богача, а теперь - на стороне бедняка. Покайся и отдай, что
украл.
Тут баба завизжала и опрокинула ведро с помоями, так что брызги
полетели чиновнику на платье, а хозяйский сын вцепился своими
навозными пальцами ему в ворот и закричал:
- Ах ты, арбузная плеть, сколько под тебя добра ни клади, - все
криво растешь.
Господин Шуш обиделся и отправился в ставку аравана Баршарга
вступаться за бедняков, а наутро в деревне созвали мирскую
сходку. Люди ходили радостные и ели казенных свиней, а богачи
попрятались по домам, и только подхалимы их распускали слухи:
заложные покойники, мол, вредят урожаю.
Араван Баршарг прискакал на сходку с тремя дюжинами варваров.
- Отныне, - сказал Баршарг, - прибрежные деревни получают статус
военных поселений и особые порядки. Сколько в деревне земли?
- Триста шурров. Сто шурров общинных, и двести -
государственных.
Это, надо сказать, не значило, что у общины одна треть земли,
потому что каждый государственный шурр был в три раза больше
общинного, а государева гиря - на треть тяжелее.
- Так какого ж беса вы скандалите из-за ошметков? - сказал
араван Баршарг, - пусть общинные земли останутся за владельцами,
а государственные раздайте тому, кто хочет.
И уехал.
А вечером Хайша Малый Кувшин ел квадратный пирог, и круглый
пирог, упился пьян и плясал в обнимку с хозяйским сыном и
кричал:
- И мне, и тебе! Деремся за зернышко, а рядом пирог гниет...
Той же ночью Хайша Малый Кувшин отправился в Козью-Заводь, где
были схоронены мешки с солью, - он договорился с чиновником, что
тот, по военному времени, учтет соль по хорошей цене и даст
землю получше.
* * *
В это время араван Баршарг в командирской палатке с малиновым
верхом, о пяти золотых углах, о пятистах золотых колышках,
разбирал донесения и ответы на свои письма.
Настоятель храма Шакуника и наместник ответили вместе. Они были
согласны, но предлагали: пусть совет регентов состоит из сотни
наиболее уважаемых лиц, а решения его исполняют для простоты
пятеро: араван Баршарг, наместник Рехетта, настоятель храма
Шакуника, господин Арфарра и господин Даттам; трое, стало быть,
монахов-шакуников против двух ненавидевших друг друга
чиновников.
"Наиболее уважаемых лиц" провинции предполагалось определять
так: это были люди с собственным заводом, или лавкой, или
виноградниками, или иным имуществом, приносившим в год не менее
четырехсот ишевиков. Манифест государыни Касии уже загодя
объявлял их врагами государства и кротами, роющими дыры в общем
имуществе. Вследствие этого новая власть могла рассчитывать на
их преданность.
Сын Баршарга, тысячник Астадан, откинул полог: у входа
развевалось оранжевое знамя с изображением белого кречета, и
тянулись безукоризненные ряды палаток. А войска все подходили и
подходили.
Астадан удивился:
- Зачем им этот дурацкий совет?
- Они думают, - пояснил отец, - что я легко могу отдать приказ
зарезать Даттама, но что я не решусь с помощью войска забрать
власть у сотни "уважаемых лиц".
Сын аравана Баршарга очень удивился:
- Они что, с ума сошли? В Зале Ста Полей мы справились с
тремястами чиновников с помощью тридцати стражников. Неужели
десять тысяч наших всадников не совладает с их глупым советом?
- Помолчи, маленький волчонок, - сказал араван сыну, - я не
собираюсь обходиться с уважаемыми людьми, как с чиновниками.
И Бариша, секретарь покойного экзарха, написал сто писем ста
уважаемым людям, и не стал спорить с Баршаргом.
Зрачки от горя по смерти Харсомы у него были квадратные, и
Бариша думал: "Все в мире обречено на страдание, и государство
обречено на страдание. Лучше уж ему страдать от насилия богатых,
чем от насилия бедных, потому что насилие бедных, как ураган, и
как разрушенная дамба, и как конец мира. И не этого ли хотел
государь Харсома?"
***
Вскоре пришли письма от Даттама и Арфарры.
Письмо Даттама поразило Баршарга. "Восхищен вашими мерами.
Надобно решиться - либо мы, либо они", - лукавый, осторожный
Даттам пишет такое!
