался яростно
нахлестывать их кнутом, пытаясь заставить их развить скорость, на которую
они по самой своей природе были неспособны. Они делали все, что было в их
силах, и налегали так, что упряжь начинала скрипеть; потому что знали, что
когда этот участок останется позади, хозяин вознаградит их комком соли,
грубой лаской и коротким отдыхом от работы. К несчастью, именно тут
непролазная грязь не высыхала чуть ли, не с конца одной поры дождей и до
начала следующей. К несчастью, это делало его преодоление более долгим.
Хозяин нахлестывал быков не без причины. Среди его соплеменников
место считалось проклятым. Именно с этого, находящегося на возвышенном
месте изгиба дороги можно было наблюдать за башнями Квармалла; и, что
гораздо важнее, с этих башен можно было наблюдать за дорогой и теми, кто
проезжал по ней. И то, и другое не приводило к добру: плохо было и
смотреть на башни Квармалла, и быть замеченным с них. Для такого чувства
причин хватало. Проезжая последнюю лужу грязи, хозяин быков суеверно
сплюнул, сделал напрашивающийся жест пальцами и боязливо глянул через
плечо на пронизывающие небо башни с кружевными навершиями. Даже таким
мимолетным взглядом он успел заметить вспышку, сверкнувшую искру, на самом
высоком донжоне. Вздрогнув, он рванулся к долгожданному прикрытию деревьев
и вознес благодарность почитаемым им богам за свое спасение.
Сегодня ему будет о чем поговорить в таверне. Люди будут ставить ему
чаши вина и горького пива из трав, которые он будет выпивать залпом. На
этот вечер он будет самой важной персоной. О! Если бы не его резвость, он
мог бы как раз в это время брести, лишенный души, к могучим воротам
Квармалла; а потом служить там, пока существует его тело, и даже после
этого. Потому что среди пожилых людей деревни ходили рассказы о подобном
колдовстве и о других вещах; рассказы, в которых не было морали, но к
которым прислушивались все. Ведь всего лишь в прошлый Праздник Змеи юный
Твельм исчез, и с тех пор о нем никто ничего не слышал. А разве он не
смеялся над этими рассказами и, пьяный, бросил вызов террасам Квармалла?
Конечно, так оно и было. И правдой было также то, что его менее храбрый
приятель видел, как он, бравируя, с важным видом поднимается на последнюю,
самую высокую террасу, почти к крепостному рву; а потом, когда Твельм,
испугавшись по какой-то неизвестной причине, повернулся и хотел броситься
прочь, его извивающееся и выгибающееся тело было силой утянуто назад в
темноту. И даже крик не отметил уход Твельма с этой земли и из предела
познаний своих сородичей. Юльн, этот менее храбрый или менее безрассудный
приятель Твельма, с тех пор проводил свое время, погрузившись в
нескончаемый пьяный ступор. А по ночам он ни на шаг не выходил из-под
крыши.
В течение всего пути до деревни хозяин быков раздумывал. Он пытался
обмозговать своим темным крестьянским умом способ, при помощи которого
можно было предстать героем. Но после того, как он с превеликим трудом
составил простую и самовозвышающую повесть, он подумал о судьбе того
человека, который осмелился хвастать, что обворовал виноградники
Квармалла; человека, чье имя произносили только приглушенным шепотом, по
секрету. Поэтому погонщик решил придерживаться фактов, какими бы простыми
они ни были, и доверять той атмосфере ужаса, которую, как он знал, вызовет
любое проявление активности Квармалла.
Пока погонщик все еще нахлестывал своих быков, Мышелов наблюдал за
тем, как два человека-тени играют в мысленную игру, а Фафхрд заливал в
себя вино, чтобы утопить мысль о страдающей незнакомой девушке - в это
самое время Квормал, владыка Квармалла, составлял свой гороскоп на будущий
год. Он работал в самой высокой башне Крепости, приводя в порядок огромные
астролябии и другие массивные инструменты, необходимые для точных
наблюдений.
Сквозь расшитые занавеси в маленькую комнату жарким потоком вливалось
полуденное солнце; его лучи отражались от полированных поверхностей и,
преломляясь, сверкали всеми цветами радуги. Было тепло, даже для легко
одетого старика, так что Квормал шагнул к окнам, выходящим на ту сторону,
где не было солнца, и отвел в сторону вышитую ткань, позволяя прохладному
ветерку с болот пронестись сквозь обсерваторию.
Он лениво глянул сквозь глубокие прорези амбразур. Внизу, далеко за
ступенчатыми террасами, он мог видеть тонкую, изогнутую коричневую нитку
дороги, которая вела к деревне.
Маленькие фигурки на дороге были похожи на муравьев: муравьев, с
трудом передвигающихся по какой-то липкой, предательской поверхности; и
как муравьи, они упорствовали в своих усилиях и в конце концов исчезли с
глаз наблюдающего за ними Квормала. Он вздохнул и отвернулся от окон.
Вздохнул слегка разочарованно, потому что сожалел, что не выглянул в окно
мгновением раньше. Рабы были нужны всегда. Кроме того, представилась бы
возможность испытать парочку недавно изобретенных инструментов.
Однако Квормал никогда не жалел о том, что прошло; поэтому он пожал
плечами и отвернулся.
Квормал не был особо уродливым стариком, если не обращать внимания на
его глаза. Они были необычными по форме, а белок был сочного
рубиново-красного цвета. Мертвенно-бледная радужная оболочка отливала тем
тошнотворным радужно-перламутровым блеском, который встречается среди всех
живых существ только у тех, что живут в море; эту черту он унаследовал от
своей матери, русалки. Зрачки, похожие на пятнышки черного хрусталя,
искрились невероятно злобным умом. Лысина Квормала подчеркивалась длинными
пучками грубых черных волос, симметрично растущих над ушами. Бледная,
изрытая оспинами кожа отвисала на щеках, но была туго натянута на высоких
скулах. Длинный торчащий нос, тонкий, как наточенный клинок, делал его
похожим на старого ястреба или пустельгу.
Если глаза Квормала были самой захватывающей чертой его лица, то рот
был самой красивой. Полные и алые губы, необычные для такого старого
человека, двигались с той особой живостью, которая встречается у некоторых
чтецов, ораторов и актеров. Если бы Квормал знал, что такое тщеславие, он
мог бы гордиться красотой своего рта; а так совершенная лепка этих губ
служила только для того, чтобы подчеркивать весь ужас глаз.
Теперь он рассеянно глянул сквозь округлые железные изгибы астролябии
на двойник своего собственного лица, выступающий с гладкого прямоугольника
противоположной стены: это была его собственная прижизненная восковая
маска, сделанная меньше года назад, как нельзя более реалистично
раскрашенная и украшенная черными пучками волос; эта работа была проделана
самым искусным художником Квармалла. Вот только глаза с перламутровыми
радужками были по необходимости закрыты - хотя все равно создавалось
впечатление, что маска пристально вглядывается во что-то. Эта маска была
последней в нескольких рядах себе подобных, каждая предыдущая чуть более
потемневшая от времени, чем последующая. Хотя некоторые из них были
уродливы, а многие - по-стариковски красивы, между этими лицами с
закрытыми глазами существовало сильное семейное сходство, потому что в
мужской линии Владык Квармалла было очень мало чужаков, если они были
вообще.
Масок было, возможно, чуть меньше, чем можно было ожидать, потому что
большинство властелинов Квармалла жило очень долго, и наследники
появлялись у них поздно. Однако их число все же было значительным, потому
что правление Квармаллом было очень древним. Самые старые маски были
коричневого цвета, который казался почти черным, и вовсе не восковыми, а
представляли собой обработанную и мумифицировавшуюся кожу лиц этих
первобытных автократов. Искусство снимания и дубления кожи было доведено
до изысканной степени совершенства еще на самой заре истории Квармалла и
все еще применялось с ревностно и горделиво передаваемым мастерством.
Квормал перевел взгляд с маски вниз, на свое прикрытое легкими
одеждами тело. Он был худощав, и его бедра и плечи до сих пор
свидетельствовали, что некогда он охотился с соколом и запросто фехтовал с
лучшими мастерами. У него были ступни с высоким подъемом, и его поступь
все еще была легкой. Длинными и сплющенными на концах были его узловатые
пальцы, а сильные мясистые ладони выдавали ловкость и подвижность,
необходимые преимущества для человека с его призванием. Потому что Квормал
был волшебником, как и все владыки Квармалла из прошлого множества
вечностей. С самого детства и в течение всей зрелости у каждого отпрыска
мужского пола формировали это призвание, так же как некоторые виды лозы
направляют, заставляют изгибаться и оплетать сложную террасу.
Возвращаясь от окна, чтобы приступить к выполнению своих
обязанностей, Квормал размышлял о своем обучении. К несчастью для
правящего дома Квармалла, у Квормала было два наследника, а не один, как
обычно. Каждый из его сыновей был неплохим некромантом и сведущим в других
науках, имеющих отношение к Искусству; оба были крайне честолюбивы и
исполнены ненависти. Ненависти не только друг к другу, но и к своему отцу.
Квормал мысленно представил себе Хасьярла в его Верхних Уровнях под
Главной Башней, а под Хасьярлом - Гваэя в его Нижних Уровнях... Хасьярла,
который потакал своим страстям, словно в каком-нибудь пламенном кругу Ада,
который сделал своим величайшим богатством энергию, и движение, и логику,
доведенные до крайности; который постоянно грозил кнутом и пытками и
выполнял эти угрозы, и который теперь нанял в телохранители этого
драчливого зверообразного громилу... Гваэя, который лелеял свою
отчужденность, как в самом холодном кругу Ада, который пытался свести всю
жизнь к искусству и интуитивной мысли; который пытался путем медитации
подчинить себе безжизненный камень и сдержать Смерть силой своей воли, и
который теперь нанял в убийцы маленького серого человека, похожего на
младшего брата Смерти... Квормал думал о Хасьярле и Гваэе, и на мгновение
его губы изогнулись в странной улыбке, полной отцовской гордости; потом он
встряхнул головой, его улыбка стала еще более странной, и он слабо
вздрогнул.
"Хорошо, - думал Квормал, - что я уже стар, даже для мага, и пора
моего расцвета давно уже позади, было бы неприятно заканчивать жизнь в
самом ее расцвете или даже в сумерках ее дня". А он знал, что рано или
поздно, несмотря на все защитные чары и предосторожности. Смерть бесшумно
прокрадется или набросится внезапно в тот миг, когда он окажется
беззащитен. В эту самую ночь его гороскоп мог возвестить немедленный и
неизбежный приход Смерти; и хотя люди живут ложью, считая даже саму Истину
полезной ложью, звезды остаются звездами.
Квормал знал, что с каждым днем его сыновья становятся все более
умелыми и хитроумными в применении того Искусства, которому он их обучил.
А он не мог защититься, убив их. Брат может убить брата, или сын - своего
родителя, но с древнейших времен отцам было запрещено убивать своих
сыновей. Для этого обычая не было особо веских причин, да они и не были
нужны. В правящем доме Квармалла обычай не вызывал возражений, и
пренебречь им было не так-то легко.
Квормал вспомнил о ребенке, растущем в чреве Кевиссы, его, похожей на
девочку фаворитки. Если учесть всю предосторожность и бдительность,
ребенок был, вне всяких сомнений, его собственным - а Квормал был наиболее
бдительным и наиболее циничным реалистом из всех людей. Если ребенок будет
жить и окажется мальчиком - как это предсказывали знамения - и если у
Квормала будет еще хотя бы двенадцать лет, чтобы обучить его, и если
Хасьярл и Гваэй погибнут от руки судьбы или от руки друг друга...
Квормал резко оборвал эту линию размышлений. Ожидать, что проживешь
еще дюжину лет, когда Хасьярл и Гваэй с каждым днем набираются мастерства
в волшебстве - или надеяться на взаимное истребление двух настолько
осторожных отпрысков его собственной плоти - действительно было тщеславием
и отсутствием реализма.
Квормал огляделся вокруг. Все приготовления к составлению гороскопа
были завершены, инструменты подготовлены и выстроены по порядку; теперь
требовались только окончательные наблюдения и их истолкование. Квормал
поднял небольшой свинцовый молоточек и легко ударил им в медный гонг. Едва
звук успел затихнуть, как в проеме входной арки появилась высокая, богато
одетая мужская фигура.
Флиндах был Мастером Магов. Его обязанности были многочисленными, но
не особо заметными. Его, тщательно скрываемая власть уступала только
власти самого Квормала. На темном лице читалась усталая жестокость,
придававшая ему скучающее выражение, плохо вязавшееся со всепоглощающим
интересом, с которым Флиндах вмешивался в чужие дела. Флиндаха никак
нельзя было назвать миловидным: пурпурное родимое пятно покрывало левую
щеку, три большие бородавки образовывали равнобедренный треугольник на
правой, а нос и подбородок торчали вперед, как у старой ведьмы. Его глаза
- это вызывало потрясение и казалось насмешливой непочтительностью - имели
рубиновые белки и перламутровую радужную оболочку, как и у повелителя; он
был младшим отпрыском той же самой русалки, что выносила Квормала, - после
того, как отец Квормала потерял к ней всякий интерес, он, следуя еще
одному причудливому квармаллскому обычаю, отдал ее своему Мастеру Магов.
Теперь эти большие, с неподвижным гипнотизирующим взглядом глаза
беспокойно задвигались при словах Квормала:
- Гваэй и Хасьярл, мои сыновья, работают сегодня на своих Уровнях.
Было бы хорошо, если б сегодня вечером их пригласили в комнату Совета.
Потому что сегодня та самая ночь, когда будет предсказана моя судьба. И у
меня есть предчувствие, что этот гороскоп не принесет добра. Предложи им
пообедать вместе и позволь им развлечься составлением планов моего
умерщвления - или попыткой умертвить друг друга.
Закончив говорить, Квормал плотно сжал губы и казался теперь более
зловещим, чем подобает человеку, ожидающему Смерть. Флиндах, привыкший в
своих делах к ужасам, с трудом смог подавить дрожь, вызванную,
устремленным на него взглядом; но, вспомнив о своем положении, он жестом
выразил повиновение и, не проронив ни слова и не оборачиваясь, удалился.
Пока Флиндах шагал через покрытую куполом мрачную колдовскую комнату
Нижних Уровней и пока не достиг кресла Гваэя, Серый Мышелов ни разу не
оторвал от колдуна взгляда. Коротышка-авантюрист был невероятно
заинтригован бородавками и родимым пятном на щеках этого пышно разодетого
человека, а также его жуткими красно-белыми глазами; Мышелов немедленно
отвел этому очаровательному лицу почетное место в обширном каталоге
причудливых рож, хранящихся в кладовых его памяти.
Мышелов изрядно напрягал слух, однако ему не удалось услышать, что
именно Флиндах сказал Гваэю или что ответил Гваэй.
Гваэй закончил телекинетическую игру, в которую играл, послав все
свои черные шашки через среднюю линию мощным и стремительным натиском,
сметя половину белых шашек на прикрытые набедренной повязкой колени
противника. Потом принц плавным движением встал со стула.
- Сегодня я ужинаю с мои дорогим братом в апартаментах моего
глубокоуважаемого отца, - мягким голосом объявил он всем находящимся в
комнате. - Пока я буду там и в сопровождении присутствующего здесь
великого Флиндаха, ни одно волшебное заклинание не может причинить мне
вреда. Так что вы можете немного отдохнуть от защитной концентрации, о мои
добрые маги Первого Ранга.
Он повернулся, чтобы выйти.
Мышелов, мысленно уцепившись за возможность снова, хотя бы мельком и
в холодную ночь, увидеть небо, тоже пружинисто поднялся с кресла и
воскликнул:
- Эй, принц! Хоть ты и будешь защищен от заклинаний, неужели за этим
обеденным столом тебе не понадобится защита моего клинка? Можно
перечислить немало принцев, так и не ставших королями, потому что им
подали холодное железо под ребро в перерыве между супом и рыбой. Кстати, я
умею неплохо жонглировать и показывать фокусы.
Гваэй полуобернулся.
- Сталь тоже не смеет причинить мне вреда, пока надо мной простерта
рука моего отца и господина, - сказал он так тихо, что Мышелову
показалось, будто слова летят неслышно, как комочки пуха, и падают, едва
достигнув уха. - Останься здесь, Серый Мышелов.
Тон безошибочно выражал отказ, однако Мышелов, с ужасом думающий о
занудном вечере, упорствовал:
- Есть еще одно дело - то могущественное заклинание, о котором я
говорил тебе, принц; это заклинание как нельзя более эффективно действует
против магов Второго Ранга и ниже, подобных тем, каких держит у себя на
службе некий вредоносный брат. Сейчас как раз подходящее время...
- Пусть сегодня вечером не будет волшебства! - строго оборвал Гваэй,
хотя его голос прозвучал едва ли громче, чем прежде. - Это было бы
оскорблением моему отцу и господину и его великому слуге, присутствующему
здесь Флиндаху, Мастеру Магов, если бы я даже лишь подумал об этом! Жди
спокойно, воин, соблюдай порядок и не говори больше ничего.
В голосе Гваэя проскользнула благочестивая нотка.
- Если появится необходимость убивать, то будет еще достаточно
времени для волшебства и мечей.
Флиндах при этих словах торжественно кивнул, принц и колдун молча
удалились.
Мышелов сел. К своему немалому удивлению, он заметил, что двенадцать
престарелых волшебников уже свернулись, как личинки, в своих огромных
креслах и вовсю храпели. Серый не мог скоротать время даже вызовом одного
из них на мысленную игру - надеясь в процессе игры обучиться ей - или на
партию в обычные шахматы. Этот вечер обещал быть по-настоящему мрачным.
Потом смуглое лицо Мышелова озарила некая мысль. Он поднял руки,
округлил ладони чашечкой и легко хлопнул ими, как это делал на его глазах
Гваэй.
Стройная рабыня Ививис немедленно появилась в проеме дальней арки.
Когда она увидела, что Гваэй ушел, а его волшебники погружены в сон, ее
глаза заблестели, как у котенка. Она, семеня изящными ножками, быстро
подбежала к Мышелову, в последнем прыжке уселась к нему на колени и обняла
его гибкими руками.
Хасьярл торопливо шел по освещенному факелами коридору в
сопровождении богато одетого сановника с покрытым ужасающими бородавками,
пятнистым лицом и красными белками глаз, по другую сторону шел бледный
миловидный юноша с глазами древнего старика, Фафхрд бесшумно отступил и
растворился в темном боковом проходе. Он никогда раньше не встречался с
Флиндахом и, разумеется, с Гваэем.
Хасьярл, вне всякого сомнения, был не в настроении, поскольку он
гримасничал, как помешанный, и яростно ломал себе руки, словно заставляя
одну вести смертельную схватку с другой. Однако его глаза были плотно
закрыты. Когда он, громко топая, спешил мимо, Фафхрду показалось; что он
заметил небольшую татуировку на обращенном к нему верхнем веке.
Фафхрд услышал, как красноглазый сказал:
- Тебе нет нужды бежать к банкетному столу твоего повелителя. Лорд
Хасьярл. У нас еще достаточно времени.
Ответом Хасьярла было только рычание, а миловидный юноша сладким
голосом сказал:
- Мой брат всегда был подлинной жемчужиной повиновения.
Фафхрд вышел на свет, проводил троих вельмож взглядом, пока они не
скрылись из вида, потом повернулся в другую сторону и пошел на запах
горячего железа прямо к камере пыток Хасьярла.
Это была широкая комната с низким потолком, и она освещалась лучше,
чем все остальные, которые до сих пор видел Фафхрд в этих мрачных Верхних
Уровнях с таким неподходящим названием.
Справа стоял низкий стол, над которым наклонялись пять приземистых
мускулистых мужчин, еще более кривоногих, чем Хасьярл. Лицо каждого из них
скрывала маска, доходящая до верхней губы. Они шумно грызли кости,
выхваченные из большого блюда, и запивали их огромными глотками пива из
высоких кожаных кружек. Четыре маски были черными, одна - красной.
Позади них в круглой кирпичной башенке высотой в половину
человеческого роста пылали угли. Над ними светилась красным цветом
железная решетка. Скрюченная, наполовину лысая ведьма, одетая в лохмотья,
медленно раздувала мехи; угли раскалились почти добела, потом снова
приняли более глубокий красный оттенок.
Стены с каждой стороны были густо заставлены или увешаны различными
металлическими и кожаными инструментами, зловещее предназначение которых
читалось по их призрачному - подобно тому, как перчатка напоминает пятерню
- сходству с различными внешними поверхностями и внутренними отверстиями
человеческого тела: сапоги, воротники, маски, "железные девы", воронки и
тому подобное.
Слева лежала привязанная к скамье светловолосая, приятно пухленькая
девушка в белой нижней тунике. Ее правая рука в железной полуперчатке была
вытянута и вставлена в машинку с вращающейся ручкой. Хотя лицо девушки
было залито слезами, в настоящее время она, казалось, не испытывала боли.
Фафхрд шагнул к ней, торопливо вытаскивая из кошелька и надевая на
средний палец правой руки массивное кольцо, которое эмиссар Хасьярла дал
ему в Ланкмаре как залог от своего хозяина. Кольцо было серебряным, с
большой черной печаткой, на которой виднелся знак Хасьярла: сжатый кулак.
Девушка увидела, что Фафхрд подходит к ней, и ее глаза расширились от
нового испуга.
Фафхрд остановился возле скамьи и, почти не взглянув на девушку,
повернулся к столу, где сидели укрытые под масками неряшливые едоки,
которые теперь пялились на Северянина, разинув рты. Фафхрд протянул правую
руку тыльной стороной вперед и резко, но беспечно воскликнул:
- Властью, которую дает мне эта печать, приказываю выдать мне девушку
по имени Фриска!
Девушке он шепнул уголком рта:
- Мужайся!
Существо в черной маске, поспешившее на зов, словно терьер, казалось,
либо не узнало с первого взгляда знак Хасьярла, либо не осознало его
значение, потому что сказало только, помахивая измазанным в жире пальцем:
- Уйди, варвар. Этот лакомый кусочек предназначен не для тебя. Не
думай, что ты сможешь удовлетворить здесь свою грубую похоть. Наш
Хозяин...
Фафхрд воскликнул:
- Если ты не принимаешь власть Сжатого Кулака одним путем, тогда тебе
придется принять ее другим.
Сжав в кулак руку, на которой было кольцо, Северянин с размаху заехал
в сверкающую от пота челюсть палача, так что кривоногий растянулся во всю
длину на темных плитах пола, проехал примерно фут и остался лежать
неподвижно.
Фафхрд немедленно повернулся к привставшим из-за стола едокам и,
похлопав по рукояти Серый Прутик, но не вытаскивая его, уперся рукой в бок
и обратился к красной маске лающим, не хуже, чем у самого Хасьярла,
голосом:
- Наш Хозяин, властитель Кулака, передумал и приказал мне привести к
нему девушку по имени Фриска с тем, чтобы он мог продолжить забавляться с
ней за обедом и этим развлечь тех, с кем он будет пировать. Неужели вы
хотите, чтобы я, новый слуга, доложил Хасьярлу о ваших оплошностях и
заминках? Быстро развяжите ее, и я не скажу ничего.
Он тыкнул пальцем в ведьму, стоящую у мехов.
- Ты! Принеси ее платье!
При этих словах палачи достаточно быстро ринулись выполнять приказ:
их сбившиеся маски съезжали им на подбородки. Палачи бормотали извинения,
которые Фафхрд игнорировал. Даже тот, кого Северянин ударил, пошатываясь,
поднялся на ноги и пытался помочь.
Под наблюдением Фафхрда пленницу освободили от выкручивающего руку
устройства, и девушка уже сидела на скамье, когда ведьма принесла платье и
пару туфель без задников; в носок одной туфли были засунуты разные
украшения и тому подобные мелочи. Девушка протянула руку к одежде, но
Фафхрд быстро взял вещи сам и, ухватив девушку за левую руку, грубо
поставил ее на ноги.
- Для этого сейчас нет времени, - объявил он. - Мы предоставим
Хасьярлу решать, как он захочет нарядить тебя для этой потехи.
И без дальнейших разговоров он вышел из камеры пыток, таща девушку за
собой. Северянин еще раз пробормотал ей уголком рта:
- Мужайся!
Когда они завернули за первый угол в коридоре и дошли до темной
развилки, Фафхрд остановился и, нахмурившись, посмотрел на девушку. Ее
глаза расширились от испуга, она отшатнулась от Фафхрда, но потом, придав
лицу твердое выражение, сказала боязливо-дерзким голосом:
- Если ты изнасилуешь меня по дороге, я скажу Хасьярлу.
- Я собираюсь не насиловать, а спасать тебя, Фриска, - торопливо
заверил ее Фафхрд. - Весь этот разговор о том, что Хасьярл послал меня
привести тебя, был обыкновенной уловкой. Тут есть какое-нибудь тайное
место, где бы я мог спрятать тебя на несколько дней? Пока мы не сможем
убежать из этих затхлых склепов навсегда! Я принесу тебе еду и питье.
При этих словах лицо Фриски стало гораздо более испуганным.
- Ты хочешь сказать, что Хасьярл не приказывал этого? И что ты
мечтаешь бежать из Квармалла? О незнакомец, Хасьярл только повыкручивал бы
мне руку еще немного; возможно, не очень бы меня искалечил, только осыпал
бы меня оскорблениями; без сомнения, пощадил бы мою жизнь. Но если он хотя
бы заподозрит, что я пыталась бежать из Квармалла... Отведи меня назад в
камеру пыток!
- Этого я не сделаю, - раздраженно сказал Фафхрд, бросая взгляды в
оба конца коридора. - Приободрись, девочка. Квармалл - это еще не весь
огромный мир. Квармалл - это не звезды и не море. Где здесь тайная
комната?
- О, это безнадежно, - пробормотала Фриска. - Мы никогда не сможем
убежать отсюда. Звезды - это миф. Отведи меня обратно.
- И выставить тебя на посмешище? Нет, - резко возразил Фафхрд. - Мы
спасем тебя от Хасьярла и из Квармалла тоже. Примирись с этим, Фриска,
поскольку мое решение непреклонно. Если ты попытаешься закричать, я заткну
тебе рот. Где эта тайная комната?!!
В отчаянии он чуть было не вывернул девушке руку, но вовремя
опомнился и только придвинул свое лицо к ее лицу, прохрипев:
- Думай!
От нее пахло вереском, и этот аромат не заглушался запахом пота и
слез.
Ее глаза стали отрешенными, и она сказала тихим голосом, почти как во
сне:
- Между Верхними и Нижними Уровнями есть огромный зал, к которому
примыкает множество маленьких комнат. Говорят, что некогда это была шумная
и многолюдная часть Квармалла, но теперь эту территорию оспаривают друг у
друга Хасьярл и Гваэй. Оба претендуют на нее, ни один не хочет
поддерживать ее в порядке, даже подметать там пыль. Это место называют
Залом Призраков.
Ее голос стал еще тише.
- Паж Гваэя однажды попросил меня встретиться с ним там, чуть ближе к
нашей стороне, но я не осмелилась.
- Ха, это то, что нам нужно, - ухмыльнулся Фафхрд. - Веди нас туда.
- Но я не помню дорогу, - запротестовала Фриска. - Паж Гваэя объяснил
мне, но я попыталась забыть...
Фафхрд еще раньше заметил в одном из темных ответвлений коридора
спиральную лестницу. Теперь он решительно шагнул туда, увлекая за собой
Фриску.
- Мы знаем, что для начала нужно спуститься вниз, - сказал он,
грубовато подбадривая ее. - Твоя память улучшится при движении, Фриска.
Серый Мышелов и Ививис утешились такими поцелуями и ласками, которые,
как им казалось, можно было себе позволить в Гваэевом Зале Волшебства, или
теперь уж скорее в Зале Спящих Волшебников. Потом - надо признать, что в
основном поддавшись уговорам Ививис - они посетили близлежащую кухню, где
Мышелов с готовностью выманил у бесформенной кухарки три больших тонких
ломтя не вызывающей никаких сомнений довольно редкой здесь говядины и
поглотил их с величайшим наслаждением.
Удовлетворив по крайней мере один из своих аппетитов. Мышелов
согласился продолжить маленькую прогулку и даже остановился посмотреть на
грибное поле. Очень странно было видеть между грубо отесанными каменными
столбами сужающиеся, сходящиеся в бесконечность и исчезающие в пахнущей
аммиаком темноте ряды белых шампиньонов.
К этому моменту Мышелов и Ививис начали поддразнивать друг друга; он
обвинял ее в том, что у нее было чересчур много любовников, привлеченных
ее вызывающей красотой, она же стойко отрицала это, но в конце концов
призналась, что из-за некого Клевиса, пажа Гваэя, ее сердце пару раз
начинало биться быстрее.
- И тебе. Серый Гость, лучше его остерегаться, - предупредила она,
погрозив тонким пальчиком, - потому что он, без сомнения, самый свирепый и
самый умелый из всех воинов Гваэя.
Затем, чтобы сменить тему разговора и вознаградить Мышелова за
терпение, с которым тот осматривал грибное поле, она увлекла его - теперь
они шли, держась за руки - в винный погреб. Там она очень мило выпросила у
немолодого раздражительного дворецкого большую кружку янтарной жидкости
для своего спутника. К восхищению Мышелова, это оказалось чистейшее и
очень крепкое виноградное вино без всяких горьких примесей.
После того как Мышелов удовлетворил два своих желания, третье
вернулось к нему с еще большим пылом. Соприкосновение рук стало внезапно
просто мучительным, а бледно-зеленая туника Ививис перестала быть объектом
восхищения и предлогом для комплиментов и превратилась в препятствие, от
которого следовало избавиться как можно быстрее, с соблюдением лишь
минимально необходимых приличий.
Мышелов перехватил инициативу и повел Ививис самой прямой дорогой,
какую мог вспомнить, почти без разговоров, к тому чулану, который он
предназначил для своей добычи, на два Уровня ниже Гваэева Зала Волшебства.
Наконец он нашел тот коридор, который искал - увешанный по обеим сторонам
толстыми пурпурными коврами и освещенный немногочисленными медными
канделябрами, каждый из которых свисал с каменного потолка на трех цепях и
поддерживал три толстые черные свечки.
