Помолчав, Нингобль коротко сказал:
- Действуй по своему разумению.
А Шильба добавила:
- Берегись черной стены!
Затем Нингобль обратился к Фафхрду:
- Погоди-ка, у меня есть для тебя подарок.
С этими словами он протянул потрепанную полоску ткани, которая
торчала у него прямо из рукава, но самой руки волшебника при этом не было
видно. Фыркнув, Фафхрд взял тряпку, смял ее в комок и засунул в кошель.
- Поосторожней с ней, - предупредил Нингобль. - Это шарф-невидимка;
правда, он несколько поизносился в разных чародейских мероприятиях. Не
надевай его, пока не подойдешь к складу Пожирателей. У него есть два
небольших изъяна: во-первых, ты не будешь под ним совершенно невидимым для
опытного колдуна, если он почувствует твое присутствие и примет
определенные меры. И, во-вторых, постарайся не проливать собственной
крови, потому что кровь он не скрывает.
- У меня тоже есть подарок! - заявил Шильба, вытаскивая из дыры под
клобуком - так же, как Нингобль, закрытой рукавом рукой - что-то слабо
мерцающее в темноте и похожее на...
На паутину.
Шильба помахал ею в воздухе, словно желая стряхнуть одного-двух
пауков.
- Повязка прозрения, - пояснил он и протянул паутинку Фафхрду. -
Через нее все вещи видны в их истинном виде. Но не вздумай надевать ее на
глаза, пока не зайдешь в лавку. И ни в коем случае, если ты дорожишь своей
жизнью и рассудком, не надевай ее сейчас!
Фафхрд осторожнейшим образом взял повязку, чувствуя мурашки в
пальцах. У него и в мыслях не было нарушить суровые наставления колдуна. В
этот миг ему как-то не хотелось увидеть истинное лицо Шильбы
Безглазоликого.
Мышелов тем временем читал самую интересную из находившихся в лавке
книг - объемистый учебник тайных знаний, написанный астрологическими и
геомантическими знаками, смысл которых как бы сам перетекал со страниц, к
нему в голову.
Чтобы дать передохнуть глазам, а вернее, чтобы не проглотить столь
занимательную книгу слишком быстро, он заглянул в девятиколенную медную
трубку и полюбовался такой картиной: на голубой небесной вершине всей
вселенной порхают ангелы, мерцая крыльями, словно стрекозы, а несколько
избранных героев отдыхают после труднейшего восхождения и критически
посматривают вниз на муравьиную суетню богов, копошащихся на много уровней
ниже.
Затем, чтобы глаза отдохнули уже и от этого зрелища. Мышелов
посмотрел сквозь алые (из кровавого металла?) прутья самой дальней клетки
на необычайно привлекательную, стройную, светловолосую и яркоглазую
девушку. На ней была туника из красного бархата, а густейшая лавина
золотистых волос прикрывала все лицо вплоть до пухлых губ. Изящным
движением пальчиков одной руки она чуть раздвинула эту шелковистую завесу
и игриво посматривала на Мышелова, а в другой руке держала кастаньеты,
которыми постукивала в медленном томном ритме, изредка прерывавшемся
взрывами стаккато.
Мышелов уже подумывал было повернуть разок-другой торчавшую у его
локтя золотую рукоятку, усеянную рубинами, но тут увидел в дальнем конце
лавки сияющую стену. Из чего она может быть сделана? Из бесчисленного
числа крошечных алмазов, вплавленных в дымчатое стекло? Из черного опала?
Черного жемчуга? Затвердевшего черного лунного света?
Как бы там ни было, стена мгновенно заворожила Мышелова, и он,
заложив книгу девятиколенной трубкой - кстати сказать, на весьма
увлекательном месте, касающемся фехтования, где описывался универсальный
отбив с пятью ложными вариантами, а также три истинных разновидности
секретного выпада, - и лишь шутливо погрозив пальцем золотоволосой
чаровнице в красном бархате, поспешно направился в конец лавки.