Или это - ловушка? Или Даттам боится, что Баршарг не простил ему
смерти брата, и намерен продать Баршарга двору?
Но письмо пришло не одно. Вместе с ним посланец Даттама передал
Баршаргу мешок, развязав который, Баршарг онемел. В мешке были
не бумажные деньги империи, и не золотые, право чеканить которые
вытребовал Харсома, - в мешке были кожаные платежные
поручительства храма, считавшиеся среди крупных купцов самым
надежным средством расчета. В мешке была сумма, гигантская даже
для сибарита и взяточника Баршарга, - четыре миллиона ишевиков.
Полтора официальных годовых дохода провинции, - шесть лет
содержания войска. Сухая записка рукой Даттама извещала, что
господин Баршарг вправе употребить присланные векселя на благо
государства Варнарайн и по собственному усмотрению.
Арфарра писал осторожней, всемерно одобряя меры аравана Баршарга
по охране частной собственности, однако сообщал, что привлечение
богатых людей к управлению государством - не единственный, а
может, и не лучший способ заинтересовать их в сохранении
нынешней власти. Например, можно занять у этих людей большие
суммы денег под обеспечение государственными землями и
предприятиями. Это навеки свяжет их с новой властью и
восстановит их против Касии, которая в случае победы не только
не вернет занятого, но и конфискует остальное.
Да, - изумился Баршарг, прочитав письмо, - это уже не тот
глупец, с которым я спорил о судьбах государства, и который
считал, что в стране не должно быть ни бедняков, склонных к
бунтам, ни богачей, склонных к независимости! Жизнь в
королевстве горожан и рыцарей кое-чем его научила!
Или - нет?
Или Арфарра остался прежним фанатиком и неудачником? Или он и
сейчас подписался бы под каждым указом государыни Касии, а в
стране аломов научился не править, а всего лишь хитрить?
Ну да все равно, - не сумасшедший же он, вставать на сторону
государыни, которая жаждет его головы вот уже пятый год, только
потому, что верит в те указы, в которые не верит она сама?
* * *
Утром первого дня Лин, благоприятного для жертвоприношений
предкам, в столице Варнарайна должны были состояться похороны
государя Харсомы, и вслед за этим - первое заседание
наследников. Баршарг не торопился в столицу. Он уехал через
неделю, когда в войсках его уже называли не иначе как "Баршарг
Белый Кречет", а в приграничных деревнях говорили, что он -
потомок Иршахчана.
Дважды в эти дни гадал он на печени, и однажды утром двое
командиров Баршарга вытащили за ноги из его палатки молоденького
чиновника, зазванного Баршаргом на гадание: сердце чиновника
было вырвано из груди, и весь он был отчаянно исцарапан, словно
не смог обороняться от слетевшихся в палатку подземных духов.
- Я хочу поговорить с Даттамом до того, как все опекуны
встретятся в столице, - приказал араван Баршарг, - мы едем через
посад Белых Кузнецов.
***
Контрабандист Клиса, раздвинув можжевеловые ветки, наблюдал за
человеком на берегу озера. Человек брел, настороженно поглядывая
на тын вокруг брошенного военного поселения, и все ближе и ближе
подбирался к укрывищу с солью. За спиной его была корзинка с
травами, а в руках он держал амулет и на варварском языке что-то
выговаривал своему богу. На человеке был синий гладкий кафтан,
какие носят Небесные Кузнецы; какой, однако, Небесный Кузнец
станет мараться с травами и идолами?
Человек целеустремленно продрался сквозь ежевичник, вышел на
поляну и огляделся. Клиса крякнул селезнем.
- Эй, мил-человек, не уступишь камушек? - сказал он, выступая из
кустов и сунув руку за пазуху.
Человек обернулся, можжевельник за ним зашуршал, и на полянке
образовались еще двое товарищей Клисы. Человек в испуге выронил
амулет и зашарил в густой траве. Клиса в раздумье глядел на
него. Не донесет ли? Но куда ему доносить? Всякий знахарь вне
государственного цеха - черный, а этот - еще и бродячий.
Коротконосый Лух показал глазами на камешек, который человек
наконец нашарил в траве, и Клиса кивнул. Путеводный клубочек!
Нужнейшая для контрабандиста вещь. За такую вещь - и убить, и
украсть, и даже, на худой конец, деньги отдать.