До сих пор Ививис следовала за Мышеловом, лишь слегка игриво упираясь
и задавая - с невинным взглядом - минимум недоуменных вопросов по поводу
того, что Серый собирается делать и почему нужна такая спешка. Но теперь
ее колебания стали убедительными, в глазах появилось непритворное
беспокойство или даже страх, а когда Мышелов остановился перед прорезью в
ковре, за которой была дверь в его чулан, и с самой вежливой из похотливых
ухмылок, на которую только был способен, дал ей понять, что они достигли
цели, она резко отшатнулась и зажала рукой рот, подавляя готовое вырваться
восклицание.
- Серый Мышелов, - торопливо прошептала она со страхом и в то же
время с мольбой в глазах, - мне следовало признаться тебе раньше, а теперь
я должна это сделать немедленно. По одному из тех зловещих и
издевательских совпадений, которыми полон весь Квармалл, ты выбрал для
своего тайного убежища ту самую комнату, где...
Хорошо, что Мышелов серьезно воспринял взгляд и тон Ививис, ибо он
был по своей природе недоверчив, его чувства были постоянно настороже и,
самое главное, его щиколотки теперь отметили легкий, однако непривычный
сквозняк, идущий из-под ковра. Безо всякого предупреждения кулак,
заканчивающийся темным стилетом, метнулся сквозь прорезь в ковре к горлу
Мышелова.
Ребром левой руки, поднятой, чтобы указать Ививис место, где будет их
ложе. Мышелов отбил в сторону руку в черном рукаве.
Девушка воскликнула, не очень громко:
- Клевис!
Правой рукой Мышелов поймал пролетающую мимо конечность врага и
вывернул ее, ударив одновременно растопыренной левой рукой нападавшего в
подмышку.
Однако Мышелов слишком торопливо схватил руку противника, и поэтому
захват вышел не очень надежным. Более того, Клевис не собирался
сопротивляться, позволив таким образом Мышелову вывихнуть или сломать ему
руку. Поэтому он умышленно крутнулся вместе с выворачивающим движением
Мышелова, делая сальто вперед.
В итоге Клевис уронил стилет с крестообразной рукоятью, глухо
звякнувший о покрытый толстым ковром пол, но невредимым вырвался из рук
Мышелова и, сделав еще два сальто, легко опустился на ноги, после чего
мгновенно обернулся, вытаскивая рапиру.
К этому времени Мышелов тоже вытащил Скальпель и кинжал Кошачий
Коготь, но держал последний за спиной. Серый атаковал осторожно, пробными
финтами. Когда Клевис начал мощную контратаку. Мышелов отступил, парируя
каждый свирепый удар в самый последний момент, так что неприятельский
клинок раз за разом, посвистывая, проносился совсем рядом.
Клевис ринулся вперед с особой свирепостью. Мышелов парировал удар,
на этот раз сверху вниз и не отступая. Через мгновение они оказались
прижатыми друг к другу с поднятыми над головой, крепко сцепленными у
рукоятей клинками.
Чуть повернувшись. Мышелов блокировал колено Клевиса, направленное
ему в пах, и одновременно нанес противнику удар снизу кинжалом, который
тот до сих пор не заметил; Кошачий Коготь вонзился как раз под грудной
клеткой Клевиса, проткнув печень, желудок и сердце.
Отпустив кинжал. Мышелов отпихнул от себя тело и обернулся.
Ививис стояла лицом к сражающимся, готовая пустить в ход зажатый в
руке стилет Клевиса.
Тело с глухим стуком упало на пол.
- Кого из нас ты собиралась проткнуть? - осведомился Мышелов.
- Я не знаю, - ответила девушка бесцветным голосом. - Тебя, наверное.
Мышелов кивнул.
- До того, как нас прервали, ты говорила: "Та самая комната, где..."
что?
- ...где я часто встречалась с Клевисом, - ответила она.
Мышелов снова кивнул.
- Значит, ты любила его, и...
- Заткнись, идиот! - перебила она. - Он мертв?!
В ее голосе одновременно звучали боль и раздражение.
Мышелов, отступая, прошел вдоль трупа и остановился у головы.
Взглянув вниз, он сказал:
- Мертвее не бывает. Он был красивым юношей.
В течение долгого мгновения они мерили друг друга взглядом, поверх
трупа, словно два леопарда. Потом, чуть отвернув лицо, Ививис сказала:
- Спрячь тело, болван. Его вид терзает мне душу.
Кивнув, Мышелов нагнулся и закатил труп за ковер с противоположной от
двери в чулан стороны коридора. Рядом с Клевисом он положил его рапиру,
затем вытащил из тела Кошачий Коготь. Из раны вытекло совсем немного
темной крови. Мышелов вытер кинжал о висящий на стене ковер, а потом
отпустил тяжелую ткань, закрывая тело.
Выпрямившись, Серый выхватил стилет из руки погруженной в
задумчивость девушки и резким движением кисти швырнул его так, что клинок
тоже исчез под ковром.
Одной рукой он отвел в сторону ковер у входа в чулан. Другой взял
Ививис за плечо и подтолкнул ее к двери, которую Клевис на свою погибель
оставил открытой.
Девушка немедленно вырвалась, однако прошла в дверь. Мышелов
последовал за ней. Глаза обоих все еще сохраняли выражение, напоминающее о
повздоривших леопардах.
Чулан освещался одним-единственным факелом. Мышелов закрыл за собой
дверь и задвинул засов.
Ививис, подводя итог, сказала сквозь зубы:
- Ты задолжал мне очень много, Серый Чужестранец.
Мышелов обнажил зубы в безрадостной ухмылке. Он не задержался, чтобы
взглянуть, не трогал ли кто-нибудь украденные им безделушки. В ту минуту
это даже не пришло ему в голову.
Фафхрд почувствовал облегчение, когда Фриска сообщила ему, что более
темная щель в самом конце темного, длинного, прямого коридора, в который
они только что вошли, и есть дверь в Зал Призраков. Это было торопливое,
изматывающее нервы путешествие, во время которого приходилось то и дело
выглядывать из-за угла и отскакивать назад, в темные альковы, если
кто-нибудь проходил мимо; и спуститься вниз глубже, чем ожидал Фафхрд.
Если сейчас они всего лишь достигли вершины Нижних Уровней, то тогда этот
Квармалл должен быть бездонным. Однако настроение Фриски значительно
улучшилось. Теперь она временами бежала почти вприпрыжку в сваей белой,
низко вырезанной сзади сорочке. Фафхрд целеустремленно шагал, держа в
левой руке ее платье и туфли, а в правой - топор.
Облегчение, испытанное Северянином, ни в коей мере не уменьшило его
настороженности, так что когда кто-то бросился на него из черного, как
чернила, входа в тоннель, мимо которого они проходили, Фафхрд небрежно
взмахнул топором, почувствовав, как лезвие наполовину погружается в чью-то
голову.
Он увидел миловидного белокурого юношу, теперь как нельзя более
печально мертвого; его миловидность была основательно подпорчена топором,
все еще торчащим в ужасной ране. Красивая рука разжалась, и шпага упала на
пол.
- Ховис! - услышал Фафхрд клик Фриски. - О боги! О боги, которых
здесь нет! Ховис!
Фафхрд поднял ногу в тяжелом сапоге и искоса ударил ею в грудь юноши,
одновременно высвобождая топор и отбрасывая труп назад, в темноту тоннеля,
из которого минуту назад еще живой человек выбежал так поспешно.
Быстро оглядевшись и прислушавшись к тому, что делается вокруг,
Фафхрд повернулся к Фриске, стоящей с белым лицом и остановившимся
взглядом.
- Кто этот Ховис? - спросил Северянин, слегка встряхнув девушку за
плечо, когда она не ответила.
Дважды ее рот открывался и закрывался, в то время как лицо оставалось
таким же безжизненным и невыразительным, как у слабоумной или у рыбы.
Потом, слегка глотнув воздуха, она сказала:
- Я солгала тебе, варвар. Я встречалась здесь с Гваэевым пажом
Ховисом. Не один раз.
- Тогда почему ты не предупредила меня, девчонка? - спросил Фафхрд. -
Ты, что, думала, что я буду порицать тебя за твою безнравственность,
словно какой-нибудь седобородый горожанин? Или ты совсем не ценишь своих
мужчин, Фриска?
- О, не упрекай меня, - с несчастным видом попросила девушка. -
Пожалуйста, не упрекай меня.
Фафхрд похлопал ее по плечу.
- Ну, ну, - сказал он. - Я забыл, что тебя недавно пытали, и ты вряд
ли сейчас в состоянии помнить обо всем. Идем.
Едва они успели пройти дюжину шагов, как Фриска начала одновременно
вздрагивать и всхлипывать в быстро нарастающем крещендо. Потом она
повернулась и бросилась обратно с криком:
- Ховис! Ховис, прости меня!
Фафхрд поймал ее прежде, чем она успела сделать три шага. Он снова
встряхнул девушку, а когда это не остановило ее всхлипываний, свободной
рукой закатил две пощечины, заставив ее голову слегка качнуться.
Она тупо уставилась на Северянина.
Он сказал ей, отнюдь не свирепо, а скорее угрюмо:
- Фриска, я должен сказать тебе, что Ховис сейчас находится там, где
твои слова и слезы его никогда уже больше не тронут. Он мертв. Этому уже
не поможешь. И я убил его. Этого тоже нельзя изменить. Но ты еще жива. Ты
можешь спрятаться от Хасьярла. И наконец, веришь ты в это или нет, можешь
бежать со мной из Квармалла. А теперь идем, и не надо оглядываться.
Она слепо повиновалась, и лишь самый слабый из всех стонов, какие
только бывают, вырвался из ее груди.
Серый Мышелов с наслаждением потянулся на черной с проседью медвежьей
шкуре, брошенной на пол чулана. Потом приподнялся на локте, нашел ожерелье
из черных жемчужин, украденное им у Гваэя, и в бледном холодном свете
висящего сверху единственного факела примерил его на грудь Ививис. Как и
предполагалось, жемчужины выглядели прекрасно. Он начал застегивать
ожерелье на шее у девушки.
- Нет, Мышелов, - лениво запротестовала она. - Это пробуждает
неприятные воспоминания.
Он не стал настаивать, откинулся назад на шкуру и беспечно сказал:
- Ах, какой же я счастливый человек, Ививис. У меня есть ты, и у меня
есть хозяин, который хоть и утомляет меня слегка своим колдовством и
своими бесконечными тихими разговорами, однако кажется достаточно
безвредным типом, и его, уж конечно, гораздо легче вынести, чем его братца
Хасьярла, если хоть половина того, что я слышал об этом последнем, -
правда.
Голос Ививис оживился.
- Ты считаешь Гваэя безвредным? И более добрым, чем Хасьярл? О-ля-ля,
какие странные представления. Да ведь всего неделю назад он призвал к себе
мою дорогую, ныне покойную, подругу, Дивис, которая была тогда его любимой
наложницей, и, сказав ей, что это ожерелье из соответствующих камней,
повесил ей на шею изумрудную гадюку, укус которой неизбежно приносит
смерть.
Мышелов повернул голову и уставился на Ививис.
- А почему Гваэй сделал это? - спросил он.
В ответ она безучастно посмотрела на него и недоуменно сказала:
- Ну как же, да просто так, конечно. Все знают, что у него такая
привычка.
Мышелов сказал:
- Ты имеешь в виду, что вместо того, чтобы объявить ей: "Ты мне
надоела", он предпочел убить ее?
Ививис кивнула.
- Мне кажется, Гваэй так же не может оскорбить чувства человека,
отвергнув его, как не может кричать.
- А что, лучше быть убитым, чем отвергнутым? - простодушно спросил
Мышелов.
- Нет, но чувства Гваэя будут меньше оскорблены, если он убьет, чем
если он отвергнет. Тут, в Квармалле, смерть повсюду.
Перед глазами Мышелова промелькнул образ Клевиса, коченеющего за
ковром.
Ививис продолжала:
- Здесь, в Нижних Уровнях, нас хоронят еще до того, как мы рождаемся.
Мы живем, любим и умираем погребенными. Даже когда мы раздеваемся, на нас
остается невидимый покров из земли.
Мышелов сказал:
- Я начинаю понимать, почему в Квармалле необходимо воспитать в себе
некоторую черствость, чтобы вообще быть в состоянии наслаждаться любым
мгновением удовольствия, выхваченным из жизни, или, может быть, из смерти.
- Это как нельзя более верно. Серый Мышелов, - очень спокойно сказала
Ививис, прижимаясь к нему.
Фафхрд начал было срывать паутину, соединяющую две покрытые слоем
пыли половинки приоткрытой высокой двери, усаженной гвоздями, но потом
остановился и очень низко пригнулся, чтобы пройти, оставив паутину
нетронутой.
- Ты тоже нагнись, - сказал он Фриске. - Лучше не оставлять никаких
следов. Позже, если это понадобится, я позабочусь об отпечатках наших ног
в пыли.
Они прошли вперед на несколько шагов и остановились, держась за руки,
ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. Фафхрд все еще сжимал в руке
платье и туфли Фриски.
- Это и есть Зал Призраков? - спросил Фафхрд.
- Да, - прошептала Фриска испуганным голосом. - Кое-кто говорит, что
Гваэй и Хасьярл посылают своих покойников сражаться здесь. Некоторые
говорят, что демоны, не подчиняющиеся ни тому, ни другому...
- Хватит, девочка, - мрачно приказал Фафхрд. - Если мне придется
сражаться с демонами или с покойниками, то оставь мне мой слух и мое
мужество.
После этого они немного помолчали, пока пламя последнего факела,
висевшего в двадцати шагах по ту сторону полуоткрытой двери, медленно
открывало им просторную комнату с низким сводчатым потолком, сделанным из
огромных, грубо отесанных черных блоков, скрепленных светлым раствором. В
комнате было немного мебели в чехлах, превратившихся в лохмотья, и много
маленьких закрытых дверей. По обе стороны в нескольких футах над полом
были установлены широкие кафедры, а в центре комнаты, как ни странно,
находилось нечто, очень похожее на высохший фонтан с бассейном.
Фриска прошептала:
- Кое-кто говорит, что Зал Призраков был некогда гаремом владык-отцов
Квармалла в течение нескольких веков, когда они жили код землей, между
Уровнями, прежде чем отец нынешнего властителя, Квормала, поддавшись
уговорам своей жены-русалки, вернулся в Главную Башню. Видишь, они ушли
отсюда так внезапно, что новый потолок не был ни окончательно отполирован,
ни полностью зацементирован, ни украшен рисунками, если таковые
предполагались.
Фафхрд кивнул. Он не доверял этому не опирающемуся на колонны потолку
и думал, что помещение выглядело значительно более примитивно, чем комнаты
Хасьярла с отполированными и завешенными кожей стенами. Это подало
Северянину одну идею.
- Скажи мне, Фриска, - попросил он. - Как получается, что Хасьярл
может видеть с закрытыми глазами? Он что...
- Неужели ты не знаешь? - удивленно перебила она. - Ты не знаешь даже
тайну его страшного подглядывания? Он просто...
Неясная, бархатистая тень с почти неслышно высоким писком пронеслась
рядом их лицами, и Фриска, тихо вскрикнув, спрятала лицо на груди Фафхрда,
крепко прижимаясь к Северянину всем телом.
Перебирая пальцами ее пахнущие вереском волосы, чтобы показать ей,
что там не пристроилась ни одна летучая мышь, и поглаживая вверх и вниз
ладонями ее обнаженные плечи, чтобы продемонстрировать, что мышь не
уселась и туда, Фафхрд начал полностью забывать о Хасьярле и о загадке его
второго зрения - а также о своем беспокойстве, что на них может обрушиться
потолок.
Следуя обычаю, Фриска дважды вскрикнула, очень тихо.
Гваэй томно хлопнул в свои белые, прекрасно ухоженные ладони и легким
кивком показал ожидающим рабам, что они могут унести блюда с низкого
стола. Принц лениво откинулся в глубоком, мягком кресле и из-под
полуприкрытых век на мгновение взглянул на своего сотрапезника, прежде чем
начать говорить. Его брат Хасьярл, сидевший по другую сторону стола, был
далеко не в лучшем настроении. Но Хасьярл вообще редко испытывал что-либо,
кроме раздражения или гнева, а чаще всего был просто угрюмым и злобным.
Причиной этого служило, наверное, то, что Хасьярл был необыкновенно
уродлив, и нрав уподобился телу; а возможно, все было как раз наоборот.
Гваэю были безразличны обе теории: он знал только, что все, что его память
говорила о Хасьярле, подтвердилось после одного-единственного взгляда; и
он снова осознал всю горечь того, как велика была его ненависть к своему
брату. Однако Гваэй заговорил мягко, низким, приятным голосом:
- Ну что ж, Брат, может, нам сыграть в шахматы, эту дьявольскую игру,
которая, как говорят, существует во всех мирах? Это даст тебе шанс снова
восторжествовать надо мной. Ты всегда выигрываешь в шахматы, кроме тех
случаев, когда сдаешься. Ну что, приказать, чтобы нам поставили доску?
Затем он вкрадчиво добавил: "Я дам тебе пешку форы!" и чуть приподнял
руку, словно собираясь снова хлопнуть в ладоши, чтобы его предложение
могло быть выполнено.
Хлыстом, который был привязан к запястью, Хасьярл стегнул ближайшего
к нему раба по лицу и молча указал на массивную и богато украшенную
шахматную доску, стоящую в другом конце комнаты. Это было очень типично
для Хасьярла. Он был человеком действия и не любил произносить много слов,
по крайней мере вдали от своей собственной территории.
Кроме того. Хасьярл был в отвратительном настроении. Флиндах оторвал
его от наиболее интересного и возбуждающего развлечения: пытки! "И для
чего?" - думал Хасьярл. Чтобы играть в шахматы с самодовольным братцем,
сидеть и смотреть на его смазливое личико, есть пищу, которая, без всякого
сомнения, расстроит желудок; ждать результатов составления гороскопа,
которые он уже знал - знал уже в течение многих лет; и, наконец, чтобы
быть вынужденным улыбаться, глядя в ужасные, с кровавыми белками глаза его
отца, единственные в Квармалле, не считая глаза Флиндаха, и поднимать тост
за правящий дом Квармалла, желая ему благополучия в следующем году. Все
это было как нельзя более отвратительно, и Хасьярл недвусмысленно это
показывал.
Раб, на лице которого быстро вздувался кровавый рубец, осторожно
просунул шахматную доску между двумя братьями. Другой раб аккуратно
расставил фигуры по клеткам, и Гваэй улыбнулся; ему пришел в голову план,
как можно досадить брату. Как обычно, он выбрал черные фигуры и наметил
гамбит, от которого, как он знал, его жадный соперник не в силах будет
отказаться; гамбит, на который Хасьярл согласится к своей погибели.
Хасьярл угрюмо откинулся назад в кресле и сложил руки на груди.
- Мне бы следовало заставить тебя играть белыми, - пожаловался он. -
Я знаю те презренные штучки, которые ты можешь выделывать с черными
камешками - я видел, как ты, еще бледным, как девочка, ребенком швырял их
по воздуху, чтобы напугать какое-нибудь рабское отродье. Как я узнаю, что
ты не жульничаешь и не двигаешь свои фигуры без помощи пальцев, пока я
сижу в глубокой задумчивости?
Гваэй мягко ответил:
- Моя презренная власть, как ты очень справедливо окрестил ее, Брат,
простирается только на куски базальта, обломки обсидиана и другие камни
вулканической природы, подобающие моему более низкому уровню. А эти
шахматные фигурки сделаны из гагата, Брат, который, как ты несомненно
знаешь благодаря своей великой учености, есть всего лишь сорт угля,
растительный материал, спрессованный до черноты, и который даже не
относится к тому же самому царству, что те, очень немногие материалы,
подчиненные моим мелким чарам. Более того, Брат, если бы ты не разглядел
даже ничтожнейший трюк своими глазами, искусно прооперированными рабом, то
этому можно было бы очень удивляться.
Хасьярл что-то прорычал себе под нос. До тех пор, пока все не было
готово, он не шевельнулся; потом стремительно, словно метнувшаяся для
удара гадюка, схватил черную ладейную пешку с доски и, хихикая и брызгая
слюной, рявкнул:
- Помнишь, Брат? Это та пешка, что ты мне пообещал! Ходи!
Гваэй сделал знак стоящему рядом рабу выдвинуть вперед королевскую
пешку. Хасьярл ответил таким же ходом. Минутная пауза, и Гваэй предложил
свой гамбит: пешка на d4. Хасьярл жадно ухватился за очевидное
преимущество, и игра началась всерьез. Гваэй, на спокойном лице которого
играла непринужденная улыбка, казалось, меньше интересовался игрой в
шахматы, чем игрой теней от мигающих ламп на тисненой обивке из телячьей,
ягнячьей и змеиной кожи и даже из кожи рабов и более благородных людей;
казалось, что он делает ходы экспромтом, без какого-либо плана, и в то же
время уверенно. Хасьярл, с сосредоточенно сжатыми губами, не отрывал
взгляда от доски, и каждый его ход был действием, тщательно продуманным
как умственно, так и физически. Сосредоточенность заставила его на
мгновение забыть о брате, забыть обо всем, кроме стоящей перед ним задачи;
поскольку больше всего на свете Хасьярл любил выигрывать.
Это всегда было так; даже когда они еще были детьми, контраст между
ними был очевидным. Хасьярл был старшим; старше всего на несколько
месяцев, которые его внешность и поведение растянули на несколько лет. Его
длинный, бесформенный торс был неуклюже посажен на короткие кривые ноги.
Левая рука была заметно длиннее, чем правая, а пальцы, которые соединяла
тянущаяся до первого сустава странная перепонка, были короткими, похожими
на обрубки, и узловатыми, с ломкими, покрытыми бороздками ногтями. Хасьярл
был похож на головоломку, так плохо собранную из отдельных фрагментиков,
что все они располагались ужасно криво и не подходили друг к другу.
Это было особенно верно по отношению к чертам его лица. У него был
нос отца, хотя более толстый и покрытый крупными порами; но этому носу
противоречил рот с тонкими, плотно сомкнутыми губами, которые вечно были
поджаты, так что в конце концов стали выглядеть постоянно сведенными
судорогой. Волосы, прямые и без блеска, росли низко на лбу, а низкие,
приплюснутые скулы добавляли еще одно противоречие.
Когда Хасьярл был еще подростком, он, движимый какой-то извращенной
прихотью, подкупил, уговорил или, что вероятнее всего, запугал одного из
рабов, разбирающегося в хирургии, и заставил его выполнить маленькую
операцию на его верхних веках. Само по себе это было незначительным
происшествием, однако его скрытый смысл и результаты неприятно повлияли на
жизни многих людей и никогда не переставали восхищать Хасьярла.
То, что простое протыкание двух маленьких дырочек, которые при
закрытых веках оказывались прямо против зрачков, могло вызвать столько
беспокойства у других людей, было невероятно; однако это было так. Легкие,
как перышко, колечки из гладчайшего золота, нефрита или - как теперь -
слоновой кости не давали дырочкам сомкнуться.
Когда Хасьярл глядел сквозь эти крошечные отверстия, это создавало
впечатление засады и заставляло объект наблюдений чувствовать, что за ним
следят; но это была наименее неприятная из многих, вызывающих раздражение
привычек Хасьярла.
Хасьярл ничего не делал легко, но он все делал хорошо. Даже в
фехтовании постоянные тренировки и необычно длинная левая рука помогли ему
сравняться с атлетически развитым Гваэем. Его управление подчиненными ему
Верхними Уровнями было прежде всего экономичным и спокойным; потому что
худо приходилось тому рабу, который плохо выполнял хоть какую-то
мельчайшую деталь своих обязанностей. Хасьярл видел и наказывал.
Хасьярл уже почти сравнялся со своим учителем в применении Искусства
на практике; и он окружил себя сонмом волшебников, почти равных по калибру
самому Флиндаху. Но столь тяжко доставшееся совершенство не доставляло ему
радости, потому что между абсолютной властью, которой он жаждал, и
осуществлением этой жажды стояло два препятствия: владыка Квармалла,
которого он боялся больше всего на свете, и младший брат Гваэй, которого
он ненавидел ненавистью, вскормленной на зависти и подкармливаемой его
собственными ущемленными желаниями.
Гваэй, в противоположность брату, был гибким, хорошо сложенным, с
приятной внешностью. Его глаза, бледные и широко расставленные, были
обманчиво мягкими и добрыми, они маскировали волю такую же сильную и
готовую к действию, как сжатая стальная пружина. Постоянное пребывание на
Нижних Уровнях, которыми он правил, сообщило его бледной гладкой коже
специфический восковой глянец.
Гваэй обладал завидной способностью - делать все хорошо без особых
усилий и с еще меньшей практикой. В некотором роде он был гораздо хуже,
чем его брат: если Хасьярл и убивал пытками и медленной болью, явно
получая от этого личное удовлетворение, он, по меньшей мере, придавал
какое-то значение жизни, поскольку отбирал ее с такой педантичностью. В то
время как Гваэй, мягко улыбаясь, убивал без повода, словно шутя. Даже
группа волшебников, которую он собрал вокруг себя для защиты и потехи, не
была свободна от его фатальных и быстрых припадков плохого настроения.
Некоторые думали, что Гваэю незнаком страх, но это было не так. Он
боялся владыки Квармалла, и он боялся своего брата; или, скорее, боялся,
что будет убит своим братом прежде, чем сам успеет его убить. Однако его
страх и ненависть были спрятаны так хорошо, что он мог сидеть,
расслабившись, меньше чем в двух ярдах от Хасьярла и весело улыбаться,
наслаждаясь каждой минутой вечера. Гваэй тешил себя надеждой, что в
совершенстве владеет всеми самими эмоциями.
Шахматная игра прошла начальную стадию, ходы стали занимать больше
времени, и теперь Хасьярл со стуком поставил ладью на седьмую линию.
Гваэй мягко заметил:
- Твой воин с башней зашел глубоко на мою территорию, Брат. По
слухами ты нанял могучего бойца с севера. С какой целью, хотел бы я знать?
В нашем-то, окутанном покоем, пещерном мире. Может, он что-то вроде живой
ладьи?
Он помедлил, неподвижно держа руку над одним из своих коней.
Хасьярл хихикнул.
- А если его задача - перерезать хорошенькие глотки, то тебе-то что
до этого? Я не знаю ничего об этом воине-ладье, но говорят - болтовня
рабов, без сомнения, - что ты сам привез себе из Ланкмара искусного
рубаку. Может, мне стоит назвать его конем?
- Да, в эту игру могут играть двое, - с прозаической философией
заметил Гваэй и, подняв коня, мягко, но твердо поставил его на е6.
- Меня ты в это не втянешь, - прорычал Хасьярл. - Тебе не удастся
выиграть за счет того, что ты отвлечешь мои мысли.
И, нагнув голову над доской, он вновь погрузился в свои
всепоглощающие расчеты.
На заднем плане двигались рабы, проверяя лампы и подливая в них
масла. Для того, чтобы осветить комнату Совета, требовалось много ламп,
поскольку в помещении был низкий потолок с массивными балками, увешанные
коврами стены почти не отражали желтые лучи, а мозаичный пол был вытерт
бесчисленными шагами прошлого до тусклого великолепия. Эта комната была
вырублена в естественной скале; руки давно забытых мастеров установили
массивные кипарисовые балки и хитроумно инкрустировали пол. Эти
жизнерадостные, поблекшие от времени шпалеры были развешены рабами
какого-то из древних властелинов Квармалла, захватившего проходивший мимо
караван; таким же образом попали сюда все остальные богатые украшения.
Шахматы и кресла, покрытые резьбой цоколи ламп и масло, питающее фитили, и
рабы, присматривающие за ними: все это была добыча. Добыча многих
прошедших поколений, когда властители Квармалла грабили страну вдоль и
поперек и брали свою долю с каждого проходящего каравана.
Высоко над той теплой, роскошно обставленной комнатой, где Гваэй и
Хасьярл играли в шахматы, владыка Квармалла закончил последние расчеты,
которые должны были завершить его гороскоп. Тяжелые кожаные занавеси
закрывали теперь звезды, только что смотревшие вниз и дарившие свое
благословение или предвещавшие судьбу. Единственным светом в заполненной
инструментами комнате был крошечный огонек тонкой восковой свечки. Обычай
требовал, чтобы окончательный гороскоп был прочитан при таком скудном
освещении, и Квормалу приходилось напрягать даже свое острое зрение, чтобы
правильно разглядеть Знаки и Дома.
Пока он еще раз проверял окончательные результаты, его подвижные губы
кривились в презрительной усмешке, в гримасе неудовольствия. "Сегодня или
завтра", - думал он, чувствуя холод в груди. - "Самое позднее, завтра к
вечеру". Да, у него действительно мало времени.
Потом, словно развеселившись какой-то тонкой шуткой, он усмехнулся и
кивнул, отчего его костлявая тень чудовищно заколыхалась на занавесях и
прорезанной амбразурами стене.
Наконец, Квормал отложил в сторону карандаш и от единственной горящей
свечи зажег еще семь, более толстых. Теперь стало светлее, и он заново
перечитал гороскоп. На этот раз он никак не выразил свое удовольствие или
какие-либо другие эмоции. Он медленно свернул покрытый сложными
диаграммами и исписанный пергамент в тонкую трубочку и засунул за пояс;
потом, потирая худощавые ладони, усмехнулся снова. На столе рядом с ним
лежали все ингредиенты, которые требовались для удачи его плана: порошки,
масла, тонкие кожи и другие материалы и инструменты.
Время поджимало. Он работал быстро; его сплющенные на концах пальцы
совершали чудеса ловкости. Один раз он кое за чем подошел к стене. Лорд
Квармалла не делал ошибок и не мог позволить себе этого.
Через короткое время все было сделано к его удовлетворению. Погасив
те свечи, что он зажег последними, Квормал, владыка Квармалла,
расслабленно откинулся назад в кресле и при слабом свете единственной
свечки призвал к себе Флиндаха, чтобы можно было огласить гороскоп тем,
кто ждал внизу.
По своему обыкновению, Флиндах появился почти сразу же. Он предстал
перед своим хозяином, сложив руки на груди и покорно склонив голову.
Флиндах никогда не злоупотреблял своим положением. Его фигура была
освещена только снизу до пояса, а поверх этого тень скрывала то выражение
заинтересованности или скуки, которое могло бы появиться на его отмеченном
бородавками и пятнами лице. Подобным же образом было скрыто и изрытое
оспинами, но все же более гладкое лицо Квормала, и только его бледные
радужки фосфоресцировали в полумраке, словно две миниатюрные луны в темном
окровавленном небе.
Словно испытывая Флиндаха или будто увидев его в первый раз, Квормал
медленно поднял взгляд от ступней до лба стоящей перед ним фигуры и, глядя
прямо в затененные глаза Флиндаха, так похожие на его собственные,
заговорил:
- О Мастер Магов, в твоей власти оказать мне благодеяние сегодня
ночью.