Когда он подошел к черной стене, ему на миг показалось, что из нее
выходит серебристое привидение, вернее, серебристый скелет, однако Мышелов
тут же сообразил, что это всего-навсего его собственное отражение,
несколько приукрашенное глянцевитым материалом стены. То, что он принял
было за ребра, было просто серебристой шнуровкой его туники.
Глуповато ухмыльнувшись своему отражению, Мышелов протянул палец,
желая дотронуться до отражавшегося в стене серебристого пальца, но тут - о
чудо! - его рука свободно прошла сквозь стену, и он ощутил при этом лишь
приятный холодок, словно от свежих простынь на только что постланной
кровати.
Он взглянул на свою руку, находившуюся внутри стены, и - о новое
чудо! - увидел, что она сделалась серебристой и как будто покрылась
мелкими чешуйками. И хотя это была явно его рука - он убедился в этом,
сжав пальцы в кулак, - на ней теперь не осталось ни единого шрама, она
сделалась изящнее, пальцы чуть длиннее - словом, стала красивее, чем миг
назад.
Мышелов пошевелил пальцами: это было похоже на стайку резвящихся
серебристых рыбок.
Ему в голову пришла вдруг причудливая мысль, что здесь, в помещении,
устроен пруд, вернее бассейн с темной свежей жидкостью, стоящей
вертикально, так что в нее можно войти непринужденно и грациозно, а не
нырять с шумом и брызгами.
А как это дивно, что бассейн наполнен не мокрой холодной водой, а
темновато-лунной квинтэссенцией сна! Квинтэссенцией, имеющей косметические
и лечебные свойства - что-то вроде грязевых ванн без грязи. Мышелов решил,
что должен тотчас же искупаться в чудесном бассейне, но тут взгляд его
упал на длинное и высокое черное ложе, стоявшее у другого конца темной
жидкой стены; рядом с ложем помещался небольшой столик на высоких ножках,
на котором были приготовлены всевозможные яства, а также хрустальный
кувшин и кубок.
Мышелов двинулся вдоль стены, чтобы получше рассмотреть все это
великолепие, и его прекрасное отражение зашагало рядом.
Несколько шагов он держал руку внутри стены, а потом вытащил: чешуйки
тут же исчезли, вновь появились знакомые шрамы.
При ближайшем рассмотрении ложе обернулось узким черным гробом с
высокими стенками, обитым изнутри стеганым черным атласом и с горкой
подушечек из такого же материала в одном конце. Выглядел гроб заманчиво
удобным и покойным - не таким соблазнительным, как черная стена, но все же
очень привлекательно; в одной из обитых черным атласом стенок гроба была
даже полочка с тонкими черными книжечками для развлечения его обитателя,
рядом стояла незажженная черная свеча.
Все закуски на эбеновом столике, стоявшем подле гроба, были черного
цвета. Сначала на взгляд, а потом и на вкус Мышелов определил, что это
такое: тонкие ломтики очень темного рисового хлеба с маковой корочкой,
намазанные черным маслом; куски зажаренного до угольной черноты мяса;
тонкие ломтики точно так же зажаренной телячьей печенки в каком-то темном
соусе с каперсами; желе из черного винограда; очень тонко нарезанные
жареные трюфеля и другие грибы; маринованные каштаны; и, разумеется,
зрелые маслины и черная икра. Пенящийся черный напиток оказался крепким
портером, смешанным с илтхмарским игристым.
Прежде чем погрузиться в черную стену. Мышелов решил освежить себя
изнутри, поскольку у него от губ к животу уже прокатывалась мягкая волна
голода.
Фафхрд возвратился на площадь Тайных Восторгов; ступал он очень
осторожно, зажав между указательным и большим пальцами левой руки
потрепанный шарф-невидимку, а между теми же пальцами правой, только с еще
большей опаской - мерцающую паутинку повязки прозрения. Он не был вполне
уверен, что на этом невесомом шестиугольнике не осталось ни одного паука.
На противоположной стороне площади он увидел залитый светом вход в
лавку - форпост грозных Пожирателей, как ему сказали - и около него
волнующуюся толпу, над которой плыл хриплый возбужденный шепот.
