которого волосы у друзей встали дыбом, и мгновенно все двери в коридоре
захлопнулись, хотя Фафхрд и Мышелов страстно желали, чтобы из них выбежали
стражники, коих они могли бы пощекотать своими мечами. Несмотря на новые
длинные факелы на стенах, которыми были заменены догоревшие, в коридоре
царил полумрак.
Друзья поняли, в чем тут дело, когда бросились вверх по лестнице.
Возникая не то из пустоты, не то из воздуха, по ней ползли струи ночного
смога.
С каждой секундой они становились длиннее, многочисленнее и плотнее и
прилипали к телу, вызывая мерзкое ощущение. В коридоре наверху из них
образовалось нечто вроде гигантской паутины - от стены до стены и от пола
до потолка, - и Фафхрду и Мышелову приходилось буквально полосовать ее на
куски, чтобы продвигаться вперед, что, впрочем, могло быть и плодом их
больного воображения. Черная паутина немного приглушила раздавшийся снова
жуткий, заунывный вой, который доносился из седьмой по счету двери и на
сей раз завершился ликующим кудахтаньем, таким же безумным, как и
охватившая друзей ярость.
И здесь двери стали захлопываться одна за другой. В один из
мимолетных проблесков рассудка Мышелову пришло в голову, что воры боятся
не его и Фафхрда - они их еще даже не видели, - а Христомило и его магии,
хотя волшебник и защищал Дом Вора.
Даже комната с картой, откуда вероятнее всего можно было ожидать
контратаки, была плотно закрыта громадной дубовой дверью, обитой железом.
Теперь, чтобы сделать хоть шаг, друзьям приходилось прорубаться
сквозь черную липкую паутину, словно сотканную из веревок. Между комнатой
с картой и лабораторией, посреди чернильного цвета паутины стал
вырисовываться паук размером с матерого волка, который с каждой секундой
становился все плотнее и плотнее.
Мышелов рассек висевшую перед ним паутину, отступил на два шага и в
мощном прыжке бросился на паука. Скальпель вонзился точно посередине между
восемью только что появившимися злобными черными глазками, и тело паука,
испуская мерзкую вонь, скукожилось, словно проткнутый ножом рыбий пузырь.
Мышелов и Фафхрд осторожно заглянули в лабораторию алхимика. Там
практически ничего не изменилось, если не считать того, что некоторые вещи
удвоились, если не удесятерились в числе.
На длинном столе бурлили уже две реторты, выпуская из себя жесткую,
извивающуюся веревку гораздо быстрее, чем умеет ползать черная болотная
кобра, которая, как известно, может догнать человека, причем веревка эта
выползала не в резервуары, а прямо на воздух (если, конечно, субстанцию,
заполнявшую Дом Вора, можно было назвать воздухом) и сплеталась в преграду
между мечами друзей и Христомило. Чародей, как и в тот раз, стоял
сгорбившись над своим желтым колдовским пергаментом, глядя, правда, не
столько в текст заклинания, который он монотонно бубнил, сколько на
Фафхрда и Мышелова.
На другом конце стола, где не было и следов паутины, подпрыгивал не
только Сливикин, но еще и громадная крыса, похожая на него во всем, кроме
головы.
Из нор у подножия стен, светились и мерцали пары красных глазок.
С гневным рыком Фафхрд принялся крушить черную сеть, но веревка
выползала из реторт даже быстрее, чем он ее кромсал, а обрезанные концы не
повисали безжизненно, а тянулись теперь к нему, словно боа-констрикторы
или побеги какого-то ползучего растения.
Внезапно перекинув Серый Прутик в левую руку, он выхватил свой
длинный кинжал и метнул его в чародея. Сверкнув в воздухе, кинжал рассек
три пряди, слегка замедлил свой полет на четвертой и пятой, почти
остановился на шестой и бессильно повис в обвившем его кольце седьмой.
Христомило захихикал, обнажив свои длиннющие верхние резцы, а
Сливикин в восторге заверещал и стал подпрыгивать еще выше.
Мышелов метнул Кошачий Коготь не более успешно - даже менее,
поскольку тем временем две струи дыма обвились вокруг его правой руки и
шеи, грозя скорым удушьем. Черные крысы повыскакивали из своих
многочисленных нор.
Тем временем другие пряди черного дыма стиснули лодыжки, колени и
левую руку Фафхрда и чуть не опрокинули его на пол. Пытаясь удержать
равновесие, тот выхватил из-за пояса кинжал Вланы и замахнулся клинком с
серебряной рукояткой, покрытым пятнами засохшей крысиной крови.