Флиндах хотел было заговорить, но Квормал поднял руку и быстро
продолжил:
- Я наблюдал за тем, как ты из мальчика становишься юношей, и из
юноши - мужчиной; я питал твои познания в Искусстве, пока они не стали
уступать лишь моим собственным. Одна и та же мать выносила нас, хотя я был
ее первенцем, а ты - ребенком ее последнего плодородного года; и это
родство помогало нам. Твое влияние в Квармалле почти равно моему. Так что
я чувствую, что твое усердие и верность заслуживают некоторой награды.
И снова Флиндах хотел заговорить, но жест Квормала помешал ему.
Квормал говорил теперь более медленно, сопровождая слова отрывистым
постукиванием пальцев по свитку пергамента:
- Мы оба прекрасно знаем и по слухам, и из непосредственных
источников, что мои сыновья замышляют мою смерть. Правда также и то, что
их планы должны быть каким-то образом расстроены, ибо ни один из двух не
достоин стать владыкой Квармалла; и мне кажется невозможным, что
кто-нибудь из них когда-нибудь достигнет подобной мудрости. В результате
их склок Квармалл погибнет от запустения и небрежения, как погиб Зал
Призраков. Более того, каждый из них, чтобы подкрепить действие своего
колдовства, тайком нанял искусного рубаку из дальних краев - ты видел
воина Гваэя - а это начало появления свободных наемников в Квармалле и
верная погибель для нашей власти.
Он протянул руку к темным плотным рядам мумифицированных и восковых
масок и задал риторический вопрос:
- Разве владыки Квармалла защищали и сохраняли наши, скрытые от глаз
владения для того, чтобы капитаны-чужестранцы могли входить на наши
советы, толпиться там и, в конце концов, захватить власть?
Он понизил голос и продолжал:
- А теперь гораздо более тайное дело. Наложница Кевисса носит в своем
чреве мое семя: отпрыск мужского пола, согласно всем знамениям и
пророчествам оракулов, - хотя это известно только Кевиссе и мне, а теперь
и тебе, Флиндах. Если бы этот нерожденный побег достиг хотя бы отрочества,
не имея братьев, я умер бы спокойно, оставив его под твое попечение с
полным доверием и уверенностью.
Квормал помолчал, сидя бесстрастно, как статуя.
- Однако предупредить действия Хасьярла и Гваэя становится с каждым
днем все труднее, ибо действия эти набирают силу и размах. Собственная
врожденная порочность моих сыновей дает им доступ к областям и демонам,
которых их предшественники могли лишь представлять в своем воображении.
Даже я, уж на что сведущ в некромантии, часто чувствую отвращение.
Он умолк и загадочно посмотрел на Флиндаха. Тот заговорил, в первый
раз с тех пор, как вошел в комнату. Его голос был голосом человека,
привыкшего к произнесению магических формул, глубоким и звучным.
- Хозяин, то, что ты говоришь - правда. Однако как сможешь ты обойти
их планы? Ты так же хорошо, как и я, знаешь тот обычай, который запрещает,
пожалуй, единственное средство расстроить то, что они задумали.
Флиндах сделал паузу, словно собираясь сказать еще что-то, но Квормал
резко вмешался:
- Я составил схему, которая может сработать, а может и нет. Ее успех
зависит почти целиком от твоего сотрудничества.
Он понизил голос почти до шепота, жестом призывая Флиндаха подойти
ближе.
- Даже у стен бывают уши, о Флиндах, а мне хотелось бы, чтобы этот
план оставался в полной тайне.
Квормал снова сделал призывный жест, и Флиндах подошел еще ближе,
пока не оказался на расстоянии вытянутой руки от своего хозяина.
Пригнувшись, он встал в такую позу, чтобы его ухо оказалось вблизи от губ
властителя. Это расстояние было самым близким из всех, на которые он
когда-либо приближался к Квормалу, и странное беспокойство заполнило его
мозг, возрожденное небылицами детства. Этот древний человек, не имеющий
возраста, с перламутровой радужкой глаз, так похожих на его собственные,
казался Флиндаху нииракцам не сводным братом, а неким странным,
беспощадным сводным отцом.
Разрастающийся в нем ужас усилился, когда, он почувствовал, как
жилистые пальцы Квормала смыкаются на его запястье и мягко заставляют его
придвинуться ближе, почти стать на колени рядом с креслом.
Губы Квормала быстро зашевелились, и Флиндах подавил в себе
стремление вскочить и бежать, когда план начал разворачиваться перед ним.
Свистящим голосом произнесена фраза, последняя фраза, Квормал замолчал, и
Флиндах осознал всю чудовищность этого плана. В тот момент, когда это
осознание проникало в его мозг, единственная свечка оплыла, и погасла.
Наступила полная тьма.
Шахматная игра была в разгаре; единственными звуками, не считая
неумолчного шарканья босых ног и шипения фитилей в лампах, были глухое
постукивание шахматных фигурок и отрывистое покашливание Хасьярла. Низкий
стол, за которым сидели оба брата, стоял напротив широкой сводчатой двери
- единственного видимого входа в комнату Совета.
Был и еще один вход. Он вел в Главную Башню Квармалла; и именно к
этой, закрытой ковром двери наиболее часто обращались взгляды Гваэя.
Принц, был твердо уверен в том, что сообщение о гороскопе будет таким же,
как обычно, но в этот вечер его охватило некое любопытство; он чувствовал
смутное предзнаменование, возвещающее наступление какого-то
неблагоприятного события; это было похоже на предвещающие шторм порывы
ветра.
Сегодня боги даровали Гваэю знамение; знамение, которое ни его
некроманты, ни его собственное искусство не смогли истолковать к его
полному удовлетворению. Так что он чувствовал, что умнее будет
подготовиться к развитию событий и не предпринимать лишних шагов.
Как раз в тот момент, когда Гваэй смотрел на шпалеру, за которой, как
он знал, скрывалась дверь, откуда выйдет Флиндах, чтобы объявить о
результатах составления гороскопа, эта шпалера вздулась пузырем и
задрожала, словно на нее подул какой-то ветерок или легко толкнула чья-то
рука.
Хасьярл резко откинулся назад в кресле и воскликнул своим высоким
тенором:
- Шах ладьей твоему королю и мат в три хода!
Он зловеще опустил одно веко и с торжеством посмотрел на Гваэя.
Тот, не отрывал взгляда от все еще колышущейся шпалеры, сказал ясным,
мягким голосом:
- Мой конь вмешивается, заметив шах, Брат. Я ставлю мат в два хода.
Ты снова ошибся.
Ко как раз в тот момент, когда Хасьярл с грохотом смел шахматы на
пол, ковер заколыхался еще сильнее. Два раба раздвинули его посередине, и
прозвучал резкий удар гонга, сообщающий о приближении какого-то высокого
сановника.
Из-за завесы бесшумно выступила высокая худощавая фигура Флиндаха.
Его скрытое в тени лицо, несмотря на безобразное родимое пятно и три
бородавки, было исполнено великого и торжественного достоинства. А своей
мрачной невыразительностью - невыразительностью, которую странным образом
высмеивал многозначительный блеск, затаившийся глубоко в черных зрачках
глаз с перламутровой радужкой и алыми белками - оно, казалось, предвещало
какие-то плохие новости.
Флиндах, стоящей в арочном проеме, обрамленном богатыми шпалерами,
поднял одну руку в жесте, требующем молчания, и в длинном низком зале
прекратилось всякое движение. Хорошо вышколенные рабы-прислужники застыли
на своих местах, почтительно склонив голову; Гваэй остался сидеть, как и
прежде, глядя на Флиндаха в упор: Хасьярл, который полуобернулся в тот
момент, когда прозвучал гонг, также ждал сообщения. Они знали, что через
мгновение их отец Квормал выступит из-за спины Флиндаха и, зловеще
улыбаясь, объявит свой гороскоп. Процедура всегда была такой; и всегда, с
тех пор как каждый мог вспомнить, Гваэй и Хасьярл в этот момент желали
своему отцу смерти.
Флиндах начал говорить, подняв руку в драматическом жесте:
- Составление гороскопа было завершено, и заключение сделано. Судьба
человека исполняется в тот самый момент, как ее предсказывают Небеса. И
вот какие новости принес я Хасьярлу и Гваэю, сынам Квормала!
Быстрым движением Флиндах вытащил из-за пояса тонкий свиток
пергамента и, смяв его ладонями, уронил к своим ногам. Продолжая то же
самое движение, он протянул руку за свое левое плечо и, выступив из тени
арки, натянул на голову остроконечный капюшон.
Широко раскинув руки, Флиндах заговорил голосом, который, казалось,
шел издалека:
- Квормал, владыка Квармалла, окончил свое правление. Гороскоп
исполнился. Пусть скорбят все, кто находится внутри стен Квармалла. В
течение трех дней место владыки будет вакантным. Так требует обычай, и так
будет. Утром, когда солнце войдет во двор замка, то, что осталось от того,
кто был некогда великим и могущественным властителем, будет предано огню.
А теперь я иду оплакивать своего хозяина и наблюдать за выполнением
похоронных обрядов и постов, молитвами готовясь к его уходу. Делайте и вы
то же самое.
Флиндах медленно повернулся и исчез в темноте, из которой пришел.
В течение десяти полных ударов сердца Гваэй и Хасьярл сидели
неподвижно. Это сообщение прозвучало для обоих, как удар грома. Гваэю на
секунду захотелось хихикать, как ребенку, который неожиданно избежал
наказания и которого вместо этого поощрили; но в тайниках своего мозга он
был наполовину убежден, что все это время он знал, каким будет результат
гороскопа. Однако он поборол свое ребяческое ликование и сидел молча, с
неподвижным взглядом.
Хасьярл, с другой стороны, прореагировал так, как и следовало от него
ожидать. Он состроил несколько диковинных гримас и закончил непристойным
полузадушенным смешком. Потом он нахмурился и, повернувшись, сказал Гваэю:
- Разве ты не слышал, что сказал Флиндах? Я должен идти и
подготовиться!
С этими словами он, пошатываясь, поднялся на ноги, молча зашагал
через комнату и вышел в широкую сводчатую дверь.
Гваэй остался сидеть еще несколько мгновений, нахмурившись и
сосредоточенно сощурив глаза, словно размышляя над какой-то темной
проблемой, для разрешения которой требовались все силы. Внезапно он
щелкнул пальцами, сделал знак своим рабам, чтобы они шли вперед, и стал
готовиться к возвращению в Нижние Уровни.
Фафхрд едва успел покинуть Зал Призраков, когда услышал слабое
дребезжание и позвякивание, какое издают осторожно передвигающиеся
вооруженные люди. Его очарованное любование прелестями Фриски тут же
улетучилось, словно Северянина окатили ледяной водой. Он отпрянул в более
густую тьму и подслушивал достаточно долго, чтобы выяснить, что это был
патруль Хасьярла, охраняющий Верхние Уровни от вторжения из Гваэевых
Нижних - а не выслеживающий его и Фриску, как Северянин опасался. Потом
Фафхрд быстро направился к Хасьярлову Залу Волшебства, испытывая мрачное
удовлетворение от того, что его память на ориентиры и повороты работала,
казалось, так же хорошо в лабиринте тоннелей, как на лесных тропах и
крутых зигзагообразных горных подъемах.
Странное зрелище, встретившее его, когда он достиг своей цели,
заставило остановиться на каменном пороге. Полностью обнаженный Хасьярл
стоял по колено в воде в окутанной паром мраморной ванне, сделанной в
форме раковины-гребешка; он ругался и поносил людей, заполнявших огромную
комнату. А они, все как один - волшебники, офицеры, надсмотрщики, пажи с
большими, окаймленными бахромой полотенцами, темно-красными одеждами и
другими предметами туалета в руках - стояли трепетно-неподвижно, с
раболепным страхом в глазах. Исключением были только три раба, дрожащими,
но ловкими руками намыливающие и поливающие своего хозяина.
Фафхрд был вынужден признать, что голый Хасьярл был каким-то более
целостным - уродливым повсюду - злой дух, рождающийся из горячего
источника. И хотя его гротескный по-детски розовый торс и разной длины
руки дергались и извивались в припадке бешенства, порожденного страхом,
все же в нем было какое-никакое достоинство.
Он рычал:
- Говорите, вы все, есть ли какая-нибудь предосторожность, о которой
я забыл, правило, которое я упустил из виду, крысиная нора, которую я
проглядел к через которую может пробраться Гваэй? О, почему именно в эту
ночь, когда демоны подстерегают меня и я должен держать в уме тысячу вещей
и одеться для похорон моего отца, именно в эту ночь меня должны
обслуживать одни кретины? Вы, что, все оглохли и онемели? Где этот великий
воитель, которому следовало бы защищать меня сейчас? Где мои алые колечки?
Меньше намыливай здесь, ты... возьми это! Ты, Эссем, хорошо ли нас
охраняют сверху? Я не доверяю Флиндаху. Иссим, достаточно ли у нас
стражников внизу? Гваэй - это змея, которая может нанести удар сквозь
любую щель. О Темные Боги, защитите меня! Иди в казарму, Иссим, возьми еще
людей и усиль наши патрули внизу - и раз уж ты пойдешь туда, я сейчас
припомнил, прикажи, чтобы они продолжали пытать Фриску. Вырвите у нее
правду! Она участвует в заговоре Гваэя против меня - сегодняшняя ночь меня
в этом убедила. Гваэй знал, что смерть моего отца неизбежна, и разработал
планы вторжения много недель назад. Все вы здесь можете быть шпионами у
него на жалованье! О, где же мой воитель? И где мои алые колечки?!!
Фафхрд, который придвигался вперед, ускорил шаги при упоминании о
Фриске. Простые расспросы в камере пыток обнаружат ее побег и его участие
в нем. Он должен как-то отвлечь Хасьярла. Поэтому он остановился почти
перед лицом розового, мокрого принца, от которого шел пар, и смело сказал:
- Твой воитель здесь, владыка. И он советует тебе не вялую оборону, а
быстрый удар по Гваэю! Без сомнения, твой мощный ум уже разработал
множество хитроумных планов атаки. Порази врага, как громом!
Фафхрду едва удалось договорить свою речь убедительно и не позволить
своему голосу замолкнуть, потому что его внимание полностью поглотила
проделываемая в это время странная операция. Кока Хасьярл стоял
неподвижно, скрючившись и вывернув набок голову, раб-банщик с лицом
пепельного цвета оттянул левое верхнее веко принца за ресницы и вставил в
проделанную в нем дырочку крошечное алое колесико или колечко с двумя
выступами вдоль ребра; по размеру оно было не больше зерна чечевицы.
Колечко было насажена на конец прутика из слоновой кости, тонкого, как
соломинка, а все действия раба выполнялись с таким напряженным вниманием,
с каким человек берет яд у гремучей змеи, - если можно вообразить себе
такое мероприятие чисто в целях сравнения.
Однако эта операция была быстро завершена - и с правым глазом тоже -
и, по-видимому, к полному удовлетворению Хасьярла, поскольку он не ударил
раба мокрым и покрытым мыльной пеной хлыстом, который все еще свисал с
запястья, и поскольку, когда Хасьярл выпрямился, он широко ухмылялся
Фафхрду.
- Твой совет хорош, воитель, - закричал он. - Все эти идиоты могут
только трястись от страха. У меня действительно есть давно подготовленный
план удара, который я испытаю сейчас; план, который не нарушит похоронных
обрядов. Эссем, возьми рабов и принеси пыль - ты знаешь, что именно я имею
в виду - и жди меня у вентиляторов. Девушки, смойте эту мыльную пену
теплой водой. Мальчик, подай мне туфли и мой купальный халат! Те остальные
одежды могут подождать. Следуй за мной, Фафхрд!
Но в эту минуту его взгляд за алыми колечками вспыхнул, остановившись
на двадцати четырех бородатых, укрытых под капюшонами волшебниках,
боязливо стоящих возле своих кресел.
- Немедленно возвращайтесь к своим чарам, вы, невежды! - взревел
Хасьярл. - Я не говорил вам, что вы можете остановиться, пока я моюсь!
Возвращайтесь к своим чарам и нашлите все ваши болезни на Гваэя - черную,
красную, зеленую чуму, капель из носа и кровавое гниение - или я спалю
ваши бороды до самых ресниц вместо вступления к еще более страшным галкам!
Торопись, Эссем! Идем, Фафхрд!
Серый Мышелов в эту минуту возвращался вместе с Ививис из своего
чулана, когда Гваэй, в туфлях с бархатными подошвами и сопровождаемый
босыми рабами, вышел навстречу им из-за угла в темном коридоре так быстро,
что скрыться от него уже не было времени.
Молодой властитель Нижних Уровней казался неестественно спокойным и
владеющим собой, однако создавалось впечатление, что под этим спокойствием
не было ничего, кроме трепещущего возбуждения и мелькающих, как стрелы,
мыслей - впечатление такое сильное, что Мышелов едва ли удивился бы, если
бы вокруг Гваэя засияла аура Голубой Стихии Молний. И действительно,
Мышелов почувствовал, что его кожу начинает жечь и покалывать, словно
именно такое воздействие незримо исходило от хозяина.
Гваэй метнул быстрый изучающий взгляд на Мышелова и красивую рабыню,
проговорив торопливым, веселым, подрагивающим голосом:
- Ну, Мышелов, я вижу, что ты успел заблаговременно попробовать свою
награду. Ах, юность, и сумрачные закоулки, и служащие подушкой мечты, и
любовные встречи - что еще может придать жизни позолоту или сделать ее
дешевле оплывшей и закопченной свечки? Девушка показала тебе свое
искусство? Прекрасно! Ививис, дорогая, я должен вознаградить твое рвение.
Я подарил Дивис ожерелье - может, ты тоже хочешь такое? Или у меня есть
брошь в форме скорпиона, с рубиновыми глазами...
Мышелов почувствовал, как лежащая в его руке рука девушки затрепетала
и похолодела, и быстро перебил:
- Мой демон говорит со мной, владыка Гваэй, и, по его словам, это та
ночь, когда Судьба ходит по земле.
Гваэй рассмеялся.
- Твой демон подслушивал, спрятавшись за ковром. Он услышал разговоры
о быстрой кончине моего отца.
Пока он говорил, на конце его носа, между ноздрями, образовалась
капля. Мышелов зачарованно смотрел, как она растет. Гваэй хотел было
поднять руку и стереть ее тыльной стороной ладони, но вместо этого
стряхнул ее, дернув головой. В течение какого-то мгновения он хмурился,
потом снова рассмеялся.
- Да, Судьба ступила сегодня на Главную Башню Квармалла! - сказал он,
но только теперь его быстрый веселый голос был чуть хрипловатым.
- Мой демон шепчет мне еще, что этой ночью опасные силы бродят
вокруг, - продолжил Мышелов.
- Ага, братская любовь и все такое прочее, - саркастически заметил в
ответ Гваэй, но теперь его голос был похож на карканье, выражение крайнего
удивления расширило его глаза. Он вздрогнул, как от холода, и из его носа
посыпались капли. Три волоска вылетело из его шевелюры и упало ему на
глаза. Его рабы отпрянули от него.
- Мой демон предупреждает меня, что нам лучше побыстрее использовать
против этих сил мое Великое Заклинание, - продолжал Мышелов, возвращаясь,
как обычно, в мыслях к неиспытанным рунам Шильбы. - Оно уничтожает только
волшебников Второго Ранга и ниже. Твои, поскольку они все Первого Ранга,
останутся невредимыми. Но волшебники Хасьярла погибнут.
Гваэй открыл рот, чтобы ответить, но из его горла вылетели не слова,
а лишь кошмарный воющий стон, словно у немого. Нездоровый румянец ярко
выступил на, его скулах, и Мышелову казалось теперь, что по правой стороне
подбородка принца расползается красноватое пятно, в то время как на левой
формируются черные прыщи. В воздухе разлилась ужасающая вонь. Гваэй
пошатнулся, и его глаза наполнились зеленоватым гноем. Он поднял к ним
руку, тыльная сторона которой была покрыта желтоватой коркой с красными
трещинами. Рабы бросились бежать.
- Чары, насланные Хасьярлом! - прошипел Мышелов. - Волшебники Гваэя
все еще спят! Я разбужу их! Поддержи его, Ививис!
И, повернувшись, он со скоростью ветра понесся по коридору и вверх по
пандусу, пока не добежал до Зала Волшебства. Войдя туда, он начал хлопать
в ладони и резко свистеть сквозь зубы, потому что двенадцать тощих магов в
набедренных повязках и правда все еще лежали, свернувшись клубочком в
своих широких креслах с высокой спинкой, и храпели. Мышелов подскочил по
очереди к каждому магу, выпрямляя и тряся их отнюдь не нежными руками и
крича им прямо в уши:
- За работу! Противоядие! Охраняйте Гваэя!
Одиннадцать волшебников проснулись довольно быстро и вскоре уже
глядели широко открытыми глазами в пустоту, хотя их тела еще в течение
некоторого времени покачивались, а головы подергивались от встряски,
заданной Мышеловом - словно одиннадцать маленьких суденышек, которые
только что тряхнул шторм.
Мышелову пришлось немного повозиться с двенадцатым, хотя и этот уже
начинал просыпаться и вскоре должен был взяться за свою долю работы, когда
внезапно в арочном проеме появился Гваэй; Ививис стояла с ним рядом, но
уже не поддерживала его. В темноте лицо юного властителя сияло тем же
чистым серебристым блеском, что и его массивная серебряная маска, висящая
в нише над аркой.
- Отойди в сторону. Серый Мышелов, я расшевелю этого лентяя, -
воскликнул он ясным, журчащим голосом и, схватив небольшую обсидиановую
чашу, швырнул ее в сторону сонного волшебника.
Чаша должна была упасть не больше чем на полдороге между ними.
Мышелов подумал было, не хочет ли Гваэй разбудить старца грохотом, с
которым она разобьется. Но тут Гваэй пристально взглянул на летящую по
воздуху чашу, и она пугающим образом набрала скорость. Это было так, как
если бы он подбросил мяч, а затем ударил по нему битой. Чаша метнулась
вперед, словно снаряд, выпущенный вдаль из мощной катапульты, раздробила
череп старца и забрызгала мозгами кресло и Мышелова. Гваэй рассмеялся
немного высоковатым смехом и беспечно воскликнул:
- Я должен сдержать свое возбуждение! Я должен! Я должен! Внезапное
выздоровление от двух дюжин смертей - или двадцати трех и Капели из Носа -
это не повод для того, чтобы философ потерял над собой контроль. О, я
словно пьян!
Ививис внезапно закричала:
- Комната плывет! Я вижу серебряных рыбок!
Мышелов и сам теперь почувствовал головокружение и увидел, как
фосфоресцирующая зеленая ладонь тянется из-под арки к Гваэю - и за ней
вытягивается тонкая рука, которая удлиняется до нескольких ярдов. Мышелов
как следует проморгался, и рука исчезла - но теперь повсюду плавали
пурпурные испарения.
Мышелов посмотрел на Гваэя и увидел, что тот, с угрюмым взглядом,
сильно шмыгает носом, раз, и другой, хотя не видно было, чтобы новые капли
образовывались на кончике носа.
Фафхрд стоял на три шага позади Хасьярла, который в своем мешковатом,
с высоким воротником халате из бурой, как земля, ткани был похож на
обезьяну.
Справа от Хасьярла по толстому, широкому, скользящему на катках
кожаному ремню трусили рысцой три раба чудовищного вида: огромные,
вывернутые внутрь ступни; толстые, как у слона, ноги: широкая, как
кузнечные мехи, грудь; руки карликов и крошечные головы с широкими
зубастыми ртами и ноздрями, которые были больше, чем глаза и уши, -
существа, созданные для тяжкого бега и ни для чего больше. Движущийся
ремень, перекрутившись на полоборота, исчезал внутри вертикально
поставленного, сложенного из камней цилиндра ярдов пяти в диаметре и
появлялся под тем местом, где входил, но двигаясь уже в обратном
направлении, чтобы пройти под катками и завершить петлю. Изнутри цилиндра
доносилось глухое поскрипывание огромного деревянного вентилятора, который
вращался с помощью этого ремня и нагнетал поддерживающий жизнь воздух
вниз, в Нижние Уровни.
Слева от Хасьярла в цилиндре была небольшая дверца на высоте головы
Фафхрда. К этой двери по четырем узким каменным ступенькам поднималась,
один за другим, колонна унылых гномов с большими головами. Каждый гном нес
на плече темный мешок и, дойдя до дверцы, развязывал его и опустошал
содержимое в гудящую шахту, очень тщательно вытряхивая его внутрь, а потом
складывал мешок и спрыгивал наземь, чтобы освободить место другому
носильщику.
Хасьярл бросил косой взгляд через плечо на Фафхрда.
- Букет для Гваэя! - закричал он. - Я развеял по дующему вниз ветру
баснословное богатство: порошок опийного мака, измельченные в пыль лотос и
мандрагору, раскрошенную коноплю. Миллион приятных непристойных снов, и
все для Гваэя! Это одержит над ним победу тремя способами: он проспит весь
день и пропустит похороны моего отца, и тогда Квармалл мой по праву
единственного присутствовавшего и без всякого кровопролития, которое
омрачило бы обряды; его волшебники уснут, и мои чары, несущие заразу,
прорвутся к нему и сразят его вонючей студенистой смертью; его владения
уснут, каждый раб и каждый проклятый паж, так что мы завоюем их, просто
вступив в Нижние Уровни после того, как будет покончено с похоронами. Эй,
вы там, быстрее!
И, выхватив у надсмотрщика длинную плетку, Хасьярл начал хлестать ей
по сплющенным конусообразным головам шагающих по ремню рабов, обжигать ей
их широкие спины. Их рысь перешла в тяжеловесный галоп, вентилятор загудел
на более высоких нотах, и Фафхрд ждал, что он вот-вот услышит, как лопасти
с треском разлетятся; а, быть может, увидит, как лопнет ремень или катки
слетят со своих осей.
Гном, стоящий у окошка шахты, воспользовался тем, что внимание
Хасьярла было направлено в другую сторону, для того чтобы выхватить
щепотку растертых трав из своего мешка, поднести к носу и, украдкой бросив
на Хасьярла полный экстаза взгляд, втянуть понюшку в ноздри. Однако
Хасьярл увидел это и жестоко отхлестал его по ногам. Гном покорно
опустошил свой мешок и вытряс его, слегка подпрыгивая от боли. Тем не
менее он, казалось, не был особенно усмирен или встревожен полученной
поркой, потому что Фафхрд заметил, что, выходя из комнаты, он натянул
пустой мешок себе на голову и побрел дальше, глубоко вдыхая воздух сквозь
ткань.
Хасьярл продолжал щелкать плеткой и кричать:
- Быстрей, я сказал! Дурманящий ураган для Гваэя!
Офицер Носим вбежал в комнату и метнулся к своему хозяину.
- Девушка Фриска бежала! - выкрикнул он. - Палачи говорят, что этот
твой воитель пришел с твоей печатью, сказал, что ты велел освободить ее, -
и похитил! Все это произошло четверть дня назад.
- Стража! - завопил Хасьярл. - Схватить Северянина! Обезоружить и
связать предателя!
Но Фафхрда уже и след простыл.
Мышелов, в сопровождении Ививис, Гваэя и колоритной толпы внушенных
дурманом галлюцинаций, шатаясь, ввалился в помещение, очень похожее на то,
из которого только что исчез Фафхрд. Здесь огромная цилиндрическая шахта
заканчивалась, изгибаясь горизонтально под прямым углом. Вентилятор,
который закачивал вниз воздух и выпускал его, чтобы освежить Нижние
Уровни, был вертикально установлен в устье шахты, и видно было, как он там
вращается.
Рядом с этим устьем висела большая клетка с белыми птицами: все они
лежали на полу кверху лапками. Помимо этого явного свидетельства, на полу
помещения было распростерто тело надсмотрщика, тоже побежденного одуряющим
вихрем Хасьярла.
И наоборот, три раба с ногами-столбами, бегущие тяжеловесной рысью по
своему ремню, казалось, вообще ничего не почувствовали. По-видимому, их
крошечные мозги и чудовищные тела были вне досягаемости для любого
дурмана, если только он не применялся в летальной дозе.
Гваэй подковылял к ним, ударил каждого по лицу и скомандовал: "Стой".
После этого он сам свалился на пол.
Гудение вентилятора затихло, и, когда он остановился, стали отчетливо
видны его семь деревянных лопастей (хотя для Мышелова они перемежались с
чешуйчатыми галлюцинациями); слышалось только медленное, затрудненное
дыхание рабов.
Распростертый по полу Гваэй таинственно улыбнулся им, пьяным жестом
поднял руку и воскликнул:
- Повернитесь! Кругом!
Рабы-бегуны медленно повернулись, сделав для этого дюжину крошечных
шагов, пока все трое не оказались лицом к противоположному концу ремня.
- Бегом! - быстро скомандовал Гваэй. Они медленно повиновались, и
вентилятор неспешно загудел снова, но теперь он гнал воздух вверх по
шахте, навстречу устремленному вниз потоку Хасьярла.
Гваэй и Ививис какое-то время оставались лежать на полу, пока их
сознание не Начало проясняться и последние галлюцинации не исчезли.
Мышелову казалось, что эти видения втягиваются в шахту сквозь лопасти
вентилятора: туманная орда синих и пурпурных призраков, вооруженных
прозрачными копьями с зазубренными наконечниками и похожими на пилы
абордажными саблями.
Потом Гваэй, улыбаясь глазами в крайнем возбуждении, сказал мягко и
все еще немного задыхаясь:
- Мои волшебники... не были одурманены... я думаю. Иначе я бы сейчас
умирал... Две дюжины смертей, насылаемые Хасьярлом. Еще минутку... и я
пошлю рабов на другой конец Уровня... чтобы пустить в другую сторону
вытяжной вентилятор. С его помощью мы получим свежий воздух. И поставлю
еще рабов на этот ремень - может, мне удастся отогнать назад, к моему
брату, посланные им кошмары. Потом омоюсь и обряжусь для огненных похорон
моего отца и поднимусь, чтобы неприятно поразить моего братца Хасьярла.
Ививис, как только сможешь ходить, разбуди рабынь, которые меня купают.
Прикажи им все подготовить.
Он протянул руку над полом и крепко схватил Мышелова за локоть.