Единственной принадлежностью лавки, которую Фафхрду удалось
разглядеть с такого расстояния, был привратник в красной шапочке и туфлях
и пузырящихся штанах: теперь он не скакал, а опершись на длинную метлу,
стоял у сводчатого дверного проема.
Широким движением левой руки Фафхрд накинул шарф-невидимку на шею.
Концы потрепанной ленты легли на грудь его куртки из волчьего меха, не
доходя до широкого пояса, на котором висел длинный меч и небольшой боевой
топор. Насколько Северянин видел, тело его никуда не исчезло, поэтому он
засомневался, в исправности ли шарф. Как и многие другие чародеи, Нингобль
мог без колебаний подсунуть человеку никуда не годный амулет, причем вовсе
не обязательно из вероломства, а просто чтобы как-то подбодрить своего
подопечного. Тем не менее Фафхрд смело направился к лавке.
Северянин был высок, широкоплеч и выглядел крайне внушительно; в
сверхцивилизованном Ланкмаре его варварское одеяние и вооружение лишь
подчеркивали это впечатление, поэтому он привык, что горожане обычно
расступаются перед ним: не было еще случая, чтобы кто-нибудь не уступил
ему дорогу.
На сей раз он был потрясен. Писцы, наемные убийцы с нездоровым цветом
лица, судомойки, студенты, рабы, второразрядные купцы и захудалые
куртизанки - словом все, кто обычно мгновенно уходил у него с пути
(последние, правда, не преминув призывно вильнуть бедрами), теперь шли
прямо на него, так что ему приходилось то и дело отступать в сторону,
останавливаться и даже делать шаг назад, чтобы кто-нибудь в него не
врезался или не отдавил ногу. А какой-то наглый толстяк с гордо выпяченным
пузом чуть даже не унес на себе его паутинку, на которой, как разглядел
Фафхрд в ярком свете из дверей лавки, действительно не осталось ни одного
паука - если только совсем крохотные.
Внимание Фафхрда было настолько занято тем, чтобы ни с кем не
столкнуться, что рассмотреть как следует лавку он смог лишь тогда, когда
оказался у самых ее дверей. Во не успел он оглядеться, как обнаружил, что
стоит, склонив голову к левому плечу и надевает на глаза паутинку,
подаренную Шильбой.
Фафхрд ощутил на лице прикосновение самой обычной паутины - на такую
можно натолкнуться, продираясь на заре сквозь заросли кустов. Все вокруг
слегка замерцало, словно он смотрел сквозь тонкую хрустальную сетку. Потом
мерцание прекратилось, паутинку на лице он тоже перестал ощущать, и зрение
Фафхрда - насколько он мог об этом судить - вновь стало нормальным.
И сразу же оказалось, что у дверей лавки Пожирателей навалена груда
мусора, притом самого оскорбительного свойства: старые кости, дохлая рыба,
мясные отбросы, полусгнившие саваны, сложенные неровными стопками и
напоминавшими скверно переплетенные книги с необрезанными краями, битое
стекло и глиняные черепки, ломаные ящики, большие гниющие листья с пятнами
оранжевой плесени, окровавленное тряпье, проношенные до дыр набедренные
повязки, и во всем этом копошились длинные черви, сновали сороконожки,
ползали тараканы и личинки, не говоря уж о еще менее приятных насекомых.
На куче сидел крайне плешивый стервятник, который, казалось, только
что скончался от какой-то птичьей экземы. Во всяком случае, Фафхрд решил,
что птица издохла, но она вдруг приоткрыла один глаз, подернутый белой
пленкой.
Единственным пригодным для продажи предметом, составлявшим резкий
контраст со всем остальным, была большая статуя из вороненого железа,
изображавшая худого воина - немного больше, чем в натуральную величину - с
грозным и вместе с тем грустным лицом. Стоя у самой двери на своем
квадратном пьедестале, воин наклонился вперед, опираясь на длинный
двуручный меч, и скорбно глядел на площадь.
Статуя на миг пробудила у Фафхрда какое-то воспоминание, причем