- Ладно, - громко сказал Клиса. - Колдун ты, конечно, черный, а
человек, видать, неплохой.
Люди у кустов расслабились.
- Ну, что стоишь, - сказал Хайша-рогатик, - лучше пособи соль
выкопать.
Четверо мужчин раскопали укрывище, выбрали из него мешки с
солью, схороненные еще до того, как в Козьем-Гребне разбили
военный лагерь, а жена Клисы разложила костер и сварила кашу.
Уставшие работники обсели котелок.
- А что? - спросил синий кафтан, когда между людьми установилось
взаимопонимание вместе работавших и евших: - выгодно ли соляное
дело?
- А, - цыкнула жена Клисы, - кормимся, как кабан мухами: брюхо
не наполнить, так хоть челюстями помахать.
Клиса грустно и согласно вздохнул. Дело было дрянь. Дело было
такое, что и чихнуть головой в мешок недолго, - а что оставалось
еще?
- Какая ж прибыль? - обиженно сказал Лух Коротконосый. - Мы ведь
не какое-нибудь ворье или торговцы. Торгуем себе в убыток...
Человек недоверчиво кивнул. Лух обиделся.
- Рассуди сам, - сказал он. - Справедливая цена соли - тридцать
рисовых ишевиков, а мы продаем по десять. Вот и выходит: меняем
вареное на сырое.
Человек засмеялся.
- А государство как - успешно торгует? - спросил он.
Хайша встрял в разговор.
- А государство не торгует, а о подданных заботится, - сказал
он. - Государево сердце ведь не выносит, чтоб человек из-за
скаредности своей без соли оставался. Стало быть, каждому
положено треть шая в год. Стало быть, каждый должен сдать десять
шурров риса или десять рисовых бумажек. Опять же - тридцать
ишевиков - это цена соли "для стола". А если бы рыбу солить, -
то справедливая цена повыше будет.
- Да чего вы человека пугаете, - сказала жена Клисы. - Он,
может, к нам пристать хочет. Рассудите: в Варнарайне соли нет,
границу закрыли, а мы-то остались. Так что мы теперь будем
нарушать справедливую цену в другую сторону.
- А я не буду, - спокойно сказал Хайша и растянулся на траве. -
Зачем мне соль? У меня теперь - земля.
И Хайша стал в который раз рассказывать, что случилось две
недели назад в его приграничной деревушке на берегу Лоха.
Клиса довольно крякнул, будто в первый раз слышал эту историю, и
от избытка чувств прижался к синему кафтану. Знахарь слушал
рассказ завороженно. Рука Клисы скользнула за камлотовый
воротник к шнурку с путеводным камешком. "Ну, мил человек, не
оборачивайся, - мысленно взмолился он, - а то ты так хорошо
улыбаешься!" Человек не обернулся.
Хайша вытащил из-за пазухи мешочек и сказал:
- Арбузы буду сажать. Большие, полосатые. У меня из рода в род
арбузы сажали. А потом вышел указ, что рис - основное, а арбуз -
второстепенное. Вот - семена от отца сохранились. Может,
прорастут?
Все промолчали. Потрескивал костер, плескалась в озере вода.
Синий кафтан глядел на Хайшу зачарованно.
- А говорят, - осторожно сказал Клиса, - господин Баршарг -
истинный потомок Небесных Государей.
- Так, - уверенно поддакнула жена. - Помните, как упал небесный
кувшин? Я так сразу и сказала: взрастет справедливость, и нам
достанется.
Синий кафтан встрепенулся:
- Какой кувшин?
- Не кувшин, а корчага Суюнь, - недовольно ответил Клиса, -
длинная, как кипарис, серебряная, совсем как в лосском храме,
только без ручек.
Незнакомец хмыкнул недоверчиво.
- И куда ж она подевалась... вместе со справедливостью?
- А мы ее прикопали, - ответил Клиса. - Вот на том самом месте и
прикопали. - И Клиса махнул рукой вниз. -Ты думаешь, это там
берег по весне подмыло? А то хлопот от властей не оберешься.
Взыщут сначала ручки от корчаги, а потом - остальные недоимки.
Колдун-незнакомец сунулся в горшок с кашей, но тот был пуст.
- И неужто, - равнодушно спросил колдун, с сожалением проводя