- Ты, Серый, - прошептал он, - приготовь к работе эти свои
могущественные руны, которые поразят колдунов Хасьярла. Собери нужные
ингредиенты, прочти свои демонические молитвы - но сначала посоветуйся с
моими двенадцатью архимагами... если ты сможешь поднять двенадцатого из
его темного ада. Как только труп Квормала запылает в огне, я пошлю тебе
приказ произнести это смертоносное заклинание.
Он помедлил, и его глаза засверкали в темноте колдовским блеском.
- Пришло время для колдовства и мечей!
Послышалось тихое царапание - одна из белых птиц, пошатываясь,
вставала на ноги на дне клетки. Она издала чириканье, которое было похоже
скорее на икоту.
Всю эту ночь напролет весь Квармалл не спал. В комнату Управления
Главной Башни вбежал маг, крича:
- Лорд Флиндах! У надсмотрщиков за умами есть не вызывающие сомнений
сведения о том, что два брата развязали войну друг против друга. Хасьярл
посылает вниз по воздуховодам дурманящую пыль, а Гваэй гонит ее обратно.
Мастер Магов поднял обезображенное бородавками и пурпурным пятном
лицо от стола, за Которым он сидел, окруженный небольшой толпой, ожидающей
приказаний.
- Они уже пролили кровь? - сбросил он.
- Нет еще.
- Хорошо. Не сводите с них волшебных глаз.
Потом, строго глядя из-под капюшона по очереди на каждого, к кому он
обращался, Мастер Магов отдал другие приказания.
Двум магам, одетым как его помощники: "Немедленно пойдите к Хасьярлу
и Гваэю. Напомните им о похоронах и оставайтесь с ними до тех пор, пока
они и их свита не окажутся на погребальном дворе".
Одному из евнухов: "Поторопись к своему хозяину Брилле. Узнай, не
требуются ли ему какие-то дополнительные материалы или помощь в сооружении
погребального костра. Помощники будут отправлены к нему немедленно и в
любом количестве".
Капитану пращников: "Удвой стражу на стенах. Сам делай обходы.
Наступающим утром Квармалл должен быть особо надежно закрыт для внешних
врагов и для тех, кто захочет бежать из него".
Богато одетой женщине средних лет: "В гарем Квормала. Пригляди за
тем, чтобы его наложницы были идеально убраны, причесаны и накрашены, как
будто их владыка собирается посетить их на рассвете. Успокой их опасения.
Пошли ко мне илтхмарку Кевиссу".
В Зале Волшебства властитель Хасьярл с помощью рабов облачался для
похорон, не забывая в то же время направлять людей, разыскивающих его
вероломного воителя Фафхрда; наставлять надсмотрщиков воздуховодов в том,
какие предосторожности они должны предпринять на случай, если Гваэй
попытается вернуть опийную пыль и, возможно, даже с процентами; и поучать
своих волшебников, какие именно заклинания им следует использовать против
Гваэя, как только тело Квормала будет поглощено огнем.
В Зале Призраков Фафхрд с Фриской пировали теми припасами и вином,
что он принес с собой. Северянин рассказывал ей о том, как впал в
немилость у Хасьярла и обдумывал планы, как бежать вместе с ней из
владений Квармалла.
В Гваэевом Зале Волшебства Серый Мышелов совещался по очереди со
всеми одиннадцатью костлявыми волшебниками в белых набедренных повязках,
не рассказывая им ничего о заклинании Шильбы, но получая от каждого
твердые заверения в том, что тот является магом Первого Ранга.
В парилке купальни властелин Гваэй восстанавливал свою плоть и
способности, потрясенные болезнетворными заклинаниями и дурманом. Его
рабыни под присмотром Ививис принесли душистые масла и эликсиры и, следуя
томным, но четким указаниям принца, терли и намыливали его. Изящные
фигурки, полускрытые и посеребренные клубами пара, двигались и замирали
как в полном истомы балете.
Огромный погребальный костер был наконец сооружен, и у Бриллы
вырвался вздох облегчения и удовлетворения от сознания хорошо исполненной
работы. Он расслабленно опустил свое толстое, массивное тело на скамейку у
стены и заговорил с одним из своих помощников высоким женственным голосом:
- За такой короткий срок, и в такое время; но нужно отдавать богам
то, что им следует, ни один человек не может обмануть свои звезды. Однако
я чувствую стыд при мысли о том, что Квормала будет сопровождать такая
убогая свита: всего полдюжины ланкмарок, одна илтхмарка и три минголки - к
тому же одна из них с изъяном. Я всегда говорил, что ему следует держать
лучший гарем. Однако рабы-мужчины в прекрасной форме и, возможно,
возместят недостатки остальных. О, дорогу моему владыке будет освещать
прекрасное пламя!
Брилла горестно покачал головой и, сморкаясь, смахнул ресницами слезы
со своих поросячьих глазок; он был одним из тех немногих, кто искренне
сожалел о смерти Квормала.
Место Бриллы как начальника евнухов было синекурой и, кроме того, с
тех пор, как он помнил себя, он всегда обожал Квормала. Когда-то Брилла,
тогда еще маленький, пухленький мальчик, был спасен от издевательства
группы более взрослых и более сильных рабов, которые отпустили его, когда
Квормал просто прошел мимо. Именно этот незначительный случай, не
замеченный или давно забытый Квормалом, породил почти звериную преданность
Бриллы.
Теперь только боги могли знать, что таит в себе будущее. Сегодня тело
Квормала будет сожжено, а что слоится потом, об этом лучше не размышлять,
даже в самых потаенных мыслях. Брилла еще раз взглянул на дело рук своих,
на погребальный костер. Сооружение этого костра всего за шесть коротких
часов, даже несмотря на толпы находящихся в распоряжении Бриллы рабов,
потребовало от евнуха колоссального напряжения всех сил. Теперь костер
возвышался в центре двора, превосходя своими размерами даже арку огромных
ворот, имеющую в высоту три человеческих роста. Он был построен в форме
усеченной на половине высоты пирамиды с квадратным основанием; а легко
воспламеняющиеся поленья, из которых она была сложена, были полностью
скрыты под темными тканями.
От земли через весь широкий двор к верхнему ряду поленьев шли четыре
пандуса - по одному с каждой стороны; а на вершине пирамиды находилась
солидных размеров квадратная платформа. Именно здесь будут поставлены
носилки с телом Квормала, и здесь же будут принесены погребальные жертвы.
Только рабам надлежащего возраста и таланта будет позволено сопровождать
своего владыку в его дальнем путешествии по ту сторону звезд.
Брилла одобрил то, что он увидел, и, потирая руки, с любопытством
огляделся по сторонам. Только в таких случаях, как этот, можно было
осознать все необъятное величие Квармалла, и такие случаи были очень
редкими; возможно, всего лишь раз в жизни человеку доводилось видеть
подобное событие. Насколько доставал взгляд Бриллы, вдоль стен двора были
выстроены, ряд за рядом, небольшие группы рабов, а также его собственная
группа евнухов и плотников. Здесь были мастера из Верхних Уровней, каждый
из которых искусно работал по металлу и по дереву; здесь были крестьяне с
полей и виноградников, коричневые от солнца и согнутые тяжелым трудом;
здесь были рабы с Нижних Уровней, моргающие от непривычно яркого света,
бледные, со странно деформированными фигурами; и все остальные, кто
трудился в чреве Квармалла, по группе представителей с каждого Уровня.
Многолюдность этого собрания, казалось, опровергала разнесшиеся на
заре тревожные слухи о тайной войне, начавшейся прошлой ночью между
Уровнями. Брилла почувствовал себя успокоенным.
Наиболее важными и лучше всех размещенными гостями были два отряда
оруженосцев Хасьярла и Гваэя - по одному слева и справа от пирамиды.
Отсутствовали только волшебники обоих принцев - как заметил с внезапным
острым беспокойством Брилла, не решившись, однако, задуматься, почему.
Высоко над всей этой массой разнородных людей, на возвышающихся
стенах замка, застыли вечно безмолвные, вечно бдительные стражи; они
спокойно стояли на своих постах, держа пращи наготове. Никогда еще никто
не штурмовал стены Квармалла, и никогда еще ни один раб, попавший в эти
тщательно охраняемые стены, не вышел за их пределы живым.
С места, где стоял Брилла, можно было прекрасно видеть все
происходящее. Справа от него из стены, окружающей двор, выступал балкон, с
которого Хасьярл и Гваэй будут наблюдать за тем, как горит тело их отца;
слева подобным же образом выступала платформа, откуда Флиндах будет
руководить выполнением ритуалов. Брилла сидел почти рядом с дверью, сквозь
которую будет вынесено подготовленное и освобожденное от внутренностей
тело Квормала для последнего огненного очищения. Евнух вытер пот со своих
дряблых щек полой нижней туники и спросил себя, сколько еще пройдет
времени, прежде чем все начнется. Солнце уже должно было быть недалеко от
вершины стены, и с его первыми лучами начнутся обряды.
В тот самый момент, как он задавал себе этот вопрос, послышалось
мощное, приглушенное гудение огромного гонга. Все начали вытягивать шеи;
множество тел задвигалось, толкая друг друга; потом гомон стих. На левом
балконе появилась фигура Флиндаха.
Мастер Магов был облачен в Капюшон Смерти и в одежды из тяжелой
узорчатой парчи темных, тусклых тонов. На его поясе сверкал Золотой Символ
Власти с расположенными по кругу в виде веера лезвиями; до тех пор, пока
Трон Квармалла будет свободен, Флиндах как Верховный управляющий должен
будет свято хранить этот Символ.
Флиндах поднял руки к той точке, где через мгновение должно было
появиться солнце, и начал произносить Приветственный Гимн; пока он
нараспев читал его, первые золотистые лучи ударили в глаза тех, кто стоял
по другую сторону двора. Снова приглушенное гудение, от которого
вибрировали самые кости у тех, кто стоял ближе к нему - и напротив
Флиндаха, на другом балконе, появились Хасьярл и Гваэй. Оба были убраны
одинаково, за исключением диадем и скипетров. На лбу Хасьярла был
серебряный, с сапфирами, обруч, а в руке он держал скипетр Верхних
Уровней, завершенный сжатым кулаком; на Гваэе была диадема,
инкрустированная рубинами, а его скипетр был украшен червем, пригвожденным
кинжалом. В остальном оба были одеты одинаково в церемониальные мантии
темно-красного цвета, подпоясанные широкими черными кожаными поясами;
оружия у них не было, никакие другие украшения тоже не были дозволены.
Пока братья усаживались на поставленных для них на возвышении
стульях, Флиндах повернулся к той двери, которая была рядом с Бриллой, и
начал петь. Его звучному голосу ответил скрытый где-то хор, и эхом
отозвались некоторые группы людей во дворе. В третий раз прозвучал
чудовищный гонг и, когда затихло эхо, появились носилки с телом Квормала.
Их несли шесть ланкмарских рабынь, а сзади шли минголки; этот маленький
отряд был всем, что осталось от множества наложниц, разделявших ложе
Квормала.
Но где, спросил себя Брилла с внезапно сильно забившимся сердцем,
илтхмарка Кевисса, фаворитка старого владыки? Брилла сам распорядился о
том, в каком порядке будут идти девушки. Она не могла...
Носилки медленно двигались между рядов распростертых тел по
направлению к костру. Тело Квормала было закреплено в сидячем положении и
покачивалось, создавая жуткое впечатление чего-то живого, когда рабыни
спотыкались под непривычной тяжестью. На нем были одежды из пурпурного
шелка, а его лоб украшали золотые обручи владыки Квармалла. Его худощавые
руки, некогда столь искусные в практике хиромантии и магических формул,
теперь были чопорно сложены на Магической Книге. На его запястье сидел
привязанный цепочкой кречет, голова птицы была накрыта колпачком; а у ног
мертвого хозяина лежал его любимый гончий леопард, и его покой был покоем
смерти. Некогда внушавшие ужас глаза Квормала были прикрыты теперь
похожими на восковые веками; эти глаза, так часто видевшие смерть, были
теперь мертвы навеки.
Хотя мозг Бриллы все еще был занят Кевиссой, он сказал несколько
ободряющих слов другим девушкам, когда они проходили мимо, и одна из них
быстро и тоскливо улыбнулась ему; все они знали, что это большая честь -
сопровождать хозяина в будущую жизнь, но ни одна из них особо не жаждала
этой чести; однако они мало что могли сделать, кроме как исполнять
указания. Брилле было жаль их всех; они были такими юными, у них были
такие пышные тела, и они могли дать столько наслаждения мужчинам, потому
что он хорошо обучил их. Но обычай должен быть исполнен. Однако, как же
Кевисса?.. Брилла резко оборвал эти раздумья.
Носилки двигались вверх по пандусу. Пение ширилось и росло. Наконец
они достигли вершины пирамиды, и лучи солнца, светящие теперь, когда
носилки повернулись к нему, прямо в мертвое лицо Квормала, отразились от
светлых волос и белой кожи ланкмарских рабынь, которые вместе со своими
подругами бросились в ноги своему господину.
Внезапно Флиндах уронил руки, и наступила тишина, полная и
всеобъемлющая тишина, поражающая по контрасту с размеренным пением и
гулкими ударами гонга.
Гваэй и Хасьярл сидели неподвижно, пристально глядя на фигуру,
которая была некогда владыкой Квармалла.
Флиндах снова поднял руки, и из ворот, противоположных тем, откуда
было вынесено тело Квормала, выскочили восемь человек. У каждого в руке
был факел, и все они были обнажены, если не считать пурпурных капюшонов,
скрывавших лица. Под аккомпанемент резких ударов гонга они быстро
подбежали к костру, по два с каждой стороны, и, сунув факелы в заранее
подготовленные дрова, перепрыгнули через зажженное пламя, поднялись на
верх пирамиды и бесполезным жестом обняли рабынь.
Пламя почти моментально охватило просмоленное и пропитанное маслом
дерево. В течение какого-то мгновения сквозь густой дым можно было
разглядеть переплетенные корчащиеся фигуры рабов и худощавое тело мертвого
Квормала, глядящего сквозь закрытые веки прямо в лицо солнцу. Затем
огромный кречет, разъяренный жарой и едким дымом, закричал злобно и
сердито и, хлопая крыльями, поднялся с запястья своего хозяина. Цепь
держала крепко; но все увидели, как рука Квормала поднялась к небу в
возвышенном, освобождающем жесте перед тем, как дым закрыл все. Пение
взлетело в крещендо и потом внезапно умолкло, когда Флиндах подал знак,
что погребальные обряды закончены.
Пока жадное пламя пожирало костер и поддерживаемую им ношу, Хасьярл
прервал молчание, предписанное обычаем. Он повернулся к Гваэю и, трогая
пальцами костяшки кулака на своем скипетре и злорадно ухмыляясь,
заговорил:
- Ха! Гваэй, было бы весело посмотреть на то, как ты корчишься в
пламени. Почти так же весело, как видеть нашего родителя, жестикулирующего
после смерти. Иди же быстрей, Брат! У тебя еще есть шанс принести себя в
жертву и таким образом завоевать славу и бессмертие.
И он захихикал, брызгая слюной.
Гваэй только что сделал неприметный знак стоящему рядом пажу, и юноша
заторопился прочь. Молодого властителя Нижних Уровней ничуть не
развеселила несвоевременная шутка брата, но, улыбнувшись и пожав плечами,
он саркастически ответил:
- Я предпочитаю искать смерть на менее болезненных тропах. Однако
идея недурна, я сохраню ее.
Затем внезапно и более глубоким голосом он добавил:
- Было бы лучше, если бы мы оба оказались мертворожденными, чем
растрачивать наши жизни в бессмысленной ненависти. Я забуду о твоей
дурманящей пыли и опийных ураганах, и даже о твоем смердящем колдовстве и
заключу с тобой договор, о Хасьярл! Клянусь мрачными богами, которые
правят под Квармаллским Холмом, и Червем, которого я избрал своим знаком,
что для моей руки твоя жизнь священна; что ни заклятьями, ни сталью, ни
ядами я не убью тебя!
Договорив, Гваэй поднялся на ноги и посмотрел прямо в лицо Хасьярлу.
Застигнутый врасплох Хасьярл пару секунд сидел молча; озадаченное
выражение скользнуло по его лицу; потом глумливая усмешка исказила тонкие
губы, и они выплюнули в лицо Гваэю:
- Ах так! Ты боишься меня даже больше, чем я думал. Да! И правильно
делаешь! Однако кровь вон тех старых обугленных останков течет в жилах у
нас обоих, и у меня тоже есть слабость по отношению к моему брату. Да, я
заключу с тобой договор, Гваэй! Клянусь Древнейшими, что плавают в не
знающих света глубинах, и Кулаком - моим символом, что твоя жизнь священна
- пока я не выдавлю ее из тебя!
И с финальным злорадным смешком Хасьярл, как уродливый облезший
горностай, сполз со своего стула и скрылся.
Гваэй тихо стоял, прислушиваясь, глядя на то пространство, которое
только что занимал Хасьярл; потом, убедившись, что его брат действительно
ушел, он крепко ударил себя по бедрам, скорчился в конвульсиях беззвучного
смеха и задыхающимся голосом сказал, не обращаясь ни к кому в особенности:
- Даже самого хитрого зайца можно поймать в простой силок.
И, все еще улыбаясь, повернулся, чтобы посмотреть на пляшущее пламя.
Пестрые группы людей медленно втянулись в те ворота, из которых
недавно вышли, и двор снова опустел, не считая тех рабов и жрецов, чьи
обязанности задерживали их здесь.
Гваэй некоторое время наблюдал за происходящим, котом тоже
проскользнул с балкона во внутреннее помещение. Слабая улыбка все еще
держалась в уголках его губ, словно какая-то приятная шутка все еще
вертелась в уме принца.
"...И кровью того, на коего взирать приносит смерть..."
Так звучно и нараспев читал Мышелов, закрыв глаза и протянув вперед
руки, - он произносил заклятие, которое было подарено ему Шильбой
Безглазым и должно было уничтожить всех волшебников ниже Первого Ранга на
неопределенном расстоянии от места, где заклинание произносили; можно было
надеяться, что уж на несколько-то миль его хватит - чтобы стереть в
порошок колдунов Хасьярла.
Работало Великое Заклинание или нет - в самой глубине души Серый
сильно сомневался, что оно сработает, - Мышелов был очень доволен
устроенным им представлением. Он не думал, что даже сам Шильба мог бы
сделать лучше. Какие великолепные звуки, исходящие из глубины груди! Даже
Фафхрд никогда не слышал, чтобы его друг так декламировал.
Мышелову очень хотелось открыть глаза хоть на минуточку, чтобы
отметить тот эффект, который его представление производило на Гваэевых
магов - он был уверен, что они глазеют на него с разинутыми ртами,
несмотря на все свое чванливое хвастовство, - но в этом пункте наставления
Шильбы были тверже адаманта: плотно закрыть глаза, пока произносятся
последние строки рун и великие запретные слова; стоит моргнуть хоть самую
чуточку, и Великое Заклинание будет сведено к нулю. По-видимому,
предполагалось, что у магов не должно быть ни тщеславия, ни любопытства -
вот занудство!
Внезапно Мышелов почувствовал в темноте своего сознания контакт с
другой, большей темнотой, злобной и могущественной темнотой, одно
отсутствие которой уже создает свет. Мышелов содрогнулся. Волосы
зашевелились на его голове. Капельки холодного пота начали покалывать
лицо. Мышелов чуть было не начал заикаться в середине слова
"слюэрисофнак". Но, собрав всю свою волю, он договорил его без запинки.
Когда последнее эхо его голоса перестало скакать между полом и
куполом потолка. Мышелов чуть приоткрыл один глаз и потихоньку огляделся.
Один взгляд, и второй его глаз распахнулся во всю ширь. Мышелов был
слишком потрясен, чтобы говорить.
И с кем бы он заговорил, если бы не был так потрясен, это тоже был
вопрос.
За длинным столом, у подножия которого он стоял, не было вообще
никого. Там, где всего несколько мгновений назад сидели одиннадцать самих
великих магов Квармалла - волшебники Первого Ранга, как поклялся каждый на
своей черной Магической Книге, - было только пустое пространство.
Мышелов тихо позвал их. Было вполне возможно, что эти провинциальные
ребята перепугались величия темных речей Ланкмара и заползли под стол.
Однако ответа не последовало.
Мышелов позвал громче. Но слышен был только неумолчный гул
вентиляторов, хоть и едва более уловимый после четырех дней, в течение
которых Мышелов его слышал, чем журчание его собственной крови. Мышелов
пожал плечами, опустился в свое кресло и пробормотал:
- Если эти старые болваны с хитрыми лицами сбежали, то что дальше?
Предположим, что все оруженосцы Гваэя тоже удерут?
Начиная планировать в уме, какую стратегию изображения
легкомысленного ничтожества ему следует выбрать, если это действительно
произошло. Мышелов угрюмо глянул на широкое кресло с высокой спинкой,
которое стояло рядом и в котором раньше сидел самый смелый с виду архимаг
Гваэя. На кресле лежала только слегка скомканная белая набедренная повязка
- но в ней было нечто, заставившее Мышелова застыть. Небольшая кучка
пушистой серой пыли - и все.
Мышелов тихо присвистнул сквозь зубы и приподнялся, чтобы получше
разглядеть остальные кресла. На каждом из них лежало одно и то же: чистая
набедренная повязка, слегка смятая, словно ее недолго носили, и внутри -
маленькая горка сероватого порошка.
На другом конце длинного стола одна из черных шашек, стоящая ребром,
медленно скатилась с доски для мысленной игры и с тихим "тук" ударилась о
пол. Для Мышелова это прозвучало как самый последний звук в мире.
Он очень спокойно встал и бесшумно направился в своих сапогах из
крысиной кожи к ближайшему арочному проему, который задернул плотными
занавесками перед тем, как произнести Великое Заклинание. Серый спрашивал
себя, на каком же расстоянии действовало это заклинание и где все-таки оно
остановилось, если остановилось вообще. Предположим, например, что Шильба
недооценил его силу и оно уничтожило не только волшебников, но и...
Мышелов помедлил перед занавесом и бросил еще один, последний, взгляд
через плечо. Потом пожал плечами, поправил пояс с мечом и, ухмыляясь
гораздо более храбро, чем чувствовал себя, сказал в пространство:
- Но ведь они же уверяли, что они - самые-самые великие волшебники!
Он протянул руку к тяжелому занавесу, и в этот момент тот дрогнул и
закачался. Мышелов застыл на месте с бешено колотящимся сердцем. Потом
занавес чуть раздвинулся, и в образовавшуюся щель просунулось оживленное
лицо Ививис с широко раскрытыми от возбуждения и любопытства глазами.
- Ну, что, твое Великое Заклинание сработало, Мышелов? - затаив
дыхание, спросила она.
Серый позволил своему собственному дыханию вырваться вздохом
облегчения.
- По крайней мере, ты его пережила, - сказал он и притянул девушку к
себе. Ощущать ее стройное тело прижатым к себе было очень приятно. Правда
в этот миг Мышелов приветствовал бы присутствие почти любого живого
существа, но то, что это оказалась Ививис, было благом, которое он не мог
не оценить.
- Дорогая, - искренне сказал он, - мне казалось, что я, возможно,
последний оставшийся в живых человек на Земле. Но теперь...
- Ты ведешь себя так, словно я - последняя на Земле девушка, которую
ты уже год как не видел, - колко ответила она. - Здесь не место и не время
для любовных утех и интимных шуточек.
Она оттолкнула его, немного ошибаясь насчет мотивов поведения
Мышелова.
- Ты убил волшебников Хасьярла? - задала она вопрос, глядя ему в
глаза с легким трепетом.
- Я убил некоторое количество волшебников, - с благоразумной
осторожностью признался Мышелов. - А вот сколько именно - это спорный
вопрос.
- А где волшебники Гваэя? - спросила она, глядя мимо него на пустые
кресла. - Он, что, взял их всех с собой?
- А разве Гваэй еще не вернулся с похорон своего отца? - вопросом на
вопрос ответил Мышелов, увиливая от темы, но, поскольку Ививис продолжала
смотреть ему в глаза, небрежно добавил:
- Его волшебники находятся в каком-нибудь благоприятном месте -
надеюсь.
Ививис странно взглянула, на Серого, протиснулась мимо него в
комнату, подбежала к длинному столу и посмотрела на сиденья кресел по обе
стороны от себя.
- О Мышелов! - с упреком воскликнула она, но в том взгляде, который
она на него бросила, было настоящее благоговение.
Он пожал плечами и, защищаясь, сказал:
- Они поклялись мне, что они - волшебники Первого Ранга.
- Не осталось даже фаланги пальца или осколка черепам - торжественно
произнесла Ививис, пристально вглядываясь в ближайшую крошечную кучку
серой пыли и покачивая головой.
- И даже камня из желчного пузыря, - эхом отозвался Мышелов. - Мои
руны были страшными.
- И даже зуба, - в свою очередь подхватила Ививис, с любопытством,
хоть и довольно бессердечно, растирая пыль между пальцами. - Ничего, что
можно было бы послать их матерям.
- Их матери могут взять эти подгузники и спрятать вместе с теми, что
их сыновья носили в детстве, - раздраженно сказал Мышелов, чувствуя себя
однако слегка неуютно. - О Ививис, у волшебников не бывает матерей!
- Но что случится с нашим владыкой Гваэем теперь, когда его защитники
погибли? - задала Ививис более практичный вопрос. - Ты же видел, как
поразили его прошлой ночью насылаемые Хасьярлом заклятия, когда волшебники
всего лишь задремали. А если что-нибудь случится с Гваэем, то что тогда
случится с нами?
Мышелов снова пожал плечами.
- Если мои руны дошли до двадцати четырех чародеев Хасьярла и тоже их
испепелили, то никакого вреда причинено не было - кроме как самим
волшебникам, а они все знают, на что идут - когда они произносят свои
первые заклинания, они подписывают себе смертный приговор; это опасное
ремесло.
- В действительности, - продолжал он с неким подобием энтузиазма, -
мы выиграли. Двадцать четыре убитых врага в обмен всего на дюжину - нет,
одиннадцать волшебников общих потерь с нашей стороны - как, да это же
сделка, за которую с радостью ухватится любой военачальник! И теперь,
когда мы убрали с дороги всех волшебников - не считая самих Братьев и
Флиндаха: с этим пятнистым бородавчатым типом надо держать ухо востро! - я
встречусь с тем воителем Хасьярла и убью его, и мы преодолеем все
препятствия... И если...
Его голос умолк. Мышелову только что пришло в голову спросить себя,
почему он сам не был испепелен собственным заклинанием. До сих пор он и не
подозревал, что может быть волшебником Первого Ранга - поскольку несмотря
на то, что в юности он обучался деревенскому колдовству, а потом только
баловался магией. Возможно, дело было в каком-то метафизическом фокусе или
логической ошибке. Если волшебник читает заклинание, которое во время его
произнесения уничтожает _в_с_е_х_ волшебников _п_р_и _у_с_л_о_в_и_и_,
ч_т_о_ п_р_о_и_з_н_е_с_е_н_и_е _з_а_в_е_р_ш_е_н_о_, то этот волшебник
испепеляет себя или?.. Или, может быть, действительно, как начал хвастливо
думать Мышелов, он неведомо для себя был магом Первого Ранга, или даже
выше, или...
В тишине, сопутствовавшей его мыслям, он и Ививис услышали
приближающиеся шаги, которые сначала были топотом множества ног, но потом
быстро стали беспорядочным шумом. Мужчина в сером и девушка-рабыня едва
успели обменяться опасливыми вопрошающими взглядами, когда сквозь
занавеси, сдирая их по дороге, пронеслись восемь или девять Гваэевых
оруженосцев самого высокого ранга; их лица были мертвенно-бледными, а
глаза - вытаращены, как у помешанных. Они промчались через комнату и
выбежали в противоположную сводчатую дверь прежде, чем Мышелов смог
сделать хоть шаг с того места, куда он отступил, чтобы не оказаться у них
на пути.
Но шаги еще были слышны. Последняя пара ног приближалась по черному
коридору странным неровным галопом, словно калека бежал дистанцию; и при
каждом шаге слышался хлюпающий шлепок. Мышелов быстро шагнул к Ививис и
обнял ее одной рукой. Ему тоже не хотелось стоять в такой момент в
одиночестве.
Ививис сказала:
- Если твое Великое Заклинание не попало в Хасьярловых волшебников, и
их болезнетворные чары пробились к Гваэю, который теперь беззащитен...
Ее шепот боязливо умолк, когда чудовищная фигура, облаченная в
темно-алые одежды, шатаясь и то и дело останавливаясь, быстрыми
конвульсивными движениями приблизилась к ним из коридора. Сначала Мышелов
подумал, что это может быть Хасьярл Неравнорукий, судя по тому, что слышал
об этом принце. Но потом он увидел воротник из серых грибов на шее
чудовища; багровую правую щеку и черную левую; глаза, источающие зеленый
гной и чистые, прозрачные капли, падающие из носа. В тот момент, когда это
омерзительное существо сделало последний широкий шаг в комнату, его левая
нога внезапно стала бескостной, как желеобразвый столб, а правая, которая
жестко ударялась о землю, - хоть и с хлюпающим звуком, исходящим от пятки,
- сломалась в середине голени, и кости с расщепленными концами высунулись
сквозь мясо. Шелушащиеся руки, покрытые желтой коркой и красными
трещинами, напрасно хватались за воздух, пытаясь найти в нем опору, а
правая рука, коснувшись головы, смела с нее половину волос.
Ививис начала слабо хныкать и скулить от ужаса и прижалась к
Мышелову, который сам чувствовал, будто кошмар поднимает свои копыта,
готовый растоптать его.
Таким вот образом принц Гваэй, властитель Нижних Уровней Квармалла,
вернулся домой с похорон своего отца, свалившись смердящей, непристойной,
гнойной кучей на сорванные, богато вышитые занавеси прямо под своим
собственным, сверкающим чистой красотой серебряным бюстом в нише над
аркой.
Погребальный костер дымился еще долго, но единственным в этом
огромном и разветвленном замке-королевстве, кто наблюдал за тем, как он
догорает, был начальник евнухов Брилла. Потом он собрал несколько
символических щепоток пепла на память: он взял их, руководствуясь некой
смутной идеей о том, что они, возможно, смогут послужить ему чем-то вроде
защиты теперь, когда его живой защитник ушел навсегда.