Улыбка Христомило тут же увяла. Издав странный скрипучий возглас,
чародей отскочил от лежавшего на столе пергамента и поднял свои скрюченные
ручонки, словно желая заслониться от рока.
Кинжал Вланы легко прошил черную паутину - казалось, она даже
расступилась, пропуская его, - и, пройдя меж пальцами чародея, вонзился
ему в правый глаз по самую рукоятку.
От страшной боли колдун тихо взвизгнул и схватился руками за лицо.
Черная паутина начала извиваться, как будто в смертной агонии.
Обе реторты с треском раскололись, лава из них хлынула на изрезанный
стол и залила голубой огонь, а у ее кромки дерево стола начало чуть
дымиться. Капли лавы застучали о темный мрамор пола.
С последним тихим всхлипом Христомило рухнул ничком, продолжая
прижимать к лицу ладони, из-под которых торчал его длинный нос, а чуть
выше - серебряная рукоятка кинжала.
Паутина поредела, словно в чернила плеснули воды.
Мышелов бросился вперед и одним ударом Скальпеля покончил со
Сливикином и огромной крысой - те так и не успели сообразить, что с ними
произошло. Тихо пискнув, обе твари околели, а другие крысы черными
молниями метнулись в свои норы.
Наконец остатки ночного, вернее, колдовского тумана рассеялись, и
Фафхрд с Мышеловом обнаружили, что стоят среди трех трупов в полной
тишине, которая, казалось, наполняла не только комнату, но и весь дом.
Даже лава из реторт начала застывать, а стол перестал дымиться.
Их безумие и ярость исчезли - испарились до последней красной искорки
в глазах, насытившись даже сверх меры. Убивать Кроваса или кого-нибудь еще
из воров им уже хотелось не больше, чем прихлопнуть муху. Внутренне
ужаснувшись, Фафхрд вспомнил жалкое личико мальчугана, которого он убил в
приступе неистовой ярости.
Души друзей переполняло горе, которое не только не утихло, но стало
даже глубже, - горе, да еще растущее отвращение ко всему, что их окружало
- к мертвецам, перевернутой вверх дном лаборатории мага, к Дому Вора, ко
всему Ланкмару до последнего зловонного закоулка и окутанной туманом
верхушки крыши.
Зашипев от гадливости. Мышелов выдернул Скальпель из трупов обоих
грызунов, вытер его о первую попавшуюся тряпку и вложил в ножны. Фафхрд
тоже наскоро обтер Серый Прутик и последовал примеру Мышелова. Затем
друзья подобрали свои кинжалы, когда рассеялась паутина, но лишь мельком
взглянули в место, откуда торчал нож Вланы. Однако на столе они увидели ее
отделанный серебром кошелек из черного бархата и пояс, наполовину залитый
лавой, а также принадлежавшую Ивриане шкатулку из голубой эмали,
инкрустированной серебром. Друзья высыпали из них камни Дженгао и забрали
их с собой.
Не проронив ни звука, как и в те минуты, когда огонь пожирал уютное
гнездышко Мышелова позади "Угря", но чувствуя еще большее родство душ, еще
более сильную привязанность друг к другу, друзья понурившись, медленными,
усталыми, чуть ускоряющимися шагами вышли из лаборатории мага и двинулись
по устланному толстыми коврами коридору, мимо дубовой, обитой железом
двери комнаты с картой, мимо других запертых молчавших дверей - весь Цех
явно находился в ужасе от Христомило, его заклинаний и крыс, - еще немного
быстрее спустились по гулкой лестнице, прошли по нижнему коридору с голым
полом мимо закрытых, мирных дверей, стараясь ступать помягче, но все равно
почему-то громко топоча, затем под опустевшей, выжженной нишей над дверью
и, оказавшись на Грошовой, повернули налево, к северу, поскольку так было
ближе всего до улицы Богов, а там свернули направо, к востоку - не
встретив на широкой улице ни живой души, кроме тощего, сутулого мальчишки,
который уныло мел землю перед винным подвальчиком в тусклом розоватом
свете зари, неспешно сочившемся с востока, да нескольких храпящих и
сопящих фигур, валявшихся в канавах и под темными портиками - да, они
свернули по улице Богов направо, к востоку, потому что путь этот вел к
Болотной заставе, откуда начиналась Насыпная дорога через Великую Соленую
Топь, и, значит, через Болотную заставу друзья могли быстрее всего уйти из
великого и славного города, который стал им теперь настолько отвратителен,
что они не могли оставаться в нем ни на один пронзительный, свинцовый удар
сердца дольше, чем нужно - города их возлюбленных призраков, с которыми им
уже не суждено было свидеться.