Однако эти пушистые и шелестящие серые памятки не особенно подбодряли
Бриллу, когда он, безутешный, забрел во внутренние помещения. Он был
обеспокоен и по-евнуховски охвачен дрожью при мысли о войне между
братьями, которая наверняка вспыхнет прежде, чем в Квармалле опять будет
один хозяин. О, какая трагедия, что владыка Квормал был выхвачен Богами
Судьбы из жизни так внезапно, что у него не было возможности сделать
распоряжения о престолонаследии! Хотя какими могли бы быть эти
распоряжения, если учитывать жесткие требования обычаев Квармалла, Брилла
не знал. И все же Квормалу, казалось, всегда удавалось добиться
невозможного.
Брилла был обеспокоен также, и гораздо более остро, осознанием своей
вины в том, что наложница Квормала Кевисса избежала пламени. Его могут
обвинить в этом официально, хотя он не видел, где он мог опустить хотя бы
одну, требуемую обычаем предосторожность. А смерть в огне была бы
практически безболезненной по сравнению с тем, что бедной девушке придется
вынести теперь за свой проступок. Он сильно надеялся, что она покончила с
собой при помощи кинжала или яда, хотя за это ее душе пришлось бы вечно
скитаться в ветрах, дующих между звездами и заставляющих их мерцать.
Брилла осознал, что ноги привели его к гарему, и остановился, весь
дрожа. Он вполне может найти там Кевиссу, а ему не хотелось бы быть тем
человеком, который выдаст ее страже.
И однако, если он останется в этой центральной секции Главной Башни,
он каждую минуту может налететь на Флиндаха - а Брилла знал, что не сможет
утаить ничего, когда его пробуравит суровый, завораживающий взгляд этого
архиволшебника. Брилле придется напомнить ему об отступничестве Кевиссы.
Так что Брилла придумал себе дело, которое заставило бы его
спуститься в самую нижнюю часть Главной Башни, как раз над владениями
Хасьярла. Там была кладовая, за которую он был ответственным и которую он
не проверял уже целый месяц. Брилла не любил Темные Уровни Квармалла - и
гордился тем, что принадлежит к элите, работающей при свете солнца или, по
меньшей мере, недалеко от него, - но теперь Темные Уровни начали казаться
евнуху более чем привлекательными.
Приняв такое решение, Брилла слегка воспрял духом. Он отправился в
путь немедленно, двигаясь, несмотря на свою слоновью тушу, довольно
быстро, с особой, присущей евнухам, энергией.
Он дошел до кладовой без всяких происшествий. Когда он зажег там
факел, то первое, что увидел, была маленькая, похожая на девочку, женщина,
которая, съежившись, прижималась к тюкам тканей. Она была одета в
блестящее свободное желтое платье; у нее было обаятельное треугольное
личико, зеленые, как мох, волосы и ярко-голубые глаза илтхмарки.
- Кевисса, - потрясенно, однако с материнской теплотой в голосе
прошептал евнух. - Цыпленочек мой...
Она подбежала к нему.
- О Брилла, я так боюсь, - воскликнула она тихо, прижимаясь к его
толстому животу и прячась под широкими рукавами обхвативших ее рук.
- Я знаю, я знаю, - бормотал он, издавая негромкие кудахчущие звуки,
в то время как его руки приглаживали ее волосы и похлопывали ее по спине.
- Я вспоминаю теперь, ты всегда боялась стая. Ничего, Квормал простит
тебя, когда вы встретитесь с ним по ту сторону звезд. Дослушай, моя
уточка, я подвергаюсь огромному риску, но я тебя очень люблю, потому что
ты была фавориткой старого владыки. У меня есть яд, который не причиняет
боли... всего несколько капель на язык, и потом - темнота и ветры, гудящие
в проливах... Длинный прыжок, это правда, но гораздо лучше, чем то, что
должен будет приказать Флиндах, когда он откроет...
Она, вырвалась из его объятий.
- Это Флиндах приказал мне не следовать за моим господином к его
последнему очагу! - широко раскрыв глаза, с упреком поведала она. - Он
сказал мне, что звезды распорядились иначе, и еще, что такова была
предсмертная воля Квормала. Я сомневалась, боялась Флиндаха - у него такое
ужасное лицо и глаза, так страшно напоминающие глаза моего дорогого
господина, - но я не могла не повиноваться... и должна признаться, мой
дорогой Брилла, что даже немного была ему благодарна.
- Но по каким причинам на земле или под землей?.. - заикаясь,
выговорил Брилла, мысли которого закружились вихрем.
Кевисса глянула в обе стороны, потом прошептала:
- Я ношу плод семени Квормала.
На какой-то миг эта новость только усилила смятение Бриллы. Как мог
Квормал надеяться, что сможет добиться признания сына наложницы владыкой
всего Квармалла, когда существовало два, взрослых законных наследника? Или
он так мало заботился о безопасности страны, что оставил в живых пусть
даже еще не рожденного бастарда? Потом Брилле пришло в голову - и его
сердце заколотилось при этой мысли - что Флиндах может пытаться захватить
верховную власть, используя как предлог ребенка Кевиссы и выдуманную
предсмертную волю Квормала, а также эти свои, похожие на Квормаловы,
глаза. Дворцовые революции не были совершенно незнакомы Квармаллу. По
правде говоря, существовала легенда, что нынешняя правящая линия много
поколений назад поднялась к власти именно по этой дороге, с помощью
кулаков и кинжалов, хотя повторять эту легенду означало подписывать себе
смертный приговор.
Кевисса продолжала:
- Я пряталась в гареме. Флиндах сказал, что я буду в безопасности. Но
потом в отсутствии Флиндаха пришли оруженосцы Хасьярла и начали обыскивать
гарем в нарушении всех обычаев и приличий. Я убежала сюда.
Все продолжало сходиться самым пугающим образом, думал Брилла. Если
бы Хасьярл заподозрил, что Флиндах непочтительно пытается захватить
власть, он ударил бы инстинктивно, превращая ссору двух братьев в
треугольник раздора, в который вошла бы даже - о, всем несчастьям
несчастье! - залитая солнцем вершина Квармалла, которая до этого момента
казалась так хорошо защищенной от тревог войны.
В этот самый миг, словно страхи Бриллы сами вызвали к жизни свое
собственное воплощение, дверь кладовой широко отворилась, и на пороге
вырос грубо сколоченный человек, который казался символом всех варварских
ужасов битвы. Он был так высок, что его голова задевала за притолоку
двери; его лицо было красивым, но суровым, а взгляд - испытующим;
спутанные красновато-белокурые волосы спускались до самых плеч; одеждой
ему служила усаженная бронзовыми украшениями туника из волчьей шкуры: с
его пояса свисали меч и массивный топор с короткой рукояткой, а на самом
длинном пальце его правой руки взгляд Бриллы - натренированный замечать
все детали декора, а теперь еще обостренный страхом - увидел кольцо со
сжатым кулаком - знаком Хасьярла.
Евнух и девушка, дрожа, приникли друг к другу.
После того как новоприбывший убедился, что эти двое были
единственные, с кем ему предстояла иметь дело, его лицо расплылось в
улыбке, которая могла бы быть ободряющей у менее громадного или
экипированного с меньшей свирепостью человека. Потом Фафхрд сказал:
- Привет, дедуля. Мне нужно только, чтобы ты и твой птенчик помогли
мне выбраться на дневной свет и к конюшням этого благословенного
королевства. Идем, мы устроим все так, чтобы вы могли помочь мне с
наименьшей опасностью для себя.
Он быстро шагнул к ним - бесшумно, несмотря на свои размеры - и его
взгляд заинтересованно вернулся к Кевиссе, когда он заметил, что она не
дитя, а женщина.
Кевисса почувствовала это и, хотя ее сердце трепетало, храбро
заговорила:
- Не смей насиловать меня! У меня под сердцем ребенок от человека,
который умер!
Улыбка Фафхрда слегка скисла. Возможно, сказал он себе, ему стоит
чувствовать себя польщенным, что девушки начинали думать о насилии, как
только их взгляд падал на него; и все же он испытывал легкое раздражение.
Они, что, не считали его способным цивилизованно соблазнить женщину только
потому, что он носил меха и не был карликом? Ну что ж, они быстро понимали
свою ошибку. Но каким отталкивающим способом она пыталась запугать его!
В это время толстый как бочка дедуля, который, как дошло теперь до
Фафхрда, вряд ли был приспособлен, чтобы быть таковым (и отцом тоже),
жеманно-боязливо сказала:
- Она говорит истинную правду, о капитан. Но я буду как нельзя более
рад помочь тебе в чем бы...
В коридоре послышались торопливые шаги и резкий скрежет стали о
камень. Фафхрд повернулся, как тигр. В комнату, толкаясь, лезли два
стражника в темных кольчугах, которые носила охрана Хасьярла. Только что
вытащенная шпага одного из них царапнула косяк двери, издав тот самый
скрежет. Позади них был еще один стражник, который теперь резко
воскликнул:
- Хватайте этого северного перебежчика! Убейте его, если он начнет
сопротивляться. Я займусь наложницей старого Квормала.
Двое стражников хотели было подбежать к Фафхрду, но он, еще больше
напоминая тигра, сам прыгнул на них в два раза быстрее. Выхваченный из
ножен Серый Прутик взметнулся вбок и вверх, отбивая шпагу первого
стражника, в то время как на подъем его ступни со всего размаха опустилась
нога Фафхрда. Потом рукоять Серого Прутика наотмашь ударила стражника в
челюсть, и тот качнулся назад, на своего напарника. В это время топор
Фафхрда оказался в его левой руке, и Северянин с близкого расстояния
рубанул им по черепам своих врагов, потом оттолкнул их падающие тела
плечом, отвел назад топор и швырнул его в третьего стражника, который как
раз повернулся посмотреть, что случилось. Топор вонзился ему в лоб между
глаз, и стражник упал мертвым.
Но вдалеке слышались бегущие шаги четвертого, а возможно, и пятого
стражника. Фафхрд с ревом прыгнул к двери, остановился, топнув ногой, и
так же быстро вернулся обратно, тыкая окровавленным пальцем в Кевиссу,
которая, съежившись, прижималась к массивной туше побледневшего Бриллы.
- Девушка старого Квормала? Ребенок от него? - выпалил он и, когда
она торопливо кивнула, с трудом проглатывая слюну, продолжал:
- Тогда ты идешь со мной. Сейчас же! Кастрат тоже.
Он спрятал Серый Прутик в ножны, вырвал топор из черепа сержанта,
схватил Кевиссу за руку над локтем и с диковатым рычанием шагнул к двери,
делая головой знак Брилле следовать за ним.
Кевисса закричала:
- О, пощади, господин! Из-за тебя я потеряю ребенка.
Брилла повиновался знаку Фафхрда, однако защебетал при этом:
- Добрый капитан, мы не принесем тебе никакой пользы, только будем
обременять тебя при...
Фафхрд внезапно обернулся снова и бросил ему несколько торопливых
слов, для убедительности потрясая окровавленным топором:
- Если ты думаешь, что я не понимаю ценность даже нерожденного
претендента на престол как объекта для выкупа или заложника, то в твоем
черепе так же мало мозгов, как в твоих чреслах - семени. Что же касается
тебя, девочка, - сурово добавил он, обращаясь к Кевиссе, - то если под
твоими зелеными кудряшками есть еще что-нибудь, кроме бараньего блеяния,
то ты сообразишь, что с чужестранцем ты будешь в большей безопасности, чем
с головорезами Хасьярла, и что лучше пусть у тебя будет выкидыш, чем твой
ребенок попадет к ним в руки. Пошли, я понесу тебя.
Он подхватил девушку на руки.
- Следуй за мной, евнух; и если ты любишь жизнь, шевели своими
толстыми бедрами.
И Фафхрд зашагал по коридору; Брилла тяжеловесно трусил сзади и
благоразумно делал глубокие судорожные вдохи в предвидении грядущих
усилий. Кевисса обвила руками шею Фафхрда и глядела на него снизу вверх с
восхищением знатока. Саман теперь дал выход двум замечаниям, которые,
очевидно, приберегал для свободной минутки.
Первое, горько-саркастическое: "...если он будет сопротивляться!"
Второе, со злобой, направленной против себя самого: "Эти чертовы
вентиляторы, должно быть, оглушили меня, потому что я не слышал их
приближения!"
Сделав сорок гигантских шагов, Фафхрд прошел мимо ведущего наверх
пандуса и свернул в более узкий и темный коридор.
За самой его спиной Брилла тихо и торопливо проговорил задыхающимся
голосом:
- Этот пандус ведет в конюшню. Куда мы идем, мой Капитан?
- Вниз! - не замедляя шага, резко ответил Фафхрд. - Не паникуй, у
меня есть тайник, где можно спрятать вас обоих - и еще подружку для этой
маленькой зеленовласой Мамы Принца.
Потом он проворчал, обращаясь к Кевиссе:
- Ты не единственная девушка в Квармалле, которую надо спасать, и
даже не самая любимая.
Мышелов, напрягая всю свою волю, опустился на колени и оглядел
смердящую кучу, которая некогда была принцем Гваэем. Вонь была ужасающе
сильной, несмотря на разбрызганные Мышеловом духи и на фимиам, которым он
окуривал помещение меньше часа назад. Мышелов прикрыл всю омерзительность
Гваэя шелковыми простынями и меховыми одеждами, оставив только его
разъеденное чумой лицо. Единственной чертой этого лица, избежавшей явного
окончательного разрушения, был узкий красивый нос, с конца которого
медленно, капля за каплей, стекала прозрачная жидкость; это было похоже на
звук, издаваемый водяными часами. А откуда-то из-под носа исходили
непрерывные, тихие, омерзительные звуки, которые напоминали отрыжку и были
единственным знаком, с достаточной достоверностью оказывающим на то, что
Гваэй еще не умер совсем. В течение некоторого времени Гваэй издавал
слабые натужные стоны, похожие на шепот немого, но теперь и они
прекратились.
Мышелов подумал, что, по правде говоря, очень трудно служить хозяину,
который не может ни говорить, ни писать, ни жестикулировать - особенно во
время борьбы оврагами, теперь переставших казаться тупыми и достойными
презрения. По всем расчетам, Гваэю уже несколько часов следовало быть
мертвым. Вероятно, только его стальная воля волшебника и всепоглощающая
ненависть к Хасьярлу удерживали его душу от бегства из того страдающего
ужаса, в котором она ютилась.
Мышелов поднялся и, вопросительно пожав плечами, повернулся к Ививис,
которая в эту минуту сидела у длинного стола, подшивая две черные
свободные мантии с капюшонами, какие носили волшебники: она выкроила их
под руководством Мышелова для него и для себя. Мышелов считал, что
поскольку он теперь не только воитель Гваэя, но и вроде как единственный
оставшийся у него волшебник, то ему следует подготовиться и появиться
одетым согласно своей второй роли и иметь хотя бы одного прислужника.
В ответ на его пожатие плечами Ививис только сморщила носик, зажала
его двумя изящными пальчиками и пожала плечами в ответ. И правда, подумал
Мышелов, вонь становится сильнее, несмотря на все попытки как-то ее
замаскировать. Серый подошел к столу, налил половину кубка густого
кроваво-красного вина, которое понемногу и против его воли - начало
Мышелову нравиться, хотя он уже знал, что его действительно делают из алых
грибов. Серый сделал маленький глоток и суммировал происходящее:
- Перед нами дьявольски запутанный клубок проблем. Гваэевы волшебники
испепелены - хорошо, я признаю, что в этом был виноват я. Его оруженосцы и
солдаты бежали - в самые нижние, отвратительные, сырые, темные тоннели,
как я думаю; или же перешли на сторону Хасьярла. Его девушки исчезли -
все, кроме тебя. Даже его доктора боятся подойти к нему - тот, которого я
притащил, свалился в глубоком обмороке. Его рабы ни к чему не пригодны,
так они напуганы - только тот шагающий скот у вентиляторов не теряет
головы, и то только потому, что у них ее нет! На наше послание Флиндаху с
предложением объединиться против Хасьярла не последовало ответа. У нас нет
пажей, с которыми можно было бы отправить еще одно послание - и нет ни
одного патруля, который предупредил бы нас, если Хасьярл начнет атаку.
- Ты бы мог сам перейти на сторону Хасьярла, - указала Ививис.
Мышелов обдумал это.
- Нет, - решил он, - в таком безнадежном положении, как наше, есть
что-то слишком зачаровывающее. Мне всегда хотелось покомандовать в таких
условиях. А предавать интересно только богатых победителей. И все же,
какую стратегию я смогу применить, не имея даже скелета армии?
Ививис нахмурилась.
- Гваэй часто говорил, что так же, как война мечей - это всего лишь
средство продолжения дипломатии, так и волшебство - это всего лишь
средство продолжения войны мечей. Война заклинаний. Так что ты можешь еще
раз попробовать свое Великое Заклинание, - заключила она без особого
убеждения.
- Только не я! - отказался Мышелов. - Оно даже не коснулось двадцати
четырех волшебников Хасьярла, иначе болезнетворные заклинания против Гваэя
прекратились бы. Либо они - волшебники Первого Ранга, либо я читаю это
заклинание задом наперед - и в этом случае, если я попробую прочитать его
снова, то, может быть, на меня обвалится потолок тоннеля.
- Тогда используй другое заклинание, - предложила сообразительная
Ививис. - Выпусти против Хасьярла армию из настоящих скелетов. Сведи его с
ума или наложи на него заклятие, чтобы он спотыкался на каждом шагу и
ушибал пальцы. Или преврати мечи его солдат в сыр. Или заставь их кости
исчезнуть. Или преврати всех его девушек в кошек и подожги им хвосты.
Или...
- Прости, Ививис, - торопливо перебил Мышелов, видя, как нарастает ее
энтузиазм. - Я не сознался бы в этом никому другому, но... это было мое
единственное заклинание. Мы должны полагаться только на нашу смекалку и
оружие. И я снова спрашиваю тебя, Ививис, какую стратегию применяет
генерал, когда его левый фланг разбит наголову, правый обращен в бегство,
а в центре десять раз истреблен каждый десятый?
Мышелова прервал тихий нежный звук, словно где-то звякнул серебряный
колокольчик, или кто-то задел высокую серебряную струну арфы. Несмотря на
то, что звук был очень слабым, он, казалось, на мгновение заполнил всю
комнату воспринимаемым на слух светом. Мышелов и. Ививис изумленно
огляделись вокруг, а потом в один и тот же момент посмотрели на серебряную
маску Гваэя в нише над арочным проемом, перед которым разлагались
прикрытые шелком бренные останки Гваэя.
Сверкающие металлические губы статуи улыбнулись и раздвинулись -
насколько можно было разглядеть в полумраке - и раздался тихий голос
Гваэя, говорящий самым оживленным тоном:
- Ответ на твой вопрос: он нападает!
Мышелов моргнул. Ививис уронила иголку. Статуя - ее глаза, казалось,
поблескивали - продолжала:
- Приветствую тебя, мой капитан без войска! Приветствую тебя, дорогая
девочка. Прости, что исходящая от меня вонь оскорбляет тебя - да-да,
Ививис, я заметил, как весь последний час ты зажимала нос, поворачиваясь к
моим бедным останкам - но ведь весь мир кишит отвратительными вещами. Это,
случайно, не смертоносная черная гадюка скользит сейчас сквозь черную
мантию, которую ты шьешь?
Ививис, у которой от ужаса перехватило дыхание, быстро, как кошка,
вскочила на ноги и отшатнулась от материала, лихорадочным движением
стряхивая что-то со своих ног.
Статуя засмеялась естественным серебристым смехом, а потом быстро
сказала:
- Я прошу у тебя прощения, моя нежная девочка, это была всего лишь
шутка. У меня слишком хорошее, слишком хорошее настроение - возможно,
потому, что моему телу так плохо. Нам нужно начать составлять планы -
тогда я смогу обуздать это странное возбуждение. А теперь тихо! Тихо!
В Хасьярловом Зале Волшебства двадцать четыре чародея отчаянно -
неподвижным взглядом - смотрели на огромный магический экран,
установленный параллельно их длинному столу; они изо всех сил пытались
сделать так, чтобы изображение на нем стало четким. Сам Хасьярл, зловещий
в своих темно-красных погребальных одеждах, смотрел на экран поочередно
открытыми глазами и сквозь расширенные колечками отверстия в верхних веках
- словно это могло сделать изображение более резким - и, заикаясь, бранил
волшебников за их неуклюжесть; время от времени он отрывистым тоном
говорил что-то своим военачальникам.
Экран был темно-серым, двенадцать футов в высоту и восемнадцать в
ширину, и образы проявлялись на нем в бледно-зеленом колдовском свете.
Каждый чародей отвечал за определенный квадратный ярд экрана, проектируя
на него свою часть ясновидческого зрения.
Картина представляла Гваэев Зал Волшебства, но лучшим, достигнутым до
сих пор результатом было повсеместно смазанное изображение, на котором
можно было разглядеть стол, пустые кресла, низкую кучу на полу, точку
серебристого света высоко на стене и две движущиеся фигуры - эти последние
представляли собой просто похожие на саламандр цветные пятна с руками и
ногами, так что нельзя было определить даже их пол (если они вообще были
людьми и к тому же еще мужчиной и женщиной).
Время от времени один из квадратных ярдов изображения становился
отчетливым, словно клумба в солнечный день, но всегда это был ярд, на
котором не было ни фигур, ни вообще чего-либо более интересного, чем
пустое кресло. В таких случаях внезапное взлаивание Хасьярла немедленно
приказывало остальным чародеям поступать таким же образом или удачливому
чародею поменяться участками с тем, на чьем квадратном ярде были фигуры;
картинка неизменно ухудшалась, и Хасьярл начинал вопить и брызгать слюной,
и тогда изображение становилось совершенно отвратительным и полностью
покрывалось рябью, или же квадраты путались и наползали один на другой,
словно несоставленная головоломка, и двадцати четырем волшебникам
приходилось снова отсчитывать квадраты и начинать все сначала, в то время
как Хасьярл учил их дисциплине с помощью ужасающих угроз.
Интерпретации образов Хасьярлом и его подручными существенно
рознились. Отсутствие Гваэевых волшебников казалось хорошим
предзнаменованием до тех пор, пока кто-то не предположил, что их могли
послать для внедрения в Верхние Уровни Хасьярла и последующей чародейной
атаки с близкого расстояния. Одному из лейтенантов досталась ужасающая
взбучка за предположение о том, что два пятна-фигуры могут быть демонами,
изображение которых на самом деле не было размыто, поскольку они
находились в своем истинном обличье; однако после того как Хасьярл дал
выход своему гневу, стало казаться, что он все же слегка напуган этой
идеей. Высказанная с надеждой догадка, что все Гваэевы волшебники
уничтожены, была отброшена, когда выяснилось, что ни одно чародейное
заклинание не было в последнее время направлено на них ни Хасьярлом, ни
кем-либо из его волшебников.
Одно из пятен-фигур теперь совершенно исчезло с экрана, и точка
серебристого света погасла. Это вызвало дальнейшие размышления, которые
были прерваны появлением нескольких палачей Хасьярла, выглядящих довольно
пришибленно, и дюжины охранников. Охранники, приставив обнаженные шпаги к
его груди и спине, окружали безоружного человека в тунике из волчьей
шкуры, руки пленного были крепко связаны сзади. На нем была маска, похожая
на красный шелковый мешок с прорезями для глаз, натянутый на голову и
волосы, а сзади за ним волочилась черная мантия.
- Мы схватили Северянина, владыка Хасьярл! - радостно отрапортовал
старший из двенадцати стражников. - Мы загнали его в угол в твоей комнате
пыток. Он переоделся в одного из этих и пытался пробраться сквозь наши
линии, сгорбившись и передвигаясь на коленях, но рост все равно его выдал.
- Молодец, Иссим, я вознагражу тебя, - одобрил Хасьярл. - Но что
известно о вероломной наложнице моего отца и толстом кастрате, которые
были с ним, когда он убил троих твоих людей?
- Они все еще были с ним, когда мы заметили его неподалеку от
владений Гваэя и пустились за ним в погоню. Мы потеряли их, когда
Северянин вернулся по своим собственным следам в камеру пыток, но охота
продолжается.
- Тебе лучше найти их, - мрачно приказал Хасьярл, - или сладость от
моей награды будет полностью омрачена муками от моего неудовольствия.
Затем он обернулся к Фафхрду.
- Итак, предатель! Теперь я поиграю с тобой в отжимание рук - да, и
еще в сотню других игр, пока тебе не надоедят эти забавы.
Фафхрд громко и отчетливо ответил из-под своей красной маски:
- Я не предатель, Хасьярл. Мне просто надоело смотреть, как ты
дергаешься и как ты пытаешь девушек.
Оттуда, где стояли волшебники, послышался шипящий крик. Повернувшись
к ним, Хасьярл увидел, что одному из них удалось отчетливо показать низкую
кучу на полу, так что теперь было видно, что это свалившийся наземь
человек, укрытый так, что на виду оставалась только опирающаяся на подушки
голова.
- Ближе! - закричал Хасьярл - с жадным интересом, не с угрозой - и
каждый из волшебников - возможно, потому, что они не были напуганы и им
ничто не грозило - в совершенстве исполнил свою работу, так что на экране
появилось бледно-зеленое лицо Гваэя, величиной с телегу с упряжкой;
различные виды чумы выдавали свое присутствие если не цветом, то наличием
огромных бубонов, засохших корок и грибовидных образований, глаза были
похожи на гигантские бочки, переполненные гноем, рот - на сотрясающуюся
выгребную яму, а каждая капля, падающая с кончика носа, казалось, вмещала
в себя галлон жидкости.
Хасьярл воскликнул хрипло, словно человек, захлебывающийся крепким
вином:
- Радость, о радость! Мое сердце разорвется!
Экран стал черным, в комнате наступила мертвая тишина, и в эту тишину
из дальнего сводчатого проема бесшумно скользнула по воздуху крошечная,
серая, как кость, тень. Она парила на неподвижных крыльях, словно ястреб,
высматривающий добычу, высоко над шпагами, которые пытались ее достать.
Потом, беззвучно развернувшись по плавной дуге, она спикировала прямо на
Хасьярла и, выскользнув из его рук, которые метнулись к ней слишком
поздно, ударилась о его грудь, и упала на пол к его ногам.
Это был планер, сложенный из пергамента, на котором под разными
углами виднелись строчки букв. Всего-навсего планер - не более того.
Хасьярл схватил его, с хрустом развернул и прочитал вслух:
"Дорогой Брат. Предлагаю тебе немедленно встретиться в Зале Призраков
и уладить дело с престолонаследием. Приводи своих двадцать четыре
волшебника. Я приведу одного. Приводи своего воителя. Я приведу своего.
Приводи своих оруженосцев и охранников. Приводи самого себя. Меня
принесут. Или, возможно, ты предпочтешь провести вечер, пытая девушек.
Подпись (по указанию): Гваэй".
Хасьярл смял пергамент в кулаке и, задумчиво-зловеще глядя поверх
него, отрывисто выпалил:
- Мы пойдем! Он надеется сыграть на моей братской жалости - это будет
мило. Или же заманить нас в ловушку, но я перехитрю его!
Фафхрд смело заявил:
- Ты, может быть, и одолеешь своего насмерть прогнившего братца, о
Хасьярл, но как насчет его воителя? Хитрого, как Зобольд, более свирепого
в бою, чем слон-убийца! Такой может перерезать твоих хилых охранников так
же легко, как я один одолел пятерых в Главной Башне, и добраться до твоей
шумной глотки! Я тебе понадоблюсь!
Хасьярл подумал в течение удара сердца, потом, повернувшись к
Фафхрду, сказал:
- Я не гордый. Я приму совет и от дохлой собаки. Ведите его с нами.
Не развязывайте его, но захватите его оружие.
По широкому низкому тоннелю, медленно поднимающемуся вверх и
освещенному настенными факелами, синее пламя которых горело не ярче, чем
болотный газ, и которые, казалось, были расположены так же далеко один от
другого, как прибрежные маяки, - по этому тоннелю быстро, но крайне
осторожно шагал Мышелов в сопровождении странного короткого кортежа.
На Мышелове была черная мантия с остроконечным черным капюшоном,
который, если его надвинуть вперед, полностью скрывал лицо. Под мантией на
поясе висели меч и кинжал, но в руках Мышелова был тонкий черный жезл с
серебряной звездой на верхушке, который должен был напоминать ему, что его
основная роль в текущий момент - это роль Чрезвычайного и Полномочного
Волшебника Гваэя.
За Мышеловом попарно трусили четыре раба-бегуна с огромными ногами и
крошечными головами, очень похожие на темные ходячие конусы, особенно
когда их силуэт вырисовывался на фоне только что пройденного факела. Они
несли на плечах - каждый сжимал обеими карликовыми ручками конец шеста -
носилки, искусно украшенные резьбой ко красному и черному дереву; на
матрасе, укрытые мехами, шелками и богато вышитыми тканями, воз - лежали
смердящая, беспомощная плоть и неукротимый дух юного властителя Нижних
Уровней.
Сразу же за носилками шло нечто, выглядящее как чуть меньшая по
размеру копия Мышелова. Это была Ививис, переодетая его подручным. Она
закрывала рот и нос складкой капюшона, словно щитом, и часто подносила к
носу платок, чтобы вдохнуть запах камфары и нашатыря, которыми он был
пропитан. Под мышкой она несла серебристый гонг в шерстяном мешке и - в
другом мешке - странную тонкую деревянную маску.
Вывернутые мозолистые ступни рабов-бегунов ударялись о каменный пол
со слабым шуршанием, на которое накладывалась через долгие равномерные
интервалы булькающая отрыжка Гваэя. Других звуков слышно не было.
Стены и низкий потолок кишели рисунками, сделанными в основном желтой
охрой и изображающими демонов, странных животных, девушек с крыльями
летучей мыши, другие красоты ада. Их медленное проявление, нависание и
исчезновение во мраке несло в себе отпечаток кошмара, однако кошмара
легкого. Если брать все в целом, это было одно из самых приятных
путешествий, которые мог вспомнить Мышелов, такое же приятное, как то, что
он проделал однажды при лунном свете по крышам Ланкмара, чтобы повесить
увядший венок на всеми забытую, стоящую на вершине башни статую Бога Воров
и зажечь перед ней при помощи коньяка маленький голубой костер.
- В атаку! - насмешливо бормотал он себе под нос. - Вперед, моя
большеногая фаланга! Вперед, моя наводящая ужас боевая колесница! Вперед,
мой изящный арьергард! Вперед, мое войско!
Брилла, Кевисса и Фриска сидели тихо, как мышки, в Зале Призраков
рядом с бассейном высохшего фонтана, однако поближе к открытой двери
комнаты, где, как было условлено, они должны были спрятаться. Девушки
шептались о чем-то, склонив друг к другу головы, но эти звуки, как и
вырывающийся по временам у Бриллы тоненький вздох, были не громче мышиного
писка.
За фонтаном находилась большая полуоткрытая дверь, сквозь которую
пытливо проникал единственный слабый лучик света, и через которую Фафхрд
привел их сюда, прежде чем вернуться в камеру пыток и, таким образом,
увести за собой погоню. Часть паутины, натянутой между половинками двери,
была сорвана, когда там проходил массивный Брилла.
Если принять эту дверь и дверь в комнату-убежище за два
противоположных конца комнаты, то два оставшихся противоположных конца
занимали широкая черная арка и еще одна, узкая; перед каждой был большой
участок каменного пола, поднятый на три ступеньки над еще большим участком
вокруг высохшего бассейна. Кроме этого, в стенах виднелось множество
маленьких дверей - каждая из которых была закрыта - ведущих, без сомнения,
к бывшим спальням. И над всем этим нависали скрепленные светлым
известковым раствором огромные черные блоки, образующие пологий купол
потолка. Все это глаза троих беглецов, уже привыкшие к темноте, легко
могли различить.
Брилла, догадавшийся, что некогда это место служило приютом для
гарема, меланхолично размышлял о том, что теперь оно снова стало чем-то
вроде крошечного гарема, в котором был евнух - он сам - и беременная
девушка - Кевисса - сплетничающая с оживленной отважной девушкой - Фриской
- беспокоящейся о своем высоком возлюбленном-варваре. Старые времена!
Брилле хотелось подмести здесь немного и найти какие-нибудь ковры, пусть
даже прогнившие, чтобы повесить их на стены и расстелить по полу, но
Фриска указала ему, что они не должны оставлять следов своего пребывания
здесь.
Из-за огромной двери послышался слабый звук. Девушки перестали
шептаться, а Брилла - вздыхать и даже думать, каждый из них прислушался
всем своим существом. Потом раздались еще звуки - шаги и удары мечей в
ножнах о стену тоннеля - и трое беглецов бесшумно вскочили, быстро
скрылись в своем убежище и неслышно затворили за собой дверь - а Зал
Призраков ненадолго снова остался один со своими призраками.
Охранник в шлеме и в кольчуге Хасьярловой гвардии появился в проеме
огромной двери и, остановившись, огляделся вокруг со стрелой на тетиве
короткого лука, который он держал горизонтально перед собой. Потом он
сделал знак плечом и, крадучись, вошел в зал; за ним последовали еще трое
стражников и четверо рабов, державших высоко над головами пылающие желтым
огнем факелы; охранники оглядывали зал, ища малейшие намеки на ловушку или
засаду, а факелы отбрасывали их чудовищные тени на пыльный пол и на
изогнутую дальнюю стену.
Несколько летучих мышей покружились рядом, спасаясь от света факелов,
и исчезли в арочных проемах.
Потом первый стражник обернулся назад, к коридору, свистнул, махнул
рукой, и в зал вошли две группы рабов, каждая из которых взялась за одну
из половинок огромной двери; дверь громко затрещала, заскрипели петли, и
рабы широко отворили ее, хотя один из них конвульсивно подпрыгнул, когда
из рвущейся паутины на него упал паук - или когда рабу это показалось.
В зал вошли еще несколько охранников - каждого из которых сопровождал
раб с факелом - и начали расхаживать взад и вперед, тихо перекликаясь,
дергая все запертые двери, и долго с подозрением вглядываясь в черное
пространство между узкой и широкой арками; но все достаточно быстро
вернулись к большой двери, образовав около нее защитный полукруг, в
который вошла большая часть центрального участка Зала Призраков.
Потом в это отгороженное пространство шагнул окруженный своими
оруженосцами Хасьярл, за которым по пятам следовали тесным строем две
дюжины волшебников. Вместе с Хасьярлом вошел и Фафхрд, все еще со
связанными руками и в своей красной маске-мешке; окружающие его охранники
угрожали ему обнаженными клинками. Вошло еще и несколько рабов с факелами,
так что Зал Призраков оказался залитым ослепительным светом вокруг большой
двери, хотя в дальних углах представлял собой смесь яркого сияния и черных
теней.
Поскольку Хасьярл молчал, молчали и все остальные. Вообще-то нельзя
было сказать, что властитель Верхних Уровней не издавал абсолютно никаких
звуков - он постоянно кашлял, сухим лающим кашлем, и сплевывал мокроту в
платок, украшенный тонкой вышивкой. После каждой короткой конвульсии он
свирепо и подозрительно оглядывался вокруг, зловеще опуская одно
продырявленное веко, чтобы подчеркнуть свою бдительность.
Потом послышался тихий дробный топоток и кто-то воскликнул: "Крыса!"
Кто-то другой выпустил стрелу в тень, сгустившуюся вокруг бассейна; стрела
царапнула камень, а Хасьярл громко спросил, почему забыли взять его
хорьков - и, если уж на то пошло, больших гончих псов и филинов,
защитивших бы его от летучих мышей с отравленными зубами, которых мог бы
напустить на него Гваэй, - и поклялся, что сдерет кожу с правой руки тех,
кто пренебрег своими обязанностями.
Звук послышался снова, это быстрое цоканье крошечных коготков по
гладкому камню, и еще несколько стрел тщетно улетело в темноту, скользнув
по полу, и охранники нервно задвигались, а посреди всего этого переполоха
Фафхрд воскликнул:
- Поднимите щиты, кто-нибудь из вас, и встаньте стеной по обе стороны
от Хасьярла! Вы не подумали, что на этот раз стрела, а не планер, может
бесшумно вылететь из любой арки и пронзить горло вашего дорогого владыки и
навек остановить его бесценный кашель?
Несколько охранников виновато бросились выполнять этот приказ, и
Хасьярл не остановил их взмахом руки, а Фафхрд рассмеялся и заметил:
- Если ты надеваешь на воина маску, это делает его более грозным, о
Хасьярл, но тот факт, что его руки связаны за спиной, вряд ли будет
способен так же впечатлить противника и к тому же имеет кучу других
изъянов, если сейчас сюда внезапно ворвется этот, более хитрый, чем
Зобольд, и более грузный, чем обезумевший слон, да как начнет валить и
расшвыривать твоих, впавших в панику стражников...
- Разрежьте веревки! - рявкнул Хасьярл, и кто-то начал пилить
кинжалом путы у Фафхрда за спиной. - Но не давайте ему ни меч, ни топор!
Однако держите их наготове для него!
Фафхрд подвигал плечами и начал сгибать и разгибать свои массивные
предплечья и массировать их, спора рассмеявшись под маской.
Хасьярл немного покипятился, а потом приказал еще раз проверить все
закрытые двери. Фафхрд приготовился действовать, когда охранники подошли к
той двери, за которой прятались Фриска и двое других беглецов, потому что
знал, что на ней нет ни щеколды, ни засова. Однако дверь не поддалась
никакому напору. Фафхрд представил себе, как Брилла подпирает ее своей
широкой спиной, а обе девушки, возможно, нажимают на его живот, и
усмехнулся под красным шелком.
Хасьярл еще немного покипятился, ругая своего брата за опоздание, и
поклялся, что раньше собирался пощадить его прихлебателей и рабынь, но
теперь этого не сделает. Дотом один из оруженосцев Хасьярла предположил,
что послание-планер Гваэя могло быть хитростью, чтобы убрать их с дороги,
пока противник атакует снизу через другие тоннели или, может, даже сквозь
воздуховодные шахты; Хасьярл схватил оруженосца за шиворот, встряхнул его
и осведомился, почему, заподозрив это, он не высказался раньше.
В этот момент прозвучал гонг, высокий, нежно-серебряный звон, и
Хасьярл отпустил оруженосца, удивленно оглядевшись вокруг. Еще один
серебряный удар гонга, и сквозь более широкий черный проем арки в зал
медленно вступили две чудовищные фигуры, каждая из которых несла передний
шест украшенных резьбой черно-красных носилок.
Всем собравшимся в Зале Призраков была знакома внешность
рабов-бегунов, но увиденные где-нибудь, кроме как на ремнях вентиляторов,
они были столь же совершенно невероятными и гротескными, словно увиденные
в первый раз. Казалось, их появление предвещало ломку обычаев и зловещие
перевороты, так что многие забормотали что-то, а кое-кто отшатнулся.
Рабы-бегуны продолжали тяжеловесно шагать вперед, и позади них
показались их сотоварищи. Все четверо подошли почти к самому краю
невысокой платформы, поставили носилки наземь, сложили, как могли, на
гигантской груди свои коротенькие ручки, сцепив их пальцами, и остались
стоять неподвижно.
Затем сквозь ту же самую арку быстро прошла фигура довольно
невысокого волшебника в черной мантии и капюшоне, скрывающем лицо, а по
пятам за ним, как его тень, следовала еще меньшая фигура в такой же точно
одежде.
Черный Волшебник занял место сбоку от носилок и чуть впереди - его
помощник встал позади него справа - поднял, почти касаясь капюшона, жезл,
украшенный на вершине сверкающим серебром, и сказал громко и выразительно:
- Я говорю от имени Гваэя, Повелителя Демонов и владыки всего
Квармалла - что мы вам и докажем!
Мышелов говорил своим самым глубоким чародейным голосом, который
никто, кроме него самого, никогда не слышал, не считая того случая, когда
он испепелил Гваэевых волшебников - и если как следует подумать, то это
закончилось тем, что все равно его никто не слышал. Мышелов развлекался
вовсю, сам необычайно удивляясь своей собственной смелости.
Он выдержал паузу, как раз необходимо долгую, затем медленно указал
жезлом на невысокую горку на носилках, выбросил вверх другую руку в
повелительном жесте, ладонью вперед, и приказал:
- Все на колени, черви, и поклонитесь своему единственному законному
правителю, владыке Гваэю, имя которого заставляет отступать демонов!
Несколько болванов из тех, что стояли впереди, действительно
повиновались ему - по-видимому, Хасьярл запугал их даже слишком хорошо - в
то время как остальные в передних рядах, боязливо выпучив глаза,
уставились на закутанную фигуру на носилках; по правде говоря, то, что
Гваэй лежал распростертым без движения и был похож на ужаснейшее
воплощение Смерти, было преимуществом: это делало его более таинственной
угрозой.
Разглядывая зал поверх голов стражников из пещеры своего капюшона,
Мышелов заметил человека, который, как он догадался, был воителем Хасьярла
- боги, ну и громадиной же он бал, ростом с Фафхрда! И к тому же сведущ в
психологии, если эта красная шелковая маска-мешок была его собственным
изобретением. Мышелов не был в восторге от идеи сразиться с таким типом,
но, если все будет хорошо, то до этого не дойдет.
Потом сквозь, ряды охваченных благоговейным ужасом стражников,
разметая их в стороны ударами короткой плетки, прорвалась горбатая фигура
в темно-алых одеждах - Хасьярл. Наконец! И впереди своих войск, как того и
требовал замысел.
Уродство и бешенство Хасьярла превзошли все ожидания Мышелова.
Властитель Верхних Уровней выпрямился, стоя лицом к носилкам, на
протяжении тревожного мгновения только дергаясь, заикаясь и брызгаясь
слюной, как самый настоящий идиот. Потом внезапно к нему вернулась речь, и
он залаял как нельзя более внушительно и, без сомнения, громче, чем любой
из его огромных псов:
- По праву смерти - уже свершившейся или долженствующей свершиться:
свершившейся с моим отцом, который был поражен звездами и сгорел дотла;
долженствующей свершиться с моим нечестивым братом, который был поражен
моим волшебством и который не осмеливается говорить сам за себя, а потому
вынужден платить шарлатанам - я, Хасьярл, объявляю себя единственным
владыкой Квармалла... И всего сущего в его стенах... демонов или людей!
Потом Хасьярл начал поворачиваться, скорее всего для того, чтобы
приказать нескольким охранникам выступить вперед и схватить Гваэя и его
свиту, а может быть, для того, чтобы сделать знак своим волшебникам
уничтожить противников магическим способом; но в этот момент Мышелов
громко хлопнул в ладоши. По его сигналу Ививис, шагнувшая между ним и
носилками, отбросила назад капюшон, распахнула мантию и уронила их за
спину в одном плавном движении - и открывшееся зрелище заставило всех
замереть в ошеломлении, как и рассчитывал Мышелов.
На Ививис была надета прозрачная туника из черного шелка - не более
чем черное опаловое сияние вокруг бледной кожи и по-юному гибкой фигуры -
но лицо ее было скрыто белой маской, изображающей лицо ведьмы; женское
лицо, однако с открытыми в ухмылке клыками и свирепым пристальным взглядом
глаз с красными белками и белой радужкой (Мышелов быстро перекрасил эти
глаза, следуя указаниям Гваэя, говорящего из своей серебряной статуи).
Длинные зеленые с проседью волосы спадали с маски на спину Ививис, а
несколько тонких прядей лежало у нее на плечах. В правой руке она, словно
выполняя ритуал, держала вертикально перед собой большой садовый нож.
Мышелов указал прямо на Хасьярла - к которому уже были прикованы
глаза маски - и скомандовал своим самым глубоким голосом:
- Приведи ко мне вот этого, о Мать-Ведьма!
Ививис быстро выступила вперед.
Хасьярл сделал шаг назад и, скованный ужасом, уставился на
приближающуюся немезиду - воплощение материнского каннибализма сверху,
изящная, как эльф, снизу; глаза его отца, взгляд которых обескураживал
Хасьярла, и жуткий нож, который, казалось, выносил ему приговор за всех
тех девушек, которых он с наслаждением довел до смерти или искалечил на
всю жизнь.
Мышелов понял, что успех уже у него в руках, и остается только сжать
пальцы.
В этот миг с другого конца комнаты раздался мощный, глухой удар гонга
- настолько же глубокий, насколько высоким был звук гонга Гваэя,
сотрясающий кости своей вибрацией. Потом по обе стороны узкого темного
сводчатого проема, расположенного на противоположной от Гваэевых носилок
стороне зала, с глухим ревом поднялись к потолку два столба белого огня,
приковывая к себе все взгляды и разрушая чары Мышелова.
Первой реакцией Мышелова было выругать про себя такие великолепные
сценические эффекты.
Дым заклубился, скрывая огромные черные квадраты потолка, столбы
опали и превратились в бьющие на высоту человеческого роста белые струи, и
между ними выступила вперед фигура Флиндаха в богато вышитых одеждах и с
Золотым Символом Власти у пояса; но Капюшон Смерти был отброшен назад,
открывая покрытое пятнами и бородавками лицо и глаза, похожие на те, что
сверкали на маске Ививис. Верховный Управитель широко раскинул руки
жестом, выражающим гордую мольбу, и глубоким, звучным голосом, заполняющим
Зал Призраков, произнес следующее:
- О Гваэй! О Хасьярл! Во имя вашего отца, сгоревшего и ушедшего по ту
сторону звезд, и во имя матери вашего отца, чьи глаза унаследовал и я,
прошу: подумайте о Квармалле! Подумайте о безопасности вашего королевства
и о том, как раздирают его ваши войны. Забудьте о своей вражде, откажитесь
от ненависти и вытащите сейчас жребий, чтобы определить порядок
престолонаследия - выигравший будет здесь Верховным Владыкой, проигравший
немедленно отправится с большой свитой и сундуками, полными сокровищ, в
путешествие через Горы Голода, пустыню и Море Востока, и проживет свою
жизнь в Землях Востока с полным комфортом и достоинством. Или, если вы не
хотите тянуть обычный жребий, то пусть ваши воители бьются насмерть, чтобы
решить это; а все остальное - как было предложено раньше. О Хасьярл, о
Гваэй, я сказал.
И он сложил руки на груди, стоя между двумя столбами бледного
пламени, все еще пылающими вровень с его головой.
Фафхрд воспользовался тем преимуществом, которое давало ему всеобщее
потрясение, чтобы выхватить меч и топор у вяло держащих оружие стражников
и протолкнуться вперед мимо Хасьярла, словно для того, чтобы лучше
защитить его, стоящего одиноким и безоружным перед своим воинством. Теперь
Фафхрд слегка подтолкнул Хасьярла локтем и прошептал сквозь свою
маску-мешок:
- Тебе лучше всего поймать его на слове. Я выиграю тебе твое душное,
мерзкое подземное королевство - да; а после того, как ты меня
вознаградишь, я исчезну отсюда еще быстрее, чем Гваэй!
Хасьярл скорчил сердитую гримасу и, повернувшись к Флиндаху,
прокричал:
- Верховный Владыка здесь - я, и нет никакой нужды тянуть жребий,
чтобы определить это! Да - и у меня есть мои архимаги, которые повергнут в
прах любого, кто осмелится угрожать мне волшебством! И есть мой великий
воитель, который изрубит в фарш всякого, кто бросит мне вызов мечом!
Фафхрд выпятил грудь и свирепо оглядел зал сквозь окаймленные красным
прорези для глаз, чтобы поддержать Хасьярла.
Тишина, которая последовала за похвальбой принца, была разрезана
словно острейшим ножом, когда пронзительно-сладкий голос донесся со
стороны неподвижной низкой кучи на носилках, окруженной четырьмя
бесстрастными рабами-боннами, - или из точки, находящейся прямо над этой
кучей.
- Я, Гваэй, властитель Нижних Уровней, являюсь Верховным Владыкой
Квармалла - а вовсе не мой несчастный брат, чью обреченную душу мне
искренне жаль. И у меня есть чары, спасшие мою жизнь от самых зловредных
его чар, и у меня есть воитель, который сотрет его воителя в порошок!
Все были слегка устрашены этим, как казалось, магическим голосом, -
все, кроме Хасьярла, который хихикнул, брызнув слюной, дернул рукой, а
потом, словно он и его брат были детьми и один на один в комнате для игр,
воскликнул:
- Лгун и лживая пискля! Женоподобный хвастун! Ничтожный шарлатан! Где
же этот твой великий воитель?! Пусть он выйдет вперед! Прикажи ему
показаться! Или признайся сразу, что он - всего лишь плод твоего скудного
воображения! Ах-ха-ха-ха!
При этих словах все начали с любопытством оглядываться по сторонам,
кое-кто задумчиво, а кое-кто - с опасением. Но когда ни одна фигура, и, уж
конечно, ни одна воинственная фигура не появилась, некоторые из людей
Хасьярла начали хихикать вместе с ним. Остальные последовали их примеру.
У Мышелова не было желания рисковать своей шкурой - по крайней мере,
не с Хасьярловым воителем, который с каждой минутой выглядел все более
страшным врагом, был вооружен топором, как Фафхрд, а теперь, по-видимому,
выступал еще и в роли советника своего властелина - возможно, что-то вроде
закулисного главнокомандующего, каким сам Мышелов был для Гваэя; однако у
Мышелова возникло почти непреодолимое искушение увенчать свою победу
главным сюрпризом.
В этот момент снова прозвучал потусторонний голос-колокольчик Гваэя,
исходящий не из его голосовых связок, потому что они уже полностью сгнили,
но созданный силой его бессмертной воли, выстраивающей в определенном
порядке невидимые атомы воздуха:
- Из самых темных глубин, невидимый для всех, в самом центре зала...
Появись, мой воитель!
Это было слишком для Мышелова. Пока Флиндах говорил, Ививис снова
натянула свою черную мантию с капюшоном, понимая, что ужас, вызванный ее
маской ведьмы и девичьими формами, был мимолетным; теперь она снова стояла
рядом с Мышеловом как его помощник.
Одним церемонным жестом, не глядя на нее, он вручил ей свой жезл и,
подняв руки к вороту мантии, отбросил ее вместе с капюшоном назад, на пол;
после этого он выхватил из ножен свистнувший в воздухе Скальпель и прыгнул
вперед, пристукнув каблуками, на верхнюю из трех ступенек; пригнувшийся и
свирепо озирающийся по сторонам, с поднятым над головой мечом, в серых
шелковых одеждах с серебряными украшениями, он выглядел устрашающе,
несмотря на маленький рост и на то, что на его поясе рядом с кинжалом
висел еще и мех с вином.
В это время Фафхрд, который стоял раньше лицом к Хасьярлу, чтобы
обменяться с ним последними перед боем словами, сорвал с головы свою
красную маску-мешок, выхватил лязгнувший Серый Прутик из ножен и прыгнул
вперед, так же устрашающе топнув при этом.
Потом приятели увидели и узнали друг друга.
Последовавшая за этим пауза была для зрителей еще одним
свидетельством грозности каждого противника: один такой ужасающе высокий,
другой - превратившийся в воителя из волшебника. Очевидно, они наводили
друг на друга ни с чем не сравнимый страх.
Фафхрд отреагировал первым, возможно, потому, что все это время ему
чудилось что-то навязчиво знакомое в манерах и речи Черного Волшебника. Он
захохотал было смехом Гаргантюа, но в самый последний момент умудрился
превратить этот смех в ревущий вопль:
- Обманщик! Болтун! Маг-недоучка! Вынюхиватель заклинаний! Бородавка!
Ничтожная жаба!!!
Мышелов, который, возможно, был больше удивлен как раз потому, что
отметил и отбросил сходство замаскированного воителя с Фафхрдом, теперь
последовал примеру своего приятеля - и как раз вовремя, потому что он тоже
чуть было не расхохотался - и загремел в ответ:
- Хвастун! Неумелый уличный забияка! Неуклюжий обхаживатель девушек!
Бревно! Деревенщина! Большеногий!!!
Напрягшимся в ожидании зрителям эти колкости показались слегка
слабоватыми, однако энтузиазм, с которым они преподносились, больше чем
искупал эту слабость.
Фафхрд с топотом продвинулся еще на шаг, выкрикивая:
- О, я мечтал об этом мгновении. Я изрублю тебя от твоих толстых
ногтей на ногах до твоего скисшего мозга!
Мышелов отскочил от наступающего Фафхрда, чтобы, спускаясь по
ступенькам, не потерять преимущества в высоте; при этом он пронзительно
выкрикивал:
- Вот лучший выход для моей ярости! Я выпущу из тебя вместе с кишками
каждое твое лживое слово, особенно те, насчет твоих северных путешествий!
Потом Фафхрд воскликнул:
- Вспомни об Уул-Хруспе!
А Мышелов ответил:
- Вспомни о Литквиле!
И они сошлись.
Для большинства жителей Квармалла, Литквил и Уул-Хрусп могли быть и,
без сомнения, были местами, где оба героя раньше встречались в бою, или
полями сражений, где они дрались на противоположных сторонах, или даже
девушками, из-за которых они вступали в поединок. Но на самом деле
Литквилом звали Безумного Герцога города Уул-Хруспа; однажды, чтобы
ублажить его, Фафхрд и Мышелов поставили крайне реалистичную и тщательно
отрепетированную дуэль, которая длилась добрых полчаса. Так что те
квармаллийцы, которые ожидали увидеть долгую и зрелищную схватку, не были
ни в коей мере разочарованы.
Сначала Фафхрд нанес Мышелову три мощных рубящих удара, каждого из
которых было бы достаточно, чтобы перерезать Серого пополам; но Мышелов
парировал их в последний момент сильным и искусным ударом Скальпеля, так
что Серый Прутик со свистом пронесся в дюйме над головой, исполняя резкую
хроматическую песню стали, ударяющейся о сталь.
Потом Мышелов сделал три выпада в сторону Фафхрда, сопровождая их
скользящим, как у летучей рыбы, прыжком и каждый раз уводя меч из-под
ответного удара Серого Прутика. Но Фафхрду все время удавалось уклониться
в сторону со скоростью, почти невероятной для такого большого тела, и
тонкое лезвие, не причинив вреда, проносилось милю него.
Этот обмен ударами и выпадами был всего лишь прологом к дуэли,
которая теперь перенеслась к бассейну высохшего фонтана и начала казаться
по-настоящему бешеной - зрители были вынуждены не раз отступить назад; а
Мышелов сымпровизировал, выдавив небольшое количество своего густого
кроваво-красного вина, когда они с Фафхрдом оказались на мгновение
прижатыми друг к другу в свирепой атаке, так что оба приятеля казались
теперь серьезно раненными.
В Зале Призраков было три человека, которых не интересовал этот
кажущийся шедевр дуэльного искусства и которые практически не смотрели на
него. Ививис не была одной из них - она вскоре отбросила назад капюшон,
сорвала с себя маску с ведьминым лицом, пробралась поближе и наблюдала за
схваткой, криками подбадривая Мышелова. Ими не были и Брилла; Кевисса и
Фриска - потому что, услышав удары мечей, девушки настояли на том, чтобы
немножко приоткрыть дверь, несмотря на заботливые опасения евнуха; и
теперь они все глядели в щель, одна голова над другой; Фриска, которая
была посередине, испытывала настоящую агонию при мысли об опасностях,
которым подвергался Фафхрд.
Глаза Гваэя были полны сгустков гноя, залепившего ресницы, и
сухожилия, с помощью которых принц мог бы поднять голову, уже разложились.
Не пытался он и исследовать то направление, откуда доносился шум схватки,
своими колдовскими чувствами. Он был привязан к существованию только нитью
своей огромной ненависти к брату: однако в этой ненависти содержались для
него все чудо, вся сладость и все радостное восхищение жизни - этого было
достаточно.
Зеркальное отображение этой ненависти в душе Хасьярла было в тот
момент достаточно сильным, чтобы полностью подчинить себе все инстинкты и
весь голод его здорового тела, все замыслы и образы в его потрескивающих
мыслях. Он увидел первый удар схватки, увидел, что носилки Гваэя остались
без охраны, а потом, словно перед его глазами полностью встала выигрышная
шахматная комбинация, которая загипнотизировала его, сделал свой ход без
дальнейших раздумий.
Обойдя место схватки широким полукругом и передвигаясь среди теней
быстро, как хорек, он поднялся на три ступеньки у стены и направился прямо
к носилкам.
В его мозгу не было ни одной мысли, лишь какие-то туманные искаженные
образы, словно увиденные с большого расстояния - один из них был образом
самого Хасьярла, маленького мальчика, ковыляющего ночью вдоль стены к
колыбели Гваэя, чтобы оцарапать его иголкой.
Хасьярл даже не удостоил взглядом рабов-бегунов, а их мозги были
настолько рудиментарными, что сомнительно, увидели ли они принца вообще
или, по крайней мере, осознали ли, что они его увидели.
Стоя между двумя рабами, Хасьярл нетерпеливо наклонился и с
любопытством оглядел своего брата. Ноздри сузились, почувствовав смрад, а
рот сжался сильнейшей судорогой, но тем не менее продолжал улыбаться.
Хасьярл вытащил из ножен широкий кинжал вороненой стали и занес его
над лицом брата, которое было настолько обезображено болезнями, что его
уже практически нельзя было назвать таковым. На отточенных краях кинжала
были небольшие зазубрины, направленные в противоположную от острия
сторону.
Звон мечей внизу достиг одной из своих кульминаций, но Хасьярл этого
не заметил.
Он тихо сказал:
- Открой глаза, брат. Я хочу, чтобы ты заговорил - один раз, прежде
чем я убью тебя.
Ответа Гваэя не последовало - ни движения, ни шепота, ни даже
булькающей отрыжки.
- Ну хорошо, - грубо сказал Хасьярл, - тогда умри с чопорно сжатым
ртом.
И опустил кинжал.
Кинжал резко остановился в волоске от скулы Гваэя, и мускулы
направляющей его руки Хасьярла пронзила острая парализующая боль от
полученного толчка.
Теперь Гваэй открыл глаза. Зрелище это было не из приятных, поскольку
в глазницах не было ничего, кроме зеленого гноя.
Хасьярл немедленно закрыл свои глаза, но продолжал подглядывать
сквозь отверстия в веках.
Потом он услышал над ухом голос Гваэя, похожий на звон комара.
- Ты кое-что упустил из виду, дорогой братец. Ты выбрал не то оружие.
После сожжения нашего отца ты поклялся мне, что моя жизнь будет для тебя
священной - если ты не раздавишь меня насмерть. "Пока я не выдавлю ее из
тебя", - сказал ты. Боги слышат только наши слова, Брат, а не наши
намерения. Если бы ты подошел ко мне, таща с собой каменную глыбу, как
потешный гном, каким ты и являешься в действительности, ты мог бы добиться
своей цели.
- Тогда я раздавлю тебя! - отпарировал разъяренный Хасьярл, ближе
придвигая лицо и почти крича. - Да! И я буду сидеть рядом и слушать, как
трещат твои кости - те, которые у тебя остались! Ты такой же болван, как и
я, Гваэй, потому что ты тоже после похорон нашего отца пообещал не убивать
меня. Да! И ты еще больший болван, чем я, потому что ты только что
выболтал мне свой маленький секрет - то, как я могу убить тебя.
- Я поклялся не убивать тебя заклинаниями, или сталью, или ядом, или
своей рукой, - ответил звонкий комариный голос Гваэя. - В отличие от тебя,
я абсолютно ничего не сказал о раздавливании.
Хасьярл почувствовал странное покалывание во всем теле, а его ноздри
наполнились едким запахом, похожим на запах озона, смешавшимся со смрадом
разложения.
Внезапно ладони Гваэя высунулись из-под роскошного покрывала. Плоть
сползала с костей пальцев, которые торчали вертикально вверх, в призывном
жесте.
Хасьярл чуть было не отскочил назад, но сдержался. Лучше умереть,
сказал он сам себе, чем бежать в страхе перед своим братом. Он
почувствовал вокруг себя скопление мощных сил.
Послышался приглушенный скребущий звук, а потом странные, слабо
похрустывающие снежинки начали падать на покрывало и на шею Хасьярла...
редкие снежинки из светлого зернистого вещества... крупинки известкового
раствора...
- Да, ты раздавишь меня, дорогой братец, - спокойно признался Гваэй.
- Но если ты хочешь знать, как именно ты меня раздавишь, припомни мои
ничтожные специфические способности... или же посмотри вверх!!!
Хасьярл повернул голову, и огромная черная базальтовая плита размером
с носилки рухнула вниз, и тот единственный момент жизни, что еще оставался
у Хасьярла, был потрачен на то, чтобы услышать слова Гваэя:
- Ты ошибся, снова ошибся, мой друг.
Услышав грохот, Фафхрд остановил удар меча на полпути, и Мышелов чуть
было не проколол Северянина своей отрепетированной защитой. Они опустили
клинки и, как и все остальные в центре Зала Призраков, всмотрелись в
темноту.
Там, где раньше стоял паланкин, была теперь только толстая
базальтовая плита с пятнами засохшего известкового раствора, и из-под нее
торчали шесты носилок; а наверху, в потолке, зияла прямоугольная белая
дыра. Мышелов подумал: "Такую большую штуку гораздо труднее сдвинуть
мыслями, чем шашку или чашу, однако это то же самое черное вещество".
Фафхрд подумал: "Почему не упал весь потолок? Вот что странно".
Возможно, самым удивительным в этот момент были четыре раба-бегуна,
которые все еще стояли по углам носилок с устремленными вперед глазами и
со сцепленными на груди пальцами, хотя падающая плита пролетела в
каких-нибудь дюймах от них.
Потом некоторые из Хасьярловых оруженосцев и волшебников, видевшие,
как их властитель пробрался к носилкам, поспешили к плите, но отпрянули,
увидев, как плотно она прилегает к полу, и заметив вытекающий из-под нее
тоненький ручеек крови. Их разум дрогнул при мысли о братьях, которые
ненавидели друг друга так страстно и тела которых были теперь слиты в
непристойном взаимопроникающем и смешивающем объятии.
А в это время Ививис подбежала к Мышелову, а Фриска - к Фафхрду,
чтобы перевязать их раны; девушки были очень удивлены, а возможно, даже
чуть-чуть раздражены, когда узнали, что никаких ран не было. Кевисса и
Брилла тоже вышли из укрытия, и Фафхрд, обнимая одной рукой Фриску,
протянул другую, испачканную красным вином, и мягко обвил ею талию
Кевиссы, дружески улыбаясь девушке.
Потом снова прозвучал могучий приглушенный удар гонга, и два столба
белого пламени на мгновение взметнулись к потолку по обе стороны от
Флиндаха. В их свете стало видно, что вслед за ним по узкому коридору
вошло множество людей, которые теперь стояли вокруг него: надежные
охранники из рот Главной Башни, с оружием наготове, а также некоторые из
личных волшебников Флиндаха.
Когда столбы пламени быстро опустились, Флиндах повелительно поднял
руку и заговорил звучным голосом:
- Звезды, которые нельзя обманывать, предсказали судьбу владыки
Квармалла. Все вы слышали, что эти двое, - он указал на раздробленные
носилки, - объявили себя владыками Квармалла. Так что звезды удовлетворены
вдвойне. И боги, которые слышат все наши слова, вплоть до каждого
тишайшего шепота, и по ним определяют нам судьбу, - эти боги довольны.
Остается только, чтобы я назвал вам следующего владыку Квармалла.
Он указал на Кевиссу и проговорил:
- С_л_е_д_у_ю_щ_и_й _ч_е_р_е_з _о_д_н_о_г_о _в_л_а_д_ы_к_а
К_в_о_р_м_о_л_л_а спит и растет в чреве этой женщины, жены Квормала, так
недавно почтенного сожжением, погребальными жертвами, и похоронными
обрядами.
Кевисса отпрянула, и ее синие глаза расширились. Потом ее лицо
засияло.
Флиндах продолжал:
- Мне все еще остается назвать вам _с_л_е_д_у_ю_щ_е_г_о
в_л_а_д_ы_к_у_ К_в_о_р_м_о_л_л_а_, который будет наставником ребенка
королевы Кевиссы, пока тот не достигнет зрелости, став совершенным королем
и всеведущим волшебником, при котором наше подземное королевство будет
отличаться постоянным внутренним покоем и простирающимся за его пределы
процветанием.
С этими словами Флиндах завел руку за левое плечо. Всем показалось,
что он собирается натянуть на голову, лоб и изуродованные пятном и
бородавками щеки Капюшон Смерти, чтобы его речь стала еще более
торжественной. Но вместо этого он схватил себя за короткие волосы на
затылке и подтянул их вверх и вперед, и вместе с ними поднялся весь его
скальп, а потом, по мере того, как он опускал руку вниз и вбок, вместе со
скальпом слезла и кожа его лица, и под ней открылись слегка блестящее от
пота, не имеющее никаких изъянов лицо, выступающий нос и полные,
подвижные, улыбающиеся губы Квормала; ужасные, кроваво-красные с белым
глаза мягко глядели на всех присутствующих.
- Я был вынужден ненадолго посетить Преддверие Ада, - объяснил он с
торжественной, однако неподдельной отцовской фамильярностью, - пока другие
были вместо меня владыками Квармалла и пока звезды посылали вниз свои
стрелы. Это было лучшее, что я мог сделать, хотя при этом я потерял двух
своих сыновей. Только так могла наша земля быть спасена от опустошительной
междоусобной войны.
Он поднял для всеобщего обозрения обмякшую маску с пустыми,
окаймленными ресницами отверстиями для глаз, пурпурным пятном на левой
щеке и треугольником бородавок на правой и сказал:
- А теперь я прошу вас всех почтить великого и могущественного
Флиндаха, самого верного Мастера Магов, который когда-либо был у короля и
который одолжил мне свое лицо для этой необходимой военной хитрости и свое
тело для сожжения вместо моего; восковая маска, изображающая мое лицо,
закрывала переднюю часть его бедной головы, которая принесла мне в жертву
все. Торжественно руководя своими собственными огненными похоронами, я
отдавал дань уважения только Флиндаху. Для него были сожжены мои женщины.
Вот это его лицо, сохраненное моим собственным искусным свежеванием и
быстрым дублением, будет вечно висеть на почетном месте в наших залах,
пока дух Флиндаха будет держать для меня мое место в Темном Мире по ту
сторону звезд, Верховный Владыка там до моего прихода и вечно Герой
Квармалла.
Прежде чем в толпе могли начаться аплодисменты или крики одобрения -
что произошло бы не сразу, поскольку все были крайне изумлены, - Фафхрд
воскликнул:
- О хитроумнейший король, я чту тебя и твое дитя столь высоко - а
также королеву, которая носит его во чреве, - что я буду охранять ее
каждую минуту, не отходя от нее ни на шаг, пока я и вот этот мой маленький
приятель не окажемся далеко за стенами Квармалла - скажем, в миле от него
- вместе с лошадьми, которые повезут нас, и с сокровищами, которые были
обещаны нам двумя покойными королями.
И он, как и Квормал, сделал жест в сторону раздавленных носилок.
Мышелов собирался было бросить Квормалу несколько тонко запугивающих
замечаний о своем собственном волшебном мастерстве и об испепелении
Гваэевых одиннадцати волшебников. Но теперь он решил, что слова Фафхрда
были достаточными и хорошо сказанными - если не считать оскорбительного
замечания в его, Мышелова, адрес - и он промолчал.
Кевисса начала было вытягивать свою руку из руки Фафхрда, но тот
совсем чуть-чуть усилил хватку, и она понимающе посмотрела на него. И
действительно, она звонко обратилась к Квормалу:
- О господин мой муж, этот человек спас жизнь мою и твоего сына от
злодеев. Хасьярла в кладовой Главной Башни. Я доверяю ему.
Брилла, вытирающий рукавом сорочки радостные слезы со своих глаз,
поддержал ее:
- Мой дражайший повелитель, она говорит чистейшую правду, чистую, как
новорожденное дитя или новобрачная.
Квормал чуть приподнял руку, упрекающе, словно подобные слова были
излившими и немного не к месту, и, тонко улыбаясь Фафхрду и Мышелову,
сказал:
- Все будет так, как ты сказал. Меня нельзя назвать скупым или
непроницательным. Знайте, что это была не совсем случайность, что мои
покойные сыновья в тайне друг от друга наняли вас, двух друзей, - которые
тоже ничего не знали друг о друге - себе в защитники. Знайте также, что
мне кое-что известно о любопытстве Нингобля Семиглазого или о заклятиях
Шильбы Безглазого. У нас, волшебников-гроссмейстеров, есть... но
продолжать эту речь значило бы лишь разжигать любопытство богов, оповещать
троллей и привлекать внимание беспокойной голодной Судьбы, хорошего
понемногу.
Глядя в суженные глаза Квормала, Мышелов почувствовал, что радуется
тому, что не стал лишний раз хвастаться: и даже Фафхрд слегка вздрогнул.
Фафхрд щелкнул кнутом над четверкой лошадей, чтобы заставить их
быстрее протащить доверху натруженный фургон по черному, покрытому липкой
грязью участку дороги, отмеченному глубокими колеями от тележных колес и
следами бычьих копыт и удаленному от Квармалла на милю. Фриска и Ививис,
сидящие рядом с Северянином, обернулись, чтобы как можно дольше помахать
на прощанье Кевиссе и евнуху Брилле, которые стояли у крал дороги с
четырьмя бесстрастными стражниками из Квармалла, в чьи руки они теперь
были переданы.
Серый Мышелов, растянувшийся на животе поверх груза, тоже махал, но
только левой рукой - в правой он держал взведенный арбалет, а его глаза
обшаривали деревья в поисках засады.
Однако на самом деле Серый не очень опасался. Он думал, что Квормал
вряд ли будет склонен применять какие-то штучки против такого испытанного
воина и волшебника, как он, Мышелов, - и против Фафхрда тоже, конечно. За
последние несколько часов старый владыка показал себя как нельзя более
гостеприимным хозяином - он потчевал друзей редкими винами и нагрузил их
богатыми подарками, которые превосходили то, о чем просили приятели, и то,
что Мышелов стащил заранее; и даже предложил им других девушек в
добавление к Ививис и Фриске - любезный дар, который Фафхрду и Мышелову,
не без тайного сожаления, пришлось отвергнуть, после того, как они
заметили свирепые взгляды обеих вышеупомянутых дам. Два или три раза
улыбка Квормала становилась слишком по-тигриному дружелюбной, но в таких
случаях Фафхрд чуть ближе придвигался к Кевиссе, подчеркивая ту слабую, но
неумолимую хватку, которой он сжимал ее талию, чтобы напомнить старому
властелину, что она и тот принц, которого она носила в чреве, были
заложниками их с Мышеловом безопасности.
Расквашенная дорога свернула и начала немного подниматься вверх, и
над вершинами деревьев показались башни Квармалла. Взгляд Мышелова
переместился на них; Серый задумчиво изучал кружево шпилей, гадая, увидит
ли он их еще раз. Внезапно его охватило желание немедленно вернуться в
Квармалл - да, соскользнуть с поклажи назад и бежать туда. Что во внешнем
мире было хоть вполовину таким прекрасным, как чудеса этого подземного
королевства? Его лабиринты тоннелей со стенами, расписанными фресками,
тоннелей, в которых человек мог проблуждать всю свою жизнь... его
погребальные восторги... даже зло там было прекрасным... его
восхитительная, бесконечно изменчивая чернота... его гонимый скрытыми
вентиляторами воздух... Да, предположим, что вот как раз сейчас он
бесшумно спрыгнет...
На самой высокой башне что-то вспыхнуло, мелькнула сверкающая
искорка. Мышелова словно ужалило, он разжал руки и соскользнул назад с
поклажи. Но как раз в это мгновение дорога повернула и стала твердой, и
деревья поднялись выше, закрыв башню, и Мышелов пришел в себя, снова
ухватился за повозку, прежде чем его ноги успели коснуться земли, и повис
там; колеса весело стучали, а Мышелов обливался холодным потом.
Потом фургон остановился, и Мышелов соскочил наземь, три раза глубоко
вдохнул воздух, а потом поспешил вперед, туда, где Фафхрд, который тоже
успел слезть, возился с упряжью и постромками.
- Скорее вскакивай на повозку, Фафхрд, и подхлестни лошадей! -
закричал он. - Этот Квормал - более хитрый колдун, чем я думал. Я боюсь,
что если мы потеряем время по дороге, то наша свобода и наши души окажутся
в опасности!
- Это ты говоришь мне? - парировал Фафхрд. - Дорога постоянно вьется,
и на ней еще будут участки с жидкой грязью. Доверять скорости повозки? Пф!
Мы распряжем всех четырех лошадей, возьмем только самые необходимые
припасы и самые маленькие и дорогие подарки; а потом поскачем галопом
через болота по прямой, прочь от Квармалла. Таким образом мы должны
уклониться от засады и обогнать погоню. Фриска, Ививис! Быстро, вперед!
Фриц Лейбер. Мечи против колдовства.
("Фафхрд и Серый Мышелов" 4/11)
перевод с англ. - И. Куцкова.
Leiber, Fritz (Reuter). Swords against Wizardry.
Фриц ЛЕЙБЕР
МЕЧИ В ТУМАНЕ
1. ОБЛАКО ЗЛОБЫ
Под приглушенный, саднящий барабанный ритм и гипнотическое мерцание
красноватого пламени в подземном храме Злобы пять тысяч оборванных
идолопоклонников, постепенно входя в транс и наливаясь желчью, стояли на
коленях и исступленно бились лбами о холодные и шершавые каменные плиты.
Барабаны гудели едва слышно. И если бы не то и дело раздававшиеся
рычание и визг, снаружи вообще ничего не было бы слышно. Однако все вместе
идолопоклонники излучали чудовищную вибрацию, грозившую всколыхнуть не
только город и страну Ланкмар, но и всю землю Невон.
Уже много лун Ланкмар жил тихо и мирно, и злоба их поэтому была
велика. К тому же этой ночью на другом конце города ланкмарская знать в
черных тогах весело пировала и плясала причудливые танцы на помолвке
дочери здешнего сюзерена и илтхмарского принца, что еще сильнее разжигало
ненависть.
Единственный подземный зал храма был длинен и широк, но снабжен таким
количеством беспорядочно расставленных толстенных колонн, что из любого
места человек мог увидеть не более трети всего помещения. Потолок же зала
был настолько низок, что его можно было без труда коснуться кончиками
пальцев, но сейчас все присутствующие в нем лежали, распростершись ниц.
Зловоние стояло нестерпимое. Из-за массы черных согбенных спин охваченных
злобой идолопоклонников пол храма напоминал всхолмленную землю, из которой
серыми деревьями росли покрытые коркой селитры каменные колонны.
Верховный жрец Злобы в маске поднял костлявый палец. Тонкие, как
пергамент, тарелки зазвенели в унисон с барабанами и мерцанием адского
пламени, скручивая в тугой узел зависть и злобу, терзавшие одетых в черное
прихожан.
И вот, во мраке этого похожего на черную щель зала, из черных
холмиков согнутых спин начали прорастать, подниматься вверх бледные тонкие
усики, словно спины эти были засеяны семенами призрачной травы повышенной
всхожести. Усики - в каком-нибудь ином мире о них сказали бы, что они
состоят из эктоплазмы, - быстро множились, становились толще и длиннее,
сливались в белые змееподобные щупальца, как будто в это подвальное
помещение проникли языки тумана с полноводной реки Хлал.
Обвиваясь вокруг колонн, змеясь по низкому потолку и влажно
поглаживая спины своих приверженцев, белые змеи сливались друг с другом и
устремлялись в черную дыру низкой винтовой лестницы, каменные ступени
которой были истоптаны почти напрочь, отчего лестничный пролет стал
напоминать скрученный спиралью белый цилиндр с мерцающими внутри красными
искорками.
И все это время барабаны и тарелки выводили монотонный ритм,
служители черной преисподней равномерно проворачивали деревянные колеса с
укрепленными на них красными свечами, глаза верховного жреца неподвижно
смотрели из прорезей в деревянной маске, завороженные идолопоклонники
неподвижно лежали ниц.
А наверху по мглистому переулку спешила домой, в воровской квартал,
девочка-попрошайка - тощее голенастое существо, чьи большие, словно у
лемура, глаза испуганно смотрели с маленького и хорошенького личика эльфа.
Увидев, как из узкого зарешеченного окошка на уровне земли выползает белое
плоское щупальце, она сразу поняла, что это не речной туман, хотя его
холодные влажные клубы катились за ней по переулку.
Девочка попыталась обежать щупальце, но оно со стремительностью
атакующей змеи метнулось к противоположной стене и преградило ей дорогу.
Девочка бросилась назад, но щупальце обогнуло ее и прижало к твердой
стене. Теперь она лишь стояла и тряслась от ужаса, а туманные кольца змеи,
становясь уже и плотнее, подползали к ней все ближе и ближе. Конец
бледного жгута, похожий на сплюснутую головку ядовитой змеи, покачался,
как перед броском, и клюнул девочку в грудь. Она тут же перестала
трястись, голова ее запрокинулась, лемурьи глаза закатились, так что видны
были одни белки, и девочка осела на тротуар, словно тряпичная кукла.
Несколько секунд туманная змея тыкалась в нее носом, затем, будто
разозлившись, что в маленьком тельце не осталось и признака жизни, шлепком
перевернула девочку лицом вниз и быстро поползла в ту же сторону, что и
речной туман: через весь город к домам знати и залитому светом дворцу
сюзерена.
Клубы двух туманов было бы невозможно отличить друг от друга, если бы
не красноватое свечение, время от времени пробегавшее по жгутам одного из
них.
На перекрестке пяти улиц, подле пустого каменного корыта для водопоя,
у низенькой жаровни с тлеющими угольями сидели двое. Ярко освещенный
квартал, где жила знать, был совсем неподалеку, и время от времени оттуда
долетали едва различимые звуки музыки и взрывы смеха. Обоих мужчин - и
высокого и коротышку - можно было бы принять за бродяг, если бы не их
одежда - видавшая виды, но сшитая из некогда дорогой материи - да не
оружие в ножнах, лежавшее под рукой у каждого.
Рослый сказал:
- Ночью будет туман. Им уже тянет от Хлала.
Это был Фафхрд - мускулистый детина с белой кожей и золотисто-рыжими
кудрями.
Коротышка поежился, кинул в жаровню два кусочка угля и саркастически
заметил:
- Еще предскажи ледник, ползущий по улице Богов, если можно.
Это был Мышелов - живчик с настороженным взглядом, презрительно
кривящимися губами и в низко надвинутом на лоб сером капюшоне.
Фафхрд ухмыльнулся. Вдалеке раздались звуки песни, и он, словно
обращаясь к принесшему их порыву черного ветра, полюбопытствовал:
- Интересно, почему мы не сидим сейчас в тепле, на мягких подушках,
почему мы не пьяны и нас не обнимают нежные ручки?
Вместо ответа Серый Мышелов достал из-за пояса кошель из крысиной
кожи и хлопнул им о ладонь. Кошель сплющился даже без намека на звон.
Затем для пущей убедительности он продемонстрировал приятелю все свои
пальцы, на которых не было ни одного кольца.
Фафхрд снова ухмыльнулся и проговорил прямо в окружающую тьму,
наполненную мелкой моросью, предвестницей тумана:
- Нет, все-таки это странно. Мы побывали в стольких переделках,
держали в руках столько самоцветов, янтаря и золота, даже кредитные
грамоты Цеха Зерноторговцев - и где все это? Грамоты улетели на своих
пергаментных крыльях, драгоценности уплыли, словно игривые разноцветные
рыбки. Почему же мы не разбогатели?
- Потому, - фыркнул Мышелов, - что ты транжиришь нашу добычу на
дешевых девок, а еще чаще спускаешь их на какую-нибудь благородную
фанаберию - что-нибудь вроде похода фальшивых ангелов на штурм стен
преисподней. А я остаюсь в бедняках, потому что вечно нянчусь с тобой.
Фафхрд расхохотался и ответил:
- Ты почему-то не упомянул о собственных, причем довольно опасных
фанабериях, - помнишь, к примеру, как ты срезал кошелек у сюзерена и
обчистил его карманы в ту самую ночь, когда отыскал и вернул ему его же
похищенную корону? Нет, Мышелов, мне кажется, мы бедны потому... -
Внезапно он поднял локоть и втянул раздувшимися ноздрями холодный влажный
воздух. - Туман сегодня чем-то припахивает.
Мышелов сухо ответил:
- Да я и так чувствую запахи гнилой рыбы, горелого жира, лошадиного
навоза, снятой с ран ваты, тухлой ланкмарской колбасы, дешевого ладана,
прогорклого масла, заплесневелого зерна, бараков для рабов, лоханей
бальзамировщиков, загруженных трупами до краев, и вонь соборов, где
толпятся заскорузлые возчики и шлюхи, справляя свои разнузданные оргии, -
а ты еще говоришь, будто туман чем-то припахивает.
- Я имею в виду нечто другое, - ответил Фафхрд, вглядываясь
поочередно во все пять улочек, - хотя, быть может, последнее.
Гигант в сомнении умолк и пожал плечами.
Жгуты тумана вползли в высокие окошки таверны "Крысиное гнездо",
причудливо смешиваясь с дымом чадящих факелов, но их никто не заметил,
кроме старой проститутки, которая лишь плотнее завернулась в свой
латаный-перелатанный меховой плащ.
Все посетители таверны, затая дыхание, наблюдали за тем, как за
древним дубовым столом мерялись силой рук знаменитый бандит Гнарлаг и
почти такой же могучий темнокожий наемник. Крепко упершись правым локтем в
стол и сжав костедробильной хваткой кисть соперника, каждый старался
прижать его руку к изрезанной и истыканной кинжалом столешнице, сплошь
покрытой разводами от донышек кружек. Гнарлаг, по лицу которого бродила
презрительная ухмылка, пока выигрывал на длину большого пальца.
Один из туманных жгутов - как будто сам был любителем подобного рода
состязаний и решил полюбопытствовать на результат - прополз над плечом
Гнарлага. Старой проститутке показалось, что он весь пронизан кровавыми
жилами, - это в нем отражался свет факелов, разумеется, - и она принялась
потихоньку молиться, чтобы он влил в мышцы Гнарлага свежую кровь.
Конец жгута коснулся напружинившейся руки. Усмешка Гнарлага
превратилась в злобную гримасу, мышцы его предплечья, казалось, вдруг
стали вдвое толще, и он стал пригибать руку противника к столу. Послышался
глухой хруст и сдавленный крик боли. Кисть наемника была сломана.
Гнарлаг встал из-за стола. Шваркнув о стену предложенный ему кубок
вина и отпихнув какую-то девицу, которая возжелала его обнять, он взял со
скамьи широкую перевязь с двумя мечами и по каменным ступеням вышел вон из
"Крысиного гнезда". По какой-то прихоти воздушных потоков туманный жгут
остался лежать у него на плечах, словно рука друга.
Когда Гнарлаг ушел, кто-то проговорил:
- Гнарлаг всегда побеждает жестоко.
Темнокожий наемник, сдерживая стоны, смотрел на свою болтающуюся
кисть.
- Так поведай же мне, исполин философской мысли, почему мы не
герцоги? - попросил Мышелов; указательный палец лежавшего на его колене
кулака разогнулся и уставился над жаровней в Фафхрда. - Или, например, не
императоры, или даже не полубоги?
- Мы не герцоги потому, что никому не принадлежим, - самодовольно
ответил Фафхрд, приваливаясь плечом к каменному корыту. - Даже герцогам
приходится умасливать королей, а полубогам - богов. Мы же не улещиваем
никого. Мы движемся своим путем, сами выбираем себе приключения, да и
причуды тоже. Свобода и дорога в стужу лучше, чем теплый очаг и рабство.
- Это речь пса, который потерял последнего хозяина и еще не нашел
новый сапог для облизывания, - отозвался Мышелов с дружеским и поэтому
несколько бесцеремонным сарказмом. - Опомнись, о мой благородный лжец, мы
же перебывали на службе у дюжины лордов, королей и жирных купцов. Ты
служил у Моварла, что живет за Внутренним морем. Я служил у этого
разбойника Харселя. Мы оба служили у Глипкерио, чью дочь сегодня вечером
выдают замуж в Илтхмар.
- Это все исключения, - с важностью промолвил Фафхрд. - И даже
находясь на службе, мы сами устанавливаем правила. Мы не сгибаемся в
поклонах по первому требованию, не пляшем под дудочку всяких колдунов, не
присоединяемся ни к каким бандам, не внемлем призывам к ненависти. Обнажая
мечи, мы делаем это только ради самих себя... Это еще что?
Для пущей убедительности он поднял было свой меч, да так и застыл,
держа его подле уха,
- Он нас предупреждает! - прислушавшись, кратко сообщил он. - Сталь
чуть гудит в ножнах.
Снисходительно хмыкнув над суеверием друга, Мышелов достал из легких
ножен свой тонкий меч, внимательно осмотрел в красных отсветах жаровни
блестящий клинок и, заметив несколько темных пятнышек, принялся тереть их
тряпкой.
Больше ничего не происходило, и Фафхрд, отложив меч, проворчал:
- Возможно, это просто прошел дракон по пещере, где ковали мой
клинок. Но туман этот мне все равно не нравится.
Головорез Джис и куртизанка Трес смотрели, как туман ползет по
причудливым ланкмарским крышам, пока он не скрыл от них низкий желтый
месяц и радужное сияние, окутывающее дворец. Тогда они зажгли факелы,
затянули голубые шторы и принялись играть в ножи, дабы нагулять аппетит
для более интимной, но тоже жестокой игры.
Трес кидала ножи вполне прилично, однако Джис мог заставить
перевернуться свое оружие в воздухе двенадцать-тринадцать раз, прежде чем
оно воткнется в дерево; к тому же он бросал одинаково метко и между ног и
через плечо без зеркала. Когда нож разбойника втыкался рядом с Трес, он
улыбался. Девушке все время приходилось напоминать себе, что ее приятель
не хуже многих других порочных людей.
Сгусток тумана, извиваясь, пролез меж голубых штор и коснулся виска
Джиса как раз в тот миг, когда тот собирался в очередной раз метнуть нож.
- У тебя в глазах кровавый туман! - в ужасе вскричала Трес.
Разбойник схватил девушку за ухо и, радостно оскалившись, полоснул ее
по горлу, как раз под изящным подбородком. Затем, отскочив в сторону,
чтобы не запачкаться хлынувшей кровью, он ловко подхватил свой пояс с
кинжалами, бросился вниз по винтовой лестнице на улицу и погрузился в
теплый туман, в котором было столько же ярости, сколько сахара в крепком
товилийском вине. Это было настоящее купание в ключе злобы. Джис пришел в
экстатическое состояние - точно такое же ощущение он мимолетно испытал,
когда туманное щупальце коснулось его виска и лишило рассудка. В голове у
него замелькали образы заколотых принцесс и исполосованных служанок.
Испытывая восхитительное предвкушение, он радостно пошел нога в ногу с
Гнарлагом Два Меча, сразу признав в нем священного и неприкосновенного
собрата по злобе, еще одного раба благословенного тумана.
Держа свои большие ладони над жаровней, Фафхрд насвистывал веселый
мотивчик, доносившийся из сверкавшего вдали дворца. Мышелов, по причине
тумана смазывавший клинок Скальпеля маслом, заметил:
- Для человека, которого осаждают таинственные запахи и предвещающие
опасность звуки, ты вполне жизнерадостен.
- А мне здесь нравится, - заверил друга Северянин. - Плевать я хотел
на королевские дворы, мягкие постели и теплые очаги! На улице жизнь много
смачнее - так же, как и на горной вершине. Разве воображаемое вино не
слаще реального? ("Ну-ну", - ухмыльнулся Мышелов.) Разве для голодного
корка хлеба не вкуснее, чем ласточкины языки для эпикурейца? Превратности
судьбы делают аппетит сильнее, а взор острее.
- А это слова обезьяны, которая никак не может дотянуться до яблока,
- сказал Мышелов. - Если б в этой стене вдруг отворилась дверь в рай, ты
бы бросился в нее очертя голову.
- Только потому, что я еще не бывал в раю, - отмахнулся Фафхрд. -
Разве не приятнее нам слушать музыку, играющую на обручении Иннесгей,
отсюда, чем тереться среди гостей, прыгать вместе с ними, находиться в
шорах их светских обычаев?
- Сегодня ночью в Ланкмаре многие терзаются от зависти мукой
мученической, слыша эти звуки, - мрачно ответствовал Мышелов. - Я не такой
глупец и так уж не терзаюсь, а просто по-умному завидую. И ответ на твой
вопрос будет: "Нет".
- Сегодня гораздо приятнее быть дозорным у Глипкерио, нежели одним из
его изнеженных гостей, - не унимался Фафхрд, ударившись в поэзию и не
слушая Мышелова.
- Ты хочешь сказать, что мы служим Глипкерио добровольно? - громко
осведомился тот. - Это верно, у свободы всегда есть и горькое зерно: за
нее никто тебе не платит.
Фафхрд, рассмеявшись, пришел в себя и чуть ли не сконфуженно сказал:
- И все же, когда стоишь в дозоре, когда ты каждую секунду настороже,
- в этом что-то есть. Мы же делаем это не за плату, а ради собственного
удовольствия. Когда человек попадает в тепло и уют, он становится слепым.
А здесь мы видим город и звезды, слышим шорохи и топот самой жизни, мы,
словно охотники в каменном лесу, напрягаем все наши чувства, чтобы...
- Умоляю, Фафхрд, не нужно больше никаких дурных предзнаменований, -
запротестовал Мышелов. - Сейчас ты скажешь, что по улицам уже крадется
чудовище и, истекая слюной, предвкушает, как начнет пожирать Иннесгей и ее
подружек, а может, и одного-двух принцев с мечами - на закуску.
Фафхрд серьезно глянул на приятеля и, устремив взор в густеющий
туман, ответил:
- Когда буду окончательно в этом уверен, я дам тебе знать.
Братья-близнецы Крешмар и Скел, профессиональные грабители и убийцы,
вломились в лачугу к некоему старому скряге как раз в тот момент, когда
его убогого жилища достиг туман с красными прожилками и проник внутрь.
Быстрее, чем честолюбец, внезапно приглашенный на пир к королю, доедает
последний кусок и допивает последний глоток на семейном обеде, эти двое
закончили свое грязное дело. Крешмар аккуратненько проломил скряге череп,
а Скел тем временем забрал единственный кошель старика, уже начавшего
превращаться в труп. С болтающимися на бедрах мечами они решительно вышли
на улицу, в туман, и двинулись бок о бок с Гнарлагом и Джисом в этой
бледной и почти осязаемой субстанции, которую было не отличить на первый
взгляд от речного тумана, но которая отравляла их настолько неумолимо,
словно была облачным белым зельем убийства и разрушения, напрочь смывавшим
с них естественные страхи и предубеждения и обещавшим множество трепещущих
и весьма выгодных жертв.
За спинами этих четверых фальшивый туман тянулся одной непрерывной
нитью, красной, как артерия, и серебряной, как нерв, которая, огибая
бессчетное число каменных углов, скрывалась в храме Злобы. Вдоль нити то и
дело пробегали волны вибрации, словно храм питал решительностью хищную
туманную массу и шедших в ней четверых убийц, ненависть коих теперь стала
вдвое сильнее. С целеустремленностью снежного тигра продвигался туман в
сторону квартала знати, к расцвеченному всеми цветами радуги дворцу
Глипкерио, стоявшему над волноломом у берега Внутреннего моря.
Трое одетых в черное ланкмарских стражников, вооруженных окованными
металлом дубинами и утяжеленными дротиками с зазубренными наконечниками,
увидели приближающуюся к ним плотную туманную массу и в ней четырех
человек. Им показалось, что эти четверо движутся в глыбе мягкого льда. У
стражников побежали по телу мурашки, они застыли от ужаса. Туман ощупал их
и тут же двинулся дальше, очевидно решив, что это материал для него
непригодный.
Из туманной массы вылетело несколько мечей и кинжалов. Не издав ни
звука, трое стражников рухнули, на их черных туниках заблестела жидкость,
потекшая красными ручейками по желтоватым неподвижным рукам убитых.
Туманная масса сделалась плотнее, как будто забрав силы у своих жертв.
Снаружи четырех убийц уже почти не было видно, хотя сами они видели все
очень ясно.
В конце самой длинной из пяти улочек, которая проходила дальше других
от моря, Мышелов в свете, льющемся из дворца за его спиной, увидел
ползущую белую массу, вытянувшую перед собой несколько щупальцев, и весело
вскричал:
- Смотри-ка, Фафхрд, а мы не одни! Туман Хлала добрался до нас по
извилистым улочкам, чтобы погреть свои мягкие лапки у нашей жаровни.
Фафхрд прищурился и недоверчиво заметил:
- Думаю, в нем скрываются и другие гости.
- Да не будь ты таким робким, - нарочито встревоженно упрекнул его
Мышелов. - Мне в голову пришла забавная мысль, Фафхрд: а что если это не
туман, а дым от конопляной и маковой соломки со всего Ланкмара? Вот уж
нанюхаемся! А какие сны будут нам сниться сегодня ночью!
- По-моему, нас ждут кошмары, - мягко возразил Фафхрд, приподнимаясь
на полусогнутые ноги, и вдруг воскликнул: - Мышелов, снова этот запах! И
мой меч так и дрожит в ножнах!
В этот миг самое любопытное из щупалец в мгновение ока подползшего
совсем близко тумана потыкалось в двух друзей и радостно обхватило их,
словно найдя наконец долгожданных предводителей, которые сделают этот
отряд рабов непобедимым.
И тут высокий и низкорослый кровные братья почувствовали, как их
проняло туманным хмелем, услышали призывный, горько-сладкий напев
ненависти, жаркие посулы жажды крови, беспредельное безумие убийства.
Фафхрд, который этим вечером не брал в рот ни капли и был опьянен
лишь собственным идеализмом и мыслями о благости ночного дозора, искушению
не поддался.
Мышелову, в чьей природе в большей степени присутствовали злость и
зависть, пришлось труднее, но и он в конце концов отверг притягательнейшие
соблазны тумана - хотя бы только потому, что ему, грубо говоря, хотелось
самому быть источником собственного зла и он не желал принимать его ни от
кого другого, пусть даже как дар от самого архидемона.
С кошачьим проворством, словно сварливая и высокомерная женщина,
которой неожиданно дали отпор, туман отскочил шагов на десять назад,
открыв при этом четырех убийц, и наставил свои щупальца прямо на Фафхрда и
Мышелова.
Вот тут Мышелову пригодилось его доскональное знакомство с
практически всеми представителями преступного мира Ланкмара, равно как и
его молниеносная реакция. Он узнал самого низкорослого из четверки - Джиса
с его кинжалами - и понял, что ближайшая опасность будет исходить именно
от него. Не долго думая, Мышелов выхватил из ножен Кошачий Коготь,
хорошенько прицелился и метнул. В тот же миг Джис, которому тоже было не
занимать сообразительности и быстроты, бросил в него один из кинжалов.
Однако Мышелов, никогда не терявший осмотрительности и всегда бывший
начеку, в момент своего броска отклонил голову, и нож Джиса, чуть чиркнув
его по уху, просвистел мимо.
Безгранично веривший в собственную быстроту, Джис такого движения не
сделал, и в результате миг спустя рукоять Кошачьего Когтя уже торчала у
него из правого глаза. Несколько мгновений он в изумлении таращился в
пространство оставшимся глазом, после чего осел на мостовую и его лицо
скорчилось в смертной гримасе.
Крешмар и Скел выхватил свои мечи, Гнарлаг обнажил сразу оба: ни
одного из них ни на миг не привела в замешательство крылатая смерть,
впившаяся в мозг их сотоварища.
Фафхрд, как никто умевший вести бой широким фронтом, не взялся по
примеру остальных за меч, а схватил жаровню за одну из раскаленных
коротких ножек и швырнул ее незамысловатое содержимое в физиономии
противников.
Благодаря этому маневру Мышелов успел обнажить Скальпель, а Северянин
- свой тяжелый, выкованный в пещере меч. Он с удовольствием выбросил бы
жаровню - очень уж она была горячая, но, увидев, что ему придется биться с
Гнарлагом Два Меча, лишь ловко перекинул ее в левую руку.
И бой закипел. Трое убийц, ошеломленные на секунду горячими угольями,
которые, впрочем, не причинили им вреда, уверенно бросились в атаку, и в
воздухе одновременно сверкнули четыре их клинка.
Правый меч Гнарлага Северянин отбил жаровней, принял удар левого на
крестовину Серого Прутика и тут же вонзил его в горло бандита.
Выпад Фафхрда был настолько мощен, что оба меча Гнарлага, миновав с
двух сторон могучее тело Северянина, так и застыли в сведенных смертельной
спазмой руках их обладателя. Фафхрд, которому теперь более всего докучала
невыносимая боль в левой ладони, отшвырнул жаровню в ближайшее удобное
место, которым оказалась голова Скела, в результате чего быстрый выпад
последнего не удался.
Мышелов, который в этот миг проворно отступал от не менее проворных
Крешмара и Скела, поднырнул под клинок Крешмара и снизу вверх всадил
Скальпель ему меж ребер (самый быстрый путь к человеческому сердцу), затем
молниеносно выдернул его и точно таким же манером угостил ошеломленно
раскачивавшегося Скола. После этого он отпрыгнул назад и, не опуская
своего грозного меча, быстро осмотрелся вокруг.
- Все готовы, - сообщил ему Фафхрд, который уже успел оглядеть поле
битвы. - Ой, Мышелов, я обжегся!
- А у меня рассечено ухо, - ответил тот, осторожно ощупывая рану. -
Впрочем, только самый кончик. - Он усмехнулся и, сообразив, о чем ему
только что сказал Фафхрд, заметил: - Теперь будешь знать, как пользоваться
оружием кухонных мальчишек.
- Ну да! - отозвался Фафхрд. - Если б ты не жмотничал с углем, я
ослепил бы их всех своим фейерверком.
- И обжегся бы еще сильнее, - любезно проговорил Мышелов и радостно
добавил: - Мне показалось, что у того, которого ты огрел жаровней, в
кошеле звенело золото. А-а... это же Скел, грабитель Скел. Сейчас достану
Кошачий Коготь...
Мышелов осекся: послышался мерзкий свистящий звук, потом тихий
хлопок. В неверном свете, лившемся из квартала знати, друзья увидели
сверхъестественную картину: окровавленный кинжал Мышелова висел в воздухе
над пустой глазницей Джиса, схваченный за рукоятку белым щупальцем,
торчавшим из туманной массы, которая стала еще плотнее, словно напиталась
как следует - а так оно и было - смертью своих слуг.
Фафхрда и Мышелова охватил какой-то первобытный ужас - он был сродни
ужасу перед молнией, что несет смерть из грозового неба, перед гигантским
морским змеем, наносящим удар из пучины, перед лесными тенями, которые
могут переломать все кости сильному мужчине, перед грозящими удушьем
кольцами дыма из очага чародея.
И тут вокруг них послышалось звяканье стали о камни мостовой:
туманные щупальца подобрали четыре брошенных меча и кинжал Джиса, а другие
принялись вытаскивать из ножен мертвого головореза неиспользованные ножи.
Казалось, какой-то громадный осьминог-призрак, вышедший из бездны
Внутреннего моря, вооружается перед битвой.
А ярдах в четырех над землей, в том месте, откуда росли щупальца, в
самой сердцевине туманной массы начал образовываться красноватый диск,
который все больше и больше походил на глаз размером с человеческое лицо.
Друзья не могли отделаться от ощущения, что как только этот глаз
прозреет, с десяток вооруженных щупальцев примутся одновременно наносить
безошибочные удары.
Оцепеневший от ужаса Фафхрд стоял между быстро растущим глазом и
Мышеловом. Последний, осененный внезапной мыслью, крепко сжал в ладони
Скальпель, напрягся и крикнул Северянину:
- Подбрось меня!
Разгадав замысел друга, Фафхрд стряхнул с себя оцепенение, сплел
пальцы ладоней и присел. Мышелов разбежался, оттолкнулся правой ногой от
ступеньки из ладоней Фафхрда и взлетел стрелой - Северянин помог ему,
мощно вытолкнув его вверх и вскрикнув при этом от боли.
Держа перед собой меч, Мышелов влетел прямо в красный глаз из
эктоплазмы, который тут же исчез, однако исчез из виду и сам Мышелов,
словно угодил в громадный сугроб.
Мгновение спустя вооруженные щупальца пришли в движение и принялись
колоть и рубить направо и налево, словно слепой фехтовальщик. Однако
поскольку их было штук десять, некоторые клинки проносились в опасной
близости от Фафхрда, и тот заплясал, уклоняясь от ударов. Ориентируясь по
стуку его подошв по мостовой, щупальца стали действовать точнее -
опять-таки как слепой фехтовальщик, - и Фафхрду пришлось проявить все свое
проворство, что было не так-то просто при его комплекции. Окажись рядом
сторонний и беспристрастный наблюдатель, он бы решил, что осьминог-призрак
заставляет Фафхрда откалывать какой-то немыслимый танец.
Между тем Мышелов, оказавшись позади белого чудовища, увидел
серебристо-розовый жгут и, высоко подпрыгнув - жгут попытался ускользнуть,
- рассек его концом Скальпеля. Он оказался еще плотнее, чем туманная
масса, и лопнул с неожиданно громким звоном.
И сразу туманная масса скукожилась - гораздо быстрее, чем проткнутый
рыбий пузырь, и скорее, как гриб-дождевик, на который наступили громадным
сапогом; щупальца тоже разлетелись в прах, мечи и кинжалы со звоном
посыпались на мостовую, и струя такой отвратительной вони ударила в
друзей, что им пришлось срочно зажать носы и рты.
Через несколько секунд Мышелов, осторожно втянув в себя воздух и
найдя его уже сносным, радостно вскричал:
- Вот так, мой друг! Я перерезал чудищу его тоненькую глотку, или
артерию, или главный нерв, или пуповину, или что там это у него было.
- А откуда тянулся жгут? - осведомился Фафхрд.
- У меня нет ни малейшего желания это выяснять, - заверил его
Мышелов, внимательно глядя через плечо в сторону улицы, из которой
появился туман. - Хочешь поплутать по Ланкмару - милости прошу. Но эта
штука, похоже, исчезла окончательно.
- Ой! - внезапно взвизгнул Фафхрд и замахал рукой. - Вот негодяй, ты
же вынудил меня подставить тебе обожженную ладонь!
Мышелов ухмыльнулся и принялся разглядывать покрытые противной слизью
камни мостовой, трупы и разбросанное оружие.
- Где-то здесь должен быть Кошачий Коготь, - пробормотал он. - К тому
же я слышал звон золота...
- Да ты учуешь монетку, спрятанную под языком у человека, которого ты
душишь! - огрызнулся Фафхрд.
В храме Злобы пять тысяч идолопоклонников с кряхтеньем и стонами
начали подниматься с пола: каждый из них за это время похудел на несколько
унций. Барабанщики поникли над своими барабанами, прислужники - над
колесами с красными свечами, тощий верховный жрец устало свесил голову,
держа в корявых руках деревянную маску.
Все на том же перекрестке Мышелов покачал перед носом у Фафхрда
кошельком, который он только что извлек из пояса Скела.
- Ну что, мой благородный друг, преподнесем его в качестве свадебного
подарка нежной Иннесгей? - почти пропел он. - Разожжем нашу добрую
жаровенку и проведем остаток ночи так же, как и начали - вкушая
несравненные радости ночного дозора и многообразные восторги...
- Дай его сюда, идиот! - рявкнул Фафхрд, хватая кошелек обожженными
пальцами. - Я знаю одно местечко, где есть целительные бальзамы и иголки
для зашивания рваных воровских ушей. А какие там крепкие да свежие девки и
вино!
2. ГЛУХАЯ ПОРА В ЛАНКМАРЕ
Однажды случилось так, что в невонском городе Черной Тоги Ланкмаре,
через несколько лет после года Пернатой Смерти, пути Фафхрда и Серого
Мышелова разошлись.
Что побудило рослого скандального варвара и худощавого неуловимого
принца воров разойтись, в точности неизвестно; в свое время об этом ходило
множество всяческих пересудов. Одни утверждали, что они поссорились из-за
девушки. Другие говорили нечто еще более невероятное: будто друзья не
поделили драгоценные камни, отнятые у ростовщика Муулша. Скрит-летописец
предполагает, что их взаимное охлаждение было лишь отзвуком невероятной
вражды, которую питали в ту пору друг к другу демонический наставник
Мышелова Шильба Безглазоликий и Нингобль Семиокий, недобрый и
многоковарный покровитель Фафхрда.
Однако наиболее правдоподобное объяснение, опровергающее, кстати
сказать, гипотезу относительно ростовщика Муулша, заключается в том, что
Ланкмар в ту пору переживал тяжелые времена, соблазнительные авантюры под
руку не подворачивались, и в жизни обоих героев настал такой час, когда
загнанному в угол человеку хочется совместить даже самые редкие
приключения и удовольствия с какой-нибудь разумной деятельностью, которая
обеспечила бы ему материальное благополучие или хотя бы душевный покой.
Лишь эта теория - что скука и неуверенность в завтрашнем дне, а также
различие во мнениях относительно того, как нужно бороться со столь
гнетущими чувствами, лежали в основе отчужденности друзей, - лишь эта
теория может объяснить нелепейшее предположение, что приятели рассорились
из-за произношения имени Фафхрда: Мышелов якобы с завидным и злонамеренным
упорством выговаривал его имя на упрощенный ланкмарский манер, в
результате чего оно звучало как Фафхрд, тогда как сам носитель имени
настаивал на том, что лишь зубодробильное сочетание согласных может
удовлетворить его слух, глаз и варварское чувство порядка вещей. Скучающие
и неуверенные в себе люди часто стреляют из пушек по воробьям.
Несомненно одно: приятели если и не рассорились окончательно, то по
крайней мере сильно охладели друг к другу, и жизненные пути их, хотя оба
оставались в Ланкмаре, разошлись.
Серый Мышелов поступил в подручные к некоему Пульгу, восходящей
звезде рэкета по части второстепенных религиозных культов, некоронованному
королю ланкмарского преступного мира, который облагал данью жрецов всех
мелких божков, стремящихся выйти в боги, угрожая в случае неповиновения
всяческими неприятными и даже скверными последствиями. Если жрец,
отказывался платить Пульгу, его чудеса не срабатывали, численность
прихожан и размер пожертвований резко уменьшались, а его самого неминуемо
ждали синяки, а то и переломанные кости.
Появлявшийся в сопровождении нескольких громил Пульга, а также
одной-двух стройных танцовщиц, Мышелов стал неотъемлемой и зловещей
принадлежностью улицы Богов, что тянется от Болотной заставы вплоть до
самых дальних доков и цитадели. Он продолжал ходить во всем сером, носить
на голове клобук, а у пояса Кошачий Коготь и Скальпель, однако ни кинжал,
ни тонкий меч не покидали ножен. Зная по собственному опыту, что угроза,
как таковая, гораздо эффективнее ее исполнения, Мышелов ограничил свою
деятельность ведением переговоров и взиманием наличности. Начинал он
обычно со слов: "Меня прислал Пульг - Пульг с буквой "г" на конце". Затем,
если человек святой жизни начинал упорствовать или торговаться слишком уж
яростно и возникала необходимость повергнуть идолов во прах и прервать
богослужение, Мышелов давал громилам знак заняться этими дисциплинарными
мерами воздействия, а сам праздно стоял неподалеку, ведя неторопливую и
остроумную беседу с танцовщицами и посасывая леденцы. Шли месяцы; Мышелов
становился все толще, а очередные танцовщицы все стройнее и на вид
покорнее.
Фафхрд же поступил по-иному: сломав о колено свой длинный меч (и
жестоко при этом порезавшись), содрав с одежды остатки украшений (скучные
и ничего не стоящие куски позеленевшего металла), а также обрывки
полысевшего меха, он отрекся от крепких напитков и сопутствующих им
радостей (хотя и так уже в течение некоторого времени не брал в рот
ничего, кроме слабого пива, а с женщинами не знался вовсе) и стал
единственным последователем некоего Бвадреса, единственного апостола
Иссека Кувшинного. Фафхрд отрастил бороду, которая стала такой же длины,
что и спадавшие на плечи волосы, отощал, щеки и глаза у него запали, а
голос из баса превратился в тенор, хотя причиной этого была вовсе не
мучительная операция, которую, как утверждали некоторые, он учинил над
собой - эти трепачи знали, что он порезался, но нагло лгали относительно
травмированного места.
А богов в Ланкмаре (тут имеются в виду боги и кандидаты в таковые,
которые проживают или, если можно так выразиться, стоят биваком в этом
вечном городе, а вовсе не боги Ланкмара - материя гораздо более
таинственная и ужасная), - богов в Ланкмаре временами бывало не меньше,
чем песчинок в Великой Восточной Пустыне. Большинство из них начинали как
люди, вернее, как память о людях, ведших жизнь аскетов, полную всяческих
видений, и погибших мучительной, кровавой смертью. Создается впечатление,
что с начала всех времен орды служителей и апостолов (или даже самих
богов, разница тут небольшая) хромали через упомянутую пустыню. Зыбучие
Земли и Великую Соленую Топь, чтобы сойтись под низкой аркой Болотной
заставы, подвергаясь по пути всевозможным и неизбежным мукам оскоплениям,
ослеплениям, побиваниям камнями, насаживаниям на кол, распятиям,
четвертованиям и тому подобному со стороны восточных разбойников и
мингольских безбожников, которые, кажется, были созданы именно для того,
чтобы организовывать для них эти жестокие испытания. В толпе святых
мучеников при желании можно было отыскать нескольких колдунов и ведьм,
стремившихся обрести бессмертие в пекле с помощью своих сатанинских
квазибожеств, а также немногочисленных протобогинь - в основном девиц,
прославившихся тем, что десятилетиями они пребывали в рабстве у чародеев с
садистскими наклонностями и были изнасилованы целыми племенами минголов.
Ланкмар и, в частности, вышеназванная его улица служат в качестве
театра или, вернее, испытательного полигона для протобогов, после того как
те пройдут более осязаемое, но отнюдь не более жестокое просеивание сквозь
руки разбойников и минголов. Новоиспеченный бог (то есть его
священнослужитель или священнослужители) начинает свой путь у самой
Болотной заставы и медленно поднимается вверх по улице Богов, нанимая
подходящий храм или завладевая очередными несколькими ярдами булыжной
мостовой - и так, пока не достигнет приличествующего уровня. Очень
немногие из них добираются до района, примыкающего к цитадели, и вливаются
в ряды божественной аристократии Ланкмара, состав которой тоже переменчив,
хотя она и размещается на одном и том же месте в течение веков и даже
тысячелетий (настоящие боги Ланкмара столь же ревнивы, сколь и
таинственны). Без преувеличения можно сказать, что немало божков проводят
лишь одну ночь у Болотной заставы, после чего внезапно пропадают, -
возможно, в поисках городов, где аудитория настроена менее критически.
Большая же их часть добирается примерно до середины вверх по улице Богов,
а потом медленно начинает скатываться назад, отдавая с боем каждый дюйм и
ярд, пока вновь не окажется у Болотной заставы, чтобы навсегда исчезнуть
из Ланкмара и памяти его жителей.
Итак, Иссек Кувшинный, коего Фафхрд выбрал в качестве предмета
поклонения, был одним из самых мелких и неудачливых богов, вернее даже
божков, во всем Ланкмаре. Он находился там уже около тринадцати лет и за
этот срок поднялся по улице Богов всего на два квартала и теперь скатился
назад, уже готовый нырнуть в пучину забвения. Его никоим образом не
следует путать с Иссеком Безруким, Иссеком Обожженноногим и Иссеком
Освежеванным, равно как с прочими многочисленными и весьма живописно
искалеченными божествами, носящими такое же имя. Не исключено, что его
непопулярность отчасти объясняется тем, что его гибель - он был вздернут
на дыбу - многие сочли не слишком зрелищной. Некоторые ученые путают его с
Иссеком Кувшиножителем, совершенно другим святым, притязавшим на
бессмертие в связи с тем, что он в течение семнадцати лет был заточен в не
очень просторном глиняном кувшине. Кувшин же Иссека Кувшинного был якобы
наполнен Водой Мира из некоего Килливатского источника, однако воды этой
никто, по-видимому, не жаждал. В самом деле: займись вы поисками яркого
примера бога, который никогда ничего собой не представлял, лучшего выбора,
нежели Иссек Кувшинный, вам нечего было бы и желать, тогда как Бвадрес был
образцом неудачливого священнослужителя - высохший, дряхлый, вечно
оправдывающийся и косноязычный. Причина, по которой Фафхрд примкнул к
Бвадресу, а не к какому-нибудь другому более живому святому с лучшими
перспективами, заключалась в том, что он однажды увидел, как Бвадрес
погладил по головке глухонемое дитя, причем в тот миг, когда на него
(насколько мог видеть сам Бвадрес) никто не смотрел, и этот случай
накрепко запал в душу варвара. Однако это не мешало Бвадресу оставаться
самым заурядным старым маразматиком.
Впрочем, когда Фафхрд стал его последователем, положение дел начало
понемногу меняться.
Прежде всего, и это само по себе уже немало, Фафхрд, когда он
появился в первый день оборванный и окровавленный (из-за порезов,
полученных при ломке меча), сразу образовал коллектив адептов,
внушительный, если не по численности - он был единственным его членом, -
то по внешним данным. Его все еще воинственная, почти семифутовая фигура
величественно возвышалась над старухами, детьми и разнообразными
подонками, составлявшими благоуханную, шумливую и крайне переменчивую
толпу посетителей той части улицы Богов, что примыкала к Болотной заставе.
Всем невольно приходило в голову, что раз Иссек Кувшинный обзавелся таким
поклонником, значит, этот божок обладает какими-то достоинствами, о
которых никто и не подозревал. Благодаря своему громадному росту, размаху
плеч и мощному сложению Фафхрд имел и другое преимущество: он мог
претендовать на значительную площадь мостовой для Бвадреса и Иссека,
просто-напросто укладываясь спать после вечерней службы.
Теперь всякие остолопы и негодяи перестали толкать Бвадреса локтями и
плевать на него. В новом своем воплощении Фафхрд держал себя очень
миролюбиво - в конце концов. Иссек Кувшинный ведь был божеством мира, -
однако Северянин обладал ярко выраженным и вполне варварским чувством
собственности. Если кто-то позволял себе вольности по отношению к Бвадресу
или нарушал ритуал поклонения Иссеку, то мгновенно оказывался поднятым в
воздух и переставленным на другое место, а если в этом была необходимость,
то даже с укоризненным и внушительным шлепком.
В результате столь неожиданного почтения, оказанного ему и его
божеству на самом пороге забвения, Бвадрес расцвел на удивление быстро. Он
начал есть чаще, чем дважды в неделю, и стал расчесывать свою редкую
бороденку. Вскоре дряхлость спала с него, словно старый плащ, оставив
после себя лишь безумный и упрямый блеск, сверкавший глубоко в его
желтоватых, обрамленных коростой глазах, и он начал проповедовать
евангелие от Иссека Кувшинного с небывалыми до той поры горячностью и
верой.
Между тем очень скоро вклад Фафхрда в дело продвижения Иссека
Кувшинного перестал ограничиваться лишь габаритами Северянина, его
присутствием и талантом вышибалы. После наложенного им самим на себя
двухмесячного обета молчания, который он отказывался нарушить даже для
того, чтобы ответить на незамысловатые вопросы Бвадреса, поначалу крайне
озадаченного своим новообращенным, Фафхрд добыл где-то небольшую сломанную
лиру, починил ее и начал регулярно, на всех службах, исполнять под ее
аккомпанемент символ веры и житие Иссека Кувшинного. Он никоим образом не
состязался с Бвадресом, никогда не пел литаний и не пытался благословлять
людей именем Иссека; он молча стоял на коленях как прислужник Бвадреса,
однако по окончании богослужения, пока Бвадрес медитировал между
ритуалами, сидя во главе своей молитвенной площадки, Северянин усаживался
на самом ее конце и под мелодичные аккорды, извлекаемые из крошечной лиры,
принимался петь довольно высоким, приятным и романтично вибрирующим
голосом.
Еще мальчишкой, живя в Стылых Пустошах, лежащих гораздо севернее
Ланкмара, за Внутренним морем, лесистой Землей Восьми Городов и горами
Пляшущих Троллей, Фафхрд учился в школе поющих скальдов (они только так
назывались, поскольку не пели, а скорее произносили слова нараспев высоким
тенором) и никогда не был приверженцем школы ревущих скальдов, рычавших
низким басом. Вот этот-то возврат к усвоенной в детстве манере изъяснения,
к которой Фафхрд прибегал и тогда, когда смирение позволяло ему ответить
на чей-либо вопрос, и был настоящей и единственной причиной изменения его
голоса - предмета всяческих сплетен, распространяемых теми, кто знал
Северянина как басовитого товарища Серого Мышелова.
По мере того как Фафхрд раз за разом рассказывал житие Иссека
Кувшинного, история этого святого мало-помалу и настолько незаметно, что
Бвадрес при всем желании не смог бы ни к чему придраться, превратилась в
нечто вроде саги о каком-то северном герое, хотя кое в чем и смягченной.
Как выяснилось, в детстве Иссек не поражал драконов и чудовищ попроще, это
противоречило бы его символу веры, а только играл с ними: плавал взапуски
с левиафаном, резвился с бегемотом и летал по необозримым воздушным
пространствам на спине то у крылатого дракона, то у грифона, то у
гиппогрифа. Кроме того. Иссек не разбивал наголову царей и императоров в
кровавых битвах - он просто ошеломлял их вкупе с трепещущими
приближенными, преспокойно вышагивая по отравленным остриям мечей, стоя по
стойке смирно в пылающих печах, купаясь в резервуарах с кипящим маслом и
не забывая при этом произносить величественные проповеди о братской любви,
сложенные в совершенные, причудливо зарифмованные строфы.
Иссек Бвадреса испустил дух довольно быстро, высказав на прощание
несколько мягких упреков после того, как ему на дыбе вывернули все
суставы. Иссек Фафхрда (теперь просто Иссек) сломал семь дыб, прежде чем
начал заметно терять силы. Когда все уже думали, что он умер окончательно
и бесповоротно, Иссек вдруг поднялся и схватил за горло главного палача,
причем в руках у него оставалось достаточно силы, чтобы с легкостью
задушить злодея, хоть тот и был чемпионом по борьбе в своей стране. Однако
Иссек Фафхрда не сделал этого - опять-таки потому, что такой поступок шел
вразрез с его убеждениями, - а просто разорвал толстое медное кольцо на
дрожащей шее негодяя, принадлежность звания палача, скрутил его в
изысканное изображение кувшина и только после этого позволил своей душе
воспарить в вечное царство духа, чтобы продолжать уже там свои чудеснейшие
приключения.
Поскольку подавляющее число божеств в Ланкмаре, будучи родом с
Востока или по крайней мере из родственных ему по духу южных и
упадочнических краев вокруг Квармалла, в своих земных воплощениях были
довольно изнеженными субъектами, неспособными без ущерба для жизни
болтаться более нескольких минут на веревке или сидеть более нескольких
часов на колу, а также обладали сравнительно низкой сопротивляемостью к
расплавленному свинцу или граду отравленных стрел и не испытывали влечения
к романтической поэзии или к невиданным подвигам в обществе фантастических
существ, то нельзя усмотреть ничего удивительного в том, что Иссек
Кувшинный в интерпретации Фафхрда вскоре завоевал внимание, а потом и стал
предметом поклонения большой части обычно переменчивой и одуревшей от
разнообразия божеств толпы. В частности, образ Иссека Кувшинного,
встающего и делающего несколько шагов с дыбой на спине, ломающего ее, а
потом спокойно ждущего со смиренно воздетыми к небесам руками, пока будет
изготовлена и привязана к его спине новая дыба, - этот образ, в частности,
стал занимать первостепенное место в снах и мечтаниях множества дрягилей,
попрошаек, немытых судомоек, равно как их детишек и престарелых
родственников.
В результате столь резкого роста популярности Иссек Кувшинный начал
вскоре не только снова продвигаться вверх по улице Богов, что само по себе
было явлением редчайшим, но и делать это с большей скоростью, нежели любое
другое божество из всех известных ныне в Ланкмаре. Почти каждую службу
Бвадресу и Фафхрду удавалось передвинуть свой незамысловатый алтарь на
несколько ярдов в сторону цитадели, поскольку волны их прихожан буквально
затопляли места, занимаемые божествами с меньшей притягательной силой, а
запоздавшие, но неутомимые поклонники зачастую заставляли их служить, пока
небо не зарозовеет зарей, по десять-двенадцать раз (с выигрышем по
нескольку ярдов) за ночь. Прошло не так много времени, и состав прихожан
стал меняться. Начали появляться субъекты с кошельками, порой весьма
тугими: наемные солдаты и купцы, холеные воры и чиновники средней руки,
обвешанные драгоценностями куртизанки и захаживающие в трущобы
аристократы, бритые философы, слегка подтрунивавшие над путаными доводами
Бвадреса и несуразным символом веры Иссека, но втайне трепетавшие перед
явной искренностью старца и его могучего служки-поэта, - и вместе с этими
состоятельными людьми неизбежно стали появляться и неумолимые наймиты
Пульга и прочих стервятников, круживших над птичьими дворами служителей
культов.
Вполне естественно, что все это стало грозить Серому Мышелову
серьезными осложнениями.
Пока Иссек, Бвадрес и Фафхрд оставались в пределах крика совы от
Болотной заставы, беспокоиться было не о чем. По окончании службы Фафхрд
обходил прихожан с протянутой рукой и получал
